Г. Д. Вдовиной
| Вид материала | Реферат |
- Бытие и сущность (фрагмент), 254.26kb.
Человек может причинить ущерб другому человеку не в отношении его личности, а в отношении его имущества. Отсюда происходят такие многообразные покушения на справедливость, как преступления против права собственности. Это право породило множество споров. Некоторые вообще его отрицали, и тем не менее, это подлинное право. Человек, наделённый разумом и волей, по природе способен пользоваться вещами. А поскольку без этого он не мог бы существовать, то по природе обладает правом пользования. Но иметь возможность использовать некоторую вещь для своих нужд и значит обладать собственностью на неё. Поэтому невозможно представить себе человеческую жизнь без этого минимума - права собственности на имущество, необходимое для жизни. Таким образом, право собственности есть естественное право. Можно добавить, что оно есть к тому же священное право. Человек способен господствовать над предметами, которыми пользуется, только в силу своей разумности. Но разум в человеке есть o6paз Божий. Высший и абсолютный собственник природы — сотворивший её Бог. Но Бог сотворил человека по своему образу и подобию, а значит, способным если не изменять природу по своему желанию, то, по крайней мере, использовать её ресурсы в своих интересах. Человек, которому Бог делегировал право пользования вещами, оказавшимися таким образом в его распоряжении, законно осуществляет это право в пределах своих потребностей943.
Правда, право собственности в том виде, в каком его понимают обычно, далеко выходит за пределы простого права пользования. Обладать — это значит иметь некоторую вещь не просто для себя, но у себя - вплоть до того, что предмет обладания становится, так сказать, частью самой личности. С точки зрения естественного права подобное завладение вещами не является необходимым. Мы не говорим, что естественное право предписывает общность имущества и, следовательно, индивидуальное владение противоречит естественному праву. Мы говорим только, что индивидуальное владение неведомо естественному праву. Индивидуальное владение имуществом добавлено к естественному праву разумом, потому что для человеческой жизни необходимо, чтобы каждый человек имел в собственности некоторое имущество. Во-первых, когда вещь принадлежит всем, никто не считает её своей, в то время как всякий человек охотно заботится о том, что принадлежит лишь ему. Во-вторых, во всех делах больше порядка, когда каждый человек имеет свою собственную задачу, чем когда все занимаются всем. А это разделение труда (как мы говорим сегодня) подразумевает, по мысли св. Фомы, определённую индивидуализацию собственности. Наконец, в-третьих, тем самым между людьми устанавливаются более мирные отношения, поскольку каждый испытывает удовлетворение от обладания некоторым имуществом и в силу этого доволен своей участью. Для того чтобы убедиться в справедливость этого факта, достаточно увидеть, как часто нераздельное владение имуществом становится источником раздоров. Как говорят юристы, надлежит всегда выходить из состояния нераздельности.
Но при всём том не следует забывать, что, согласно естественному праву, пользование всеми вещами предоставлено всем. И этот фундаментальный факт не может быть устранён прогрессирующим утверждением индивидуальной собственности. То, что каждый имеет в собственности необходимое ему для использования, превосходно: это значит, что никто ни в чём не будет нуждаться и не окажется ущемлённым. Но всё становится иначе с того момента, когда некоторые люди сосредоточивают в своих руках в качестве индивидуальной собственности гораздо больше имущества, чем они в состоянии использовать. Завладеть тем, в чём нет нужды, — значит, по сути, присвоить себе общие вещи, пользование которыми также должно оставаться общим. Средство против такого злоупотребления состоит в том, чтобы никогда не считать предназначенными исключительно для нашего пользования блага, находящиеся в нашей собственности. Будем иметь их, раз они наши, но будем всегда держать их доступными для тех, кто может испытывать в них нужду. Богач, не распределяющий излишка своего богатства, силой отнимает у нуждающихся возможность пользоваться благами, которые принадлежат им по праву. Напомним, что богатство само по себе не есть зло: но им нужно уметь пользоваться разумно944.
Поскольку иметь в собственности некоторое имущество законно, всякое нарушение этого права есть преступление. Одна его разновидность -кража, т. е. присвоение тайком чужого имущества; другая — грабёж, т. е. насильственное завладение чужим добром945. Если бы такие поступки приобрели широкое распространение, они разрушили бы человеческое общество. Кроме того, они подрывают любовь, которую мы должны испытывать к ближнему, а через неё подрывают нашу любовь к Богу946. Но воспользоваться в случае необходимости тем, в чём человек испытывает нужду, — не значит совершить кражу. Как уже было сказано. Бог предоставил все вещи в распоряжение всех людей, чтобы люди в силу естественного права могли пользоваться ими по мере нужды. Тот факт; что человеческое право разделило общие блага и установило на них индивидуальную собственность, не может иметь следствием отмену естественного права, дополнением которого служит право человеческое. По-этому то, чем богатые обладают сверх своих потребностей, в силу естественного права, предназначено для удовлетворения нужд бедных. Конечно, владельцы имущества свободны сами решать, как им накормить голодных и одеть нищих. Но в случае явной и неотложной нужды бедствующий человек может сам завладеть чужим добром — будь то с помощью кражи или насилия, - и это не будет преступлением с его стороны947.
За несправедливостью в действиях следует несправедливость в словах948. Особенно важны в этом отношении слова судьи, собственная функция которого состоит в совершении правосудия. Оглашаемый судьёй приговор есть в некотором роде частный закон применительно к частному случаю. Вот почему приговор судьи, как и общий закон, обладает принудительной силой. Он связывает обе стороны, и эта сила принудительности по отношению к частным лицам есть несомненный признак того, что судья говорит в данном случае от имени государства. Поэтому никто не вправе судить, не получив на это соответствующих полномочий949. Этот публичный характер настолько неотъемлем от должности судьи, что он, вынося приговор, не имеет права принимать в соображение факты, известные ему исключительно как частному лицу. Он вправе основывать свои суждения только на том, что известно ему как судье. Исполняя общественные функции, судья принимает во внимание, с одной стороны, только законы божественные и человеческие, а с другой — только показания свидетелей и вещественные доказательства, фигурирующие в деле. Разумеется, то, что ему удастся узнать о деле как частному лицу, может помочь ему точнее вести дискуссию о предполагаемых доказательствах вины и показать их слабость. Но если он не в состоянии юридическим путём опровергнуть их, то должен при вынесении приговора основываться на них950. По той же причине судья не может выносить приговор по делу, в котором выступает обвинителем, ни выступать обвинителем по делу, в котором будет судьёй. Судья как таковой — лишь толкователь правосудия. Как говорит Аристотель, он есть живое правосудие951. Поэтому судья должен полностью отвлечься от того, что он мог бы сказать как обвинитель, и забыть обо всём, что, возможно, знает как свидетель. Короче, нельзя быть одновременно и судьёй, и одной из заинтересованных сторон. Это означало бы вершить правосудие по отношению к самому себе. Но такое возможно лишь в переносном смысле, ибо добродетель справедливости, как уже было сказано, направлена непосредственно на другую личность952. Наконец, судья не вправе избавлять виновного от наказания. Если жалоба заявителя оправданна, он имеет право на то, чтобы виновный понёс кару, и назначение судьи в том, чтобы осуществить это право. С другой стороны, государством на судью возложен долг соблюдать закон; поэтому, если закон требует наказания виновного, судья тем более обязан отвлечься от своих эмоций частного лица и точно применить закон. Что же касается главы государства как верховного судьи, он, разумеется, находится в ином положении, чем прочие судьи. Обладая всей полнотой власти, он может избавить виновного от наказания, если сочтёт, что это не нанесёт вреда интересам общества в целом953.
Будучи вынужден придерживаться процессуальных данных при вынесении приговора, судья зависел бы от произвола обвинителя, защитника и свидетелей, если бы те тоже не были связаны обязательством соблюдать справедливость. Обвинение есть долг и обязанность, когда речь идёт о преступлении, угрожающем общественному благу, и когда обвинитель способен доказать своё обвинение. Если же дело касается проступка, не представляющего угрозы для блага общества, то обвинение не является обязанностью. Ни в коем случае не следует выдвигать обвинение и тогда, когда человек не чувствует себя способным подтвердить обвинение доказательствами, — как и вообще никогда не стоит делать того, что ты не в состоянии сделать должным образом954. Когда обвинение необходимо и возможно, его следует представить в письменном виде, чтобы судья в точности знал все его пункты. Но при этом надлежит твердо взять за правило никогда не выдвигать необоснованных обвинений. В противном случае это не что иное, как клевета. Одни выдвигают необоснованные обвинения просто по легкомыслию, поверив слухам, другие же делают это намеренно, по злому умыслу, что намного хуже. Ничто не может оправдать клеветнического обвинения, даже намерение служить общественной пользе: ведь никто не вправе служить общему благу, несправедливо нанося кому-либо вред955. Но если обвинение обоснованно и человек принял решение его выдвинуть, то его долг — поддерживать обвинение до конца. Искажать относящиеся к обвинению факты, отказываться от предоставления доказательств — значит войти в сговор с виновным и сделаться его сообщником. В таком случае речь идёт о преступной недобросовестности956.
Обвиняемый, как и обвинитель, тоже имеет обязанности перед правосудием. И первая из них — признавать авторитет судьи и повиноваться ему. Поэтому, прежде всего, обвиняемый обязан сказать судье правду, когда судья требует этого в рамках закона. Отказ говорить правду или её ложное отрицание — тяжкое преступление. Но если судья, проводя допрос, выходит за рамки закона, допрашиваемый имеет право не отвечать, протестовать против такого допроса как превышающего пределы законности или прибегнуть к любым допустимым в данном случае умолчаниям. Но при любых условиях никогда нельзя лгать. Тот, кто лжёт, чтобы оправдаться, грешит против любви к Богу, судящему нас. Но вдвойне он грешит против любви к ближнему, отказываясь сообщить судье правду и навлекая на обвинителя наказание, которое полагается за необоснованное обвинение957. Итак, вопрос сводится к следующему: должен ли обвиняемый, зная за собой вину, сознаться в ней? Он должен сознаться в том, в чём его обвиняют, когда его спрашивают, правдиво ли обвинение. Но он вовсе не обязан сознаваться в том, в чём его не обвиняют. Более того: ничто не препятствует ему умалчивать о некоторых фактах, чтобы его проступки, доселе неизвестные, не вышли на свет. Случается видеть, как обвиняемые не только признают себя виновными в совершении преступления, в котором их обвиняют (что соответствует их долгу), но и сами собой сознаются в одном или нескольких других преступлениях, в которых никто их не обвинял. Ничто не вынуждает их к такому признанию, более того — с их стороны вполне законно скрывать подобающими способами правду, в которой они не обязаны сознаваться.
Усматривать за обвиняемым моральный долг признать преступление, в котором его справедливо обвиняют, — значит далеко выходить за рамки требований правосудия и судебной процедуры. Св. Фома Аквинский это знал. Он вступил в противоречие с законом, который позволял обвиняемому в уголовном преступлении подкупать своего противника. В другом месте св. Фома замечает, что если закон карает сговор между обвинителем и обвиняемым, то никакой санкции против сговора между обвиняемым и обвинителем не предусматривается. Почему же мораль запрещает то, что закон разрешает? Дело в том, отвечает св. Фома, что человеческие законы оставляют безнаказанными многие поступки, осуждаемые Божьим судом как прегрешения. Против блуда нет закона, однако от этого блуд не перестаёт быть тяжким нравственным грехом. Так и здесь: обвиняемый договаривается с обвинителем, и тот забирает назад свою жалобу. Налицо явный обман судьи, но что может поделать судья, раз жалобы больше нет? По-видимому, ничего. То, чего св. Фома ожидает от виновного, — это, говоря его собственными словами, акт совершенной добродетели (perfectae virtutis): отказ от подкупа обвинителя, даже если это повлечёт для обвиняемого приговор к смертной казни. Закон не требует ни от кого подобного героизма. Собственная функция человеческого закона состоит в поддержании порядка в народе в целом. Но от всего народа нельзя ожидать того скрупулёзного следования всем требованиям добродетели, которое всегда будет отличительным свойством лишь немногих людей. Поэтому подкуп обвинителя разрешён законом. Но он запрещён Богом958. Виновный, знающий свою вину, не только должен отказаться от всех уловок, но и, будучи осуждён, должен отказаться от подачи апелляции и не требовать пересмотра приговора, который, как ему известно, справедлив959.
За обвинителем и обвиняемым следуют свидетели. Их нравственный кодекс сложен, и трудности начинаются для них с момента, когда нужно решить, обязаны ли они давать показания. Да, если таков приказ судебных властей и если факты, о которых идёт речь, известны или получили огласку. Но если от свидетеля требуют рассказа о преступлениях, оставшихся скрытыми, слух о которых ещё не прошёл, он не обязан давать показания. С другой стороны, может случиться так, что за свидетельскими показаниями обращается частное лицо, не имеющее никаких официальных полномочий. Здесь возможны два варианта. Если речь идёт о спасении невиновного от несправедливого осуждения, нравственный долг предписывает свидетельствовать о его невиновности, а если этого нельзя сделать лично, свидетель должен сообщить истину кому-либо, кто сможет засвидетельствовать её вместо него. Но если речь идёт о показаниях, поддерживающих обвинение, ничто не обязывает нас вмешиваться — пусть даже ради избавления обвинителя от наказания за нравственно оправданное, но юридически необоснованное обвинение. В конце концов, обвинителя ничто не обязывало идти на этот риск. Напомним, что выдвижение обвинения может считаться долгом только тогда, когда обвинитель располагает возможностью его доказать. Так что он сам должен был позаботиться о доказательствах своего обвинения960.
После того как решение о свидетельствовании принято, перед свидетелем встаёт следующий вопрос: как свидетельствовать? То, что надлежит говорить правду, очевидно. Во-первых, свидетель будет допущен к даче показаний в суде только под присягой, а потому не сможет дать ложных показаний, не совершив при этом клятвопреступления. Во-вторых, свидетель совершит преступление против правосудия, несправедливо обвинив или оправдав обвиняемого. Наконец, лжесвидетельство запрещено уже потому, что оно есть ложь961. Но отсюда начинаются подлинные проблемы. Свидетельствовать по справедливости — значит утверждать как несомненную истину только то, в чём свидетель совершенно уверен. То, в чём он имеет основание сомневаться, должно быть представлено именно как сомнительное. Но это не всё. Уверенность свидетеля в чём-либо ещё не означает, что его свидетельство не подлежит сомнению. Память обманчива, и хотя непреднамеренные ошибки памяти не влекут за собой обвинения в нарушении присяги962, следует принять все возможные меры предосторожности для того, чтобы их избежать.
Судья должен учитывать возможность подобных ошибок. Защитной мерой против них служит требование к свидетелям давать показания только под присягой. С того момента, когда свидетель клянётся говорить правду, уклонение от правды становится клятвопреступлением — одним из тягчайших преступлений, ибо оно совершается против Бога963. Но одной добросовестности свидетеля мало для того, чтобы исключить возможность ошибки. Вот почему показания одного свидетеля считаются, как правило, недостаточными: требуются согласные свидетельства двух, а ещё лучше — трёх лиц. Конечно, согласные показания трёх свидетелей тоже не могут быть доказательством в строгом смысле слова; но таковым не является даже единодушное свидетельство двадцати человек. Свидетельские показания в суде относятся к такому очевидно частному, случайному и изменчивому предмету, как человеческие поступки. Поэтому в большинстве случаев максимум, чего можно добиться, — это уверенности, основанной на наибольшей вероятности. Будем принимать во внимание некоторый процент неизбежных ошибок и не станем рассчитывать на достижение достоверности, которая обладала бы несомненностью доказательства. Итак, вполне разумно признать имеющими силу показания заявителя, подтверждённые согласным свидетельством двух лиц964.
Показания свидетелей должны совпадать — по крайней мере, в существенных чертах. Если несколько свидетелей согласно говорят о происшествии, но расходятся в том, что касается некоторых существенных обстоятельств, — это равнозначно тому, как если бы они расходились в показаниях относительного самого происшествия. Ведь на самом деле они будут говорить не об одном и том же, а значит, каждый из них окажется единственным свидетелем. Но если один из свидетелей заявит, что просто не помнит какого-либо из этих существенных обстоятельств, то общее согласие в показаниях остаётся в силе, хотя и слегка поколебленным. Наконец, если расхождения касаются второстепенных деталей - таких, как ясная или дождливая погода или цвет здания, - то основополагающее согласие в показаниях сохраняет полную силу. Второстепенные подробности обычно почти не привлекают к себе внимания и с лёгкостью выпадают из памяти. Эти мелкие расхождения скорее увеличивают достоверность свидетельств, потому что, когда несколько свидетелей одинаково говорят о незначительных деталях, это вызывает подозрение в предварительном сговоре между ними, а значит, в ложности их показаний. Во всяком случае, полной уверенности тут быть не может, и принятие решения в этом вопросе зависит от проницательности судьи. В конечном счёте именно на него возложена задача взвешивать свидетельские показания. Столкнувшись с противоречивыми свидетельствами, из которых одни говорят в пользу обвинителя, а другие - в пользу обвиняемого, судья оказывается в деликатном положении: он должен оценить, в какой степени заслуживает доверия каждый из представших перед судом свидетелей и принять в качестве истинных показания наиболее авторитетных из них. Если же достоверность противоречивых свидетельств представляется одинаковой, сомнение решается в пользу обвиняемого965.
На этом не заканчивается перечень действующих лиц судебной драмы или комедии. За судьёй, обвинителем, обвиняемыми и свидетелями следует персонаж, охотно претендующий на первую роль, - адвокат. Защищать обвиняемого в суде — профессия. Поэтому неудивительно, что тот, кто этим занимается, пользуется почитанием. Когда неимущий нуждается в услугах адвоката, о последнем нельзя сказать, что он лично обязан вести защиту. Он делает это по милосердию и обязан делать это лишь тогда, когда участие адвоката настоятельно необходимо и нет возможности найти другого кандидата на эту роль. Посвятить себя судебной защите бедняков - превосходное дело, но оно потребовало бы от адвоката полностью оставить все свои собственные дела. Как говорит св. Фома, “нет необходимости обходить весь свет в поисках неимущих; достаточно выполнить долг милосердия по отношению к тем, с кем привелось столкнуться”. То же самое относится к врачам. Как и адвокат, врач должен бесплатно оказывать помощь неимущим в случае срочной необходимости и при условии, что нет другого врача, от которого было бы естественнее ожидать помощи. Разумеется, врач поступает хорошо, помогая неимущим, даже когда эта обязанность скорее подобала бы его более богатому или ближе живущему к пациенту коллеге. С его стороны это похвальный поступок, но отнюдь не обязательный в строгом смысле. Если бы адвокат или врач проводили время в поисках бедняков, которые нуждаются в их помощи, их клиентура увеличивалась бы гораздо быстрее их доходов. Если рассуждать таким образом, то почему бы торговцам вместо продажи товаров не распределять их среди неимущих?966
Чтобы исполнять свои обязанности как следует, адвокат должен уметь доказать правоту того дела, которое он берётся защищать. Поэтому ему необходима профессиональная компетентность в его конкретной сфере деятельности плюс природные данные, требуемые для публичных выступлений. Вряд ли можно представить себе глухого и немого адвоката; но ещё труднее, должно быть, представить адвоката безнравственного, ибо морально запрещено защищать в суде неправое дело. Если адвокат чистосердечно заблуждается, на нём нет вины; но если он знает о том, что защищаемое им дело неправое, то наносит тяжкое оскорбление правосудию. Надо полагать, что он обязан исправить, вслед за противной стороной, совершаемую им несправедливость967. Следовательно, здесь адвокат оказывается в совершенно ином положении, чем врач, который взялся лечить безнадёжного больного. Несомненно, как умение излечить такого больного, так и умение выиграть неправое дело требуют исключительного таланта. Но если врач, потерпев неудачу, никому не наносит ущерба, то адвокат наносит ущерб в случае, если выигрывает неправое дело. С профессиональной точки зрения — это успех, с нравственной — преступление968. Поэтому пусть адвокат берётся только за те дела, которые с полным основанием могут считаться правыми, и защищает их со всей возможной ловкостью и искусством, никогда не прибегая ко лжи, но не запрещая себе некоторые хитрости и умолчания, необходимые для торжества справедливости. Если по ходу рассмотрения адвокат убедится, что дело, которое он считал правым, таковым не является, не следует ожидать от него измены этому делу, перехода в противоположный лагерь и выдачи секретов обвиняемого. Но адвокат может и должен отказаться от защиты и попытаться убедить своего клиента признать свою вину или по крайней мере уладить дело таким образом, чтобы не были ущемлены права противной стороны969.
Теперь покинем зал суда и обратимся к обыденной жизни. В ней часто возникают ситуации, когда справедливости может быть нанесен ущерб словом. Во-первых, таковым является оскорбление, посягающее на честь ближнего. Оскорбление (contumelia) тем болезненнее, чем большее число людей присутствовало при его нанесении970. Оскорбление или обида являются тяжкими преступлениями именно в силу того, что конституирует их в качестве оскорбления или обиды: в силу того, что они произносятся с намерением лишить оскорблённого чести971. Оскорбление наносит человеку не меньший ущерб, чем кража или разбой, потому что мы дорожим своей частью не меньше, чем своим имуществом. Поэтому надлежит проявлять максимум сдержанности и благоразумия в публичном порицании. Можно быть вправе подвергнуть кого-либо порицанию; более того — можно быть обязанным это сделать, но ни в коем случае и ни под каким предлогом никто не вправе бесчестить человека. Мы не просто говорим: никогда нельзя