Geum.ru

М лишь вредную для государства, ослабляющую государство борьбу за место у пирога между партиями, группами людей и, в конечном счете, между отдельными личностями

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   6   7   8   9   10   11   12   13   14

И еще. Сельский труд очень тяжел, но он еще и радостен, притягателен: в отличие от рабочего и служащего крестьянин создает, выращивает свое детище от начала и до конца, от зерна до плода. Это - процесс разнообразный, меняющийся, творческий, а творчество всегда привлекает. Попробуйте сами посадить хотя бы грядку лука, ухаживайте за ней, поливайте, проплывайте - и вы убедитесь, как приятно срывать сочные зеленые перья, какими вкусными они вам покажутся. Или вы, предположим, завели кошку, через год-другой так привязались к ней, что вроде бы и жить без нее трудно. А какова привязанность и любовь крестьянина к теленку, которого взлелеял-выходил и который становится коровушкой-кормилицей!

К сожалению, коллективный труд, при всех его положительных качествах, ломает тонкую структуру крестьянского хозяйствования, переворачивает крестьянскую психологию, сложившуюся и окрепшую во многие века. В колхозе ты обрабатываешь сегодня одно поле, завтра - другое; сегодня работает на одной пощади или машине, завтра - на другой. И уже нет конечной цели, кроме заработка за сегодня, не видишь результатов своего труда. Ты свою часть поля вспахал хорошо, а другой, холява и халтурщик, плохо. Ты укрыл трактор в сарае, а холява бросил его под дождем, в грязи, несправным. Ты повозмущался раз-другой-третий, а потом и сам остыл, стал равнодушным. "Отбарабанил" свое время, выполнил задание "от" и "до", сунул руки в карман и пошел, насвистывая, гулять. Ты работаешь не на урожай, а на план, на ведомость. Колхоз заплатит. У колхоза денег не хватит - государство добавит. Продаст какое-нибудь полезное ископаемое, и подбросит.

Я думаю: надо было принять в колхозы самых добросовестных людей, способных работать на совесть. И в три шеи гнать лодырей, горлопанов, халтурщиков. Шли бы они в город, дворниками или подсобниками. А нет - надобно было искать какие-то особые формы, при которых общественные интересы полностью сливались бы с личными. Но такой подход, поиски лучших форм требовали терпения, а Сталин не хотел больше ждать. Время шло, крестьяне в колхозы не торопились. Иосифу Виссарионовичу надоела эта волынка, неопределенность. Успешно развернувшаяся индустриализация убедила его, что давление сверху, твердое руководство и жесткий контроль способны преодолеть все преграды, подавить врагов, скептиков, маловеров. Так и с коллективизацией: надо решить раз и навсегда. Сделать еще один переворот, теперь в сельском хозяйстве. Кулаков, имеющих влияние в деревне, способных противостоять указаниям властей, немедленно нейтрализовать. Всех остальных крестьян слить в четкие сельскохозяйственные подразделения, которые поддаются управлению и контролю.

27 декабря 1929 года на конференции аграрников-марксистов Сталин объявил о своем решении начать сплошную коллективизацию. Тон его речи, слова, которые он использовал - все свидетельствовало о том, что начинается не просто политическая или организационная кампания, а беспощадное сражение. "Срок последнего решительного боя с внутренним капитализмом уже наступил...". "Разбить кулачество в открытом бою...". "Ликвидировать как класс".

Этот резкий и неожиданный поворот по отношению к деревне вызвал недоумение и возмущение даже у некоторых соратников Иосифа Виссарионовича - из числа тех, кто еще позволял себе иметь собственное мнение. Михаил Иванович Калинин, не выступая открыто против линии Сталина, продолжал убеждать его: не нужно спешить, пороть горячку. У нас появляется все больше машин, денег, мы будем давать их колхозам, они окрепнут, станут привлекательными для крестьян. Придет момент - сами хлынут. И не следует огульно притеснять зажиточного самостоятельного мужика. Даже наоборот: разумно было бы привлекать наиболее дееспособных, хозяйственных, авторитетных крестьян на свою сторону, выдвигать их в руководство колхозами. Они лучше других могут организовать любую работу.

Дорогой Михаил Иванович в глубине души все еще оставался марксистом-идеалистом, не мог понять, что Сталин занимался не личностями, а классами. Решение принято: кулачество подлежит искоренению, а ты зажиточных мужиков намечаешь в руководство колхозами. Этак в погоне за целесообразностью грани классовой борьбы размыть можно. Нам требуются стопроцентные пролетарии, ничего не имеющие, которые получают от нас кое-что и, безусловно, пойдут за нами.

И другого не понял Михаил Иванович. Чтобы сразу поставить колхозы на ноги, требуется земля, нужна материальная база: общественные постройки, машины, скот. Где все это взять? Бедняк, середняк много в колхоз не принесет, дом свой под правление, под склад не отдаст. Значит, в каждой деревне, в каждом селе необходимо взять наиболее зажиточных крестьян, угнать их подальше, в Сибирь или на север, лес рубить, а имущество передать коллективному хозяйству, обратив в материальный фундамент, на котором можно начать строительство социалистической деревни.

До принятия окончательного решения Сталин довольно терпеливо и внимательно выслушивал мнения товарищей, но уж если решение было обнародовано, если он заявил о чем-то с трибуны или в печати, возражать было бесполезно. И опасно. Радетеля и ходатая по крестьянским делам - Михаила Ивановича Калинина - чтобы он не мешал действовать, Иосиф Виссарионович отправил на Кавказ подлечить здоровье. Калинин не хотел, возражал, но верные нукеры Сталина, образно говоря, подхватили главу государства под руки и быстро доставили к месту назначения. Тишина в горах, чистый воздух, полная отстраненность от дел, надежная охрана - чем не отдых?!

И началась в деревне великая ломка, о которой мы все знаем, последствия которой ощущаются до сей поры. За три-четыре месяца произошло столько событий, что их хватило бы на десятилетия. Из сельскохозяйственного производства была изъята наиболее энергичная и работоспособная прослойка (оказавшись в далеких суровых краях, эти деловые люди быстро освоили новые места, особенно в Сибири). Вместо того, чтобы зимой готовиться к весеннему севу, крестьяне ходили по бесконечным собраниям, спорили, колебались, поддавались панике, прятали добро, гноили зерно, чтобы не валить его в общий котел.

У Иосифа Виссарионовича очень развито было чувство новизны, стремление к самому высокому современному уровню во всем. В конце двадцатых - начале тридцатых годов он руководствовался одной мыслью: если мы стремительно преодолеем расстояние, отделяющее нас от высокоразвитых капиталистических стран, или погибнем. Умозрительно я вполне воспринимал необходимость индустриализации, резкого подъема сельского хозяйства, но, вероятно, не мог подняться выше своего дворянского, офицерского разумения. Во многом я оставался человеком своего времени, паровоз и пулемет до сей поры мне гораздо ближе, чем самолеты или реактивные снаряды. Полностью сознавая, что будущая война будет войной моторов (всемирным испытанием для моторов!), я все же, во время коллективизации, очень беспокоился... о лошадях.

Да, в нашей аграрной стране за три года было забито около десяти миллионов голов крупного рогатого скота (это почти столько же, сколько имели все США), десять миллионов свиней, семьдесят миллионов овец и коз, мы стали производить сельскохозяйственной продукции в два раза меньше, чем в голодных 1918-1919 годах. Но я считал это страшное явление временным. Больше всего меня беспокоило то, что мы потеряли почти восемнадцать миллионов лошадей, особенно молодняка - столько же, сколько за всю мировую и гражданскую войны. Была подорвана основа нашей конницы.

Действительно, во время Великой Отечественной войны мы испытывали, особенно первые два года, острейшую нехватку в лошадях. Достаточно сказать, что только Монголия дала нам для кавалерийских соединений и для обозов около четырехсот тысяч лошадей.

Война с гитлеровцами окончательно добила наше конское поголовье. Наша страна, имевшая прежде самых лучших лошадей и в самом большом количестве, совсем оказалась без них. А вот весьма индустриализованные американцы и по сю пору имеют чуть ли не десяток миллионов коней и свое воинское кавалерийское соединение. А мы только один кавалерийский полк.

Вернемся, однако, к коллективизации. Когда начал таять снег, встали вопросы: кто будет сеять? На каком тягле? Какими семенами? Если прежде все эти заботы лежали на множестве плеч, помаленьку давя на каждое, то теперь партия и государство взвалили груз на себя, стали ответчиками за все.

Меня, естественно, волновало то, как проводимая реорганизация отразится на боеспособности наших войск. Надо сказать, что русская армия испокон веков сильна была своими унтер-офицерскими кадрами. Таких кадров не было в вооруженных силах никаких других стран, даже в Германии, где этому делу уделялось большое внимание. На унтер-офицерах держалась у нас вся внутренняя служба, порядок, дисциплина, обучение молодежи, они непосредственно вели бой. Ведь у нас во многих частях даже не было взводных офицеров, взводами командовали унтеры, а молодые офицеры назначались сразу полуротными, то есть один на два взвода.

Унтеров готовили без спешки и тщательно, даже в военное время. Отбирали наиболее смекалистых, решительных, грамотных, направляя их в учебные команды. Там полгода занятий, затем экзамены. После этого присваивалось звание вице-унтер-офицера, то есть младшего командира без должности, и только положительное проявив себя на освободившейся должности, человек получал права унтер-офицера.

Кто энергичен, добросовестен, требователен на военной службе, тот и в мирной жизни таков. Унтеры старой армии, младшие командиры Красной Армии, люди, как правило, хозяйственные, честолюбивые, с организаторским опытом, вернувшись в деревню быстро добивались успеха, выделяясь из общей массы. Об этом я и напомнил Иосифу Виссарионовичу, Он не сразу понял, к чему я клоню. Пришлось пояснить:

- В случае войны, если понадобится проводить широкую мобилизацию, наша армия останется без хребта, без младшего комсостава. Раскулачивание выкашивает его. Чтобы создать корпус опытных младших и средних командиров, потребуются долгие годы. И все равно таких закаленных кадров у нас не будет.

- Среди раскулаченных много младших командиров? - уточнил Сталин.

- Подавляющее большинство.

- А вы не преувеличиваете, Николай Алексеевич?

Сталин всегда с трудом воспринимал то, что не совпадало с его взглядами или просто было неприятно ему. Зная это, я заранее готовил точные сведения.

- По моей просьбе, Иосиф Виссарионович, проведена выборочная проверка в трех военных округах. Среди кулаков и подкулачников, выселенцев за пределы Северо-Кавказского края, число бывших унтер-офицеров и младших командиров Красной Армии составляет почти девяносто процентов. Мы разрушаем опору.

- Спасибо, Николай Алексеевич, это очень серьезно, - сказал Сталин, расправляя чубуком трубки прокуренные усы. - Хорошо, что вы обратили на это наше внимание. Но что нам делать? Не возвращать же назад высланных? Что вы предлагаете?

- Увеличить количество полковых школ и курсов младшего и среднего комсостава, улучшить их обучение.

- Не возражаю. Подготовьте решение, мы согласуем его с товарищем Ворошиловым.

- Но это лишь полумера, Иосиф Виссарионович. У нас были бесценные кадры и надо постараться сохранить хотя бы то, что еще не утрачено.

- Мы подумаем над этим, - согласился Сталин.

Действительно, через несколько дней Иосиф Виссарионович дал устное распоряжение не зачислять в кулаки и подкулачники младших и средних командиров запаса, отличившихся в боях гражданской войны. Распоряжение, разумеется, было хорошее, но слишком расплывчатое, Что значит "отличившихся" - это слово можно было толковать по-разному. И поступило распоряжение с запозданием, когда основная масса раскулаченных была уже отправлена в холодные края. В промедлении усматриваю и свою вину: не сообразил, не осознал сразу...

Между тем, как говорится, весна вступала в свои права. Читая сводки о подготовке и развертывании посевной, Иосиф Виссарионович все больше мрачнел. В деревне полная неразбериха, деревня выявляет подкулачников, режет скот, сгоняет под одну крышу овец, коз, даже кур, ждет новых указаний. Кого еще разорять? И опасается: а вдруг, действительно, и баб велят сделать общими - последняя осталась собственность!

Разброд в деревне. А сорвется весенний сев, не будет урожая, где взять хлеб для рабочих, для армии? Сырье для промышленности? Это же какие вспыхнут скандалы! В некоторых районах обстановка накалена, можно ждать крестьянских восстаний. И Сталин дрогнул. Был момент, когда он даже испугался, реально представив размеры надвигавшейся катастрофы. Он заболел и несколько дней не появлялся в рабочем кабинете.

Надо было срочно принимать меры. После длительного "отдыха" с Кавказа доставили в Москву Калинина. Ему поручалось растолковывать, разъяснять новую политику в сельском хозяйстве. А дабы было что растолковывать и разъяснять, Сталин воспользовался старым проверенным приемом. В статье "Головокружение от успехов" он указал народу, на кого следует излить гнев, вызванный перегибами в колхозном движении. Это, мол, внутренние и внешние враги со своими подпевалами старались исказить намеченную линию, нарушали принцип добровольности, принудительно обобществляли жилые постройки, мелкий скот, домашнюю птицу. В общем, стремились своими провокациями рассорить крестьянство с Советской властью.

Сталину пришлось временно отступить, пожертвовав при этом частью партийных работников, действовавших на местах, но маневр оказался своевременным. Сам Иосиф Виссарионович после статьи выглядел носителем справедливости, надежным и заботливым другом крестьянства. Это ведь тоже надо уметь - так сориентироваться!

Страсти постепенно улеглись, основная буря миновала, поверхность крестьянского океана успокоилась. За год-два коллективизация повсюду была завершена. А потом, как и следовало ожидать, наступил голод. Вся система сельского хозяйства была нарушена, и восстановить ее на новой основе было не просто.


19

Летом тридцатого года Иосиф Виссарионович предложил членам Политбюро ознакомиться, как идет строительство ленинского мавзолея (ровно через год после начала работы). Меня включили в группу сопровождающих. Сталин хотел, чтобы я оценил положение дел с точки зрения будущих демонстраций и военных парадов: на мавзолее оборудовалось место для руководителей партии и правительства, а справа и слева от него возводились капитальные трибуны на десять тысяч зрителей. Соответственно уменьшался размер площади.

Вначале считалось, что на возведение мавзолея потребуется четыре-пять лет, но работа двигалась быстро, можно было надеяться, что завершится она через несколько месяцев. А ведь не только сооружался мавзолей, одновременно реконструировалась вся Красная площадь. Сняли трамвайные линии, замостили ее брусчаткой. Памятник Минину и Пожарскому переместили ближе к храму Василия Блаженного. В те дни площадь напоминала большой строительный полигон. Повсюду виднелись каменные глыбы разных цветов и размеров. Возле ГУМа вытянулись деревянные мастерские - бараки, в которых резались, а затем шлифовались до зеркального блеска облицовочные плиты.

Иосиф Виссарионович держал сооружение мавзолея под своим контролем, возникавшие затруднения сразу же устранялись. Особые хлопоты вызвал монолит черного лабрадора, весом в шестьдесят тонн, траурным бордюром уложенный по фасаду мавзолея, над входом. Добыли его в Житомирской области, в Головинским карьере, за шестнадцать верст от железнодорожной станции. Долго ломали головы, как довезти до рельсов. Иосиф Виссарионович говорил об этом по телефону с секретарем украинского ЦК. Тот сетовал: никакая повозка не выдержит. "Сделайте большую прочную телегу на восьми или десяти колесах", - посоветовал Сталин. Так и поступили. Два трактора медленно тянули повозку к железной дороге. Не больше двух километров в день. А на станции уже поджидала специальная платформа на шестнадцати колесах.

В Москве тяжелейший монолит тоже доставил много хлопот. Надо бы обтесать глыбу до нужных размеров, выровнять лицевую линию. Попробуй поднять и подкатить такую громадину к шлифовальному станку, установить, как требуется!

Мы пришли в мастерскую, когда монолит был почти обработан. Мастера прорубили гнезда для букв и инкрустировали красным гранитом слово "ЛЕНИН". Этим ответственным, тонким делом занимались два человека. Климент Ефремович принялся расспрашивать их, как да что? У него легко получались такие разговоры: просто, с шуточкой, без сюсюканья или, наоборот, высокомерия. Он сам веселел и радовался: в знакомую обстановку попадал человек. А Иосиф Виссарионович держался в стороне, замыкаясь больше обычного. Он не любил привлекать к себе взгляды: он просто не знал, о чем в таких случаях говорить с людьми. О пустяках - не мог, не умел. А суть ему всегда была известна заранее: консультировался, с кем нужно. Мелкие подробности его не интересовали - это дело специалистов. Давать мастерам какие-либо конкретные советы было бы глупо, они лучше разбирались, что к чему. При большом скоплении людей, в неизбежной при этом сутолоке и говорильне, Иосифу Виссарионовичу трудно было сосредоточиться на главном, тем более в непривычной обстановке. Он предпочитал молчать. Я держался возле него, чтобы молчать вместе или дать ему возможность обмениваться со мной ничего не значащими, но облегчающими фразами. Гораздо приятней и полезней было бы для Сталина осмотреть Красную площадь и мастерские ночью, когда никого нет, в сопровождении трех-четырех специалистов, ответственных работников. Выслушать их, подумать, дать указания. А тогда была акция внешнего, так сказать, значения: Политбюро проявляет неусыпную заботу о том, чтобы увековечить память Владимира Ильича, парадный выход для прессы, для истории - чтобы знали грядущие поколения.

Было выяснено, в чем нуждаются строители, чтобы скорее завершить работу. Сталин распорядился: все найти и дать без промедления. Он произнес лишь несколько фраз. Из них особо запомнилась: "Стройте так, чтобы мавзолей простоял сотни и тысячи лет!"

После осмотра члены Политбюро возвратились в Кремль, а я долго еще оставался на Красной площади. С несколькими военными товарищами мы подсчитывали, уточняли, какое количество войск здесь разместится, каков порядок построения и прохождения мимо мавзолея. Вывели небольшой оркестр и роту курсантов, они промаршировали несколько раз по тому маршруту, которым и ныне следуют пешие парадные расчеты. При этом выявилось одно неприятное обстоятельство. В углу между Историческим музеем и кремлевской стеной, как раз там, где войска делают поворот, выходя на последнюю прямую, звуки оркестра искажались, расплывались. Развернуться на ходу, быстро, в тесноте и без того трудно, а когда исчезает ритм - тяжело вдвойне. Попробовали с большим оркестром - результат тот же. Не знаю, всегда ли было так или акустика изменилась после реконструкции площади, но с этим пришлось считаться. Я доложил Иосифу Виссарионовичу. Он был в хорошем настроении и заметил шутливо:

- Какой вы дотошный, Николай Алексеевич. Можно быть совершенно спокойным, когда дело поручено вам.

- Спасибо. Но как с акустикой?

- Никак, - сказал Сталин. - Что это за войска, которые сбиваются с ноги, если музыка звучит не совсем четко? Пусть больше и лучше готовятся. От музея до мавзолея расстояние порядочное, успеют найти ногу.

К концу октября того же тридцатого года строительство мавзолея было завершено. Всего за шестнадцать месяцев, вместо нескольких лет. Вдохновенный труд: темпы высочайшие, качество - тоже! На реконструированной площади в центре столицы, в центре страны высилось отныне прекрасное сооружение, притягивающее к себе мысли и чувства людей всего мира, как друзей, так и врагов. Поэма из мрамора рождена была архитектором А. В. Щусевым, помогавшими ему инженерами, мастерами, рабочими. Поэма-памятник в честь самого необычного человека нашего времени!

Еще при жизни Ленин был не просто руководителем партии, государства, а неким явлением, равнозначным понятиям "революция", "советская власть". Он олицетворял эти понятия. В годы тяжких испытаний он смог объединить все слои населения от высокообразованных ученых до неграмотных крестьян, сплотил людей разных национальностей. А когда его не стало, когда образовалась в руководстве зияющая брешь, современники с особой силой оценили талант Ленина. Некому было заменить его, и, отодвигаясь от нас, фигура его не уменьшалась, как обычно бывает в призме времени а, наоборот, разрасталась, ярче выделялись ее объемность и многогранность.

Часто встречаясь со Сталиным, работая вместе с ним, я просто не мог не сравнивать Иосифа Виссарионовича с Владимиром Ильичем, и сравнения эти, увы, были не в пользу первого. Иные масштабы, иной калибр, прежде всего различия чисто человеческие.

Стишок такой был:


Только при очень ненастной погоде

Можно смикититъ, кто лучше из них:

Ленин в ботиночках лужи обходит,

Сталин идет в сапогах напрямик.


Ленин жил для народа, и об этом хорошо сказал Алексей Максимович Горький: "Я знаю, что он любил людей, а не идеи, вы знаете, как ломал и гнул он идеи, когда это требовали интересы народа..." Действительно, было так. А Иосиф Виссарионович (тоже ничего не желая для себя), жил прежде всего для идей, ради них, и чем дальше, тем сильнее верил, что разбирается в практике коммунистического строительства лучше всех современников. Люди, с их разнообразными требованиями, поисками, сомнениями, житейскими заботами порой даже мешали ему осуществлять задуманные планы, четкие и грандиозные. Не все люди, а те, кто возражал, спорил и вообще проявлял самостоятельность, то есть поступал так, как было при Ленине. А Сталину, у которого нарастала раздражительность и подозрительность, казалось, что это выпады и козни лично против него. Много развелось противников и оппонентов, от них проще и надежней избавиться, чем переубеждать.

Эпигоны всегда правоверней основоположников. Хотя бы потому, что основоположник живет поисками, сомнениями. Он борется, ошибается, созидает. Он не мнит себя святым. А эпигоны лишь хранят и развивают достигнутое, причем развивают, как правило, то, что понятней и выгодней им. На фундаменте, который в муках исканий создает основоположник, последователи строят дворцы собственного благополучия или крепости для ведения своей борьбы. Особенно заботятся о целости и сохранности фундамента те, что ведут роскошную жизнь во дворцах. И чем бездарней эпигон, чем меньше в нем истинной веры, тем яростней цепляется он за каждую букву основоположника, видя в этом поплавок, удерживающий на поверхности политического потока.