Натурфилософская проза второй половины ХХ века: концепция личности
| Вид материала | Автореферат |
- Автору программы или учителю. Таким образом построены разделы «Проза второй половины, 126.74kb.
- Удмуртская проза второй половины ХХ начала ХХI века: человек и мир, эволюция, особенности, 1445.54kb.
- Тематическое планирование по литературе. 10 класс, 31.14kb.
- Вопросы к семинарам, требования к экзамену по дисциплине «История отечественной литературы», 101.51kb.
- Старовойтенко Е. Б. Модели жизненных отношений личности в контексте онто – психологии, 487.51kb.
- Программа вступительного испытания по литературе вступительный экзамен литературе проводится, 14.96kb.
- Урок Русская литературно-критическая и философская мысль второй половины 19 века Расцвет, 303.38kb.
- Проверочная работа по литературе XX века (11 класс) Назовите писателя второй половины, 34.03kb.
- Идея демократии в российской либеральной правовой мысли второй половины XIX первой, 684.09kb.
- Урок по литературе в 11 классе на тему: «Деревенская проза», 45.28kb.
В пункте 2.1 «Онтологическая категория в сознании человека-Сфайроса» исследуется герой натурфилософской прозы как познающая мир личность. Авторы создают образ человека, склонного к глубокой рефлексии. Ему ценно понять круговорот вещей и явлений, а вместе с ним и себя. Важность бытия героя связывается с утверждением значимости мысли. Планетарный масштаб постижения действительности помогает раскрыть подлинную ценность бытия. Корнилов, главный герой романа С.П. Залыгина «После бури», замечает о себе: « меня ведь тоже хлебом не корми, а дай потешится, поиграть в какую-нибудь мысль, хотя бы в мыслишку, дай пожить ею…»1. Это вовсе не простое мудрствование ради самолюбования эгоистичным разумом. По мнению авторов-натурфилософов, в мысли содержится «живой сгусток вечности»2. Устремление к познанию рождает в душе человека безграничность, дарующую бессмертие. Культ разума связывается с витальной энергией. Сознание даёт личности возможность постигнуть мир, благодаря чему действительность становится предметом его созидания. Однако человек сам есть чьё-то творение. А если ещё и сама «мысль – это природа!»3, то становится понятна и цель процесса мышления. Герой романа вспоминает: «<…> Он уже начитался и надумался до такой степени, когда человек перестаёт понимать, чего ради он читает и думает, и вот ответ пришёл – ради того, чтобы соединить мысль с природой! Чтобы мысль была также естественна и очевидна, как любое другое природное явление…Это открытие мира и открытие самого себя было великим и благостным: ему стало легко, а в то же время значительно жить» 4(курсив мой). В сознании героев писателей-натурфилософов мысль «проникается» природой, развивается как её естественная и неотъемлемая составляющая. Таким образом, герои осознают свою сопричастность огромному миру – космосу.
Осмысливая закономерное развитие бытия всего живого, человек-Сфайрос создают личную концепцию миропонимания, связанную с утверждением принципов биоэтики, например, Вадим из романа Л.М. Леонова «Пирамида». В этом видится смысл жизни героя, итог его земного существования.
Пункт 2.2 «Познание мира через божественное начало героями натурфилософской прозы второй половины ХХ века» второго параграфа посвящён рассмотрению религиозных ценностей в судьбе многомерной личности. Натурфилософия отразила определённый порядок мироустройства: гармония заключена в природе, переживающей во времени различные метаморфозы; бесконечная повторяемость этих превращений свидетельствует о бессмертии бытия всего сущего. Оно представляет собой «научную вечность атома или <…> его частей, т.е. СОХРАННОСТЬ МАТЕРИИ, но не форм» 1. Мир флоры и фауны отражал все те процессы, которые происходили во вселенной: рождение, рост, умирание, воскресение на новой фазе бытия. Это дало возможность авторам-натурфилософам ХХ века утверждать непреходящесть physis, её частиц. Так, в прозе о physis появляется религиозный аспект. Он сводится к почитанию святости природы, познанию божественного начала во всём сущем, скрывающем в себе безбрежный и непостижимый дух, простирающийся во Вселенной (натурфилософия раскрывается здесь в рамках одного из своих направлений – пантеизма). Однако в натурфилософской прозе отражено не только поклонение творению (созданному), но и представлен культ Творца. В.П. Астафьев рассматривает бытие всего существующего как одно из проявлений Вседержителя. В творчестве писателя природа предстаёт в виде попираемого человеком божественного создания. Поэтому перед ней герои В.П. Астафьева должны заслужить прощение. Личность проходит путь от совершения преступления до рождения в новом одухотворённом статусе. В натурфилософской прозе восприятие природы соединяет в себе языческую и христианскую ипостаси. С одной стороны, бытие всего сущего является началом мира, его созидающей основой. С другой стороны, природа – реализация замысла Творца, храм, в почитании которого человек приближается к Богу.
В образе Спасителя, созданном А.А. Кимом, отражается как языческое, так и христианское начало мира. Облик Творца у писателя становится воплощением примирения двух религиозных традиций на основе натурфилософии, где, согласно учению Тейяра Де Шардена, движущей силой витальности является любовь. В романе-притче «Отец-Лес» Спаситель А.А. Кима сочетает в себе как языческие, так и христианские черты. Зиждитель А.А. Кима наделяется волей, великим могуществом, направленным на созидание благого в мире. Это проявляется в характеристике Леса, где каждое дерево становится связующим звеном между Богом и человеком. Личность – продолжение биоэтики природы, её часть. Лес – благостное сверхъестественное существо даже по своему материальному содержанию. Перед читателем возникает мифологический образ «мирового дерева», являющийся, одновременно, деревом жизни и древом познания добра и зла в Ветхом Завете. Метаморфозы, которые переживает человек в своём бытии, ассоциируются с проявлением божественного в личности. Тело героя А.А. Кима есть храм, где царствует Вседержитель. Так, в произведении появляется образ Леса-церкви, выдержанный в христианской традиции. В то же время Лес является силой суровой, иногда даже жестокой, что характерно для языческого понимания природы.
Образ Создателя в натурфилософской прозе второй половины XX века становится сродни священной Материи, то есть Природе. Здесь сочетаются наука и религия, представляющие Богочеловека и Человекобога справедливым Зиждителем, несущим в мир саму жизнь, радость бытия и бессмертие. Всё это принимает и личность, берущая за пример идеал Творца. Любые изменения воспринимаются героями как благо, созидать которое они могут и сами посредством искусства. Творчество сближает людей с Богом. Единство Зиждитель (Творец) – Природа (творение) – искусство (творчество) является одной из ценностных категорий, значимых для натурфилософского Сфайроса.
В пункте 2.3 «Критерии биоэтики человека-Сфайроса» обозначены основные компоненты биоэтического понимания существования человека во Вселенной авторами-натурфилософами – связь с природой (укоренённость в биосе), неприятие потребительского взгляда на жизнь, врождённость биоэтических норм поведения (согласно концепции авторов-натурфилософов). Совершая нравственный выбор, личность раскрывает свою суть сразу в нескольких сферах бытия. Во-первых, экологические ценности героя отражают его биоэтическую позицию. Проблема биоэтики ещё только начинает обозначаться в современной науке. Возникновению данного понятия способствовало бурное течение НТР, затрагивающее экологические интересы человека. Принцип сохранения и созидания витального стал основополагающим в устремлениях современной личности. Изменение понимания концептов добра и зла привело к образованию нового учения об этике природы. Оно отражалось в работах русских космистов и получило своё дальнейшее развитие в трудах Н.А. Умова, П.А. Кропоткина и других. В 1971 году. В.Р. Поттер определили его как биоэтику. Это одна из первых работ в литературоведении, осмысливающих данный аспект бытия личности. Для достижения статуса Сфайроса человеку необходимо пройти долгий путь по усвоению норм сосуществования всего живого в действительности. Они представляют собой свод неписаных правил относительно взаимоотношений личности с животными и растениями. При этом в своих действиях человек опирается на этические нормы, «укоренённые» в природном мире. С натурфилософской точки зрения, модель поведения животных основывается на «содействии (кооперации), ведущем к такому развитию умственных способностей и нравственных качеств, которое обеспечивает данному виду наилучшие шансы жизни и распространения»1. Истоки этики заложены в самой natura. Для homo sapiens они реализуются как поведенческие модели. Во-вторых, взаимодействие человека с биосом соприкасается со способом восприятия им действительности, наличием жизненных приоритетов у личности. Для героев не приемлема пустота обиходности, они не могут свести биоэтические нормы поведения к элементарному, а иногда примитивному их пониманию. Однако в натурфилософской прозе второй половины XX века появляется иной человек. В литературу входит герой-потребитель. В-третьих, биоэтика является тем сегментом действительности, который закладывается в личность отприродно. Отсюда возникновение в натурфилософской прозе образов, наделённых врождённым пониманием благого начала во взаимоотношениях личности и physis. Подобным восприятием мироздания авторы наделяют детей, главной особенностью которых становится интуитивное существование по законам биоэтики.
Первый из биоэтических аспектов – вопрос об экологических ценностях – получил освещение в творчестве всех авторов-натурфилософов. Например, в произведениях А.Г. Битова поднимается проблема этики взаимоотношений человека и природы, а также вопрос об экологических законах бытия, и их соблюдении во имя homo sapiens. «Новое мышление, новое отношение к миру, новый способ описать его», называемый героем повести «Птицы…» – экологией, «<…> восстанавливает в сознании место человека на земле, которое он забыл» 2, следовательно, «воспитывает» в нём нравственное отношение к природе. Происходит это потому, что «экологические законы <…> не прекращают действовать, даже если мы придаём им второстепенное значение»3. В основе моральных принципов человека-Сфайроса лежит «антинаука, которая чтит природу» 4. Вопросы экологии воспринимаются как вопросы биоэтики, соблюдение норм которой свойственно всем представителям мира флоры и фауны. Об этом рассуждают герои В.Г. Распутина в рассказе «Под небом ночным». Парадоксально, но идеалом издателя является не человек, а птица, что весьма характерно для натурфилософской прозы.
Герои-потребители наиболее ярко запечатлены в рассказах Ю.П. Казакова. Им чужды глубокие чувства, они не умеют любить (природу, родину, другого человека и т.д.). Самым грубым и пошлым воплощением человека «легкой жизни» является герой рассказа «Ни стуку, ни грюку» – Серёга Вараксин. Принцип бытования таких персонажей – порхать как бабочка. Плывя по течению моды, культивируя непритязательность и отсутствие глубины в переживаниях, они всё больше деградируют как личности. Концептуально значимым для человека «лёгкой жизни» является отсутствие чувства дома, укоренённости, отчуждение от биоса и, как следствие, извращение биоэтических критериев существования, утверждение потребительского отношения.
Герой-Сфайрос отрицает такое понимание действительности и живёт по законам биоэтики. Подобное восприятие мира зарождается ещё в детстве. В натурфилософской прозе второй половины ХХ века пора детства становится этапом, формирующим биоэтическое восприятие мира взрослой личностью. Герой рассказа А.А. Кима «Будем кроткими как дети» говорит о торжестве справедливости на Земле, благодаря положительной доминанте в характере ребёнка. Дети у писателя спасают всё сущее не ради воскресения на небесах, а для жизни на земле. Таков и мальчик-созидатель из названного произведения, постигнувший разумность physis: «Непреложный закон в природе – он никогда не даёт ребёнку убить ребёнка» 1. Отсюда спасение его взрослой души. Трепетное отношение к дитя в натурфилософской прозе второй половины XX века отражает биоэтические ценности человека-Сфайроса. Пора детства – время становления личностных ориентиров, период наибольшей близости к природе. Она воспринимается как своеобразное становление идеалов в жизни взрослого, который не достигнет статуса Сфайроса, если не ощутит свою связь с бытием.
В пункте 2.4 «Эстетические ценности человека-Сфайроса в натурфилософской прозе второй половины ХХ века» интерпретируется роль категории прекрасного в жизни личности, рассматривается её влияние на достижение homo sapiens статуса гомеомерического (согласно учениям Анаксагора и Аристотеля, многомерного, то есть заключающего в себе все мельчайшие частицы, которые существуют в мире). Эстетические ценности становятся одними из главных при характеристике устремлений человека-Сфайроса. Прекрасное для него оказывается отражением смысла бытия. Данная категория воспринимается личностью в качестве глубинной сути мироздания, его конечной цели, к которой стремится всё витальное. Это происходит с героем романа Ч.Т. Айтматова «Плаха» Авдием Каллистратовым. Он находит в красоте «собственное предназначение»2. Чужое пение помогает осознать ему гармоничность бытия, после чего становится возможно, «явившись в жизнь, возлюбить её чудесное устроение»3. Эстетическое наслаждение рождает в личности «благость»4, совершенствуя её восприятие мира. Многомерный человек стремится познать мир в прекрасном. Поэтому герой-Сфайрос – это эстет, умелый созерцатель творения бытия всего существующего. Красота мира, любование им помогают ему ощутить полноту жизни, целесообразность событий и явлений. Смысл существования в эстетике видят и действующие лица рассказов Ю.П. Казакова. С чувством восторженного удивления глядит на мир умирающая Акулина («В город»). Прощаясь, она говорит своему мужу Василию о прелести природы. Человек-Сфайрос А.А. Кима Гурин («Утопия Гурина») воспевает земную красоту Елены. По мнению героя, красота, данная природой, – воплощение Вечной Женственности, то есть лучшее, что существует в мире.
Герой натурфилософской прозы второй половины XX века находит прекрасное в простых явлениях жизни естества. Эстетизм мировосприятия становится для него одним из путей постижения бытия всего существующего. Созерцая красоту, он ощущает своё единство с природой, осознаёт её целесообразность.
Рассмотрению натурфилософского взгляда на биоэтические проявления пола при анализе способов взаимодействия героев со всем витальным посвящена вторая глава «Типология мужских и женских образов в натурфилософской прозе второй половины ХХ века». Значимую роль здесь играет функциональный подход, так как, с точки зрения philosophia naturalis, природа наделила особей разного пола специфическими формами восприятия мира и мотивацией поступков. При определённом сходстве особенностей постижения космоса и существования в биосе мужское и женское начало отличаются моделями поведения, заложенными в них natura.
Первый параграф «“Гений” мужчины в произведениях авторов-натурфилософов» состоит из нескольких пунктов, в которых подробно рассматриваются воплощения мужского начала в натурфилософской прозе второй половины ХХ века.
В пункте 1.1 «Мужчина-охотник в натурфилософской прозе второй половины ХХ века» представлен анализ образа покорителя природы. В литературе, воспринимающей мир через призму physis, охота приобретает новый смысл и содержание, по сравнению с традиционным (жажда уничтожения мира фауны, подобная развлечению, однако дающая личности возможность открыть что-то новое в себе, в своём национальном характере). Здесь это способ преодоления трудностей бытия. Уничтожения мира фауны обусловлено необходимостью выживания человека, а не жаждой разрушения природной среды! Охотник в натурфилософской прозе второй половины XX века обретает таким образом путь к бессмертию. Человек-Сфайрос идёт на «убийство» не по понуждению социума, а по природному зову, при этом погибшее животное для него – «тотем», дающий личности возможность слиться с «космосом»1. Охотник в натурфилософской прозе схож с естественным первобытным человеком, не имеющим «дифференцированного сознания и потому» не умеющим «отличить явления окружающего внешнего мира от явлений социальных» 2. Животные охотятся друг на друга, чтобы выжить. То же делает и личность, когда убивает представителей мира фауны. Следовательно, охота не противоречит природной биоэтике. Она воспринимается как «превосходство» человека над миром фауны, ибо она позволяет ему обрести телесное бессмертие. Эту мысль развивает Ч.Т. Айтматов в повести «Пегий пёс, бегущий краем моря». В рассуждении о происхождении нивхов об охоте говорится так: «Стал он [человек] зверя добывать, стал он рыбу ловить, тем кормился и род умножал свой»3. Проблема становления биоэтического понимания мира раскрывается в произведении посредством «приобщения к охотничьему делу»1главного героя, Кириска. Мальчик проходит через обряд инициации, чтобы стать «великим добытчиком и кормильцем рода»2. Он приобщается к тайному знанию, становится посвящённым и отныне герой – охотник. Осознавая, что нерпы очень уязвимы, Кириск перебарывает эту мысль. Мальчик начинает думать о людях, которые будут страдать от голода, если он не принесёт добычу. С первой неудачей на охоте ребенок получает необходимый опыт. Его постижение реальности идет дальше. Старшие учат мальчика и благодарности по отношению к природе, которая дарит им жизнь. Однако обряд инициации Кириска завершается не благополучным возвращением домой, а длительным нахождением ребёнка в море, тумане и мраке. Охотники дают мальчику ещё один урок: ради жизни ребёнка они жертвуют собой. Ремесло охотника невозможно без опыта, который получает герой от всего сущего. Закон сохранения витальной энергии во Вселенной требует от старших поколений спасения младших, пусть и путём собственной гибели. Подобно животным, герои произведения заботятся не о себе, а о своём потомстве.
Натурфилософская проза второй половины XX века создаёт образ мужчины-охотника, созидающего витальную энергию в мире. Он появляется в творчестве Ч.Т. Айтматова («Когда падают горы (Вечная невеста)» – Арсен Саманчин), В.П. Астафьева («Царь-рыба» – Колька, Архип, старшой), А.А. Кима («Отец-Лес» – Степан Тураев; «Охотница» – Дуся), Л.М. Леонова («Пирамида» – Никанор Шамин), А.Г. Битов («Птицы, или Новые сведения о человеке» – охотник), Ю.П. Казакова (герои рассказов «На охоте», «Долгие крики»), В.Г. Распутина («Век живи – век люби» – занимающиеся тихой охотой Митяй, Саня), С.П. Залыгина («Санный путь» – охотник). Резко отличаются от данного образа, присутствующие в произведениях авторов-натурфилософов, герои, занимающиеся покорением physis ради наживы. Их охота направлена на личное материальное обогащение и/или благополучие (расстрельщики из романа Ч.Т. Айтматова «Плаха», браконьеры из повествования в рассказах «Царь-рыба» В.П. Астафьева, принимающие участие в охоте на человека Гаврилов и Дюрсо из романа Л.М. Леонова «Пирамида», Фёдор Ипатович Бурьянов – герой романа Б.Л. Васильева «Не стреляйте в белых лебедей», дядя Володя из рассказа В.Г. Распутина «Век живи – век люби» и другие).
Образ homo in via (человек в движении – странник) рассматривается в пункте 1.2 «Путь в бесконечность натурфилософского героя-странника» первого параграфа. Интерпретация облика человека-Сфайроса связывается с древнегреческим пониманием сути странничества. Подобно животным, люди совершали свои странствия в поисках пищи, они уходили с неплодородной почвы в надежде обнаружить новый ареал для своего существования, при этом конечная цель их перемещения не была известна заведомо; мир Древней Греции видит основной причиной движения человека – жажду познания. Однако данные «перемещения» воспринимаются как разрушающее привычный порядок явление. Поэтому любое движение в действительности всегда имеет определённую цель-маршрут; со временем бытие человека, согласно формообразующему началу сущего – Космосу, приобретает устойчивую закреплённость. Точной идентификации во времени и пространстве от личности требует логос. Натурфилософская проза второй половины ХХ века живо откликается на существующие традиции изображения homo viator (человека странствующего). Однако в творчестве авторов данного направления движущийся человек приобретает свои индивидуальные черты. Здесь странник становится фигурой довольно противоречивой. С одной стороны, согласно учению о логосе, человек-Сфайрос не может существовать вне пространственной закреплённости. С другой стороны, его путь – космическая реальность: дорога, расширяющаяся до размеров Вселенной и ведущая в бесконечность, где уже невозможно найти конечную цель перемещения. Существовать же в такой системе координат может только многомерная личность. Разрешение этого противоречия кроется в биологизированном характере странствий гомеомерического человека. Натурфилософская личность не может находиться в статике, так как повсюду она ищет природной разумности. В социуме её обнаружить невозможно, ибо общество враждебно physis. Человек-Сфайрос же живёт с чувством преклонения перед природой. Поэтому ощутить близость к бытию всего существующего становится возможным лишь покинув мир исторической действительности. Кроме того, странник в натурфилософской прозе не знает конечной цели своего маршрута ещё и потому, что само движение выступает доминантой в его жизни. В нём человек-Сфайрос обретает результат своих устремлений – единение с природой: богоискательство нового рода (в натурфилософии physis и Бог тождественны). Иными словами, личность в странствии достигает полного слияния с миром органики, частью которого является. Человек, вспомнив о своём первобытном зове выживания, идёт по направлению к своему истоку. Он становится природным наравне с животным миром.
Таков путь о. Матвея – героя романа Л.М. Леонова «Пирамида». Герой достигает состояния Сфайроса в странничестве. С натурфилософской точки зрения, доминантной чертой в образе о. Матвея следует считать стремление к слиянию с природой, обретение в ней своего Бога. Постижение смысла бытия героем происходит в движении, которое являет в себе подлинную жизнь и раскрывает тайны космоса. Планетарный масштаб осознания действительности достигает своего апогея именно на пути в бесконечность, куда собирается герой. Поэтому о. Матвей – это страждущий странник, находящий смысл жизни человека в беспрерывном перемещении частиц бытия. Он становится изгнанником враждебного биосу социума, где естественное развитие превращается в разрушение.
Странники, скитальцы, бродяги (Иоанн из рассказа «Странник», Василий Панков – герой рассказа «Легкая жизнь» Ю.П. Казакова; Николай Тураев в «Отце-Лесе» А.А. Кима, действующие лица его рассказа «Бродяги Сахалина», Павел из повести «Луковое поле»; режиссёр Иванов в рассказе С.П. Залыгина «Санный путь» и другие) представляют в натурфилософской прозе второй половины ХХ века особую категорию людей, познающих бытие всего сущего в «движении».
Пункт 1.3 «Архетип мудреца и витальность мысли в концепции авторов-натурфилософов» раскрывает суть понимания образа мыслящей личности писателями, работающими в русле указанного литературного направления. В литературе о physis существует культ разума. Мышление наделяет личность способностью к выживанию и обретению ей бессмертия. Витальная энергия заключается для многомерного человека в идее о конечности бытия как определённом роде знания. Смерть для него не существует, пока он о ней не думает. Разумная устроенность бытия личности и испытываемое ей чувство вселенского единства МЫ порождает в натурфилософской прозе определённый тип героя-мудреца. Образ мудреца – проявление логоса, так как только разумный человек, следуя учению, может жить в согласии с окружающей средой. Значимой является и его энергийная сущность. Мудрец предстаёт как человек-атом, следовательно, носитель идеи. В этом прослеживается связь образа мыслителя в натурфилософской прозе с праформой К.Г. Юнга. Тип мыслителя в литературе о physis восходит к архетипу мудреца. Закон выживания требует от личности развитой аналитической способности. Ей и обладает натурфилософский мудрец. Для сохранения витальной энергии на Земле «лишь особый разум философа способен заглянуть по ту сторону этой привычной картины мира, населённой статичными и изолированными друг от друга вещами»1. Он же и соединяет их воедино, причём сам подвергается изменению: «окружающая атмосфера поглощается» им и в то же время, «проникая» ему «под кожу»2, вмещает его в себя. Так, герой проходит путь человека-Сфайроса.
Наиболее ярко пророческая суть данного архетипа раскрывается в романе Ч.Т. Айтматова «Тавро Кассандры». Она выражается в роде деятельности героев: Роберт Борк футуролог по профессии, космический монах Филофей – провидец генетического апокалипсиса – учёный, занимающийся вопросом появления на свет новых поколений. Оба мужчины воплощают образ натурфилософского мудреца, которому дано высшее знание, чтобы сохранить жизнь на Земле. Так, Филофей в разуме человека видит бессмертие. Однако для его достижения людям необходимо бороться со злом в себе. По мнению Роберта Борка, оно заключается в «звериной» сути человека, постоянно жаждущего «пожирать себе подобных»3. Филофей усматривает двойственную организацию разума. С одной стороны, обладание им дарит людскому сообществу привилегию, заключающуюся в гармонизации и совершенствовании бытия. Иными словами, рефлексирующая личность может понять состояние окружающих, что даёт ей возможность созидать благо. С другой стороны, «разум оказался вечным заложником Зла»4. Мыслитель Роберт Борк убит толпой за свои суждения, учёный Филофей добровольно уходит из жизни ради спокойствия социума. Трагедия людского разума, таким образом, сводится к его социальной основе. Животные мыслят на инстинктивном уровне, поэтому их поступки не могут привести к самоуничтожению, они продиктованы природным законом выживания. Даже постановка человеком вечных вопросов свидетельствует об органической сути разума, так как социум не создаёт такие единицы реального мира, которые бы смогли переосмыслить его устройство. Вещь как общественный продукт не способна познавать своих творцов. Это делает лишь человек, реализующийся в процессе мышления как многомерный. Образ мыслителя читатель найдёт во многих произведениях авторов-натурфилософов (повесть Ч.Т. Айтматова «Пегий пёс, бегущий краем моря» – Орган, а также Едигей в романе «И дольше века длится день…»; Пётр Корнилов – герой романа С.П. Залыгина «После бури»; профессор Филуметьев в произведении Л.М. Леонова «Пирамида»; главные герои трилогии А.Г. Битова «Оглашенные»; Отто Мейснер из повести А.А. Кима и другие).
В пункте 1.4 «Постижение космоса через творчество художником» рассматриваются особенности изображения ещё одного воплощения человека-Сфайроса (художника) в литературе о physis. Согласно учению о логосе, художник представляется простым ремесленником и его занятие для общества малоценно. С другой стороны, работа личности наполняется отприродным смыслом. Художник запечатлевает и создаёт идеи (вещи-атомы), необходимые для существования витальной энергии на Земле. Его профессия становится насущно необходимой вне социально-исторической действительности, так как её главной функцией является сохранение жизни. Кроме того, художник созидает гармонию, которая является для натурфилософии залогом порядка. Творческая личность запечатлевает и преобразует космос, в котором человек, подчиняясь логосу, находит своё предназначение и место. Следовательно, можно говорить о существовании в натурфилософской прозе определённого литературного типа художника, реализующего себя вне социально-исторических рамок. Таковы герои произведений В.П. Астафьева («Царь-рыба» – друг Акима поэт), А.А. Кима (художники из романа-сказки «Белка», принц Догешти из метаромана «Остров Ионы», Лохов в повести «Лотос», герой рассказа «Акварель»), А.Г. Битова (художник Павел Петрович из трилогии «Оглашенные»), В.Г. Распутина (писатель в рассказе «Что передать вороне?») и других.
Пространственно-временные координаты бытия художника обретают черты вселенской бесконечности – природы. Отсюда новые особенности изображения личности в натурфилософской прозе. Художник предстаёт в виде Сфайроса, которого творчество уводит в бесконечность, в совершенный мир фантазий. Логическая устроенность бытия в сочетании с братским чувством МЫ порождает в личности стремление к созиданию вечного. Кругооборот вещей в природе приводит человека к пониманию бессмертия, заключающемуся в способности постигать и преобразовывать действительность. Таков герой романа «Не стреляйте в белых лебедей» Б.Л. Васильева: в роли творца он стал «единым»1 и поэтому ощутил взаимосвязь между познанием человека и явлениями действительности. Егор Полушкин в переосмыслении мира находит его постижение. Даже космос, по его представлениям, обрёл свои черты в искусстве. Творчество становится для героя не только возможностью познать действительность, но и преобразовать её, сохранив первозданный природный замысел. В physis Егор чувствует целесообразность, её суть деятельна и логична. Работа художника есть своего рода ремесло, только его воздействие направлено на душу, а не тело. Восхищаясь реальностью, личность постигает мир, трансформируя действительность в своём сознании, преобразование же приводит к нерасторжимости человека и творения. Герой наполняется идеями-атомами бытия – и обретает структуру Сфайроса. Творчество делает Егора гомеомерической личностью и спасает от гибели, помогая ощутить себя частью Вселенной. Творчества становится для героя способом приобщения к человеческому братству: главное, по мысли Егора,– подарить красоту людям.
Анализу духовного типа личности посвящён пункт 1.5 «Природное преображение праведников и богоискателей в натурфилософской прозе второй половины ХХ века». Образы праведников и богоискателей оказались близки натурфилософской прозе второй половины ХХ века. Устремлённость многомерной личности к вселенскому МЫ, обретение бессмертия в слиянии с природой, уход от социально-исторической действительности в естественную среду подтверждался идеей, провозглашающей духовное совершенствование человека. В натурфилософской прозе личность праведника и богоискателя находит опору не в моральном подвижничестве как таковом, а в естественной разумности этики. Благое начало мира, влияющее на мысли и поступки человека, само является порождением органики. Согласно учению атомистов, «бог есть ум в шарообразном огне»2 – Сфайрос, созданный природой. Отсюда Зиждитель «открывается» двояко: как бытие всего существующего и как дух. Эта родственность явлений абсолюта приводит гомеомерическую личность к идее частного вселенского преображения. Так, достигнуть состояния Сфайроса стремятся праведники и богоискатели. Ярким воплощением типа духовной личности является горбун Алёша из романа Л.М. Леонова «Пирамида». В этом образе божественное начало становится доминантным. Уже облик Алёши говорит о его особом положении в земной реальности. Природа отмечает его черты уродливостью, однако взамен она дарит ему праведное смирение, учит не роптать на судьбу и спокойно принимать людское презрение по отношению к себе. Будучи избранником physis, герой освободился от страха. И в этом проявляется его святость: телесное уродство преображает его духовный мир настолько, что Алёша начинает испытывать не рациональную, а «природную брезгливость ко всякого рода <…> соблазнам»1. Добродетель и детскость приближают юношу к сонму тех обладающих божественной благодатью людей, чья сила посмертно была признана чудодейственной. Природа же подчеркнула его праведнический удел внешне. По Л.М. Леонову, Алёша стоит на пути к вере. Теперь начало бытия он увидит в природе, целесообразной и логично устроенной. О. Матвей станет для Алёши неким проводником в божественную суть явлений. Стремление к абсолюту поможет достигнуть ему состояния Сфайроса, т. е. обрести творца в себе, а праведность в нём уже заложена. С позиций автора, разумность, разлитая в природе, есть проявление высшей силы. И этот мировой порядок в словах о. Матвея настолько затрагивает душу молодого праведника, что он не просто отпускает его на волю, но ещё и оказывает ему своё покровительство. Поступок Алёши доказывает его моральное преображение, столь похожее на способность природного организма к видоизменению во благо. Поэтому уже внешний облик героя свидетельствовал о заложенном в нём стремлении к совершенствованию, достижению состояния идеала – Сфайроса.
Натурфилософская проза второй половины ХХ века изображает тип праведника и богоискателя (Ч.Т. Айтматов «Белый пароход» – старик Момун, А.А. Ким «Собиратели трав» – До Хок-ро, Ю.П. Казаков «Старики» – Тихон и другие действующие лица в произведениях авторов-натурфилософов) с позиций природного преображения личности, в результате которого герои проходят путь Сфайроса и обретают вселенское бессмертие, заключающееся в единстве МЫ (сохранение жизни на Земле). Их поступки обозначаются масштабностью происходящих с ними событий – выбор между абсолютом истины и хаосом определяет будущее поколений, будь то суд священника, предчувствующего апокалипсис, или убийство животного, олицетворяющего прародительницу всего сущего.
Далее во втором параграфе «Идеал “вечно-женственного” в натурфилософской прозе второй половины ХХ века» анализируются женские образы, наделённые не только ощущением родства с physis, но ещё и стремлением охранять и совершенствовать мир, а также желанием слиться с мировой гармонией. В любом из воплощений героинь авторы воссоздают идеал «вечно-женственного» на органических основаниях.
В пункте 2.1 «Праматерь Ева (женщина-природа) как воплощение витального источника бытия» анализируются женские образы, заключающие в себе созидательную суть physis. Образ Евы становится значимым для натурфилософской прозы по нескольким причинам. Во-первых, в нём можно усмотреть специфические черты женщины как биологического индивида. Праматерь – всеобъемлющее органическое начало, заключающее в себе свойства одной половины человечества. Во-вторых, Ева является воплощением мужской полноты: без неё мужчина не реализует своего земного предназначения. В ней заключается цельность и единство, к которому стремится личность. Ева помогает мужчине достигнуть гармоничного состояния Сфайроса. И потому она вездесущая. Отсюда вытекает третья причина: в такой женщине сильно вселенское чувство МЫ. Однако особенно важным для натурфилософской прозы является то, что Ева тождественна природе. Об этом свидетельствует даже её имя, которым нарекает её Адам. Оно обозначает «жизнь», так как она стала источником бытия. Подобное ассоциируется в натурфилософской прозе с плодородием природы. Ева в натурфилософской прозе воплощает собой витальное начало бытия. И её главная цель – созидание жизни в согласии с природой, из которого проистекает и полнота существования мужчины (обретение им гармонии в космосе). Этот образ появляется в рассказах Ю.П. Казакова «Двое в декабре» (главная героиня), «Некрасивая» (Соня); в романе-сказке «Белка» (Лилиана) и романе «Онлирия» (Ева) А.А. Кима; в романе С.П. Залыгина «После бури» (Елизавета Митрохина); трилогии А.Г. Битова «Оглашенные» (любимая женщина) и других произведениях авторов, работающих в рамках указного направления.
Нередко в натурфилософской прозе отношения действующих лиц проецируются на мифологему проявления данного чувства у первых людей на Земле – Адама и Евы. Библейские прототипы в произведениях писателей-натурфилософов очевидны: Ю.П. Казаков даже называет свой рассказ «Адам и Ева». Отношения героев, как и в книге книг, развиваются в двух планах: прекрасное чувство становится тривиальной историей искушения, орудием которого частично становится возлюбленная.
В повествовании В.П. Астафьева «Царь-рыба» возникает иное воплощение женщины-праматери, реализованное в образах красивой эвенкийки и матери Акима. Они настолько слиты с природой, что их бытие становится воплощением дикости естественного человека. Однако писатель облагораживает образы природной соразмерностью. Иными словами, он создаёт свою Еву не как типичную представительницу органического мира, а в качестве воплощения в человеке органического замысла physis. Такая женщина является отражением идеи мироздания. Несмотря на своё беспечное поведение, обе они заключают в себе некую первозданность, которая становится зиждительной основой мира. В глазах эвенкийки герой усматривает «древнюю печаль», вызывающую «необъяснимую тягу к женщине»1. Более того, чувство душевной горести во взгляде северной красавицы напоминает также манящую к себе печальную Угрюм-реку. Тяга к женщине преобразуется в зов единения с природой, созидающей жизнь. Такова и мать Акима. Хотя она любила «ребятишек и всех живых людей», но делала это «легко, беззаботно и весело», так как совершенно «не смогла одолеть трудную науку – бороться с нуждой»2. Она жила, подчиняясь законам естества, в этом её предназначение. Так, героиня проявляет себя как первозданная женщина.
Пункт 2.2 «Спасительница – Пресвятая Богородица – Матерь Божья в облике охраняющей мир праведницы и мудрой женщины» посвящён рассмотрению такого проявления женского начала, которое связывается с чадолюбием, жертвенностью, милосердием, сострадательностью и разумностью. Оно предстаёт в двух воплощениях в зависимости от способа взаимодействия с природой. Праведница приходит к спасению мира через свою святость. Благо, заключённое в законах сохранения витальности, помогает Вечной Деве обрести Бога в утверждении жизни. Сохранение и продолжение бытия сближает её с материнской сутью природы. Такова героиня романа Ч.Т. Айтматова «И дольше века длится день…» Алтун.
В отличие от праведницы мудрая женщина дарует миру спасение посредством разума. От Вечной Девы она наследует безграничную жертвенность. Виктимологический аспект позволяет соотнести обеих с воплощением Спасительницы. Как и благое начало мира для праведницы, так и его разумность для мудрой женщины проистекают из биоса. Только вот к сохранению жизни вторую приводит глубинное её понимание. Отталкиваясь, как и праведница, от любви, мудрая женщина утверждает в ней свою духовность, но уже потом реализует роль Спасительницы, обретая единство с миром. Сохранение бытия всего существующего проистекает из этико-биологического чувствования (святости) и осознания действительности (мудрости) героинями натурфилософской прозы второй половины ХХ века – праведницы и мудрой женщины. В этих двух воплощениях раскрывается роль Спасительницы. В произведениях авторов-натурфилософов облик Матери несколько трансформируется и обретает специфические черты. Здесь он сохраняет привычный ореол святости, но суть самого акта деторождения утрачивается. Для Вечной Девы главной становится роль защитницы, духовное возрождение которой происходит не в утверждении себя в Боге, а в спасении мира. Для этого не обязательно совершать акты религиозного поклонения, а необходимо лишь утвердить свою природную роль. Единство женщины-чадородительницы с природой становится нерасторжимым ещё и потому, что в ней так же, как и в physis, заключается витальная энергия. Она становится её носительницей, даруя миру бессмертие. Подобный образ возникает в повести Ч.Т. Айтматова «Материнское поле». Её героиня Толгонай страдает от тех потерь, которые принесла война. Убийство её детей воспринимается как покушение на реализацию женщиной своего земного предназначения. Однако, несмотря на все трудности, Толгонай верит в жизнь, она по-прежнему созидает благо и исполняет своё природное назначение – воспитывает внука, пусть и не родного по крови. Такая сила воли проистекает из её убеждений. Толгонай – прежде всего, женщина, существующая по наитию своего природного зова. Она чувствует взаимосвязь всего живого, заложенного в человеке natura. В своём отчуждении от искусственно созданного человеком механизма уничтожения бытия – войны – Толгонай становится сродни земле, с которой героиня ведёт разговор. Здесь возникает образ вселенской матери, породившей всё существующее и отвергающей законы социума.
Другой тип мудрой женщины, охраняющей мир, реализует себя в любви. Это чувство природно в своей основе, жертвенно, а отсюда родственно Вечной Деве. Любовь является для героинь натурфилософской прозы целью. Женщина ищет её ради своей духовной реализации. Такого рода чувствование делает мудрую женщину самодостаточной сильной натурой, поэтому её предназначение видится уже в глубинном понимании жизни. Например, героиня романа С.П. Залыгина «Южноамериканский вариант» Мансурова Ирина Викторовна видит смысл жизни женщины в спасении мира, для чего ей надо ощутить свою слитность с природой. Схожи с данным образом Онежка из романа «Тропы Алтая», Тоня из повести «Оська – смешной мальчик» указанного автора, а также Эля из повествования в рассказах В.П. Астафьева «Царь-рыба» и другие.
Воплощение неземной и в то же время природной женщины подвергается анализу в пункте 2.3 «Поклонение совершенству природы в образе “нереально-реальной” Прекрасной Дамы». В натурфилософской прозе второй половины ХХ века создаётся образ неземной и в то же время природной женщины. Её внутренний облик настолько одухотворён и возвышен, что представить существование подобного идеала в действительности становится невозможно. Однако именно такая женщина обладает качествами, указывающими на совершенную устроенность природы, проявлением которой выступает человек. Она идеальна в воплощении красоты внешней и внутренней, поэтому сосредотачивает в себе всё пространство действительности и сама растворяется в нём. Беспредельная устремлённость подобного типа личности делает его разлитым в бытии всего существующего: перед читателем своего рода атом, который заключает в себе мир и является его частицей, однако в идеальной родственности пространству он становится недостижим для осязания в целостности, остаётся нечто призрачное и загадочное. При этом подобное состояние достигается приобщением к уже имеющейся статичной среде, отражающей личное Я: её дом, комната, вещи – «всё это не то, что вещи, комната и дом мужчины: они точно размягчены, растворены, точно вещи и место превращены в ароматистость»1. Помимо загадочности и неуловимости, выделяются и другие черты в образе такой женщины. Во-первых, она совершенна телесно, причём её внешняя привлекательность выступает символом логоса, а отсюда вытекает соприкосновение героини с бесконечностью. Во-вторых, она неосязаема. Любовь к ней превращается в преклонение и восхищение, но реально воплотить её невозможно. В натурфилософской прозе подобная условность воспринимается как наличие в природе такого идеала, который не созидает витальность, а сам является ценностью. Он не порождает нечто новое, а сохраняет или воскрешает уже существующее. Со стороны мужчины такое поклонение женственности-природе может привести к созиданию. Отсюда третья черта – перед читателем возникает образ вдохновительницы, своей цельностью направляющей кого-то на совершенствование и/или спасение мира. Она ведёт за собой, пусть при этом присутствует лишь в воображении. Натурфилософская трактовка «нереально-реальной»2 незнакомки близка к сложившемуся истолкованию данного типа личности. Специфичность изображения Прекрасной Дамы здесь заключается лишь в том, что эта вдохновляющая женщина близка природе и является её неотторжимой частью. Совершенная суть героини проистекает не столько из духовности, сколько из законов устройства органического бытия, не допускающих разрушение витальности. Неземное происхождение Прекрасной Дамы связывается в натурфилософской прозе, прежде всего, с сознанием мужчины. Такая женщина может быть предметом поклонения только в воображении, иначе её досягаемость лишит героя стремления к разгадке тайны бытия. Наиболее ярко этот таинственный лик очерчен в романе С. П. Залыгина «После бури» полковником Маховым. Его Прекрасная Дама подвигает мужчину к действию – жизни.
В натурфилософской прозе образ Прекрасной Дамы запечатлевает преклонение перед совершенством природы. В любви к такой женщине мужчина начинает приобретать способность чувствования (понимание на уровне одухотворённости) законов бытия. Подобный образ читатель встретит в произведении Ч.Т. Айтматова «Плаха» (Инга Фёдоровна), А.А. Кима «Утопия Гурина» (Елена), В.Г. Распутина «Наташа» (медсестра-ангел) и других произведениях авторов-натурфилософов.
В Заключении обобщаются результаты исследования, актуализированные в положениях, выносимых на защиту. Натурфилософская проза второй половины ХХ века отличается сложноорганизованной и по своим масштабам космогонической концепцией личности. Она создаёт неповторимый образ многомерного человека, созидающего своё бытие в природе. Он не только близок ей, но и ощущает себя её частицей – атомом. Типологические особенности модели поведения человека-Сфайроса позволяют отнести его к той или иной характерологической группе в зависимости от его ценностных сущностей с учётом проявлений мужского и женского начала. Созданная в творчестве авторов второй половины ХХ века (Ч.Т. Айтматова, В.П. Астафьева, А.Г. Битова, Б.Л. Васильева, С.П. Залыгина, Ю.П. Казакова, А.А. Кима, Л.М. Леонова, В.Г. Распутина) концепция личности даёт возможность рассматривать натурфилософскую прозу как самостоятельное направление в русской литературе, отличающееся от деревенской, городской и т.п. прозы.