Но все же свою, собственную цель в жизни. Ведь правда

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• -, 209.86kb.
• Юнг К. Г. Феноменология духа в сказках, 572.04kb.
• «Чему, чему свидетели мы были! Игралища таинственной игры, » А. С. Пушкин, 199.51kb.
• Нумерология. «Чему, чему свидетели мы были! Игралища таинственной игры, » А. С. Пушкин, 888.42kb.
• Внеклассное мероприятие «Правда и ложь». 1 класс Учитель: Ткачук Г. В. Цель, 27.75kb.
• Тема урока: Понятие брака. Права и обязанности супругов Цель урока, 57.08kb.
• Ф. Г. Углов   живём ли мы свой век, 2589.98kb.
• Ф. Г. Углов > И. В. Дроздов Живём ли мы свой век?, 12014.14kb.
• Тема: Формы рассказывания сказок, 629.15kb.
• Ник Хорнби Футбольная горячка, 2552.92kb.

щеки наворачивал из белой плоской миски какую-то белую в крапинках дрянь.

— Эй, Хитрец! Ты слышишь меня? — спросил Отшель­ник, не раскрывая клювика.

Пак вздрогнул и чуть не подавился. Он явно услышал вопрошающего. Рука с ложкой застыла у рта, медленно опустилась.

— Где Биг?

— Откуда я знаю?! — прохрипел Пак. — Не трогай меня! Я не хочу назад!!! Уйди! Уйди добром! Или я расколочу свою башку!!!

—Вас ис... Что эт-то? Что-о?! — вдруг вплелся перепу­ганный женский голосок.

И Отшельник увидел сидевшую напротив Пака размале­ванную, лихую девицу с пегими, пышно взбитыми волосами и торчащей из-под халата увесистой грудью. Это лишнее. Ну их всех.

— Не надо говорить вслух, — сказал он жестко. — Ты что, Пак, забыл, как со мною надо разговаривать? Говори про себя, не бойся, я все услышу. Не надо пугать свою подружку. Ведь ты, как я погляжу, неплохо там устроился?

«Я не хочу в Резервацию! Я лучше сдохну!»

— Никто не собирается тебя тащить назад, чего ты переполошился, щенок?! Жри свою баланду и не дергайся! Гляди, подружку заикой сделаешь! И отвечай, когда стар­шие тебя спрашивают — где Биг?

Пак насупился, набычился, уставился в тарелку. Есть он явно не мог. В голове у него стояли потемки. И на вопрос он ответить не мог при всем желании, теперь Отшельник это ясно видел.

«Была заваруха, бойня была, — Пак ворочал мыслями как булыжниками, — дикая бойня! Меня всего издырявили, до сих пор шум в ушах. Ни хрена я не помню, отвяжись, я не хочу вспоминать! Я хочу забыть про все! Я никогда не вернусь! И мне незачем вспоминать все это, понял?!»

— Понял, — ответил Отшельник. — Катись, Пак, куда

хочешь. Мне до тебя дела нету. Только помни, это еще не

бойня была. Бойня впереди. Ну ладно, прощевай. Хитрец,

опять ты всех перехитрил. До встречи!

«Нет уж, прощай навсегда. Отшельник! Навсегда!» Из хобота у четырехглазого потекла кровь. Видно, не

совсем еще оправился после передряги, слабенький, дохо-

216

дяга. Жаль его. Ну да ладно! Отшельник напряг мозг, но ничего не смог разглядеть. Тот сектор, где обычно присут­ствовал Биг, молчал. Там было пусто. Не темно, не пестро, не светло... а просто пусто. А означать это могло одно — Бига нет. Его нет на Земле. Он ушел в заоблачные выси. А может, окунулся в океан мрака, перекинулся, уплыл в своей колыбели к исходу. И ему теперь все равно, он там, где всем и все все равно. Эх, малыш, малыш!

Отшельник взглянул на каплю, повисшую над грязной, давно непрозрачной банкой. Сегодня он еще поживет. А потом? Да чего уж там, прожить бы хоть сегодняшний день! Острая мысль вдруг резанула под сердцем... да-да, не в го­лове, не в мозгу, а под сердцем: он не имеет права уходить, он обязан убедиться, что малыш мертв, он должен его ра­зыскать... но как?! Надо идти туда! Но он стар и немощен. Он не может уже ходить по пещере. Надо идти! Нет, ни за что! Он не пойдет на переселение, он не бросит своего тела, это гибель, это лютая смерть вдалеке от самого себя! Никогда! Он снова присосался к трубочке, пойло побежало внутрь, исцеляющим огнем побежало. Надо замкнуть. Вот и все! Он отбросил трубочку. Отпихнул ножкой банку. Попы­тался заглотнуть шланг. Вывернуло желчью и вонючим пой­лом. Еще раз. Он ощутил, как кишка прошла пищевод, за­стряла во внутренностях... вот и хорошо, вот и хорошо. Другой конец он натянул на краник, примотал проволокой. Попробовал дернуться — нет, держало крепко. Он прива­лился к шершавому камню стены. Закрыл глаза. Теперь можно идти. Если агрегат не забарахлит опять, все будет в порядке, он не даст дуба. Идти, идти к Бигу, искать его! Переходить... но в кого? Безумный идиот, беснующийся в клетке? Этот безмозглый убийца Гурыня? Нет. Буба? Похо­же, Буба Чокнутый все-таки спятил окончательно и беспо­воротно. Грех тревожить его мятущуюся душу. Да, заперли Бубу, судя по всему, накрепко, невелика радость сидеть в дурдоме. Пак? Это был бы неплохой вариант. Но надо дать парню немного пожить, нельзя в него сейчас, нельзя... две смерти за два месяца, это не каждый выдержит, а третью и сам Пак, неубиваемый Пак Хитрец, не перенесет. Мелюзга вся перебита, Хенк — турист, в туриста нельзя. А где, кста­ти, Хенк? Чернота. Тяжесть в висках. Хенка нет, они убили его. Или он сам напоролся. Бойня. Нет, это еще не бойня. Все еще впереди. Эх, бедолага Биг! Нехорошо тревожить

217

мертвых, Биг, очень даже нехорошо. Но ради тебя при­дется...

Низенький и пузатый турист долго звенел связкой клю­чей. Потом открыл дверь, бормоча что-то маловразумитель­ное под нос и глядя на ключи, как на невесть откуда взяв­шуюся диковинку. Затем он сунул их в карман. Вытащил из прозрачного пакетика розовый кругляш, помахал перед са­мым носом узника.

— Ну что, очухался, ублюдок? — спросил он с вежливой улыбкой.

Пахло завлекательно. У Гурыни из пасти потекла вдруг едкая и обильная слюна. Он шумно облизнулся, клацнул зубами. Турист говорил вполне понятно, не то что раньше, когда они лопотали на жуткой тарабарщине. Только ма­лость пришептывал... и улыбался все время. Гурыня не до­верял тем, кто все время улыбался — обжулить хотят! — в поселке улыбчивых не любили, чего это вдруг щериться перед каждым, может, он тебе сейчас в рожу даст, а сам щерится?!

— Чего надо, падла? — спросил он задавленно и глухо. И тут же получил кулаком в нос. Упал, вызверился за­травленным красным глазом, не понимая ничего.

— Это тебе за падлу, — пояснил низенький. Гурыня заскрежетал зубами, обломками и остатками. Ис­терика, трясучка, вот-вот найдет, только этого не хватало

еще.

—Да я ж не тебя, я ж к слову, падла... Второй удар — теперь уже ногой — чуть не вышиб ему челюсть, отбросил к стене.

— Это тебе еще разок за падлу!

— Понял! Все понял! — Гурыня приподнялся на четве­реньках, ему третий урок не был нужен, дошло. И вдруг ляпнул то, что давило душу: — Когда кончать будете?!

— Чего кончать? — не понял низенький.

— Как это — чего? — Гурыня подполз ближе. — Меня, стало быть, когда кончать будете?

— А чего тебя кончать? Ведь сам же вопил тут — не я виноват, не я, другие виноваты! — На лице у низенького опять застыла улыбочка.

— Точняк, не я! — истово заверил Гурыня и ударил себя кулаком в грудь. — Я вам еще пригожусь. Только не кон­чайте!

218

— А может, для порядку и кончат тебя, дело обычное.

Гурыня зарыдал.

И опять получил в лоб.

— Ты вот чего, не психуй! Там решат, кончать тебя или начинать. А я переводчик, понял? Меня из-за тебя за сто миль отсюда притащили. Ты чего, думаешь, все ваш ублю­дочный язык знают, да?! Да я б вас всех, мутантов поганых, передавил еще сто лет назад! Ну ладно, хватит! Помни — слово не так скажешь, в зубы! Тут порядок, понял?!

Гурыня предано, снизу вверх заглянул в глаза переводчи­ку.

Тот швырнул под ноги розовый кругляш. И ухмыльнулся как-то особенно широко.

— Жри... падла.

Гурыня вежливенько прихихикнул, подполз к кругляшу. И не утерпел, вцепился в него осколками зубов, чуть не подавился, чуть не захлебнулся — такой вкуснятины он отродясь не едал, кочерыжки погрузились в сочную мякоть, горло свело судорогой.

— Жри, жри, — приговаривал низенький, — колбаска вареная, добрая, ее специально для таких свиней делают. Моя б воля — я б к вам в кормушечки по всему свинарнику вашему такой колбаски заложил, да для смазки кой-чего прибавил, и вопроса не было бы! Жри, падла!

Гурыня не вникал, ему было плевать на слова туриста, он давно уже понял главное; чего б ни болтали, врут! А коли врут, так слушать не хрена. Огромный кус, проглоченный наспех, застрял у него в глотке, из воспаленных, немытых глаз побежали желтые мутные слезы. И все равно — ни-штяк! клевая шамовка! еще бы!

Однако просить добавки он не осмелился.

— Сейчас пойдем к начальству, понял? — строго сказал низенький, без улыбки, даже несколько озлобленным то­ном. — Будешь себя плохо вести, кончат. Прямо там и кончат!

Гурыня затрясся. Он уже готов был просидеть остаток жизни в клетке — в сырости и тепле, с колбаской и... и даже с побоями, не привыкать, мало, что ли, его били? Один Хитрец так бил, так бил, что как только и не убил вовсе, только богу известно. Из плоской головенки напрочь выле­тели все блистательные планы, радужные грезы и прочая Дребедень.

219

По дороге Гурыню сунули в какую-то клеть, сунули го­лышом, одежонку оставшуюся сорвали, бросили на пол.

Когда сверху хлынула вода, Гурыня все понял — вот так они тут кончают всяких, топят — и все, и концы в воду. Сейчас водичка поднимется до коленок, потом до груди, до подбородка... и прощай, Гурыня, отпрыгался-отбегался.

—Падлы-и! За что-о-о?! — вопил он истошно.

И никто его не бил, не терзал. Только ударили вдруг тугие струи и сбоков, и снизу, обдало противной, скользкой пеной, ошпарило чуть не кипятком. Тяжко было Гурыне. Никогда он прежде не мылся и желания такого не испыты­вал, ой, тяжко!

Выволокли его наружу совершенно измочаленного, вы­дохшегося, но свежего и благоуханного. Обрядили в нове­хонький комбинезон. Дали глоток едкого пойла. И в морду дали. А потом двое каких-то здоровяков подхватили под белы рученьки да втащили в светлую большую комнату. Низенький шел впереди, не оглядывался даже.

Гурыня с перепугу ослеп и ни черта не увидал в первые секунды. Ноги его подогнулись, и упал он на колени, не дойдя метров семи до резного темного стола, за которым сидели трое.

Упал, зажмурился, сощурился и заплакал горько — авось, пожалеют еще.

Тарабарщина непонятная прогрохотала сверху, наводя своей непонятностью ужас. Здоровяки встряхнули, постави­ли на ноги. А низенький с улыбкой пропел в ухо:

— Тебя спрашивают: кто такой, ублюдок? Отвечай без промедления, нето хуже будет.

—Гурыня! — выпалил Гурыня, глотая слезы. — С по­селку я.

Низенький протарабарил что-то. И сидевшие за столом закивали, заулыбались.

— Им нравится, что ты был смелым вожаком банды, понял, ублюдок?! Ведь ты был вожаком, верно?!

У Гурыни все окончательно помутилось в голове. Дело шьют! Кранты! Еще бы — им нравится, расколоть хотят, чтоб он всю вину на себя взял, подписался чтоб! Нетушки!

Гурыня выскользнул из объятий охранников, рухнул на ковровую дорожку и стремительно, извивающимся червем пополз к столу, мелко тряся головою, тоненько лопоча:

— Не виноват! Ей богу, не виноват! Не был я вожаком,

220

вообще не замешан, я все покажу, всех заложу — это Пак Хитрец, и Бага Скорпион, и еще Плешак Громбыла... о-о, этот заводила, этот пахан — Громбыла, это он все затеял! Я их остановить хотел, они все падлы и суки, но главный — Хитрец, я вам его с потрохами сдам, не уйдет, это он вожак банды! Он!!!

Гурыня дополз до стола, просунул голову под гнутые ножки и принялся облизывать черный ботинок, биться го­ловой об пол. Только бы не кончили, только бы!

Охранники-здоровяки выдернули .его за ноги из-под сто­ла, отволокли к двери, поставили. Низенький зловеще про­шептал прямо в морду Гурыне:

—Убью, падла! — черные глаза его сверкали гневом и злобой. — Твое дело кивать и соглашаться! Им виднее! Еще раз закосишь, падла, кончу прямо здесь!

Гурыня кивнул. Он вдруг сам понял, что никакие его раскаяния, поклепы и все прочее никому тут не нужны. Им другое нужно. Но что?! Хрен их знает. Гурыне захотелось в сырую клеть.

Из-за стола опять протаробарили. Любопытные.

— Сколько человек было в банде? — перевел низень­кий, фозно шевеля бровями.

— Четверо, — угрюмо ответил Гурыня. Недоумение, вопрос, возглас, приглушенный смех... Хрен их поймешь, сами не знают, чего хотят.

— Болван, тебя спрашивают: это что же, вчетвером, вы ублюдки, эдакий переполох умудрились наделать, столько кровищи пролили, весь город перевернули вверх дном, от­вечай !

—Вчетвером! — огрызнулся Гурыня.

За столом закивали.

Все, будут кончать, решил Гурыня. На него накатило вдруг дикое безразличие, захотелось спать. Он даже прикрыл гла­за кожистой пленкой, то ли змеиной, то ли черепашьей. И зевнул — нарочито громко и протяжно.

—— А в поселке тебя знают?

— Знают.

—Все?

—Все!

— Ив Резервации знают?

— Ив Резервации все знают! Низенький осклабился.

221

— Так ты, ублюдок, что это — ты там у себя, в свинар­нике гадюшном, в зоне поганой, авторитет, что ли?! Ты там чего — в законе, что ли, будешь!

— В законе! — тупо повторил Гурыня. Сидящие за столом переглянулись, покивали друг другу, протарабарили что-то, пошептались. И снова покивали.

— А не хотел бы ты, ублюдок, — зловеще поинтересо­вался низенький переводчик, — оказать небольшую услугу большим здешним начальникам, посотрудничать с ними и всем цивилизованным сообществом ради одного большого и нужного дела, а?

Гурыня совсем обалдел. Похоже, его не будут пока кон­чать. Он сразу расправил плечи, выпятил живот, отставил вбок лапу.

— Ты узнай у них — чего мне дадут за это дело? — нагловато спросил он. Низенький побагровел.

—Я тебе, ублюдок, дам в морду. А они добавят, коли у тебя есть какие-то вопросы и расхождения по обсуждаемой проблеме, понял?

— Так точно! — Гурыня вытянулся по стойке смирно. — Так бы прямо и сказали, а то все вокруг да около, все, понимаешь, мозги пудрят, а чего пудрят — сами не знают.

—Заткнись, ублюдок! И отвечай.

—Я согласный! — выпалил Гурыня. Низенький перевел. И снова они долго говорили меж собой, все совещались да советовались. Последний вопрос озадачил Гурыню.

— Ну, а ежели не четверо в твоей... кх-м, в твоем отряде будет, а, скажем, сорок? Или. десять раз по сорок — вытя­нешь, управишься?! — спросил низенький, подмигивая, кривя губы и всей мимикой жирного лица давая понять, что отрицательный ответ не годится.

— Так точно! — рявкнул Гурыня молодецки. — Управ­люсь!

Сидевший посередине огромный и важный седовласый румяный старец встал, вышел из-за стола, подошел к Гуры-не. И нежно похлопал его по небритой щеке.

— Гу-уд! — проговорил с растяжкой. Еще потрепал Гу-рынину щеку. И с прищелкивающим акцентом доба­вил: — Кар-ра-шо-о! Ты есть кар-роший бой. Слуши — не туши!

222

И они все ни с того, ни с сего расхохотались.

Когда мутанта вывели, бригадный генерал Эрдхай Манун прошел в ванную комнату за раздвижной стеной-дверью и долго, с мылом и губкой отмывал руки, напевая себе под нос что-то нервно-суетное то ли из Шостаковича, то ли из Альфреда Шнитке. Он был доволен.

Довольны были и двое других из департамента сношений сообщества. Они сидели и выпивали — натуральная рус­ская водка с черной икоркой, ломтики прозрачной лососи­ны. Теперь все это делалось здесь, вовремя успели перевес­ти, наладить, размножить, спасти. Да, спасти! В зоне все такое давно передохло и вывелось, в зоне были только му­танты. И вопрос надо было решать. Затяжка грозила серь­езными осложнениями. Правые в парламенте и конгрессе уже в сотый раз ставили вопрос о Резервации, о спасении всех выживших, о реабилитации их в сообществе и о закры­тии зоны. Допустить этого было никак нельзя! Пойти на поводу у правых, у консерваторов, означало загубить демок­ратию и усложнить себе жизнь. Гуманизм хорош для толпы и только до определенного предела. Надо уметь жертвовать малым ради большого.

— Еще два-три десятка таких парней — и мы покончим с этим делом, — смачно протянул после проглоченной рюмки Ирон Хэй, жилистый, худощавый мужчина неопре­деленных лет. — Помяните, сообщество нам еще памятник поставит!

— Тоньше надо, тоньше, — вяло возразил Сол Модроу, советник президента по делам зоны, — коричневые отсле­живают каждый наш шаг, господа.

— Вот с них бы я и начал! — вернувшийся Эрдхай Манун рубанул воздух огромной ладонью. — Тогда и с ублюдочной братией не пришлось бы церемониться. Батальон, господа! Решение всех проблем и вопросов — в одном батальоне, поверьте старому вояке! В августе девяносто первого мой прапрадед отстоял демократию там, у них! — Манун траги­чески понизил голос, указывая пальцем в сторону Резерва­ции. — Он был настоящим героем, господа! Трое суток беспрерывных боев у стен белого дома, трое суток осады, господа! Мы обязаны им! Обязаны всем! Я предлагаю тост за героев героической обороны...

—Да бросьте вы! — оборвал генерала Ирон Хэй. —

223

Сейчас героями должны быть они. — Он ткнул пальцем в дверь, за которой исчез Гурыня. — Именно они. Сами!

— Я согласен с вами, мой друг, — добавил лысый и об­рюзгший Сол Модроу, — все должны сделать они сами. Никакого вмешательства со стороны сообщества, никакой поддержки... я повторяю, никакой! — Он вдруг перешел на полушепот: — И кстати, это личное пожелание... — подня­тый указательный палец явственно намекал на некие вы­сшие сферы, то ли на самого Господа Бога, то ли на тех, кто имел на Земле власть отнюдь не меньшую.

— Вот и выпьем за это, господа! — заключил бригадный генерал Эрдхай Манун и лихо запрокинул голову. Старость не брала генерала. Был еще порох в пороховницах у прав­нука героя героической обороны.

На пятый день Леда Попрыгушка, судя по всему, доби­лась своей цели — извела-таки несчастного. Пак стал по­хож на собственную тень и еле ползал от стены к стене в убогой халупе, которую Леда сняла у отвратительной и ску-пердяистой бабки. Главное, бабка обещала молчать. Все остальное чепуха!

Ни четыре глаза нового любовника, ни морщинистый хобот, ни рысьи уши, похоже, ничуть не смущали Попры-гушку. Только поначалу она трясла головой, все казалось ей, что это от пьянок, она даже прикрывала один глаз, бра­ла Пака за уши и долго, в упор глядела на него. Потом хохотала. И волокла в постель. Наслаждение переходило в муку, в пытку. Леда явно переоценивала силы Хитреца, дважды воскресавшего из мертвых.

На пятое утро он отпихнул ее от себя. Отобрал бутылку и выбросил ее в черную дыру под крышечкой. Дыра была на кухонке, и Паку представлялось, что дыра эта ведет в саму преисподнюю. Он вообще видел все в мрачном свете.

— Вот найдут и прибьют сразу, — говорил он через каж­дые полчаса. — Точно, прибьют.

Позавчера он допился до того, что примерещился вдруг Отшельник — будто живой. Сидел Отшельник не за сто­лом, и не в углу, и даже не на подоконнике заколоченного окна, а прямо в голове у Пака. И удивило Пака не то, что Отшельник пробрался в его башку, а то, что она у него вдруг стала такой огромной — заходи кому не лень, расси­живай, болтай, понимаешь. Леда ему терла виски и

224

совала под нос какую-то едкую дрянь. Помогло, Отшельник из головы выскочил и пропал, умотал, небось, в свою пе­щеру...

— Дурачок, скоро все успокоятся, утихнут, — уговарива­ла его Леда, — позабудут про нас. Нужен ты им! Таких красавчиков в зоне пруд пруди!

Пак слушал, кивал, он уже не замечал ее акцента, при­вык, да и сам выучил слов тридцать — смешил ее произно­шением.

Никаких планов у Пака не было.

У Попрыгушки Леды тем более. Она знала — ни хрена с ней легавые не сделают. В худшем случае, отсидит пару ночек в участке, выспится хоть по-человечески, прочухает­ся малость.

В этот день Пак дрых до самого вечера. А как открыл глаза, сразу заявил:

— Пора сматываться.

— Сдурел, что ли? — вяло отозвалась Леда и томно по­тянулась, вываливая из распахнутого халата наружу все свои прелести.

—Не хочешь — оставайся! — отрезал Пак. Он не стал пить, смахнул со стола бутылки. Вылакал полчайника заварки, отупело глядя на потолок, рыгнул. И стал натягивать на себя неумело заштопанный, но почти чистый комбинезон.

—Ну куда ты пойдешь, обалдуй?!

— Найду куда, — после недолгого раздумья ответил Пак,

— в лес пойду. Банду наберу. Будем в землянках жить... и жирных трясти.

—Робин Гуд хренов!

Попрыгушка рассмеялась громко и вызывающе.

— Ты чего это? — не понял Пак.

—Чего?! А меня ты тоже в землянке будешь держать?!

— завелась она. — Или ты решил избавиться от надоевшей подружки? Не больно-то и горевать будем! Нам и двуглазых хватит! И без хоботов! Понял?

Пак влепил Леде оплеуху. И та разом пришла в себя.

—Уматывай! '— буркнула она.

В дверь и в окно одновременно ударили чем-то тяжелым. У Пака челюсть отвисла.

— Поздно!

Первой вылетела заколоченная досками рама окна, сле-

8—990 225

дом рухнула дверь. Пак от полнейшего отупения принялся было подсчитывать, сколько полицейских с железяками в руках лезет в комнатенку, но быстро сбился со счету. Крыш­ка! Теперь ему не уйти!

Дико и страшно визжала Леда Попрыгушка. Ее куда-то волокли. А Пак не мог шелохнуться, руки поднять. Так и сел на корточки посреди комнаты, опустил голову. Крыш­ка.

Доходяга Трезвяк вылез наверх глухой ночью. Он бы и вовсе не вылезал, да голод не тетка. Особенно мучила жаж­да. Доходяга не мог языком шевельнуть — тот разбух и занял весь рот.

— Эй, — тихонько просипел Доходяга, — есть кто жи­вой?

Никто ему не ответил. И он пополз на брюхе к дороге, там было спасение — большая лужа, не высыхавшая много лет, не лужа, а целый пруд, в который сваливали всякую дрянь.

Он вполз прямо в жижу и долго хлебал ее, не разбирая вкуса, запаха, ни черта не соображая, глотая слизистые комочки и личинки червей. Он чуть не лопнул. Брюхо раз­дулось, отвердело. А потом по нему вдруг побежала судоро­га — и половина заглоченной жижи изверглось наружу. У Трезвяка глаза на лоб полезли.

В поселке было тихо. Ни звука. Уцелевшие, небось, си­дели по норам да подполам, тряслись. А может, никого и не осталось? Может, туристы всех извели, под корень. Трезвяк содрогнулся.

И все же он собрал остатки мужества и добрел до разда­чи. Все понял на месте — краник выворочен, раздача раз­ворочена, искорежена... сухо и пусто. Они отключили под­ачу пойла и баланды. Доходяга Трезвяк похолодел — это страшнее любых пожаров, любых карательных операций. Теперь всем выжившим хана. Надо идти в другой поселок. Или лезть под землю, в лабиринты.

— Мать их забарьерную! — озлобленно процедил тихо­ня Трезвяк.

И в тот же миг ощутил, что некто сильный и шумно сопящий ухватил его сзади под ручки, вывернул и дал хоро­шего пинка.