Geum.ru

Воскресение

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   42   43   44   45   46   47   48   49   ...   102

LVIII


   – Ну-с, je suis a vous32. Хочешь курить?
   Только постой, как бы нам тут не напортить, – сказал он и принес пепельницу.
   – Ну-с?
   – У меня к тебе два дела.
   – Вот как.
   Лицо Масленникова сделалось мрачно и уныло. Все следы того возбуждения собачки, у которой хозяин почесал за ушами, исчезли совершенно. Из гостиной доносились голоса. Один женский говорил: «Jamais, jamais je ne croirais»
   33, a другой, с другого конца, мужской, что-то рассказывал, все повторяя: «La comtesse Voronzoff и Victor Apraksine»
   34. С третьей стороны слышался только гул голосов и смех. Масленников прислушивался к тому, что происходило в гостиной, слушал и Нехлюдова.
   – Я опять о той же женщине, – сказал Нехлюдов.
   – Да, невинно осужденная. Знаю, знаю.
   – Я просил бы перевести ее в служанки в больницу. Мне говорили, что это можно сделать.
   Масленников сжал губы и задумался.
   – Едва ли можно, – сказал он. – Впрочем, я посоветуюсь и завтра телеграфирую тебе.
   – Мне говорили, что там много больных и нужны помощницы.
   – Ну да, ну да. Так, во всяком случае, дам тебе знать.
   – Пожалуйста, – сказал Нехлюдов.
   Из гостиной раздался общий и даже натуральный смех.
   – Это все Виктор, – сказал Масленников, улыбаясь, – он удивительно остер, когда в ударе.
   – А еще, – сказал Нехлюдов, – сейчас в остроге сидят сто тридцать человек только за то, что у них просрочены паспорта. Их держат месяц здесь.
   И он рассказал причины, по которым их держат.
   – Как же ты узнал про это? – спросил Масленников, и на лице его вдруг выразилось беспокойство и недовольство.
   – Я ходил к подсудимому, и меня в коридоре обступили эти люди и просили…
   – К какому подсудимому ты ходил?
   – Крестьянин, который невинно обвиняется и к которому я пригласил защитника. Но не в этом дело.
   Неужели эти люди, ни в чем не виноватые, содержатся в тюрьме только за то, что у Них просрочены паспорты и…
   – Это дело прокурора, – с досадой перебил Масленников Нехлюдова. – Вот ты говоришь: суд скорый и правый. Обязанность товарища прокурора – посещать острог и узнавать, законно ли содержатся заключенные. Они ничего не делают: играют в винт.
   – Так ты ничего не можешь сделать? – мрачно сказал Нехлюдов, вспоминая слова адвоката о том, что губернатор будет сваливать на прокурора.
   – Нет, я сделаю. Я справлюсь сейчас.
   – Для нее же хуже. C'est un souffre-douleur35, – слышался из гостиной голос женщины, очевидно совершенно равнодушной к тому, что она говорила.
   – Тем лучше, я и эту возьму, – слышался с другой стороны игривый голос мужчины и игривый смех женщины, что-то не дававшей ему.
   – Нет, нет, ни за что, – говорил женский голос.
   – Так вот, я сделаю все, – повторил Масленников, туша папироску своей белой рукой с бирюзовым перстнем, – а теперь пойдем к дамам.
   – Да, еще вот что, – сказал Нехлюдов, не входя в гостиную и останавливаясь у двери. – Мне говорили, что вчера в тюрьме наказывали телесно людей. Правда ли это?
   Масленников покраснел.
   – Ах, ты об этом? Нет, mon cher, решительно тебя не надо пускать, тебе до всего дело. Пойдем, пойдем, Annette зовет нас, – сказал он, подхватывая его под руку и выказывая опять такое же возбуждение, как и после внимания важного лица, но только теперь уже не радостное, а тревожное.
   Нехлюдов вырвал свою руку из его и, никому не кланяясь и ничего не говоря, с мрачным видом прошел через гостиную, залу и мимо выскочивших лакеев в переднюю и на улицу.
   – Что с ним? Что ты ему сделал? – спросила Annette у мужа.
   – Это a la francaise36, – сказал кто-то.
   – Какой это a la francaise, это a la zoulou37.
   – Ну, да он всегда был такой.
   Кто-то поднялся, кто-то приехал, и щебетанья пошли своим чередом: общество пользовалось эпизодом Нехлюдова как удобным предметом разговора нынешнего jour fixe'a.
   На другой день после посещения Масленникова Нехлюдов получил от него на толстой глянцевитой с гербом и печатями бумаге письмо великолепным твердым почерком о том, что он написал о переводе Масловой в больницу врачу и что, по всей вероятности, желание его будет исполнено. Было подписано: «Любящий тебя старый товарищ», и под подписью «Масленников» был сделан удивительно искусный, большой и твердый росчерк.
   – Дурак! – не мог удержаться не сказать Нехлюдов, особенно за то, что в этом слове «товарищ» он чувствовал, что Масленников снисходил до него, то есть, несмотря на то, что исполнял самую нравственно грязную и постыдную должность, считал себя очень важным человеком и думал если не польстить, то показать, что он все-таки не слишком гордится своим величием, называя себя его товарищем.

LIX


   Одно из самых обычных и распространенных суеверий то, что каждый человек имеет одни свои определенные свойства, что бывает человек добрый, злой, умный, глупый, энергичный, апатичный и т. д. Люди не бывают такими. Мы можем сказать про человека, что он чаще бывает добр, чем зол, чаще умен, чем глуп, чаще энергичен, чем апатичен, и наоборот; но будет не правда, если мы скажем про одного человека, что он добрый или умный, а про другого, что он злой или глупый. А мы всегда так делим людей. И это неверно.
   Люди, как реки: вода во всех одинакая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная, то теплая. Так и люди. Каждый человек носит в себе зачатки всех свойств людских и иногда проявляет одни, иногда другие и бывает часто совсем непохож на себя, оставаясь все между тем одним и самим собою. У некоторых людей эти перемены бывают особенно резки. И к таким людям принадлежал Нехлюдов. Перемены эти происходили в нем и от физических и от духовных причин. И такая перемена произошла в нем теперь.
   То чувство торжественности и радости обновления, которое он испытывал после суда и после первого свидания с Катюшей, прошло совершенно и заменилось после последнего свидания страхом, даже отвращением к ней. Он решил, что не оставит ее, не изменит своего решения жениться на ней, если только она захочет этого; но это было ему тяжело и мучительно.
   На другой день своего посещения Масленникова он опять поехал в острог, чтобы увидать ее.
   Смотритель разрешил свидание, но не в конторе и не в адвокатской, а в женской посетительской. Несмотря на свое добродушие, смотритель был сдержаннее, чем прежде, с Нехлюдовым; очевидно, разговоры с Масленниковым имели последствием предписание большей осторожности с этим посетителем.
   – Видеться можно, – сказал он, – только, пожалуйста, насчет денег, как я просил вас… А что насчет перевода ее в больницу, как писал его превосходительство, так это можно, и врач согласен. Только она сама не хочет, говорит: «Очень мне нужно за паршивцами горшки выносить…» Ведь это, князь, такой народ, – прибавил он.
   Нехлюдов ничего не отвечал и попросил допустить его к свиданию.
   Смотритель послал надзирателя, и Нехлюдов вошел за ним в пустую женскую посетительскую.
   Маслова уже была там и вышла из-за решетки тихая и робкая. Она близко подошла к Нехлюдову и, глядя мимо него, тихо сказала:
   – Простите меня, Дмитрий Иванович, я нехорошо говорила третьего дня.
   – Не мне прощать вас… – начал было Нехлюдов.
   – Но только все-таки вы оставьте меня, – прибавила она, и в страшно скосившихся глазах, которыми она взглянула на него, Нехлюдов прочел опять напряженное и злое выражение.
   – Зачем же мне оставить вас?
   – Да уж так.
   – Отчего так?
   Она посмотрела на него опять тем же, как ему показалось, злым взглядом.
   – Ну, так вот что, – сказала она. – Вы меня оставьте, это я вам верно говорю. Не могу я. Вы это совсем оставьте, – сказала она дрожащими губами и замолчала. – Это верно. Лучше повешусь.
   Нехлюдов чувствовал, что в этом отказе ее была ненависть к нему, непрощенная обида, но было что-то и другое – хорошее и важное. Это в совершенно спокойном состоянии подтверждение своего прежнего отказа сразу уничтожило в душе Нехлюдова все его сомнения и вернуло его к прежнему серьезному, торжественному и умиленному состоянию.
   – Катюша, как я сказал, так и говорю, – произнес он особенно серьезно.
   – Я прошу тебя выйти за меня замуж. Если же ты не хочешь, и пока не хочешь, я, гак же как и прежде, буду там, где ты будешь, и поеду туда, куда тебя повезут.
   – Это ваше дело, я больше говорить не буду, – сказала она, и опять губы ее задрожали.
   Он тоже молчал, чувствуя себя не в силах говорить.
   – Я теперь еду в деревню, а потом поеду в Петербург, – сказал он, наконец оправившись. – Буду хлопотать по вашему, по нашему делу, и, бог даст, отменят приговор.
   – И не отменят – все равно. Я не за это, так за другое того стою… – сказала она, и он видел, какое большое усилие она сделала, чтобы удержать слезы. – Ну что же, видели Меньшова? – спросила она вдруг, чтобы скрыть свое волнение. – Правда ведь, что они не виноваты?
   – Да, я думаю.
   – Такая чудесная старушка, – сказала она.
   Он рассказал ей все, что узнал от Меньшова, и спросил, не нужно ли ей чего; она ответила, что ничего не нужно.
   Они опять помолчали.
   – Ну, а насчет больницы, – вдруг сказала она, взглянув на него своим косым взглядом, – если вы хотите, я пойду и вина тоже не буду пить…
   Нехлюдов молча посмотрел ей в глаза. Глаза ее улыбались.
   – Это очень хорошо, – только мог сказать он и простился с нею.
   «Да, да, она совсем другой человек», – думал Нехлюдов, испытывая после прежних сомнений совершенно новое, никогда не испытанное им чувство уверенности в непобедимости любви.
 
***

 
   Вернувшись после этого свидания в свою вонючую камеру, Маслова сняла халат и села на свое место нар, опустив руки на колена. В камере были только: чахоточная владимирская с грудным ребенком, старушка Меньшова и сторожиха с двумя детьми. Дьячкову дочь вчера признали душевнобольной и отправили в больницу. Остальные же все женщины стирали. Старушка лежала на нарах и спала; дети были в коридоре, дверь в который была отворена.
   Владимирская с ребенком на руках и сторожиха с чулком, который она не переставала вязать быстрыми пальцами, подошли к Масловой.
   – Ну, что, повидались? – спросили они.
   Маслова, не отвечая, сидела на высоких нарах, болтая не достающими до полу ногами.
   – Чего рюмишь? – сказала сторожиха. – Пуще всего не впадай духом. Эх, Катюха! Ну! – сказала она, быстро шевеля пальцами.
   Маслова не отвечала.
   – А наши стирать пошли. Сказывали, нынче подаяние большое. Наносили много, говорят, – сказала владимирская.
   – Финашка! – закричала сторожиха в дверь. – Куда, постреленок, забежал.
   И она вынула одну спицу и, воткнув ее в клубок и чулок, вышла в коридор.
   В это время послышался шум шагов и женский говор в коридоре, и обитательницы камеры в котах на босу ногу вошли в нее, каждая неся по калачу, а некоторые и по два. Федосья тотчас же подошла к Масловой.
   – Что ж, али что не ладно? – спросила Федосья, своими ясными голубыми глазами любовно глядя на Маслову. – А вот нам к чаю, – и она стала укладывать калачи на полочку.
   – Что ж, или раздумал жениться? – сказала Кораблева.
   – Нет, не раздумал, да я не хочу, – сказала Маслова. – Так и сказала.
   – Вот и дура! – сказала своим басом Кораблева.
   – Что ж, коли не жить вместе, на кой ляд жениться? – сказала Федосья.
   – Да ведь вот твой муж идет же с тобой, – сказала сторожиха.
   – Что ж, мы с ним в законе, – сказала Федосья. – А ему зачем закон принимать, коли не жить?
   – Во дура! Зачем? Да женись он, так он озолотит ее.
   – Он сказал: «Куда бы тебя ни послали, я за тобой поеду», – сказала Маслова. – Поедет – поедет, не поедет – не поедет. Я просить не стану.
   Теперь он в Петербург едет хлопотать. У него там все министры родные, – продолжала она, – только все-таки не нуждаюсь я им.
   – Известное дело! – вдруг согласилась Кораблева, разбирая свой мешок и, очевидно, думая о другом. – Что же, винца выпьем?
   – Я не стану, – отвечала Маслова. – Пейте сами.
   Конец первой части