Комментарий к постановлению Пленума Верховного суда РФ №17 от 29. 06. 2010 г

Вид материала

Документы

Содержание Личная карточка автора

Подобный материал:

• Конституции Российской Федерации. 4 мая 2010 г вступили в силу Федеральный закон, 323.68kb.
• Пленума Верховного Суда РФ от 11. 11. 2008 n 23, Постановления Пленума Верховного Суда, 204.38kb.
• Впостановлении Пленума Верховного суда СССР от 6 апреля 19888 г. "О внесении изменений, 54.64kb.
• Пленума Верховного Суда СССР от 18 апреля 1986 г. N 8 статья, 504.09kb.
• Пленума Верховного Суда СССР от 18 апреля 1986 г. N статья, 465.68kb.
• Пленума Верховного Суда СССР от 18 апреля 1986 г. N статья, 466.04kb.
• Пленума Верховного Суда СССР от 18 апреля 1986 г. N статья, 502.43kb.
• Пленума Верховного Суда СССР от 18 апреля 1986 г. N статья, 520.96kb.
• Программа определяет последовательность изучения и содержание курса «Уголовное право», 583.31kb.
• Постановлений Пленума Верховного Суда РФ от 27. 07. 83 N 4, от 20. 12. 83 N 11,, 76.81kb.

Н.Н. Ковтун,

профессор кафедры уголовного права и уголовного процесса Нижегородского филиала

Государственного университета – Высшей школы экономики,

доктор юридических наук, профессор


ОБЕСПЕЧЕНИЕ ПРАВ ПОТЕРПЕВШЕГО В УГОЛОВНОМ ПРОЦЕССЕ

(комментарий к постановлению Пленума Верховного суда РФ № 17 от 29.06.2010 г.¹)


Практически полстолетия оптимальность процессуального статуса потерпевшего является одной из наиболее обсуждаемых проблем уголовного судопроизводства России. На явную несбалансированность данного статуса и крайне неудовлетворительную практическую составляющую обеспечения интересов и прав потерпевшего в уголовном процессе, по сути, традиционно указывается в десятках и десятках подготовленных монографий, успешно защищенных диссертационных работ, комплексных или тематически ориентированных научных статей. Определенным свидетельством того, что указанные проблемы не являются сиюминутными или доктринально надуманными для российского государства и общества, отчасти, стал и специальный доклад Уполномоченного по правам человека в Российской Федерации, опубликованный в 2008 году и всецело посвященный анализу реального состояния дел в обеспечении интересов и прав указанного субъекта правовых отношений². В этом контексте обращение Пленума Верховного суда РФ к проблемам практического применения норм, регламентирующих участие потерпевшего в уголовном судопроизводстве России, несомненно, являлось лишь вопросом времени. Тем более что за четверть века с момента принятия аналогичных по сути разъяснений пленума (1985 года³) кардинально изменилось не только процессуальное положение потерпевшего в российском уголовном процессе, изменился, как принято утверждать, сам строй процесса, его цели, задачи, руководящие начала и приоритеты уголовно-процессуальной защиты.

В данной связи вполне естественным выглядит то, что уже в пункте первом, предложенных разъяснений, Пленум счел необходимым напомнить судам, что именно приоритетная защита (обеспечение) интересов, прав и свобод лиц потерпевших от преступлений закреплена в качестве приоритетного назначения деятельности государственных органов и должностных лиц, ведущих уголовный процесс. В том же принципиальном и изначально определенном контексте виделись, по идее, и последующие разъяснения Пленума, по самой своей сути призванные, наконец, внести необходимую ясность, если не во все, то уж во всяком случае в большинство из наиболее актуальных проблем, которые годами обсуждаются применительно к процессуальному статусу и функциям потерпевшего в российском уголовном процессе.

Увы, судя по содержанию, предложенного правоприменителям акта, принципиальности Пленуму хватило либо на то, чтобы весьма избирательно «имплементировать» в свои разъяснения уже достаточно озвученные и не вызывающие особых проблем правовые позиции Конституционного Суда РФ, призванные к обеспечению прав потерпевшего, либо на текстуальный по сути повтор отдельных уголовно-процессуальных норм, также, как представляется, достаточно ясно выраженных законодателем, и в силу этого не требующих дополнительного своего разъяснения. Чтобы не быть голословными по сути указанных выводов поясним, к примеру, что разъяснения, изложенные пленумом:

– в пункте пятом постановления – по сути, парафраз правовых позиций, сформулированных в Определении Конституционного Суда РФ № 131-О от 18 января 2005 года по запросу Волгоградского гарнизонного военного суда о проверке конституционности ч. 8 ст. 42 УПК РФ;

– в пункте шестом постановления ­– повтор правовых позиций и итоговых выводов, впервые сформулированных в Определении Конституционного Суда РФ № 446-О от 5 декабря 2003 года по жалобам граждан Л.Д. Вальдмана, С.М. Григорьева и региональной общественной организации «Объединение вкладчиков «МММ», а затем повторенных в Определении Конституционного Суда РФ № 25-О от 5 февраля 2004 года по жалобе гр. В.О. Ивкиной;

– в пункте девятом постановления – далеко не полный повтор неотъемлемых прав потерпевшего, обеспеченных Определением Конституционного Суда РФ № 430-О от 4 ноября 2004 года по жалобе гр. Старовойтовой О.В. на нарушение ее конституционных прав п. 1 ч. 2 ст. 42, ч. 8 ст. 162 и ч. 2 ст. 198 УПК РФ.

Повторимся, но, на наш взгляд, вряд ли нуждались в дополнительных «разъяснениях» и, достаточно правильно понимаемые правоприменителями, нормы УПК РФ, к примеру:

– определяющие перечень оснований, при наличии которых суд по правилам ст. 241 УПК РФ обязан решить вопрос о проведении (полностью или частично) закрытого судебного заседания (п. 16 постановления);

– регламентирующие виды возможных процессуальных решений при разрешении судом гражданского иска по правилам ст. 306 или 309 УПК РФ (п. 25 постановления);

– разъясняющие применительно к делам частного обвинения, с какого именно момента потерпевший является частным обвинителем (п. 27 постановления) или по каким правилам в виду состоявшегося примирения сторон прекращается уголовное дело частного обвинения при условии, что оно было возбуждено в порядке ч. 4 ст. 20 УПК РФ (п. 31 постановления).

Перечень указанных «разъяснений», безусловно, можно продолжить, однако проблемы, полагаем, не в этом. Они, к сожалению, в том, что по действительно принципиальным и сложным вопросам обеспечения интереса и прав потерпевшего в современном уголовном процессе России Пленум либо полностью «отмолчался», либо столь лапидарно обозначил свои позиции, что именно их надо дополнительно разъяснять или интерпретировать. К примеру, практически в каждой из публикаций за последние годы указывается на то, что по нормам ч. 7 ст. 246 УПК РФ при отказе государственного обвинителя от обвинения потерпевший, даже по сравнению с нормами УПК РСФСР (1960 г.), необоснованно и полностью лишен права на субсидиарное уголовное преследование обвиняемого. Указывается также на то, что это полностью нивелирует возможности потерпевшего в доступе к правосудию, к судебной защите своих нарушенных прав.

Безусловно зная эту проблему, Пленум счел возможным обозначить свои подходы в ее понимании лишь ссылкой на то, что «…суд вправе при наличии к тому оснований удовлетворить ходатайство государственного обвинителя в судебном заседании о предоставлении ему возможности согласовать свою позицию, как с потерпевшим, так и с его представителем» (п. 13 постановления).

Зададимся вопросом, о каком ходатайстве государственного обвинителя указывает Пленум, если практически каждым исследователем указывается на то, что по нормам УПК РФ потерпевший, по сути, отстранен от реализации, неразрывно связанной с его нарушенным интересом, функции уголовного преследования. Что ни он, ни его представитель не имеют эффективных средств доказывания законности и обоснованности своих притязаний, практически лишены действенных средств воздействия на публичные процессуальные органы, манкирующие своими обязанностями. Что «участие» потерпевшего в процессе, как правило, сводится лишь к свидетельствованию, т. е. выполнению обеспечительной функции. При этом малейшая процессуальная активность потерпевшего, направленная к отстаиванию своего интереса, к использованию (якобы) предоставленных прав, крайне негативно воспринимается должностными лицами и органами, ведущими уголовный процесс, ибо, потерпевший, как и ранее, воспринимается ими как объект исследования, а не как равный субъект правовых отношений.

В данной связи неудивительно и то, что Пленум (в п. 11 постановления) категорически отказался от обсуждения сложнейших вопросов, связанных с так широко продекларированным правом потерпевшего и его представителя на самостоятельное собирание и представление доказательств в уголовный процесс⁴.

Между тем в контексте правовых позиций и итоговых выводов, изложенных, к примеру, в Определении Конституционного Суда РФ № 145-О от 4 марта 2004 года об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Проня А.В. на нарушение его конституционных прав п. 4 ч. 4 ст. 47, п. 2 ч. 1 ст. 53, ст. 74, 85, и 86 УПК РФ именно в этих моментах, полагаем, вполне правомерны и весьма острые вопросы, и необходимые разъяснения к ним.

Можно в принципе согласиться и с (весьма лапидарными) разъяснениями Пленума относительно роли согласия потерпевшего на применение особого порядка судебного разбирательства, предусмотренного нормами гл. 40 УПК РФ (п. 33 постановления). Однако тут же возникают вопросы, в силу каких обстоятельств вне внимания Пленума остались пробелы в определении роли и статуса потерпевшего применительно к институту соглашения обвиняемого о сотрудничестве с прокурором, предусмотренного нормами гл. 40.1 УПК РФ. Как известно, применительно к данному институту названный участник правовых отношений, с одной стороны, вообще не имеет процессуальных прав по защите своего интереса; с другой, в принципе не лишен права на кассационное обжалование (в своих интересах) постановленного в указанном порядке приговора. Причем обжалования по таким основаниям, которые в принципе в состоянии поставить под сомнение правосудность приговора, вынесенного по итогам и на основе удостоверенного судом положительного сотрудничества.

Непоследователен Пленум и в определении основ процессуального статуса потерпевшего. С одной стороны, он и правильно, и достаточно принципиально указывает на то, что «…правовой статус лица как потерпевшего устанавливается исходя из фактического его положения, и лишь процессуально оформляется постановлением, но не формируется им» (п. 3 постановления). С другой, раз за разом и в столь знакомых публично-правовых контекстах повторяется в том, что потерпевшим лицо именно признается (пп. 2, 5 постановления), а не является им изначально в силу одного лишь факта причинения ему того или иного вида вреда. Разница, как в подобном понимании статуса, так и в реализации, изначально предоставленных прав, как представляется, существенна. Однако, войти в разъяснения о том, что было бы весьма целесообразным признавать лицо (заявителя) потерпевшим одновременно с вынесением постановления о возбуждении уголовного дела, как это, к примеру, озвучено в докладе Уполномоченного по правам человека в РФ (2008 г.), Пленум, вообще не считает возможным.

Между тем, явным свидетельством того, что проблемы своевременного признания лица потерпевшим объективно имеются, является пункт третий постановления, где Пленум (дополнительно) предлагает весьма любопытное разъяснение алгоритма возможных действий суда. Так, – отмечает Пленум, – в случаях, когда по поступившему в суд уголовному делу будет установлено, что лицо, которому преступлением причинен вред, не признано потерпевшим по делу, именно суд признает такое лицо потерпевшим. При этом «…в решении о признании лица потерпевшим должно быть указано, какими действиями, и какой именно вред ему причинен».

Подчеркнем, Пленум не указывает, к какой именно стадии производства в суде первой инстанции относится данное разъяснение. Тем не менее, поставим не риторические, по сути, вопросы. А именно: как быть со столь известной науке и практике уголовного судопроизводства России проблемой «…внутреннего предрешения судей в вопросе о виновности обвиняемого»⁵. Требуя от судей обязательного указания в решении конкретно определенных (преступных) действий обвиняемого и их причинной связи с причиненным вредом, Пленум принципиально не видит, что тем самым, судьи не только войдут в обсуждение вопроса о доказанности преступления (его определенного состава) еще до рассмотрения дела по существу (в стадии подготовки дела к судебному разбирательству; гл. 33-34 УПК) или до постановления приговора (в стадии рассмотрения дела по существу; гл. 36-39 УПК), но и прямо сформулируют свои выводы об этом в предлагаемом решении. Или следует полагать, что применительно к данному разъяснению, столь известная, проблема «внутренней предрешенности» конвенционально и временно не обсуждается?

Значительное место в предложенных разъяснениях занимают вопросы, касающиеся сути и содержания гражданского иска в уголовном процессе. Не имея возможности дать анализ каждого из предложенных Пленумом разъяснений, остановимся лишь на тех проблемах, которые либо остались вне внимания пленума, либо объективно вызывают вопросы.

В частности, в пункте двадцатом постановления Пленум, ссылаясь на положения ч. 1 ст. 44 УПК РФ, поясняет, что «…потерпевший, предъявивший требование о возмещении имущественного вреда, а также компенсации причиненного преступлением морального вреда, должен быть признан гражданским истцом». Суждение в принципе известно, и в целом соответствует нормам ч. 1 ст. 44 УПК РФ. Однако от Пленума ожидалось несколько большего, ибо, представляется очевидным, что нормы ч. 1 ст. 44 УПК РФ (в буквальном их толковании) не совсем точно обеспечивают возмещение того или иного вреда потерпевшему. Известно, что потерпевший – это лицо, которому преступлением причинен физический, имущественный или моральный вред (ч. 1 ст. 42 УПК). Указание на физическую составляющую причиненного вреда необъяснимо «исчезло», как из норм ст. 44 УПК РФ, так и из разъяснений Пленума, механически повторяющего (пробельную) волю закона. Между тем, и уголовно-процессуальной доктрине, и судебно-следственной практике достаточно известно, что в целом ряде случаев физический вред не может быть сведен к той или иной разновидности имущественного вреда или к денежной компенсации вреда морального. В силу чего он исчисляется и взыскивается судом самостоятельно (расходы на лечение, протезирование, погребение и т. п.). В данной связи, кому как не Пленуму следовало бы принципиально уточнить позиции закона и практики в этом неоднозначном вопросе.

В пункте двадцать шестом постановления Пленум, обращаясь к проблемам возмещения вреда, причиненного несовершеннолетним обвиняемым в возрасте от четырнадцати до восемнадцати лет, в случае, когда у него нет доходов или иного имущества, достаточных для возмещения вреда, апеллирует, как к нормам Семейного кодекса РФ, так и к соответствующим нормам Гражданского кодекса РФ. В итоге, формулирует вывод о том, что именно родители, попечители или организации для детей-сирот должны возместить указанный вред потерпевшему полностью или в недостающей части. При этом, – подчеркивает Пленум, – указанные лица или органы привлекаются к участию в деле в качестве соответчиков.

Возразим пленуму, ибо не надо неправильно ориентировать судей в этом вопросе. Названные лица или организации по смыслу ст. 54 УПК РФ традиционно привлекаются к участию в уголовном процессе не в качестве соответчиков, как утверждает Пленум, а в качестве гражданских ответчиков. Статус и функции данного участника уголовного судопроизводства России более или менее точно определены законодателем, как применительно к каждой из стадий разрешения гражданского иска (ст. 54 УПК), так и в плане пределов возможного обжалования итогового решения суда в указанной части (ч. 5 ст. 354 УПК). Достаточно исследован этот участник и в теории российской уголовно-процессуальной науки. В данной связи, вряд ли необходимо и продуктивно придумывать для устоявшихся правовых отношений и практики нового участника, с достаточно неопределенным процессуальным статусом.

В пункте двадцать четвертом постановления Пленум обращается к вопросам компенсации потерпевшему морального вреда, причиненного преступлением. При этом, по сути, лишь механически ссылается на нормы ст. 151 и п. 2 ст. 1101 ГК РФ, не добавляя ничего принципиально нового к тем положениям, которые уже не раз были озвучены высшими судебными инстанциями страны. Причем, как при вынесении конкретных судебных решений, связанных с разрешением предъявленных исков, так и в рамках специального постановления Пленума Верховного суда РФ № 10 от 20 декабря 1994 года⁶. Между тем, если здесь и необходимы разъяснения, то лишь в части соотношения положений, разъясненных в пункте втором и пункте седьмом Постановления № 10 от 20 декабря 1994 года, ибо, судя по анализу складывающейся практики, суды не всегда считают возможным удовлетворять требования о денежной компенсации морального вреда при причинении преступлением вреда сугубо имущественным отношениям потерпевшего, пытаясь апеллировать именно к категории личных неимущественных прав и других нематериальных благ.

Не менее продуктивными виделись бы и разъяснения Пленума относительно надлежащих «процедурных» условий предъявления потерпевшим гражданского иска в уголовном процессе. Предъявление и рассмотрение гражданского иска в уголовном процессе, его доказывание и разрешение по существу совместно с основным вопросом уголовного дела, как известно, имеет ряд преимуществ для потерпевшего, по сравнению с гражданско-правовым способом защиты им своих нарушенных прав. Эти преимущества достаточно исследованы в теории российской уголовно-процессуальной науки, но не всегда правильно понимаются публичными процессуальными органами, нередко, субъективно навязывающими потерпевшим гражданско-правовые, по сути, процедуры предъявления и доказывания иска.

В частности гражданско-процессуальное законодательство строго исходит из того, что иск (по форме и содержанию) должен строго соответствовать требованиям ст. 131 и 132 ГПК РФ. Несоблюдение данной формы истцом влечет возвращение иска судом для устранения выявленных недостатков. Нормы УПК РФ, как известно, не содержат столь обязательных требований к форме и содержанию гражданского иска. В теории уголовно-процессуальной науки также достаточно обоснован тезис о том, что в интересах обеспечения прав потерпевшего иск может быть подан в любой форме (устно, письменно, в виде заявления при производстве следственных действий). Между тем, в последние годы, как суды, так и (по их настоянию) следователи, все чаще требуют оформления исковых требований потерпевшего исключительно в форме искового заявления (ст. 131-132 ГПК). Насколько это «под силу» неискушенному в юридических тонкостях потерпевшему при этом во внимание не принимается.

Вот, что, к примеру, пишет председатель Чаунского районного суда Чукотского автономного округа А.С. Зиновьев: «…к числу непредъявленных суды также относят и требования о возмещении ущерба не облеченные в надлежащую процессуальную форму». Соответственно, названный автор явно «пеняет» следователям, которые по первому требованию потерпевших о возмещении им вреда причиненного преступлением выносят постановления о признании их гражданскими истцами, «...не требуя от них подачи соответствующего искового заявления и не разъясняя необходимости предъявления иска»⁷.

Между тем приведенные требования фактически нивелируют для потерпевших те преимущества, которые априори предусмотрены уголовно-процессуальными нормами для предъявления и рассмотрения гражданского иска в уголовном процессе, являются очередным препятствием для обеспечения потерпевшему доступа к правосудию, к судебной защите своих нарушенных прав. В данной связи, кому как не Пленуму разъяснить бы соответствие конституционным правам потерпевшего указанной практики, обеспечить единообразие деятельности судов в этих вопросах. Увы, для Пленума, видимо, не существует подобной проблемы, и именно председатели районных судов будут (в соответствии со своими установками) обеспечивать дальнейшее развитие судебной практики в этих вопросах.

Можно было бы и дальше анализировать имеющуюся или потенциальную ценность тех или разъяснений пленума, изложенных в исследуемом постановлении. Однако мы конвенционально оставим эти усилия для более искушенных исследователей, ибо в контексте общего «разочарования» от предложенного юридической общественности акта нам уже вряд ли удастся изменить свою установку о том, что с проблемами обеспечения прав потерпевшего видимо еще долго придется знакомиться по подготовленным диссертациям и десяткам научных работ.


ЛИЧНАЯ КАРТОЧКА АВТОРА

Ф.И.О.	Ковтун Николай Николаевич
Телефон (рабочий и домашний):	т. раб. 416-95-35; т. сот. 89056618573.
E-mail:	kovtunnnov@mail.ru
Место работы, должность:	Нижегородский филиал Государственного университета – Высшей школы экономики; 603155, г. Н. Новгород, ул. Б. Печерская 25/12 профессор кафедры уголовного права и уголовного процесса
Ученая степень (если есть):	доктор юридических наук, профессор
Место жительства: 603163, г. Нижний Новгород, ул. А. Хохлова, д. 5 кв. 30.