Письма в америку 1923—1947 10. VI. 23

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 31

СОВЕТУ МУЗЕЯ Р[ЕРИХА] В НЬЮ-ЙОРКЕ

Исключительное время сейчас. Также должны быть исключительны и все действия. Не наша вина, что произошел мировой кризис. Не наша вина, что именно квартирная ценность больше всех прочих ценностей пострадала в Америке. В то время когда даже печатанье в ценах понизилось лишь на 10%, квартиры потеряли чуть ли не половину своей стоимости. Вероятно, и это явление временно, но с ним приходится считаться. Также не наша вина, что Банк «Бонд и Мортгэдж» оказался преступным в своих действиях, а затем [вместе с ним и] самочинный Комитет, полный антикультурных намерений, нанесли нашим Учреждениям поистине неисчислимые убытки. Если даже друзья наши опасаются пожертвовать Музею [хотя бы] одну книгу, то что же говорить о вреде, нанесенном всем денежным пожертвованиям! Но мы не можем лишь сетовать, огорчаться и ссылаться на факты мирового свойства, как, например, мировое разорение целых стран и подавление всякой жизнеспособности. Культурные учреждения на то и существуют, чтобы оздоровлять зараженные и ослабленные основы. Недаром подобные учреждения и зовутся в сознании людском якорями спасения. Недаром в программе Мировой Лиги Культуры, посланной Вам 24-го декабря 1931-го года, так широко была очерчена программа Лиги Культуры, а сам Знак ее был того же значения, как и знак нашего Знамени Мира. Во имя этих великих понятий Культуры и Мира и следует принимать все те исключительные меры, которые оказались бы в соответствии с неслыханным мировым напряжением.

Правда, наши адвокаты уже выдвинули два крупных иска антикультурным противникам нашим. Но совершенно необходимо, чтобы эти иски, сумма которых очень скромна сравнительно с нанесенными убытками, были проведены со всем энтузиазмом защиты культурного дела. Лучшие люди Америки называют вред, наносимый нашим Учреждениям, национальным бедствием. Вот в пределах такого бедствия, в размерах мировой case celebrated, найдут наши адвокаты-защитники тот неисчерпаемый энтузиазм и находчивость, которые пересилили бы все уловки сил темных. Только в несломимом энтузиазме осознания справедливости и в огненном негодовании о всех уловках рэкетиров можно победоносно закончить эти благородные действия.

Так же, как и раньше, и теперь не могу я понять, отчего наши культурные Учреждения, отдающие все средства на широко образовательные цели, не могут быть всецело освобождены от налогов, подобно целому ряду других учреждений. Если может быть освобождена ИМКА, если Рыцари Колумба, и те освобождены, если Учреждение в Саратоге заслужило освобождение, то неужели наши образовательные цели не равняются упомянутым учреждениям? Не верю и никогда не поверю, чтобы наши образовательные цели не заслуживали такого же внимания. Если в наших наименованиях какая-либо фразеология не отвечает целям вышеозначенных учреждений, то ведь не слова же — дело. Всегда легко можно изменить эти слова так, чтобы они вполне ответили даже самому официальному мышлению. Мы никогда не гнались и не ограничивали себя узкими терминами, ибо вопросы Культуры должны быть чужды всякой такой условной ограниченности.

По-прежнему я твердо убежден, что могут быть найдены формулы, вполне отвечающие истине, которые докажут, что наша задача вовсе не меньше в образовательном значении, нежели уставы вышеозначенных учреждений. Значит, адвокат, ведущий это дело, должен еще раз проникнуться доброжелательством и энтузиазмом, которые откроют ему врата справедливости. Широко отмеченное в прессе и в общественном мнении недавнее решение судьи Шинтага, конечно, не есть совершенно исключительное явление в мире юстиции Соединенных Штатов Америки. Тем же высоким культурным путем могут помыслить и другие представители судебного мира. Но наши защитники должны неутомимо, неотступно устремляться к победе. Отменив даже всякую мысль о возможности отступления. Если печальная действительность снижения квартирных цен в Америке отразилась на бюджетах, то мы ведь никогда и не думали, что все существование образовательных учреждений зависит лишь от квартирных цен. Все образовательные учреждения Америки существуют общественным иждивением. Разнообразны способы привлечения этих сил для поднятия культурного уровня страны.

У нас уже положено основание к приисканию подобных внешних средств. Мы имеем членские взносы, марки, именные комнаты, именные кресла, именные полки библиотеки, наконец, мы уже с половины 1931-го года имеем десять разнообразных комитетов для привлечения средств. Пусть деятельность этих комитетов значительно затруднена преступным образом действий наших противников, но все же комитеты существуют и, оправившись от первого неприятельского натиска, должны опять деятельно и мужественно приняться за свое неотложное дело. К счастью, можно сказать, что начавшееся общее улучшение финансового положения Америки может значительно воодушевить наши комитеты. Всякая неудача в прошлом не есть нечто непреодолимое для будущего. Если бы даже кто-то, огорченный противодействием, вздумал отойти от культурного дела, то эту брешь надо немедленно заделать новыми привлечениями. Пусть на месте павшего дерева немедленно будет посажено десять новых. Также в такой же прогрессии пусть нарастают как финансовые, так и идейные планы комитетов. Навсегда забудем всякое прошлое. Перед нами будущее, в котором человечество с каждым днем все более нуждается в маяках культуры.

Если число наших комитетов почему-либо недостаточно, сделаем их больше. Если число участников каждого из них желательно увеличить, то пусть же каждый участник комитета назовет хотя бы одного своего друга, желающего потрудиться во имя Культуры. Чтобы программы отдельных комитетов не рассеивались в недостаточном взаимном осведомлении, пусть же Совет Музея, приглашая по мере надобности председателей комитетов, частично или пленарно, установит регистрацию всех конкретных предложений и достижений. Заседания комитета не есть только обмен мнениями. Должна быть сводка этих мнений, показательная — как и когда приложить в жизни многие ценные мысли. Иначе, лишь обменом мнений, может получиться какая-то отвлеченность, между тем как комитеты эти созданы лишь для активной практической деятельности. Ни в чем решительно мы не стесняем эту деятельность комитетов, когда она укладывается в широкие рамки Культуры. Мы понимаем, что преступные неприятельские действия чрезвычайно затруднили действия комитетов, но сейчас, когда мы имеем уже пять благоприятных судебных решений, это официальное признание должно окрылить членов всех комитетов. На расстоянии многое нам кажется неясным. Так, например, остался неясным комитет, предложенный консулом Чехословакии Новаком. Вполне понятно, что по занятости своей наш друг Гордон Баттль оказался не в силах принять казначейство этого комитета. Но после этого вся идея комитета как-то замолкла, точно бы она зависела от чьей-то личности и только. Задачи комитетов настолько широки, настолько неотложны, что личность не может иметь значения в этих обширных построениях. Кроме того, на всем житейском опыте мы знаем, насколько нежданно могут приходить сотрудники. Магнит энтузиазма, сердечного великодушия, взаимного дружелюбия есть величайшая сила. Там, где существует внутреннее сердечное единение, там этот магнит развивает мощь необычайную. Помню, как трогательно однажды сказал наш сотрудник Джайлс о том, как глубоко он был потрясен и восхищен нашим внутренним единением. Действительно, не в том дело, чтобы писать имена на одном листе бумаги, но в единении и созвучии сердечном кроется великий талисман, который восхищает каждое звучащее человеческое сердце. А звучащих сердец много. Потому во имя исключительного времени, во имя всех светлых огней сердечных примем неотложно меры исключительные. Пусть без огорчения работают сотрудники наших Учреждений. Пусть не поникает воля членов комитетов. Пусть кипят новые мысли, пусть вспыхивают предложения, и то, что вчера не дошло, дойдет завтра или послезавтра. Пусть и друзья, и враги чувствуют, что созидательная деятельность идет и никакая тягость не может отуманить мысль. Ощущение ясной повелительной мысли привлечет новые сердца. Мы должны искать новых. Каждое дело должно всегда искать новых, ибо это есть рост. Итак, неотступно будем расти и в единении привлечем и новые сердца, и новые исключительные меры во благо Культуры. Не упустим сроки! Поистине, каждое действие может, должно быть обращено в торжество Культуры!

30 ноября 1935 г.

Н.Р.

1.XII.35

Дорогие Зин[а], Фр[ансис] и Мор[ис],

Посылаю для Вас эти мои мысли, примите их к сердцу. И написаны они сердцем.

К сообщению моему от 29-го ноября должен прибавить следующее. Прилагаю при нем копию телеграммы, только что полученной. Известили Вас следующей телеграммой — копия также прилагается. Обращаю внимание, что обе телеграммы за подписью Хорш[а] были посланы в один день. С тою только разницей, что первая была послана Л.С.О. (скоро), а вторая, при сем приложенная. Ожидаем, что посоветуют юристы по поводу первой телеграммы. Теперь же еще раз суммирую мою твердую убежденность по поводу происходящего.

1. Твердо знаю, что экспедиционные суммы не подлежат налогам. Так было не только во всех прошлых экспедициях, но вполне подтверждается и теперь от департ[амента] агрикультуры [по]казавшего нам, что налогу подлежит лишь жалование, но не все экспедиционные суммы. Все эти указания, конечно, в письменном виде. Всем Вам известно, что наша экспедиция задумывалась нами очень давно, еще в бытность в России, чему свидетельствуют многие мои картины и темы писаний. Уже из Лондона в 1920-м году мы предполагали осуществить эту экспедицию, но за отсутствием достаточных экспедиционных средств это было невозможно. Также всем Вам известно, что все средства, полученные от наших Учреждений, полностью были положены на осуществление экспедиции. Никакого жалованья я не получил, и средства шли исключительно на содержание свыше пятилетней экспедиции. Никто не может сказать, что я утаивал где-либо средства своекорыстно. Каждому знакомому с бюджетами других более коротких экспедиций известны расходы, с ними неразрывно связанные.

2. По приезде в Дарджилинг в июне 1928-го года мы узнали, что, как выражался сам Хорш, для Вас приготовлен подарок. Из письма его видна не только его оценка, но и воодушевление граждан Америки моими трудами. Этот подарок, как называл г-н Хорш, был мною употреблен на продолжение и окончание экспедиции. Уже из него мы платили через Бейли тибетскому правительству за предоставление каравана. Из него же был оплачен Танжур и Канжур*, отданный в библиотеку Музея, из него же были произведены расчеты со служащими экспедиции с выдачей им на обратный путь и прочие неминуемые связанные [с ним] расходы. Затем согласно предложению Совета Trustees Музея были произведены все подготовительные работы по учреждению Института Научных Исследований. Эти подготовления вызывали значительные разъезды и ознакомления, которые приходилось оплачивать.

Затем мною был пожертвован для Института один акр с двумя строениями. В это же время составлялись и научные труды по поводу экспедиции. Продолжительность экспедиции лишь доказывает, что и расходы по ней в течение целого ряда лет были немалые. При этом, находясь продолжительные промежутки времени в местностях диких, отрезанных от сообщений, мы были во власти местных условий и должны были подчиняться существующим обстоятельствам. Гибель всего каравана и пяти человек персонала на высотах Тибета были достаточно упомянуты в наших печатных трудах. Необходимость местных подарков также общеизвестна. Но, несмотря на все трудности и опасности, мы совершали полезную для Америки и науки работу.

3. Лишь какая-то необъяснимая злонамеренность может вводить правительство Ам[ерики] в заблуждение, представляя в ложном виде все наши труды. Думаю, что не было такого случая, чтобы человек, положивший все на пользу общественную, был бы преследуем за время нахождения в диких пустынях Тибета. После этого я дважды был в Америке в полном доверии, что Хорш, имевший мою полную доверенность, сделал все так, как следует по закону, представив правительству справедливые доводы. Иначе к чему же он имел полную доверенность и все время выполнял формальности внесения налогов? Значит, мы имеем дело не только со злоупотреблением доверием, но с чем-то давно задуманным. Свидетельством этого служат многочисленнейшие письма, рапорты самого г-на Хорша, где он в самых громких выражениях восхваляет мою самоотверженную общественную работу.

Отправляясь в многотрудную экспедицию, я полагал, что г-н Хорш, принявший на себя все финансовое заведование, в том числе и заведовавший справедливым внесением налогов, если таковые из чего-либо истекали, должен был добросовестно исполнить эту принятую на себя задачу. Я не гражданин Америки и даже не резидент ввиду моих отсутствий по научным и художественным работам. Полагаю, что гражданам Америки, принимающим на себя доверенность, следует знать законы страны. А теперь мы видим, что по прецеденту теперешней экспедиции экспедиционные расходы действительно, как я и знал ранее, не подлежат налогу.

Налоговый департамент, даже не известив меня о размерах предполагаемых ими сумм, накладывает lien на мои картины в Америке. В истории Искусств этот эпизод остается показательным. Уже в 1906-м году с аукциона было продано в Америке 800 русских картин за небольшой долг устроителя выставки таможне. Среди этих 800 распроданных картин было 75 моих*, оценку которых можно найти в монографиях. Тогда я работал для России. Теперь же я работал для Америки, и результаты этих художественных и научных работ широко известны миру. Итак, наложенный lien, вероятно, является особым выражением признательности страны, которой я принес свой опыт, умение, способности. Из моих малых средств, сколько мог, я уделял во славу Америки, а качество моих картин, казалось бы, достаточно оценено.

Итак, после пятнадцати лет моей самоотверженной и трудолюбивой работы на пользу Америки Америка хочет так своеобразно отпраздновать это пятнадцатилетие. Но все же я верю в справедливость. Верю, что найдутся люди, которые, вникнув во все обстоятельства этого дела, во имя истины, по достоинству Америки поступят справедливо.

4. Передо мною лежит письмо Хорша от июня 1928-го года, в нем он посылает мне тысячу поцелуев. Неужели все это были Иудины поцелуи? В письмах от июня того года ничего не говорится о каких-либо налогах и ничего по этому поводу не спрашивается. Между тем Вы знаете, что налоги вносятся ранней весною, поэтому, вполне естественно, я должен был предполагать, что этот вопрос вполне урегулирован. Он меня извещает о сумме денег, находящейся на моем счету. Разве не должен я предполагать, что эта сумма уже вполне безусловная, очищенная от налогов, если таковые вообще предполагались.

Передо мною лежит и официальная, за подписью Хорша, бумага, утверждающая, что экспедиция продолжалась до 1929-го года, — значит, суммы 1928-го года также были расходованы на нужды и на окончание экспедиции, как сказано в этом письме выше. Передо мною лежат множества писем Хорша с необычнейшими восхвалениями трудов экспедиции, моими работами и заботами о здоровье Е.И. Имея такие документы, собственноручно им написанные, мог ли я предполагать, что после всех этих излияний дружбы и преданности Хорш сознательно будет пытаться подвести меня? Вы знаете, как заботливо отношусь я к исполнению законов, по[тому], не будучи осведомленным об американском законодательстве, я и дал полную доверенность Хоршу — америк[анскому] гражданину, в распоряжении которого всегда находились и адвокаты, и бухгалтеры. Совершаемое им сейчас злоупотребление доверенностью — моим глубоким доверием — есть великое человеконенавистничество. Печально убеждаться, что человек произносил столько высоких слов в то время, когда сердце его все же было закостеневшее в своекорыстии и предательстве. Нам доподлинно известно, что во время краха в 1929—30-м годах многие даже очень крупные деятели, потеряв средства, неожиданно не могли платить их деловой налог. Правительство приняло во внимание это положение и создало для них особые условия, придя широко навстречу сложившимся обстоятельствам. Это были просто деловые соображения. В нашем же случае дело имеется с культурными трудами, в которых для пользы Америки даже сама жизнь подверглась опасности, и вдруг, именно в этом случае Деп[артамент] налогов поступает так холодно, даже не спрашивая ни о каких привходящих обстоятельствах. История будет знать, как во время когда мы физически погибали на морозных высотах Тибета — именно в то самое время, как теперь оказывается, мы совершали проступок против Америки. Это простое фактическое соображение настолько чудовищно, что даже не укладывается в мышлении. Хочется сказать себе: тут что-то не так и, конечно, прежде всего налоговый департамент введен в заблуждение злоумышленниками, предателем, держащим мою доверенность с 1923-го года. Не могу допустить, чтобы правительство и, в частности, налоговый департамент, могли бы быть несправедливы и не принимать в соображения обстоятельств, которые, казалось бы, так [ясны] для каждого. Только подумать: ведь мы даже не знаем, из каких именно цифр складываются 48 тысяч, помянутые в телеграмме. Значит, кто-то эти 48 тысяч какими-то махинациями сложил, умолчав, что эти деньги из себя, в сущности, представляли, на какие цели они были расходованы. Повторяю, экспедиции не платят налогов с экспедиционных денег. Разве Андрьюс, когда он собрал сотни тысяч на экспедицию, разве он заплатил половину их как налоги? Ведь нигде же это не делается. Значит, в нашем случае злобная предательская воля пытается ввести налоговый департ[амент] в заблуждение. Юристам это положение вещей должно броситься в глаза и вызвать справедливый отпор.

Да будет!

Посылаю Вам Знамя Мира — как видите, оно одно из тех, которые были получены мною еще в Нью-Йорке. Пусть оно висит в директорской комнате Школы. Я никак не мог предположить, что в Школе не было этого нашего Знака, но Фр[ансис] пишет, что она не могла достать знамя от г-жи Хорш. Если мы хотим, чтобы во всех Школах был бы Знак, напоминающий о необходимости охранения культурных ценностей, то тем паче он должен находится в пределах нашей Школы. Рад слышать из Ваших писем, что ученики Катнера сняли целый дом и преуспевают вместе с ним — со своим Учителем. Передайте им мой привет — ведь наша дружба не должна нарушаться. Рад слышать, что и у Греб[енщикова] дела, по-видимому, налаживаются. Приветствую и их, ведь там Радонега и Часовня Священного Воеводы*. Рад слышать о преуспеянии Завадских, в свое время мы им чистосердечно помогали и всегда храним к ним доброе чувство. Приветствуйте их и Ниночку — она такая хорошая душа. Сердечно будем приветствовать всех на путях Культуры. Переборем всякие предательства.

Шлем Вам сердечные мысли — духом с Вами,

Р.

5.XII.35

Дорогие З[ина], Фр[ансис] и М[орис],

Для памяти записываю, как показательно г-н Хорш прервал со мною сношения. Из сопоставления приведенных здесь фактов еще раз видно, насколько все его поступки были заранее задуманы.

1. Переписка с г-ном Хоршем до июля-месяца шла нормально. Еще так недавно мы имели его письма с патетическими восклицаниями о том, что «имя нужно держать высоко» и со всякими другими суперлативами по нашему адресу.

2. В начале июля до нас в Монголию дошла уже почтовым порядком телеграмма г-на Хорша о каких-то новых возможностях. Телеграмма кончалась словами «writing confidential» [англ., пишу доверительно]. Если бы эти слова относились к предыдущему тексту телеграммы, то, конечно, было бы сказано вначале «Confidentially». Значит, «writing» означало какое-то посланное доверительное письмо, которое мы и ожидали.

3. В моем дневнике, как всегда посланном на имя г-на Хорша, от 10-го июля с[его] г[ода] я отметил: «Последняя телеграмма Луиса о новых возможностях пришла как нельзя более кстати. Ведь чем больше разнообразных возможностей появится, тем удачнее...» Так добродушно и доброжелательно я отметил помянутую телеграмму г-на Хорша.

4. Вместо ожидавшегося нами доверительного письма уже по приезде в Пекин до нас дошло письмо Хорша от 7-го авг[уста], копия которого прилагается здесь. Не буду пересказывать все его грубое содержание. Всякий прочитавший приложенную копию поймет всю преднамеренность и злонамеренность этого письма.

5. Хотя я и был глубоко поражен тоном письма г-на Хорша, все же немедленно от 11-го сент[ября] послал ему опять-таки в дружелюбном тоне письмо, копию которого здесь прилагаю. Доброжелательно просил я г-на Хорша разъяснить мне, почему он считал именно вышеупомянутую свою телеграмму доверительной, ибо весь дневник был послан на его имя, а к тому же ни содержание телеграммы, ни странная приписка в конце «writing confidential», могла только относиться к какому-то следующему письму. Всем известно, что говоря о телеграмме, пишут «cabling», а о письме говорится — «writing». Обычно в конце телеграммы прибавляется одно слово — «writing», и получивший телеграмму знает, что письмо следует. На мое письмо от 11-го сент[ября] я ответа уже не получил. По приезде в Наггар я нашел письмо, адресованное на имя Е.И. и мое, в котором г-н Хорш в грубых выражениях сообщал о безвозвратном разрыве с нами всяких сношений.

6. Сопоставив эти факты, можно еще раз убедиться, насколько злоумышления г-на Хорша были заблаговременно задуманы и, вероятно, лишь ожидали окончания реорганизации. Злоупотребления доверием со стороны г-на Хорша можно найти в целом ряде и других фактов, помимо злостного злоупотребления в вопросе с налогами за годы далекой Среднеазиатской и Тибетской экспедиций. Каждому юристу, конечно, ясно злоумышление г-на Хорша как моего полного доверенного в вопросе с налогами. Фонды, положенные на экспедицию, как Вы уже знаете, не подлежат налогам, об этом я писал Вам в прошлом письме. Но если бы г-н Хорш был иного мнения, то почему же он девять лет вводил меня в заблуждение и не платил налогов, тогда как все дело налогов находилось исключительно в его руках, о чем Вы прекрасно знаете? Также Вы знаете, что со времени нашего отъезда в Индию я был в Америке всего три раза. Первый раз в 1924-м году — на шесть недель, второй раз в 1929-30-м [годах] — на девять месяцев и в третий раз в 1934-м году — на один месяц. Значит, в общей сложности за 13 лет я был в Америке всего один год с несколькими днями. Вполне естественно, что за это краткое время специфическая техника г-на Хорша не могла стать очевидной. Теперь же, наверное, и у Вас выясняются множества случаев злоупотребления доверием со стороны господина Хорша.

Например, какой такой lien на мои картины со стороны г-на Хорша был произведен когда-то — или прошлою весною, или летом? Мы ничего не знаем об этом, и лишь З[инаида] Г[ригорьевна] Л[ихтман] в одном из своих писем осенью упоминает о чем-то подобном. Мы уже просили Вас сообщить об этом факте с возможною подробностью. А теперь просим собрать и припомнить всякие другие странные особенности действий г-на Хорша. Также мелькнуло сведение о том, что г-ном Хоршем забраны все семь shares Учреждения. Конечно, пользуясь безграничным доверием всех нас, г-н Хорш мог творить очень многое, подобное его злонамерениям в отношении меня. Если же кто-то спросит, почему мы все оказывали г-ну Хоршу такое исключительное доверие, скажите, что ввиду его главного денежного пожертвования мы и не могли поступать иначе. Кто же мог бы предполагать, что человек, вложивший в дело деньги, теперь сам же станет разрушать дело, вредить интересам bondholder’ов и искоренять первоначальных основателей дела и весь престиж Учреждений? Предполагать все это просто чудовищно, ибо с такого рода поступками нам лично никогда в жизни встречаться не приходилось. Ведь мы даже ничего толком не знаем, как именно происходило такое важное действие, как временное замещение нас прочими. Да и Вы, вероятно, тоже всех действий не знаете, ибо председателем был г-н Хорш, а секретарем — его супруга. Вы уже писали, насколько трудно и даже вообще невозможно для Вас получать деловые осведомления. Вам уже давно перестали посылать копии журналов заседаний, что еще при мне было решено. Да, злоупотребление доверием выказалось чудовищно во всей своей ужасной наготе. Ждем сведений, какому именно адвокату дать доверенность, чтобы ею уничтожить доверенность, имеющуюся у г-на Хорша.

Шлем Вам сердечные мысли.

Духом с Вами,

Blog

Письма в америку 1923—1947 10. VI. 23

Содержание