К. С. Станиславский

Вид материалаДокументы

Содержание


К. Станиславский
К. Станиславский
164*. H. П. Россову
165*. В. С. Алексееву
К. Станиславский
К. Станиславский
Костя    172*. Вл. И. Немировичу-Данченко    Телеграмма 28 июня 1928
К. Алексеев
К. Алексеев
177 *. П. С. Когану
К. Станиславский
К. Станиславский
Подобный материал:
1   ...   13   14   15   16   17   18   19   20   ...   56
160*. Ф. Жемье

11 апреля 1928

   Я очень огорчен, что болезнь мешает мне присутствовать сегодня на ужине в Вашу честь.

   Шлю Вам самый сердечный привет, выражение радости видеть Вас в нашей Москве, шлю Вам также свои восторги по поводу Вашего артистического и режиссерского таланта, Вашей исключительной энергии, идейного служения искусству, обществу -- ради всемирного сближения и взаимного понимания народов.

   Всей душой с Вами. Желаю полного успеха.

К. Станиславский

   11.IV.1928

   Москва

  

161*. В. И. Садовникову

   Москва, 11-го апреля 1928 года

11 апреля 1928

Многоуважаемый Виктор Иванович.

   Я очень сожалею, что не могу быть на сегодняшнем совещании в консерватории, так как болен и сижу дома.

   Я получил программу преподавания моей системы в консерватории, составленную Н. В. Демидовым, и нашел ее хорошей, простой, быть может, слишком элементарной, недостаточно полной, но, принимая во внимание ничтожное количество часов, отдаваемых сценическому искусству, большего сообщить ученикам, кажется, все равно невозможно.

   Однако можно ли в 2 часа в неделю постигнуть одно из самых сложных искусств -- драматическое. Я, конечно, сомневаюсь в этой возможности. Вы, как декан вокального отделения, не хуже меня знаете, каких успехов ученик может добиться, если он будет ставить и упражнять свой голос только 2 часа в неделю. Все упражнения по нашей технике должны быть систематическими и ежедневными. Лишь тогда они могут дать видимые результаты.

   При условии преподавания нашего искусства в консерватории все, чего можно добиться, -- это убедить ученика, что драматическое дело есть искусство очень сложное и трудное, которым ему необходимо будет заняться по окончании курса в консерватории, если он захочет стать культурным артистом.

   Н. В. Демидова я считаю человеком, знающим свое дело, хорошим педагогом, с которым я несколько лет работал в Оперной студии моего имени.

К. Станиславский

  

162*. Оперной студии имени К. С. Станиславского

   Телеграмма-"молния"

27 апреля 1928

Москва

   Мысленно с вами, издали ободряю, волнуюсь, люблю.

Станиславский

  

163*. Оперной студии имени К. С. Станиславского

  

   Телеграмма

28 апреля 1928

Москва

   Бесконечно счастлив, поздравляю, радуюсь. Все -- молодцы. Приеду в воскресенье скорым.

Станиславский

  

  

164*. H. П. Россову

  

   Москва, 12-го мая 1928 года

12 мая 1928

Милый Николай Петрович.

   Я не шутил, когда говорил о том, что считаю свою артистическую карьеру конченой. Вот причина: здоровье не позволяет мне работать так, как я работал раньше, т. е. быть и режиссером, и актером, и администратором. Приходится какую-то часть ликвидировать. Само дело не выпускает меня из режиссерства и администрации. Значит, приходится ликвидировать актерство, тем более что я, по разным причинам, потерял к нему вкус.

   Вот почему едва ли теперь я осилю такую капитальную роль, как роль Петра Великого1.

   Спасибо Вам за внимание и память и не сердитесь за мой вынужденный отказ.

  

165*. В. С. Алексееву

  

   Телеграмма

15 мая 1928

Москва

   Благодарю тебя, Зину1 за письма. Скажи студийцам и всем: мысленно живу с вами, радуюсь последним успехам, поздравляю, чувствую: постепенно завоевываете публику2. Будьте бодры, не скучайте, верьте в будущее и успех, который сладок только тогда, когда не дается сразу. Обнимаю тебя, Зину, всех. Здоров.

Станиславский

  

166*. В. С. Алексееву и З. С. Соколовой

   Москва, 3-го июня 1928 г.

3 июня 1928

Милые Володя и Зина!

   Не пишу вам обоим, несмотря на ваши многочисленные милые и обстоятельные письма, которые читаю захлебываясь1. И теперь не сам пишу, а диктую Рипсимэ Карповне. Я поступаю так потому, что завален работой и всякими неприятностями, из которых до сих пор не могу выбраться. Не хватает нервов, сил, глаз для того, чтобы успеть на все фронты, тем более что к окончанию сезона, удлинившегося в этом году почти до августа месяца, сил остается очень мало.

   Я пишу это письмо только для того, чтобы вы знали, что я не забыл о вас, а, напротив, крепко помню.

   Обнимаю вас, целую и нежно люблю.

   Володину просьбу я прочел и приложу все старания, чтобы исполнить. Все наши еще в Москве, и судьба наша неизвестна. Может быть, уедем за границу, а может быть, останемся 2.

   Целую Володю и Зину.

Ваш Костя

  

167. Труппе Оперной студии-театра имени К. С. Станиславского

  

   Москва, 3-го июня 1928 года

3 июня 1928

Милые и дорогие студийцы!

   Не думайте, что если я вам не пишу -- значит, что я мысленно не нахожусь с вами. Верьте, что ежечасно думаю о вас. С одной стороны скорблю за те лишения, которые вам вновь временно приходится терпеть, так точно как и за те разочарования, которые принесли вам "справедливые критики" (в кавычках)1. Я думаю, что вы настолько умны, чтобы понять происхождение такой справедливости. Она из того же источника, из которого при возникновении Художественного театра нас обливали в течение десятка лет. Вы хотите приобщиться к искусству, так и приобщайтесь. Это одна из необходимых ступеней, которую нужно пройти, чтобы очиститься для подлинного искусства. В этом смысле хоть я и жалею вас, но не протестую против судьбы, которая лишний раз напомнила вам, что не только для того, чтобы заслужить успех, но и для того, чтобы его продлить и удержать, надо работать, работать и работать.

   С разных сторон я слышу, что в тяжелый момент вы все оказались на высоте и не только не распускали себя, а, напротив, относились к делу с большим рвением. Вы сами знаете, какую радость мне доставили эти сведения. Если я при нашем последнем свидании немного пожурил вас, несмотря на то, что вы все были ко мне очень милы, побаловали меня встречей и подарком, теперь же мне приятно писать вам эти одобрительные и благодарные строки.

   Спасибо, и люблю вас еще больше за это.

   Знаю, что вы хорошо приняли вашу гостью Липковскую 2. Это хорошо. Продолжайте в том же духе. Берите от нее то, что хорошо. Ведь вашему поколению так мало пришлось видеть подлинные образцы искусства. Однако, в то время когда вы будете смотреть и видеть то прекрасное, что есть в ней, -- не забывайте и того прекрасного, которое внушает вам школа Художественного театра, идущая от источников -- самих М. С. Щепкина и Ф. И. Шаляпина. Ваша задача сочетать и то и другое прекрасное, а не променивать одно на другое, восторгаться хорошим, но не продавать своего искусства.

   Липковская -- типичная ученица французской школы. Эту школу превосходно знает Владимир Сергеевич3. Обратитесь к нему от моего имени и попросите его объяснить вам основы этого по-своему красивого искусства. В дальнейшем, при свидании с вами, мы поговорим. Я вам объясню сущность и природу французского искусства, которому в свое время я отдал дань как художник.

   Вам осталось недолго до конца сезона. Кончайте его с честью, отдыхайте, набирайтесь сил для новой большой и сложной работы.

   Покаюсь вам, что я мечтал еще раз побывать в Ленинграде и приехать к закрытию спектаклей, но всевозможные хлопоты и служебные дела не дают мне возможности вырваться отсюда.

   Обнимаю вас всех и искренно люблю.

Ваш К. Станиславский

  

168*. Оперной студии имени К. С. Станиславского

  

   Телеграмма

9 июня 1928

Москва

   Поздравляю окончанием сезона. Благодарю за выдержку и дисциплину. Душой с вами, обнимаю всех, люблю.

Станиславский

  

169. В. А. Мичуриной-Самойловой

   20/VI

   1928

20 июня 1928

Ленинград

Дорогая Вера Аркадьевна!

   За Ваше милое гостеприимство и за чудесные цветы шлю Вам самую искреннюю благодарность. Готовясь к спектаклю в Вашей уборной, я думаю о великих артистах, которые создавали прекрасные традиции русского искусства в славном Александрийском театре1.

   Искренно Вас почитающий и благодарный

К. Станиславский

  

170*. Н. Г. Александрову

   Телеграмма

27 июня 1928

Ленинград

   Обнимаю друга, вспоминаю знаменательный день и тридцать лет артистической жизни, проведенные вместе. Благодарю, люблю.

Станиславский

  

171*. М. П. Лилиной

  

   Телеграмма

27 июня 1928

Ленинград

   В знаменательный день нежно и с благодарностью вспоминаю начало артистической жизни, все перенесенные муки, тревоги и радости. Благодарю. Люблю.

Костя

  

172*. Вл. И. Немировичу-Данченко

   Телеграмма

28 июня 1928

Ленинград

   Обнимаю мою дражайшую половину. Поздравляю. С любовью и благодарностью вспоминаю прошлое. Неужели оно окажется невозвратным.

Станиславский

  

173. H. П. Хмелеву

   Телеграмма

28 июля 1928

Кисловодск

   От имени артистов МХАТ и от меня прошу передать восторженные приветствия японским сотоварищам по искусству -- артистам "Кабуки" 1. Благодарим за великое искусство их прекрасной страны, за общение непосредственно из сердец в сердца, которое дает почувствовать душу народов. Жалею, не могу присутствовать, восторгаться спектаклями, учиться их искусству, познавать великие артистические традиции.

Станиславский

  

174*. Н. А. Подгорному

  

20 сентября 1928

Дорогой Николай Афанасьевич.

   Пишу Вам по следующему поводу. Дело в том, что здесь в Берлине задолго до моего приезда было оповещено, что я приезжаю в Германию. Одни говорили, что это путешествие связано с гастролями МХАТ, другие утверждали, что меня выписывает Рейнгардт для работы с ним, третьи утверждали, что я, как и Чехов, перехожу сюда на службу и т. д. Вот почему теперь меня осаждают интервьюеры и мне приходится от них всячески скрываться 1. Но теперь моей защитой может быть одна Мария Петровна, а у нее и без меня много дела. Несмотря на все предосторожности, я вчера попался -- и разговорился с каким-то милым господином в кафе. Он выдавал себя за моего поклонника, обратился с коротенькой речью к сидевшим в кафе и просил меня приветствовать. Все это не давало мне возможности видеть в нем рецензента, а не поклонника. Что он теперь напишет -- неизвестно. Я, конечно, ничего не говорил ему особенного, но для того чтоб написать всякую чепуху в интервью, вовсе не надо говорить ее. Пишущий, как известно, сам выдумывает то, что его волнует и интересует. Кроме того, вчера я был в Deu'tsches Theater и смотрел "Die Artisten"2. В антрактах за мной следом ходили какие-то люди и зарисовывали с разных сторон. Очевидно, появится мой портрет, а под ним будут тоже писать всё, что им захочется.

   И этого мало. Ко мне поступают всевозможные предложения -- играть, режиссировать, учить, ставить и играть в кино.

   Все без исключения русские, которые здесь работают, выдают себя за моих учеников и тем удивляют берлинцев, которые представляют, что в России только и есть один Станиславский. Это очень популяризирует мое имя. Только что приехал фотограф -- и надо будет, по-видимому, ехать сниматься, так как он приедет ко мне в такой час (обеда), когда от него не увильнешь. Что будет еще дальше -- я не знаю. Слышу, что еще готовятся совершенно необыкновенные предложения. Единственный способ -- скорее уехать отсюда, пока не выросла какая-нибудь сплетня или гадость. Но беда в том, что Игорь только к воскресенью может быть в Баденвейлере, а жену и семью задерживают здесь всякие дела и доктор, которому надо показать внучку.

   Вот я и решил для предосторожности написать обо всем Вам и просить Вас повидать Алексея Ивановича Свидерского, чтобы рассказать ему, как обстоит дело. Не подлежит сомнению, что все происходящее здесь откликнется в Москве и создаст сплетни о том, что я бежал из России и т. д. Пусть Алексей Иванович знает и в критический момент скажет свое веское слово 3.

   И на будущее время я буду писать Вам и говорить все, что здесь делается. Письма будут короткие, сжатые.

   Еще бы хотел знать: если меня будут спрашивать здешние русские актеры -- можно ли им вернуться в Москву и как к ним там отнесутся,-- что им говорить? Речь может итти (пока, предупреждаю, я не имею ни от кого никаких определенных вопросов. Я лишь знаю, что некоторые находятся в тяжелом положении) о членах пражской группы: Крыжановской, или Бондыреве, или Серове4. Повторяю, никого из них я не видал, но если они узнают из газет, то могут ко мне обратиться. Доехал я, благодаря Вашим и Рипсиным заботам, великолепно. Получил на границе телеграмму. Все были ко мне чрезвычайно любезны. Багаж был отправлен прямо до Берлина, и ничего пересдавать мне не пришлось.

   Надеюсь, что скоро получу от Игоря телеграмму и что в субботу удастся отсюда выехать. Погода -- чудесная. Берлин (новый) очень исправился и начинает мне нравиться. Все очень любезны, и я чувствую себя, против ожидания, уютно и прекрасно. Но... не могу сказать, чтоб я отдыхал. Не дают. Приходится быть и у Гзовской с Гайдаровым (уехали в Африку) 5, и у Чеховых 6, и у Леонидова, который тоже мил 7.

   Русские здесь имеют сумасшедший успех. Кино (наше) -- считается лучшим -- лучше, чем американское.

   Обнимаю Вас, Рипси, Николая Васильевича8, Леонидова. Прочтите мое письмо Зинаиде Сергеевне Соколовой и брату. Были у меня вчера (обедали) Моисси с женой. Он собирается приехать на юбилей. Говорит, будто и Рейнгардт хочет приехать. Его нет в Берлине, и я его не увижу.

Ваш К. Алексеев

   1928 20 IX. Берлин

  

175*. Н. А. Подгорному

22 сентября 1928 Берлин

Дорогой Николай Афанасьевич.

   Для Вашего сведения сообщаю, на случай каких-нибудь сплетен, что, говорят, в газетах появились сообщения обо мне, причем глухо пропущены такие фразы: "по словам самого Станиславского", "как говорил нам Станиславский". Леонидов показал мне лишь одну из них. В "Zeitung am Mittag" (которую прилагаю) и корректную статью в журнале "Die Dame" (которую привезу).

   Я был в полпредстве и, на всякий случай, сообщил там о том, что здесь хотят завести прочную связь со мной или с театром. Спрашивал, как мне относиться к этому. Они сказали, что правительство ищет этой связи и одобряет ее.

   На следующий день здешний оберинтендант драматического театра (Staats- und Schiller-Theater) Леопольд Иесснер сделал мне визит и пригласил приехать к нему в управление. Я был вчера. Он меня встретил у входа и проводил до входа, сам подавал пальто, словом, был демонстративно любезен. Он предлагал мне поставить у них с немецкими актерами "Свадьбу Фигаро". Об этом говорил мне и Леонидов Л. Д. Это его мысль. Этот спектакль должен итти весной, в мае, на вновь учрежденных в Берлине ежегодных Festspiele {фестивалях (нем.).}.

   На этих же фестшпилях он предлагал играть нам опять то же (всем набившие оскомину) -- "Дно", "Дядю Ваню", "Вишневый сад". Дело в том, что июль месяц отдан сезону в Лондоне, июнь -- [в] Париже, а май немцы присваивают себе, и теперь они готовят большие торжества, как он выразился, под устройство Stadt и Staats, т. е. города и государства. Играть в чудесном Staats-Theater {Государственном театре (нем.).}. Для продолжения разговора об этом Иесснер созывает всех режиссеров, которые якобы желают меня чествовать (придется говорить речи, по-французски!!). Просил точно назначить день моего приезда в Берлин из Баденвейлера. Я отговаривался, что сам не знаю, так как боюсь этих заседаний пуще огня, того гляди, что от конфуза сболтнешь что-нибудь не то.

   Тем не менее это заседание -- назначается, и я не сумею от него отказаться.

   Иесснер ведет сейчас большую постановку (кажется, "Эдипа"). Тем не менее он хочет приехать на наш юбилей в Москву. Рейнгардт и Моисси тоже собираются1. Позаботьтесь о квартирах или комнатах в гостинице, чтоб не сконфузиться.

   Кажется, мне будут предлагать снимать в кино иллюстрации моей будущей книги. Скажите Желябужскому2, чтоб ему было стыдно.

   Сегодня уезжаю в Баденвейлер, хотя еще не имею известия о том, что Игорь выехал.

   Погода хорошая, но стало холоднее. Опять виделся с Чеховым. Понемногу на него влияю, т. е. удерживаю от ложных шагов. Мое впечатление -- что, если ему дадут выполнить мечту о классическом театре, он тотчас же вернется, но из своего театра3 он признает только небольшую группу. Это между нами.

   Обнимаю Вас, Рипси, Николая Васильевича, стариков.

   Остальным поклон.

Ваш К. Алексеев

   1928. 22--IX

  

176 *. М. Рейнгардту

  

25 октября 1928

Москва

   Я в Москве и, мысленно оглядываясь на то, что было в Берлине, вновь переживаю все, что испытал там, и мне становится тепло и радостно на душе. Я чувствую себя связанным с Вашим далеким и прекрасным городом не только внешне, формально, т. е. новым званием почетного члена всех Ваших театров, которым я очень дорожу и горжусь, но и другими, более интимными, внутренними нитями, которыми теперь соединен с Вами и с членами Вашей многочисленной театральной семьи.

   Это новое ощущение греет меня и доставляет мне большую радость.

   Жизнь артиста протекает не в плоскости повседневной жизни, а в красивых воспоминаниях прошлого и мечтаниях о будущем.

   Все пережитое мною благодаря Вашему исключительному ко мне отношению дает богатую пищу для таких воспоминаний и мечтаний.

   Приезд ко мне Вашего представителя, очень милого и приветливого человека, простая, сердечная и интимная встреча, которой Вы меня удостоили у Вас в Deutsches Theater, много незаслуженных почестей, добрых слов, адрес и знак почетного члена, передача прекрасного автомобиля, изящная форма, в которой это было сделано, великолепный ужин и гостеприимном обществе. Все это дорогие для меня воспоминания1.

   Я помню и другой вечер, еще более интимный, у Вас на квартире. Это был вечер мечтаний о будущем.

   Все эти воспоминания о только что пережитом бодрят, а мечтания о будущем молодят меня.

   Такие переживания особенно дороги, и потому я шлю Вам глубокую благодарность.

   Прошу передать мой поклон фрау Тимиг, которая меня пленила как артистка.

   Простите мне, что я пишу на своем, а не на Вашем родном языке. Но иначе я не сумел бы передать те чувства, которыми я преисполнен.

  

   P. S. Прилагаю перевод.

  

177 *. П. С. Когану

  

   Москва, 31 октября 1928 года

31 октября 1928

Глубокоуважаемый Петр Семенович.

   Сильное переутомление, отразившееся на сердце, приковало меня к постели. Я лишен большой для меня радости присутствовать на сегодняшнем заседании, которое состоится в Государственной Академии художественных наук в честь Московского Художественного театра1.

   Я тем более огорчен моей болезнью, что она лишает меня не только знакомства с интересными докладами, которые будут прочитаны, но я пропускаю удобный случай передать сегодня Академии художественных наук и Вам, как ее председателю, глубочайшую благодарность за ту честь, которую нам оказали устройством совершенно исключительного юбилейного торжества. Оно награждает нас выше заслуг, оно отмечает нашу работу в прошлом и придает энергию для дальнейшей работы в будущем.

   Через Ваше любезное посредство я бы хотел передать всем лицам, причастным к организации нашего юбилея, мою бесконечную благодарность.

С искренним почтением

К. Станиславский

178*. Коллективу Оперной Студии-театра

имени К. С. Станиславского

1 марта 1929

Москва

Милые студийцы!

Все, все, все.

   Потихоньку от докторов пишу вам эту записку.

   Не выдавайте меня.

   Знайте: вам только кажется, что я не с вами, а я незримо, душою -- присутствую и мысленно переживаю и представляю все, что делается у вас.

   Вы чисто и добросовестно отнеслись к своему делу; работали не щадя себя и вышли из трудного положения, в которое поставила вас моя болезнь 1.

   Это очень много. Это доказывает, что студия жизнеспособна, что у вас у всех есть энергия, настойчивость и самостоятельность.

   Молодцы. Это большая радость для нас всех и, в частности, для меня.

   Остальное -- не от нас, от случая. Но знаю наверно, что работа, сделанная от души, с любовью, никогда не пропадает. Идите смело на сцену и помните, что успех спектакля создается не премьерами, а рядом повторений и временем. Сегодня же только генеральная репетиция на публике. И таких предстоит еще десять, пятнадцать2. Лишь после них спектакль встанет на ноги и создаст о себе на долгие годы общественное мнение.

   Когда будет подыматься занавес или каждому из вас настанет время выходить на сцену -- помните, что это не решающий момент, а только первый выход перед публикой, которая уже успела вас полюбить.

   Обнимаю нежно, так же крепко как и люблю, своего четвертьвекового друга и любимого артиста и таланта -- Ивана Михайловича... Друзья узнаются в несчастье. Спасибо ему. Знаю, слышал, как он помог вам3.

   Бориса Ильича4 тоже обнимаю. О том, какую большую работу он проделал и какой спектакль садминистрировал, я, как режиссер, знаю. То, что он сдал мне в свое время, было сдано прекрасно, и [я] благодарил за это.

   То, что огромный спектакль налажен и идет, говорит само за себя. Зинаиду Сергеевну Соколову обнимаю и поздравляю с прекрасной работой. Сужу по слухам. Многое в этой работе, по-видимому, сделано самостоятельно и вышло хорошо. Тем более счастлив, что это удается и без моего участия. Михаила Николаевича5, Константина Петровича6, весь музыкальный персонал и членов оркестра приветствую и поздравляю с огромной работой. Всех концертмейстеров -- тоже. Весь режиссерский состав поздравляю и радуюсь за их работу. Весь административный и монтировочный состав -- Сергея Ивановича7 как художника и даже машиниста в этом спектакле, Павла Ивановича 8, Юрия Алексеевича9, Александра Владимировича10 (знаю, как им досталось и как они потрудились). Милую мою любимицу Бутникову11. Замечательную и великолепную Надежду Петровну Ламанову -- приветствую, целую ручки, благодарю и восхищаюсь. О. П. Аносову12 -- тоже. Всех трудившихся и создававших костюмы. Дорогую Маргариту Георгиевну13, Евгению Ивановну14, Александра Александровича Поспехина 15... Всех, всех, всех поздравляю с окончанием огромной работы.

   Что будет дальше, как примет публика -- это мне теперь пока не важно.

   В последнюю очередь, чтоб было заметно, обращаюсь с приветом к Фридриху Карловичу 16, Федору Дмитриевичу 17 и всем членам Правления, к Павлу Петровичу18. Их огромный труд достоин восхищения и огромной похвалы.

   Каждого поодиночке -- приветствую и, кого можно, -- крепко обнимаю.

К. Станиславский

   1 марта 1929 г.