Проблема выбора пути в поэзии Н. М. Рубцова как способ раскрытия внутренней позиции лирического героя

Вид материалаДокументы

Содержание


Но, мечтая, видимо, о чуде
Здесь каждый славен - мертвый и живой!
Поезд мчался с полным напряженьем
Поезд мчался с грохотом и воем
Вместе с ним и я в просторе мглистом
Но довольно! Быстрое движенье
Кто же знает, может быть, навеки
Мы сваливать не вправе
Подобный материал:
Проблема выбора пути в поэзии Н.М. Рубцова
как способ раскрытия внутренней позиции лирического героя



Садуллаева Р.К.

Сургутский государственный педагогический университет, г. Сургут


Входите тесными вратами;

потому что широки врата и пространен путь,

ведущие в погибель, и многие идут ими;

Потому что тесны врата и узок путь,

ведущие в жизнь, и немногие находят их.

Мф. 1:13-14


Мы знаем, что любое движение привязано к определенному пространству и времени. Для лирического героя Рубцова оказывается важным сам выбор этого хронотопа. Что же он выбирает? Органичным ему является хронотоп дороги, однако это не просто дорога, ибо лирический герой Рубцова четко отметает те пути, по которым он никогда не пойдет. Эти бинарные оппозиции помогают понять жизненные установки лирического героя. Отчетливо выбор пути звучит в стихотворении Н.М. Рубцова «Два пути»:

Но, мечтая, видимо, о чуде,

По нему, по тракту, под дождем

Все на пристань двигаются люди

На телегах, в седлах и пешком.


А от тракта, в сторону далеко,

В лес уходит узкая тропа,

Хоть на ней бывает одиноко,

Но порой влечет меня туда… [1]

Лирический герой выбирает тропу, а не тракт, то есть он сознательно выбирает ту дорогу, по которой идут немногие, которая, в отличие от тракта, не способствует легкому передвижению: она узкая, не приспособлена для одновременного движения большого количества людей («хоть на ней бывает одиноко»), для быстрого и удобного достижения цели. И если тракт диктует вектор движения (к пристани или от пристани), то лесная тропа лишена этой определенности, и часто своими разветвлениями предоставляет возможность выбора.

Чем же лирического героя Рубцова так привлекает этот путь? Возможно, ответ на этот вопрос кроется в том содержании, которым наполнен хронотоп дороги для лирического героя Н. Рубцова. Попытаемся раскрыть специфику данного хронотопа посредством двух противоположных, с точки зрения лирического
героя, путей. Наиболее ярко оппозиция прослеживается при сравнении стихотворений «Старая дорога» и «Поезд».

Обратимся для начала к стихотворению «Старая дорога». Уже в самом названии заявлена гармония категорий времени и пространства: эпитет «старая» («древняя») характеризует дорогу как нечто, возникшее в далеком прошлом, уже проторенное и утвердившееся, это пространство, раскрывающее перед лирическим героем временную перспективу.

Образ старой дороги - центральный, с ним связаны в стихотворении все остальные образы. В частности, образ пилигримов, которые странствовали по дорогам Руси с целью посетить отдаленные церкви, монастыри, чтобы поклониться святыням, приобщиться к ним, обогатиться духовно и утвердиться в своей вере. Более того, путешествие к почитаемым христианским святыням (богомолье) было особенно значимо для спасения души. По нашему мнению, образ не просто странников, а именно пилигримов возникает здесь не случайно: лирический герой - тот же пилигрим, идущий по старой дороге, по пути спасения человеком своей души через приобщение к вечным началам, к опыту прошлых поколений.

Так возникает тема преемственности. Лирический герой словно восстанавливает духовную связь поколений:

Здесь каждый славен - мертвый и живой!

И оттого, в любви своей не каясь,

Душа, как лист, звенит, перекликаясь

Со всей звенящей солнечной листвой,

Перекликаясь с теми, кто прошел,

Перекликаясь с теми, кто проходит…

Со старой дорогой здесь связан и образ родины, Руси. Перед взором лирического героя возникает русская старина: это и ее неповторимые черты («полусгнивший овин», «хуторок с позеленевшей крышей»), и природа («ромашки», «росистые леса»), и народ с его традициями и фольклором («филин-властелин», «три богатыря»). Русь для лирического героя - это не только территориальное, но и духовно-нравственное понятие. И не случайно в стихотворении возникает реминисценция из произведения А.С. Пушкина («здесь русский дух в веках произошел»). «Русский дух» как некий идеальный облик нации, совмещающий в себе традиции и духовные ценности народа, его историю и культуру.

В то же время реминисценция усиливает тему преемственности и связи, выводя ее на иной уровень -
в область метатекста, где автор предстает как наследник, творческий преемник традиций классической поэзии, ярким представителем которой выступает А.С. Пушкин.

Со старой дорогой связан и еще один образ - образ неба, который имеет не только пространственное, но и временное значение. Уже в начале стихотворения взгляд лирического героя устремлен вверх, в небо,
к облакам. Упомянут и цвета неба: «синенький» и «голубой». Однако для лирики Рубцова важен не столько цвет, сколько его символическое значение. Обратим внимание на сочетания: «в нетленной синенькой рубашке», «голубые вечности глаза». Так предстает образ вечности в стихотворении. В строчках «Здесь русский дух в веках произошел, / И ничего на ней не происходит» раскрывается особенность сознания лирического героя: для него история (которую символизирует старая дорога) лишь смена событий и времен,
но идеальная сущность остается неизменной. Она, как и небо, стоит над историей. Поэтому лирический герой с полной уверенностью утверждает: «Но этот дух пройдет через века!»

Обратим внимание и на глаголы, которые встречаются в тексте стихотворения: настоящего времени - «идут», «машут», «качаются»; прошедшего - «прошел», «произошел»; будущего - «встретится», «пройдет», «покроется». Данное совмещение времен в пределах одного текста мы наблюдаем и в христианской молитве. В стихотворении эта молитвенная одновременность событий подчеркивает ту особенность мироощущения лирического героя, которую Ф. Абрамов обозначит как «молитвенное отношение к миру» [4], когда мир одухотворен и предстает как некое очистительное начало.

С образом неба связана и стихия света, которая, по чуткому наблюдению В. Кожинова [2], прорывается в таких сочетаниях, как «июльские деньки», «зной звенит», в слове «заря». Причем, в стихотворении «Старая дорога» свет даже кажется избыточным: «июльские деньки» - указание на лето, период тепла, гармонии, полноты жизни, обилия света; звенящий «зной» - эффект от чрезмерного нагревания воздуха солнечными лучами; «заря» - яркое и красивое освещение горизонта перед восходом или после захода солнца. Свет пронизывает все стихотворение Рубцова, делает его глубоким и гармоничным.

Здесь возникают и звуковые ассоциации: «зной звенит во все свои звонки», «душа, как лист, звенит, перекликаясь / Со всей звенящей солнечной листвой». Таким образом, «звон» передается не только с помощью глагола «звенит», причастия «звенящей», но и с помощью повтора звуков. Этот «звенящий свет» и является истинной музыкой стихотворения, пробуждая в нас переживание прекрасного.

Итак, рассмотрев весь арсенал средств, который позволяет раскрыть пространственно-временную организацию образа старой дороги, мы приходим к тому, чем обусловлен выбор лирическим героем этого пути. Старая (древняя) дорога для лирического героя - это путь продолжателя традиций классической поэзии, это путь наследования непреходящих духовных ценностей, путь сопряжения времен, поколений, восстановления связи между ними.

В стихотворении «Поезд» перед лирическим героем открывается иная дорога - железная. Этот путь имеет свою пространственно-временную организацию: поезд, вкупе с железной дорогой, предстает в стихотворении как материальное воплощение современности. Чем характеризуется этот путь? Лирический герой стихотворения по мироощущению - тот же пилигрим, но ступивший на путь, который ему не органичен:

Поезд мчался с полным напряженьем

Мощных сил, уму непостижимых…

Вот он, глазом огненным сверкая,

Вылетает… Дай дорогу, пеший!

На разъезде где-то у сарая,

Подхватил меня, понес меня, как леший!

Уже с самого начала стихотворения тревога лирического героя нарастает. Ужас, который он испытывает перед дьявольским движением поезда, передается посредством:
  • звуковой организации: «грохот», «вой», «лязг», «свист», транслирующей ту трагическую дисгармонию, которую ощущает в данной ситуации лирический герой-пилигрим;
  • нагнетания повторов, передающих бешеную скорость:

Поезд мчался с грохотом и воем,

Поезд мчался с лязганьем и свистом…

Поезд мчался с полным напряженьем…

Поезд мчался с прежним напряженьем… и т.д.;
  • светописи: если на старой дороге - тепло, гармония, красота и обилие света, то здесь, наоборот, путь окружает «простор мглистый», почти апокалипсически описанное движение вызывает фантастические образы, отмеченные негативной коннотацией (огни - «желтый рой»; о поезде - «глазом огненным сверкая», «как леший»; «дебри мирозданья»).

Когда лирический герой-пилигрим, подхваченный со старой дороги, оказывается внутри этого поезда, то эмоциональный накал обретает уже трагедийное звучание:

Вместе с ним и я в просторе мглистом

Уж не смею мыслить о покое, -

Мчусь куда-то с лязганьем и свистом,

Мчусь куда-то с грохотом и воем,

Мчусь куда-то с полным напряженьем

Я, как есть, загадка мирозданья.

Перед самым, может быть, крушеньем

Я кричу кому-то: «До свиданья!..»

Ощущение собственной гибели приходит к лирическому герою уже в поезде. Если старая дорога для него - тот путь, который он выбирает сознательно, путь спасения и приобщения, то поезд и железная дорога - путь, намеренно отвергаемый лирическим героем, путь, своим безобразием несущий страдания и гибель человечеству. Здесь у человека нет времени на спасение своей души, на приобщение к вечному (лирический герой «уж не смеет мыслить о покое»), не видно неба и красоты окружающей природы, нет времени на постижение самого себя. То, что было возможно на старой дороге, здесь разрушается: человек - беззащитная песчинка, подхваченная адским движением. Причем ощущение хрупкости жизни человека контрастирует
с окружающими «мирами несокрушимыми», в которых проглядывает образ вечности, постигнутый лирическим героем на старой дороге: здесь выявляется некий временной конфликт современности и прошлого. Лирический герой, как уже было сказано, по мироощущению тот же пеший пилигрим, но он человек современной эпохи, видящий гибельность происходящих событий, осознающий обреченность такого мира и свою иноприродность (инородность) ему - миру больших скоростей, грубо и безжалостно отметающему все старое («Дай дорогу, пеший!»).

По поводу последней строфы стихотворения «Поезд» существуют некоторые разногласия исследователей. Так, А. Науменко считает, что в ней лирический герой ощущает «себя частицей современности, полностью ее принимая» [3]. Мы же за внешне успокаивающим:

Но довольно! Быстрое движенье

Все смелее в мире год от году,

И какое может быть крушенье,

Если столько в поезде народу?

видим человека, уставшего противостоять этой разрушающей стихии, внешне надломленного,
но внутренне не смирившегося, вследствие этого и интонация фразы здесь убеждает нас в обратном: даже «поездное многолюдье» (Н.Коняев) не спасет душу человека от крушения.

Поэтому считаем ошибочным воспринимать последнюю строчку стихотворения «Поезд» как неизбежное примирение лирического героя с современностью. Здесь явная горькая ирония, вскрывающая некий диалог с современностью. Аргумент, свойственный времени массовости («Какое может быть крушенье, / Если столько в поезде народу?»), для лирического героя не становится критерием истинности, учитывая тот выбор, который он делает в стихотворении «Два пути»: «Я уйду тропой». Лирический герой не примиряется с современностью, не сливается с ней, а чутко ощущает ее будущность:

Кто же знает, может быть, навеки

Людный тракт окутается мглой…
(здесь много смыслов:
забвение, ложность, пустота, бессмысленность).


Опосредованно этот конфликт с современностью звучит и в миниатюре «Мы сваливать не вправе», где остановка лирического героя воспринимается как осмысленный выбор:

Мы сваливать не вправе

Вину свою на жизнь.

Кто едет, тот и правит,

Поехал, так держись!

Я повода оставил.

Смотрю другим во след.

Сам ехал бы и правил,

Да мне дороги нет…

Здесь звучат нежелание сливаться с общим потоком, отказ от участия в своеобразной жизненной гонке. Лирического героя не устраивает движение как соревнование, потребность достичь первенства («гляжу другим во след»), ибо в этой спешке важна цель, скорость ее достижения, а не само стремление, не сам процесс. Вновь вскрывается и своеобразное ощущение себя во времени, являющимся для лирического героя современностью, - бездорожье, и в то же время четкое осознание инаковости своего пути: здесь с ними ему нет пути, но есть иной путь, который он выбирает - старый, древний, где не сам «едет и правит», а где «душа ведет, и выше счастья в жизни не бывает!» Он выбирает не сцену и пророчество с пьедестала,
не суетливую и спешащую «гонку» современников, а мучительный поиск и стремление к истине, осознание того, что она недостижима, но вечное движение к ней, наперекор всем препятствиям - вот счастье лирического героя Рубцова.


Примечание
  1. Рубцов Н.М. Последняя осень: Стихотворения, письма, воспоминания современников. - М.: Изд-во Эксмо, 2002. - 608 с.
  2. Кожинов В.Н. Рубцов: Заметки о жизни и творчестве поэта. - М.: «Советская Россия», 1976. - С.63.
  3. Науменко А. Русская лирическая поэзия середины века и творчество Н.М. Рубцова. - Симферополь, 1994. - С.119.
  4. Поэту посвящается: Сборник / Сост. С.А. Лагерев. - Сургут: Городской общественный фонд «Словесность», 2007. - С.199.


По материалам конференции «Знаменские чтения», СурГПУ, г. Сургут, 2008 г.




– –