Антон босой, в одних трусах, загорелый до копчёности, бредёт по лугу, залитому прозрачной тёплой водой
| Вид материала | Документы |
- Модификационная изменчивость, 42.1kb.
- Сердце красавицы, 2221.66kb.
- Лечебно-оздоровительный комплекс «Лесная сказка», 96.27kb.
- Лечебно-оздоровительный комплекс, 24.15kb.
- Задолго до появления взрослых проблем, 72.63kb.
- Реферат: по географии, 31.92kb.
- Образовательная программа ансамбль «лель» для детей 7-12 лет (срок реализации программы, 143.39kb.
- Лоо это маленький курортный городок, который расположен на территории кавказского заповедника, 31.7kb.
- Поезд автобус Ужгород – Мишкольц – Будапешт – Сентендре – Вена – Шопрон – замок Эстерхази –, 258.41kb.
- Батурина Анна, 278.65kb.
И его комната, которую он только оклеил обоями, но не успел сделать.
Антон ходил по квартире, нежно гладил пальцами стены, двери, мебель и вещи. Он прощался со своей первой квартирой, понимая, что другого раза для этого не будет. И по щекам текли слёзы. Грустные и безнадёжные слёзы окончательной разлуки…
Антон загасил все свечи.
– Прощай, моя квартира!.. – неслышно прошелестел, прерываясь, его голос. – Спасибо тебе за всё! И – прости меня… Прости, если можешь!..
В прихожей присел на дорогу, почувствовал, что сейчас разрыдается и, поднявшись, распахнул дверь.
Заперев за собой, он пошёл к лестнице, разрушая тишину и темноту.
***
Когда жена с девочками оставались ночевать у тестя, Антон ставил на кухне раздолбанный магнитофончик «Карпаты» и включал Высоцкого. Он слушал Владимира Семёныча, раскачиваясь на табуретке, и его глаза были пустыми и бездумными.
Что за дом притих, погружён во мрак,
На семи лихих продувных ветрах,
Всеми окнами обратясь в овраг,
А воротами – на проезжий тракт?
Ох, устал я, устал, – а лошадок распряг.
Эй, живой кто-нибудь, выходи, помоги!
Никого, – только тень промелькнула в сенях,
Да стервятник спустился и сузил круги…
Голос бился в динамике и рвался наружу. Он требовал большого звука, ему было тесно в этой коробке магнитофона, ему нужен был простор, свобода, полёт в огромном бесконечном, как сам голос, пространстве…
«Двери настежь у вас, а душа взаперти.
Кто хозяином здесь? – напоил бы вином».
А в ответ мне: «Видать, был ты долго в пути –
И людей позабыл, – мы всегда так живём!
Антон выходит на балкон. Внизу лежит город.
Нет, не Город – Горловка. Скопище домов, улиц, людей. Скопище безразличных кирзовых лиц, холодных глаз, закрытых душ. И скопище не может быть Городом.
«Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город», – вспомнил Антон булгаковское. И Горловка была его Ершалаимом, а он был Пилатом, бессильным что-то изменить в происходящем и ощущающим свою ужасную вину в этом.
«Все мы в чём-то Пилаты, – мучился мыслью Антон, повиснув взглядом над грязным колодцем двора, над чахлыми злыми акациями, ощенившимися колючками худосочных ветвей, над убогими жителями убогого донбасского рая. – Все мы прокураторы и у каждого свой Иешуа. И не дано нам своевременно понять это. Не дано понять, что мы теряем, сохраняя...»
«Я коней заморил, от волков ускакал.
Укажите мне край, где светло от лампад,
Укажите мне место, какое искал, –
Где поют, а не стонут, где пол не покат».
«О таких Домах не слыхали мы,
Долго жить впотьмах привыкали мы.
Испокону мы в зле да шёпоте
Под иконами в чёрной копоти».
Высоцкий умолкал, и наступала тишина. И становилось ещё безнадёжнее.
Антон стал читать Библию, но Слово не шло и не приносило облегчения. Он читал любимого Екклесиаста, и становилось ещё безрадостнее. Он читал Откровения Иоанна, и ему становилось жутко, настолько всё подходило к происходящему. Казалось – вот, ещё чуть-чуть и наступит конец всему этому миру. Он молился ночами, лёжа рядом с далёкой женой, но Бог не давал ему облегчения и надежды. Он каялся и просил прощения за все свои грехи, но не становилось легче.
И не было ему ответа…
Он просил только одного. Он просил: «Господи, дай мне прощение, дай мне надежду! Надежду на возвращение».
И надежда не приходила…
«Значит, пришло время отвечать за грехи мои», – думал Антон.
Он зашёл в церковь, но она, с её вечным желанием сначала взять, не давая, не показалась Антону храмом для души. Здесь торговали Словом Божьим, продавая даже Библии, продавая свечки и иконки; продавая обряды и таинства; продавая всё, что продавать безнравственно. И он больше не шёл туда в поисках веры.
«Разве я так много совершил греха?» – спрашивал себя Антон. И ответа не было. Может, Бог и Судьба испытывали его?.. Он и это пытался понять, но понимание не приходило.
Ему, постоянно кипевшему идеями, делами, связями, проблемами, ничего не хотелось, и это было жутко. Он занимался текущими делами, не чувствуя ни радости, ни удовольствия, ни облегчения. Он делал всё только потому, что должен был делать. Просто, деваться было некуда.
***
День Антон готовился в путь, стараясь не забыть чего-нибудь.
Закончив, написал своим девчонкам записку:
«Солнышки мои! Случилось, наконец-то, чего мы так долго ждали! Я получил вызов!!! С работы уволился, в доме всё повыключил и позакрыл, денежки вам, немного, оставил, будете жить экономно – хватит. У тестя был, у отца – тоже. Со всеми попрощался, теперь говорю вам: «До свидания!» и завтра уезжаю. Ждите меня – максимум – через месяц. Люблю. Целую. Ваш муж, отец и вождь».
Он расписался своей неповторимой росписью, состоящей практически из одной прямой горизонтальной линии, поставил дату, время и положил на столе в кухне. Поесть придут – увидят.
Потом подумал, взял записку и отнёс, положил в ванной, на крышку унитаза. «Так надежнее!» – решил.
Антон лёг накануне пораньше, утром пораньше встал, завёл уже загруженного и упакованного «Запорожца» цвета очень молодой жабы, прогрел двигатель, толкнул кассету в магнитофон и тронул в сторону Киева.
А динамики взорвались голосом Высоцкого:
И из смрада, где косо висят образа,
Я, башку очертя гнал, забросивши кнут,
Куда кони несли, да глядели глаза.
И где встретят меня, и где – люди живут…
И ехать было через Новобратское – короткий путь. Через исток.
И он, напоследок, ещё раз заехал к отцу.
– Я, вот... решил... – слова трудно проталкивались наружу, – ...попрощаться, на дорогу… – Антон сглотнул какой-то странный ком под диафрагмой. – Где-то через месяц, должен приехать… когда там всё образуется. Или напишу... А ты... Ты – держи хвост морковкой. Жизнь продолжается, и кто знает, как оно будет… Пока! – Он неожиданно обнял отца.
– Береги себя там! – отрешённо произнёс отец, сутуло и как-то косо обхватив Антона за плечи. – И не лезь, куда попало. А будет трудно – возвращайся. И тут можно жить…
Он вдруг судорожно заплакал и отвернулся.
– Я поехал, папа!.. – соскользнул руками Антон, не поднимая опущенной головы.
– Давай! Жми... Счастливо тебе! – произнёс отец, не оборачиваясь.
Антон ватно сел в урчащий автомобиль, и долго ещё видел в зеркале заднего вида одинокую фигуру у двора.
И ему, впервые в жизни, вдруг стало жаль отца...
Он проехал через железнодорожный переезд, справа осталось здание вокзала станции Химическая, куда они приехали после эвакуации. Станция скрылась, и Антон двинулся дальше…
Дальше! Оставляя позади Новобратское, оставляя позади Донбасс, оставляя позади всё, что так ненавидел и откуда так рвался. Оставляя безысходность и возвращаясь к надежде. Круг замыкался.
Огромный круг, вместивший в себя столько времени, событий, отчаяния, радости и тоски. Круг, страшной жирной кляксой разделивший жизнь Антона на два неравных куска – до катастрофы и после.
Круг почти чёрного цвета, с редкими вкраплениями голубого и зелёного. Круг, изменивший всё его отношение к жизни. Круг, научивший его не сдаваться и верить.
Круг, казавшийся сумасшедшим лабиринтом без выхода, оказался всё же кругом. С узкой щелью в периметре.
И, обнажая до дна свою душу, стонал согласными Высоцкий, отметая неуверенность и сомнения, зовя к невозможному и светлому:
В онемевших руках свечи плавились, как в канделябрах.
А тем временем я снова поднял лошадок в галоп.
Я набрал, я натряс этих самых бессемечных яблок.
И за это меня застрелили без промаха в лоб.
И погнал я коней прочь от мест этих гиблых и зяблых,–
Кони головы вверх, но и я закусил удила.
Вдоль обрыва, с кнутом, по-над пропастью – пазуху яблок
Я тебе привезу: ты меня и из рая ждала!
Лобовое стекло потело и плыло от слёз в глазах, и мутно мелькали деревья на обочинах – тощие, жухлые, убогие деревья убогой малой родины Антона.
Под колёса ложился ухабистый, рваный, битый донбасский асфальт, и колёса топтали его, как что-то омерзительное до ненависти, до рвоты.
Впереди лежал путь в неизвестное, и это было движение после двух лет застывшей, истерзывающей тоски...
«Идёт ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своём, и возвращается ветер на круги свои», – говорил Екклесиаст.
Круг Антона замкнулся. И началась дорога обратно.
Благослови, Господи, его путь и его дела!..