Ненависть
| Вид материала | Книга |
- Айра лайне, Финляндия, 1854.92kb.
- 1. Какое из перечисленных слов имеет значение «человек, испытывающий ненависть к людям», 32.58kb.
- Лексические нормы, 42kb.
- Русский информационный центр, 616.69kb.
- Твоё Испепеляющее Дыхание рассказ, 237.04kb.
- -, 2090.38kb.
- Angela Yakovleva Тел.: + 44 20 7471 7672, 1178.8kb.
- Урок у початкових класах повинен бути насичений наочністю І практичною діяльністю над, 51.64kb.
- Компания представляет фильм артхаус линии «Кино без границ», 361.28kb.
- Тема Социология как наука, 381.35kb.
Матвѣй Трофимовичъ не могъ вчера уяснить, что это манифестъ новой власти, пришедшей на смѣну Временному Правительству. Новая власть уже осуществляла свои права и вотъ почему на ихъ гимназическомъ совѣтѣ, обычно такомъ строго замкнутамъ преподавательскимъ составомъ и Родительскимъ комитетомъ предсѣдательствовалъ сторожъ Антипъ и присутствовали солдаты, матросы и рабочiе...
Но вѣдь это не они отмѣнили Законъ Божiй, выгнали Бога изъ гимназiи... Не они потребовали Марксистскаго метода въ преподаванiи математики. Имъ до этого никогда не додуматься...
Это сдѣлалъ... Володя!.. Мой Володя!..
XVII
Въ большой открытой машинѣ, взятой изъ Царскаго гаража, покачиваясь на глубокихъ кожаныхъ подушкахъ, Володя этимъ вечеромъ ѣхалъ, на Петроградскую сторону въ циркъ «Модернъ».
У цирка ярко горѣли большiе круглые фонари. Густая толпа народа тѣснилась у дверей. Володя подъѣхалъ къ боковому входу и по тѣсной ярко освѣщенной лѣстницѣ прошелъ въ циркъ. Все было полно — яблоку некуда было упасть. И не было въ циркѣ обычнаго цирковаго запаха — запаха конюшни, конскаго пота и навоза, лаковыхъ красокъ, газа и духовъ, что волнуетъ и возбуждаетъ любителей цирковой потѣхи, но воняло кислымъ запахомъ мокрыхъ, заношенныхъ солдатскихъ шинелей, людскимъ нездоровымъ дыханiемъ и смрадомъ давно немытыхъ мужскихъ тѣлъ. Сверху до низу, отъ «райка» до барьерныхъ ложъ, на самой аренѣ — солдатскiя сѣрыя шинели, рваныя папахи съ вымазанными красными чернилами — подъ кровь — кокардами, кое гдѣ перемежаемыя черными шинелями матросовъ, шубками и пальтишками какихъ-то толстомордыхъ, весело грызущихъ сѣмечки молодыхъ женщинъ. И все молодежь, весело скалящая зубы — толпа побѣдительница, толпа — теперешнiй хозяинъ Петрограда, возможно, въ будущемъ — всей Россiи! Пришли слушать своего вождя Троцкаго, побѣдившаго Керенскаго и уничтожившаго сопротивленiе юнкеровъ и женскаго батальона, послѣдняго оплота «капиталистической» Россiи.
Драчъ ожидалъ Володю въ бывшей Царской ложѣ Онъ толкнулъ Володю въ бокъ кулакомъ и сказалъ:
— Видалъ-миндалъ?.. Елки-палки!.. Дѣвки-то вырядились, откуда такое подоставали, а у солдатъ-то портъ-сигары изъ золота съ бриллiантовыми монограммами!.. Вонъ онъ истинный то марксизмъ — грабь — награбленное!.. Нынче то ничего своего — все чужое!..
Гулъ смѣха, громкаго веселаго говора, выкриковъ стоялъ въ циркѣ. И вдругъ все смолкло.
— Троцкiй!.. Троцкiй!.. — раздались крики и буря апплодисментовъ привѣтствовала появившагося на спецiально поставленной эстрадѣ маленькаго, щуплаго человѣка въ пенсне, съ рыжей мефистофельской бородкой и острыми чертами худощаваго лица.
Апплодисменты утихли. Еще прокатилась волна какого-то восторженнаго гула и улеглась, постепенно замирая въ низахъ цирка.
Троцкiй въ военномъ «френчѣ» безъ погонъ и съ краснымъ бантомъ на груди подошелъ къ краю эстрады и презрительно оглядѣлъ толпу.
— Товарищи!.., — крикнулъ онъ въ толпу.
Новая буря апплодисментовъ отвѣтила ему. Володя чувствовалъ, какъ мураши побѣжали по его спинѣ. Вотъ она дiавольская сила толпы, вотъ она та покорность массъ, о которой ему говорили заграницей, гдѣ онъ провелъ всѣ годы войны.
Троцкiй сталъ говорить. Онъ говорилъ быстро и умѣло, подчеркивая то, что считалъ нужнымъ. Онъ говорилъ о необходимости борьбою закрѣпить завоеванiя революцiи, о неизбѣжности гражданской войны, о священномъ долгѣ пролетарiата отстаивать то, что имъ завоевано въ эти октябрьскiе дни.
— Вы должны знать, товарищи, что такое гражданская война. Законы капиталистической войны и законы войны гражданской различны. Капиталистическая война опирается на опредѣленные законы, установленные на различныхъ международныхъ конвенцiяхъ. Она считается съ флагомъ Краснаго Креста, она не борется съ мирными жителями и щадитъ раненыхъ и плѣнныхъ... Въ гражданской войнѣ — ничего подобнаго... Смѣшно въ гражданской войнѣ, ведущейся на истребленiе примѣнять эти законы, считаться съ конвенцiями, которыя въ буржуазной войнѣ считаются священными. Вырѣзать всѣхъ раненыхъ и плѣнныхъ, истребить, загнать и умертвить всѣхъ, кто противъ тебя, безъ различiя пола и возраста — вотъ законъ войны гражданской. Они враги тебѣ и ты имъ врагъ. Бей, чтобы самому не быть побитымъ. Въ битвахъ народовъ сражаются братья, одураченные правительствомъ — въ гражданской войнѣ идетъ бой между подлинными, непримиримыми врагами. Война — безъ пощады.
Володя видѣлъ, какъ слушали Троцкого. Каждое его слово воспринималось, какъ откровенiе, какъ приказъ свыше какой то новой невиданной силы. Любовь, гуманность, человѣчность, уваженiе къ личности безпощадно стирались и замѣнялись въ сердцахъ этихъ людей ненавистъю, непримиримою злобою, дiавольскимъ равнодушiемъ къ чужому страданiю и горю и презрѣнiемъ ко всѣмъ противникамъ. Головы вытягивались на шеяхъ, лѣзли изъ воротниковъ, чтобы лучше слышать, усвоить и запомнить эту новую неслыханную раньше мораль. Въ душномъ воздухѣ переполненнаго цирка накалялись страсти и красныя чернила на кокардахъ вспыхивали, какъ подлинная кровь. И Володя въ эти минуты понималъ Троцкаго. Да, или такъ, или никакъ... Онъ слушалъ, какъ кричалъ въ наэлектризованную толпу Троцкiй:
— Наша побѣда должна быть закрѣплена. Предать теперь власть... Вашу власть, товарищи, было-бы неслыханнымъ позоромъ. У насъ, большевиковъ, нѣтъ колебанiй. Вы можете вѣрить намъ. Если кто противъ насъ — мы не задумаемся поставить, гдѣ признаемъ это нужнымъ машины для укорачиванiя человѣческаго тѣла на одну голову.
— Га-га-га, — прорвало толпу дикимъ, жаднымъ до крови смѣхомъ и морозъ прошелъ по спинѣ Володи отъ этого смѣха.
Толпу точно взорвало. Раздались восклицанiя:
— Га-га-га!.. Мало они кровушки нашей попили!.. Будя... Таперя нашъ чередъ ихнюю кровь сосать.
— Скидавай золотые погончики... Снимай шапочку передъ трудовымъ народомъ.
— Въ обманѣ, въ темнотѣ насъ держали... Теперь свѣтъ передъ нами.
Троцкiй выждалъ, когда поднятыя имъ страсти улеглись и съ силою продолжалъ:
— Если будетъ надо, товарищи, мы поставимъ на площади Зимняго Дворца десятки... сотни гильотинъ и мы покажемъ притаившемуся врагу, что такое революцiонная дисциплина и что значитъ наша власть... власть пролетарiата!..
— Га-га-га, — понеслось по цирку.
И долго не могъ смолкнуть дикiй, жадный до крови смѣхъ толпы.
***
Изъ цирка Володя поѣхалъ съ докладомъ къ предсѣдателю совѣта народныхъ комиссаровъ Владимiру Ильичу Ленину въ Смольный Институтъ.
Была ночь, но городъ продолжалъ волноваться и шумѣть. Шли обыски, искали враговъ пролетарiата и везли ихъ на разстрѣлъ. Съ трескомъ и грохотомъ носились по городу переполненные солдатами и матросами грузовики и, казалось, злобный, дiавольскiй смѣхъ — га-га-га! не утихалъ въ городѣ. Городъ дышалъ кровью. Кровавый кошмаръ душилъ революцiонный Петроградъ.
Лафонская площадь противъ Смольнаго Института была заставлена самыми разнообразными машинами. Только что окончилось засѣданiе совѣта народныхъ комиссаровъ и шелъ разъѣздъ. У красивыхъ воротъ съ рѣзной желѣзной рѣшоткой горѣли костры. Отряды красной гвардiи грѣлись подлѣ нихъ. На крыльцѣ института были установлены пулеметы. Матросы, опутанные пулеметными лентами топтались подлѣ нихъ. Въ просторномъ институтскомъ вестибюлѣ, неярко освѣщенномъ, была суета и столпленiе самыхъ разнообразныхъ людей. Вверхъ и внизъ по широкой мраморной лѣстницѣ ходили люди. На каждой площадкѣ были пропускные посты до зубовъ вооруженныхъ людей. Въ темномъ корридорѣ подъ ружьемъ стоялъ отрядъ матросовъ.
— Товарищъ Ленинъ не уѣхалъ?.., — спросилъ Володя.
— Никакъ нѣтъ-съ... У себя на верху-съ, — почтительно отвѣтилъ ему молодой еврейчикъ въ кожаной курткѣ съ красной повязкой на рукавѣ, опоясанной ремнемъ съ двумя револьверами. Онъ крикнулъ наверхъ начальственно строго:
— Пропустить товарища Гранитова!
Какъ все это было прiятно Володѣ. Онъ не чувствовалъ усталости безсонныхъ ночей, не ощущалъ голода — питаться эти дни приходилось кое-какъ — власть его опьяняла. Онъ шагалъ по лѣстницѣ черезъ двѣ ступени и чуть кивалъ головою на почтительные поклоны вооруженныхъ людей, въ страхѣ шептавшихъ: — «товарищъ Гранитовъ... Товарищъ Гранитовъ!..».
Въ маленькой скромной комнатѣ, бывшей когда-то комнатой классной дамы, откуда была вынесена мебель и гдѣ стоялъ небольшой столъ и нѣсколько стульевъ, сидѣлъ за столомъ Ленинъ. Передъ нимъ былъ телефонный аппаратъ, стаканъ блѣднаго, мутнаго чая и кусокъ простого чернаго хлѣба, не густо намазаннаго масломъ. Ленинъ съ видимымъ удовольствiемъ ѣлъ хлѣбъ, откусывая его большими кусками и запивая маленькими глотками. Что-то грубое и животное было въ большомъ чавкающемъ ртѣ съ рѣдкими зубами, откуда падали на столъ крошки и въ узкихъ, косыхъ глазахъ Ленина. Въ нихъ свѣтилось животное удовольствiе. Желтое лицо было одутловато нездоровою полнотою. Большой лобъ сливался съ громадной лысиной. Сивые, сѣдѣющiе волосы завитками лежали на грязной шеѣ. Володѣ онъ напомнилъ гиппопотама. Когда-то въ дѣтствѣ Володя видѣлъ гиппопотама въ Зоологическомъ саду и хорошо запомнилъ: — рыжая, грязная вода бетоннаго бассейна, сѣро-бурое чудовище съ громадною, четырехъугольною пастью и рѣдкими зубами и маленькiе злобные глазки, которыми чудовище смотрѣло на столпившихся зрителей. Въ короткихъ толстыхъ ногахъ, покрытыхъ морщинистою толстою кожей, въ громадной массѣ со складчатой кожей, а болѣе того въ этомъ равнодушномъ взглядѣ крошечныхъ едва примѣтныхъ глазъ чувствовалась страшная, точно апокалипсическая сила и — помнитъ это Володя — ему стало жутко. Вотъ такъ же жутко ему стало и сейчасъ, когда увидалъ этого коротенькаго человѣка жадно лакавшаго мутный желтый чай и почувствовалъ на себѣ его равнодушный взглядъ. Въ немъ было тоже нѣчто апокалипсическое.
Гиппопотамъ!..
— Хотите чаю?.., — голосъ Ленина былъ удивительно равнодушенъ.
Вопросъ былъ напрасный. Чая въ Смольномъ не было. Это Володя зналъ. Онъ отказался.
— Садитесь тогда... Какъ митингъ?.. Володя сталъ докладывать.
На столѣ зазвонилъ телефонъ. Ленинъ, занятый чаемъ и хлѣбомъ сказалъ, брызгая слюнями и крошками:
— Послушайте Гранитовъ. Въ чемъ тамъ еще дѣло?.. Звонили изъ милицiи изъ участка подлѣ Александро-Невской Лавры...
— Захвачены братья Генглезы, — докладывалъ Володя, — французы... Совсѣмъ мальчики...
— Ну?, — прожевывая хлѣбъ, сказалъ Ленинъ.
Этихъ Генглезовъ Володя зналъ. Они были сыновья учителя французскаго языка въ Гатчинскомъ Сиротскомъ Институтѣ. Они бывали у дяди Володи — Антонскаго. Они были изъ того прошлаго, откуда была Шура. Володя помнилъ прелестныхъ, застѣнчивыхъ мальчиковъ, кумировъ семьи, доброй и патрiархальной. У нихъ были громадные, совсѣмъ еще дѣтскiе глаза съ загнутыми вверхъ рѣсницами. Ни въ чемъ они не могли быть виноваты передъ новою властью. Старшему теперь было около девятнадцати лѣтъ.
— Ну?., братья?.. Такъ въ чемъ же дѣло?.. Сколько ихъ?..
— Ихъ трое... Ихъ обвиняютъ въ томъ, что они хотѣли бѣжать заграницу. Они сказали, что они французы.
— Гм... Французы?.. Мальчики?.. Чего-же комиссаръ отъ меня хочетъ?..
— Комиссаръ и красногвардейцы, захватившiе мальчиковъ требуютъ ихъ разстрѣла на мѣстѣ, какъ враговъ народной власти.
— Гм... Враговъ народной власти... Не много-ли сказано?..
Володя чувствовалъ, что стоитъ ему сказать два слова, что онъ знаетъ этихъ самыхъ Генглезовъ, что онъ за нихъ можеть поручиться, что они не могутъ быть врагами народной власти, просто потому, что они французы и ничего въ томъ, что въ Россiи совершается понять не могутъ, и ихъ отпустятъ, но онъ вспомнилъ Далекихъ и то, что говорилъ ему Драчъ, вспомнилъ, что здѣсь это болѣе всего цѣнится, что онъ не даромъ товаришъ Гранитовъ и что ему говорить это не приходится, и промолчалъ.
— Все крови боятся, — промычалъ неопредѣленно Ленинъ. — Пилаты!
Володя поднесъ трубку ко рту.
— Алло?.. Комиссаръ, захватившiй Генглезовъ?.. Да... Конечно, разстрѣлять... Съ врагами революцiи пощады быть не должно.
Ленинъ всталъ.
— Комики, право!.. Не могу-же я вмѣшиваться во всѣ эти мелочи. Поѣдемте, Гранитовъ. Пора и на покой.
***
Володя сидѣлъ рядомъ съ Ленинымъ въ громадномъ автомобилѣ, принадлежавшемъ Императору Николаю II. Ленинъ откинулся на сидѣньи и молчалъ. Онъ усталъ за этотъ день тревогъ и совѣщанiй. Впереди въ туманѣ ночи на неосвѣщенной улицѣ маячили охранники на мотоциклеткахъ.
Мягко и неслышно несся автомобиль по Петроградскимъ улицамъ къ Троицкому мосту. Володя смотрѣлъ въ уголъ уютной кареты. Онъ чувствовалъ себя до нѣкоторой степени героемъ. Владимiръ Ильичъ долженъ былъ еще разъ оцѣнить его. Онъ крови не боится. Что изъ того, что вѣроятно этихъ милыхъ мальчиковъ уже разстрѣляли у стѣны Александровской Лавры. Это просто, это естественно для времени, которое называется революцiоннымъ. Во всѣхъ большихъ городахъ, пережившихъ революции есть стѣны, около которыхъ разстрѣливали, убивали людей, можетъ быть, и невинныхъ, но крови которыхъ требовала толпа. Такiя стѣны есть въ Москвѣ... Въ Парижѣ... Въ Петроградѣ... Это въ порядкѣ вещей. Это — жизнь... И это не парадоксъ: — жизнь требуетъ смерти, смерть требуетъ жизни... Это природа вещей и задумываться объ этомъ — малодушiе.
Но не думать не могъ. Было, однако, и нѣчто другое... Былъ какой-то иной порядокъ вещей. Вдругъ точно во снѣ съ открытыми глазами увидалъ... Гостиная у дѣдушки отца протоiерея. Дѣдушка въ дорогой лиловой муаровой рясѣ, съ большимъ наперснынъ крестомъ, украшеннымъ бриллiантами и рубинами сидитъ на кругломъ табуретѣ за роялемъ. За его спиною, сплетшись руками въ красивый женскiй вѣнокъ, стоятъ его дочери: — Володина мать, тетя Маша и тетя Надя. Мартовское солнце бросаетъ косые лучи сквозь тюлевыя занавѣски трехъ большихъ оконъ дѣдушкиной гостиной. На окнахъ и на полу подлѣ оконъ цвѣты въ большихъ глиняныхъ горшкахь и зеленыхъ деревянныхъ кадкахъ. Фикусы, филодендроны, музы, финиковыя и вѣерныя пальмы. Пунцовый амариллисъ пламенемъ горитъ въ солнечномъ лучѣ. Володя сидитъ на диванѣ съ Женей и Шурой, Подъ ними на коврѣ, поджавъ подъ себя бѣлыя лапки, дремлетъ, пришуривъ глаза, дѣдушкина пестрая кошка. Володя и сейчасъ ощущаетъ то испытанное имъ тогда чувство какого-то особаго, точно неземного покоя, умиленiя сердца, отрѣшенности отъ всего грязнаго, чувство какой-то нѣжной чистоты и любви, которое тогда вдругъ его всего охватило. Дѣдушка даетъ тонъ и тихо подъ сурдинку играетъ на роялѣ. Потомъ онъ начинаетъ пѣть прiятнымъ, мягкимъ голосомъ съ большимъ чувствомъ:
— Величитъ душа моя Господа и возрадовахся духъ мой о Бозѣ Спасе моемъ...
Три женскихъ голоса дружно принимаютъ отъ дѣдушки и несутъ молитву къ самому небу:
— Честнѣйшую херувимъ и славнѣйшую безъ сравненiя серафимъ безъ истлѣнiя Бога-Слова рождшую сущую Богородицу Тя величаемъ...
Какое то удивительное чувство гармонiи, мира и тишины охватило тогда Володю, такое сильное, что вотъ уже сколько лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, а все — каждая мелочь — встаетъ въ его памяти и не только въ памяти, но во всей душѣ отзывается воспоминанiемъ о несказанной красотѣ того прекраснаго дня... Онъ помнитъ, какъ глубоко вздохнула маленькая Женя и прошептала: — «Какъ хорошо!.. Какъ удивительно все это хорошо. Точно съ нами Матерь Божiя, херувимы и серафимы!..».
— О чемъ задумались, товарищъ Гранитовъ?..
— Рѣшительно ни о чемъ, Владимiръ Ильичъ, — поспѣшно отозвался Володя. — Вспоминалъ и переживалъ прекрасную рѣчь товарища Троцкаго.
Они въѣзжали по крутому подъему на великолѣпный Троицкiй мосгь.
Ленинъ точно читалъ въ душѣ Володи.
— Вспоминать прошлое — безнадежно. Гадать о будущемъ — сумасшествiе. Важно только настоящее. И это настоящее — наше!.. Идемте — товарищъ Троцкiй насъ ожидаетъ.
И сразу послѣ темной Петроградской ночи съ ея разстрѣлами, послѣ каморки классной дамы Смольнаго института — яркое блистанiе множества лампочекъ въ хрустальныхъ подвѣскахъ роскошнаго особняка, столъ, ломящiйся отъ всяческой снѣди, бутылки съ винами, графины пестрыхъ водокъ и толпа невзрачныхъ людей, неопрятно одѣтыхъ, смердящихъ смрадомъ долгихъ безсонныхъ ночей, полузвѣриной жизни на смятенныхъ улицахъ, не имѣющихъ опредѣленнаго ночлега.
— Э!.. Да вотъ оно, что у васъ тутъ, — искривляясь въ гиппопотамовой усмѣшкѣ, сказалъ, потирая руки, Ленинъ.
— Полная побѣда и на всѣхъ фронтахъ, Владимiръ Ильичъ, — отозвался изъ толпы Троцкiй. — А это уже мои молодцы для насъ постарались.
— Ну, что-же... Выпьемъ за побѣду... Я промерзъ таки и проголодался.
Гости, и съ ними Володя сѣли за богато убранный столъ.
ХVШ
Въ эти зимнiе дни 1918-го года вся Россiя карежилась, какъ береста на раскаленной плитѣ. На югѣ шла настоящая война, И совѣтскiя газеты пестрѣли извѣстiяии подъ заголовками: — «на внутреннемъ фронтѣ». По Россiи судорогой проходили крестьянскiя возстанiя и бунты рабочихъ. Въ Москвѣ, Ярославлѣ, въ Тамбовской и Саратовской губернiяхъ, въ низовьяхъ Волги, на Уралѣ — вездѣ народъ сопротивлялся большевикамъ, захватившимъ власть. На сѣверѣ англичане и генералъ Миллеръ образовали Сѣверный или Архангельскiй фронтъ, на западѣ подъ Ямбургомъ генералъ Юденичъ угрожалъ самому красному Петрограду, на югѣ казаки и генералъ Деникинъ съ Антантой, въ Сибири адмиралъ Колчакъ и чехословаки... Народъ не принималъ чужой и чуждой ему власти третьяго интернацiонала и всѣми силами боролся противъ большевиковъ.
Въ эти дни пролетарская власть спѣшно создавала красную армiю для защиты революцiи и посылала полки на всѣ фронты борьбы. Въ Петроградѣ была объявлена регистрацiя офицеровъ и жестокими карами грозила совѣтская власть тѣмъ, кто посмѣетъ уклониться. Брали въ заложники женъ и дѣтей офицеровъ и заставляли идти и сражаться за большевиковъ.
Въ семьѣ Жильцовыхъ была страшная тревога. Гурочка былъ — офицеръ!.. Его произвели незадолго до прихода къ власти большевиковъ, онъ не успѣлъ получить назначенiя въ полкъ и остался дома офицеромъ. Онъ не пошелъ на регистрацiю. Онъ не хотѣлъ быть въ «рабоче-крестьянской» красной армiи, онъ искалъ случая пробраться на югъ, чтобы тамъ — въ «бѣлой» армiи сражаться не за революцiю, но за Россiю.
Въ штатскомъ пальто дяди Бори и въ его-же шапкѣ фальшиваго бобра онъ ходилъ по городу, разъискивая тѣхъ людей — а онъ слышалъ, что гдѣ-то есть, должны быть такiе, — кто отправлялъ молодыхъ людей въ Добровольческую армiю генерала Алексѣева.
И было страшно, что его узнаютъ и схватятъ.
Каждый день кто-нибудь, по большей части — это была Параша — говорилъ:
— Сегодня опять повели ...
И то, что говорили неопредѣленно: — «повели» не называя кто кого и куда повелъ, казалось особенно жуткимъ.
Шура и Женя знали, что означало это — «повели».
Онѣ всѣ были принуждены служить въ совѣтскихъ учрежденiяхъ и потому свободно ходили по городу. Шура осталась въ своемъ госпиталѣ. Съ тихимъ смиренiемъ она сказала: — «для меня нѣтъ ни красныхъ, ни бѣлыхъ, но есть только одни страдающiе люди... Мой христiанскiй долгъ имъ помогать»... Послѣ того, какъ гимназiи были преобразованы, какъ въ нихъ ввели совмѣстное обученiе мальчиковъ и дѣвочекъ и завели совершенно необычайные порядки, Антонскаго и Матвѣя Трофимовича уволили со службы и Женя, чтобы кормить семью, за отца поступила въ совѣтское учрежденiе, носившее названiе «Глав-Бума»...
Онѣ видали ведомыхъ. Толпа злобныхъ, улю-люкающихъ людей, красно-армейцы въ расхлюстанныхъ, рваныхъ шинеляхъ безъ погонъ, съ винтовками, и въ этой толпѣ юноша, или кто и постарше, съ окровавленнымъ, блѣднымъ послѣднею блѣдностью лицомъ, разбитымъ въ кровь, замазаннымъ грязью, съ пустыми, не думающими, глазами. Кругомъ крики и грубый смѣхъ:
— Га-га-га!.. Ишь какой выискался... Скаж-жи, пожалуйста! Не хотитъ, чтобы служить рабочей власти!.. Контра!.. Баржуй проклятый!.. Царскiй выблядокъ!..
Утромъ, когда вся семья сидитъ въ холодной столовой, гдѣ въ самоварѣ кипитъ вода, гдѣ варятъ чай изъ морковной стружки, гдѣ лежатъ крошечные кусочки темнаго, глинистаго хлѣба — полученные Шурой и Женей, какъ пайки, гдѣ полутемно отъ наглухо промерзшихъ оконъ придетъ съ кухни Параша, станетъ въ дверяхъ столовой, сложитъ по бабьи руки на груди и скажетъ постнымъ, медовымъ голосомъ:
— Сегодня утромъ капитана Щеголькова изъ пятаго номера... Можетъ знаете?.. Жена молодая въ портнихахъ теперь... Барыня была!.. Ка-кая!.. Съ тремя дѣтями!.. Ж-жили!.. Такъ сегодня... Повели!..
Глухое молчанiе станетъ въ столовой. Никто не смѣетъ глазъ поднять отъ стола, уже безъ скатерти...
Параша помолчитъ, словно смакуя произведенный ея словами эффектъ, и продолжаетъ, медленно отчеканивая каждое слово.
— А старшенькая дѣвочка ихняя бѣжитъ за солдатами, за руки ихъ хватаетъ... руки у нихъ цѣлуетъ... проситъ: «дяденька, пусти папочку... онъ ничего не сдѣлалъ... Дяденька, не бери папу»... Таково то жалостно!.. Да, вотъ оно, какъ обернулось!..
И опять помолчитъ, ожидая, не скажетъ-ли кто что. Но всѣ молчатъ, знаютъ: — говорить объ этомъ нельзя. Параша съ гордостью добавитъ:
— Такова то наша народная власть! Не шутки шутить! Это не при Царизмѣ!.. Такъ повели и повели!.. Они знаютъ куда!
Параша поворачивается и гордая произведеннымъ ею эффектомъ идетъ по корридору, крѣпко ступая каблуками и громко сморкаясь.
Народная власть!!.
Въ эти дни иногда, обыкновенно, поздно вечеромъ, робко звенѣлъ звонокъ и кто-нибудь — Гурочка, Женя или Шура бѣжали отворить.
На площадкѣ лѣстницы — юноша въ солдатской шинели, или въ черномъ штатскомъ пальто. Лицо блѣдное, измученное, голодное. Самъ дрожитъ отъ холода. Красныя руки прячетъ въ карманы.
— Пустите, ради Христа, переночевать...
Никто не спрашиваетъ, кто онъ? Иногда — это бывшiй гимназистъ, ученикъ Матвѣя Трофимовича, иногда просто — чужой.
Его пустятъ, накормятъ тѣмъ, что у самихъ есть — похлебкой изъ картофельной шелухи съ воблой, отдадутъ послѣднiй кусочекъ хлѣба, напоятъ морковнымъ чаемъ и устроятъ ночевать на диванѣ. А раннимъ утромъ, еще когда совсѣмъ темно, онъ исчезнетъ такъ же внезапно, какъ и появился.
У Жильцовыхъ знаютъ: — это тѣ, кого ищутъ, чтобы