С. Г. Карпюк общество, политика и идеология

Вид материала

Документы

Содержание [c. 254] ЗАКЛЮЧЕНИЕ Приложение i

Подобный материал:

• Политическая идеология, 73.81kb.
• Тест №1, 575.4kb.
• Идеология восстания в истории политико-правовых учений // Политика и общество. 2005., 346.67kb.
• Идеология как элемент системы культуры, 458.93kb.
• С. Г. Карпюк история древней греции лекции, 1429.1kb.
• Сборник материалов семинара «Молодежь. Политика. Общество», 1849.69kb.
• Тематика семинарских занятий идеология и ее общественное предназначение, 37.07kb.
• Практика №4. Антимонопольная политика государства, 158.51kb.
• Литература Тема: Идеология современного белорусского общества, 167.17kb.
• Оптимизация издержек соблюдения закон, 495.94kb.

[c. 254] ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, какие новые черты афинского общества и – шире – общества древности открылись в результате вышеперечисленных исследований?

Тот факт, что в Афинах классического периода неорганизованные массовые сборища (толпы) не играли практически никакой роли в политической жизни, кажется самоочевидным, и его можно объяснить как сравнительно небольшой численностью населения Афин по сравнению, скажем, с эллинистической Александрией и позднереспубликанским и императорским Римом. Но это не совсем так. Анализ слов, которыми греки и римляне обозначали толпу – ochlos, plethos, vulgus, turba – демонстрирует существенную разницу греческих и римских представлений о толпе.

Само появление и распространение слова ochlos свидетельствовало о возникновении (во всяком случае, в афинском обществе) новой проблемы – проблемы активного участия всего коллектива граждан в политической жизни полиса. На место аристократов – простатов демоса приходят демагоги, и рядовые граждане начинают осознавать, что политические лидеры находятся от них теперь в большей, нежели раньше, зависимости. Уровень компетентности новых политических лидеров, возможно, и уменьшился, однако новый баланс сил обеспечил стабильность афинской политической системы еще в течение нескольких десятилетий.

Перипатетическая традиция, которой пользовался и Полибий, превратила ochlos из оценочного, эмоционально окрашенного слова в почти «научный» термин, фиксировавший социальную реальность эллинистической Греции. При этом, однако, почти стерлось различие между ним и близкими по значению plethosи hoi polloi.

В Риме эти две тенденции нашли выражение в разных словах, что можно наблюдать уже у Тита Ливия. Turba, как правило, выражает неустойчивость, изменчивость, свойственные народной массе, vulgus характеризует прежде всего социальную дистанцию между низшими сословиями и [c. 255] людьми, причастными к власти (сенаторами и др.); при этом vulgus обычно не несет никакого отрицательного оттенка, поскольку обозначает незыблемую социальную реальность.

Vulgus – не "социальный термин", не terminus technicus. В I в. до н.э. vulgus стало бранным словом у части римской элиты, пытавшейся поставить риторический барьер между "нами, образованными, которые у власти" и основной массой населения (мы – другие, мы – не vulgus). Новая власть, однако, числила vulgus в числе своих опор: и Цезарь, и Плиний Младший, и Светоний, не стремились осуждать "невежественную толпу".

Такое отношение к толпе, ochlos, невозможно представить в Греции. Но охлос – это деградировавший полновластный демос, в Риме же vulgus изначально не обладала реальной властью. Существование vulgus – специфика Рима, и это нашло отражение в сочинениях римских авторов.

Таким образом, у греков не было понятия толпы как неорганизованного массового сборища отдельно от черни, т.е. низших слоев населения. В классической греческой литературе ochlos и demos почти неразличимы. Существовали факторы, которые коренились в самой природе греческого полиса и – как следствие – в социально-политической структуре демократического полиса. Демократия – слегка организованная толпа. Греческая демократия была в какой-то мере демократией толпы. Демократия по многим понятиям была охлократией (поэтому охлократия как отдельное понятие появилась только в эллинистический период), и Платон не был совсем не прав, рассматривая все многолюдные сборища как одинаковые по своей природе.

В силу самого характера афинской «демократии прямого действия» «человек из толпы» быстро и неизбежно превращался в «гражданина в народном собрании». Что касается негражданского населения, то оно было слишком подавлено и разобщено, чтобы принимать участие в политической борьбе в любой форме – организованной либо неорганизованной. Полисные институты были предназначены для толп, слегка организованных толп граждан. Только опасность для независимости полиса могла подвигнуть граждан на некое подобие массовых спонтанных действий. Это в какой-то мере подтверждает и восстание афинян против Клеомена и [c. 256] Исагора, и оборона Спарты от фиванского вторжения. Спонтанные толпы не оказывали заметного влияния на принятие политических решений в Афинах классической эпохи. Другое дело, что происходит некое перераспределение власти внутри полисных институтов: в IV в. большее значение приобретают суды. Конечно, в самом народном собрании появляются признаки спонтанности, неорганизованности (процесс стратегов-победителей), исчезает остракизм – формализованное и даже ритуализованное устранение политических противников, но влияние толп проявляется только в отдельные критические моменты (переворот 411 г.) и весьма незначительно.

Должны были произойти перемены в социальной психологии, чтобы позволить грекам действовать как толпа (например, как в Александрии). Эти процессы имели место в эллинистическое время и были связаны с ослаблением влияния полисных институтов.

Таким образом, действия толпы не оказали непосредственного влияния на политическую жизнь греческих городов в классический период (во всяком случае, у нас нет свидетельств о подобном влиянии). Влияние было, но оно осуществлялось через идеологическую сферу. «Угроза превращения в толпу» использовалась противниками демократии в антидемократической пропаганде.

Политические лидеры в своем отношении к толпе не очень выделялись из рядовых граждан. Лидеры столь противоположной направленности (и «традиционные» политики, – такие, как Никий, и демагоги – такие, как Гипербол), не могли действовать вне традиционных рамок политической борьбы и не думали о том, что можно как-то использовать неорганизованные массовые сборища. Никий попросту боялся толпы, черни, Гипербол же пытался втиснуть новые приемы и новую этику политической борьбы в старые рамки. Для него лично итог оказался плачевным, но опыт был учтен; остракизм исчез из политической практики, и афинские демагоги IV в. до н.э. действовали уже по-другому. Только политически гений Алкивиада на исходе V в. оценил феномен толпы и сделал первую попытку ее использовать.

Не зафиксировано заметного влияния неорганизованных массовых сборищ на афинскую политическую жизнь в IV в. [c. 257] до н.э. Однако «угроза толпы» стала важной фигурой идеологической полемики. Чем иначе можно объяснить всплеск осуждения толпы в риторических и философских школах Афин (Платон, Исократ), которые как будто бы основывались на реалиях афинской политической практики? Дело в том, что антидемократически настроенные мыслители подменяли противопоставление «политик – толпа» на оппозицию «мудрец – несведущие» (т.е. «философ – толпа, чернь»). Первая не могла существовать в демократических Афинах, зато вторая служила лозунгом антидемократической философской утопии. Для этого и производилась подмена понятий: легальный полисный институт отождествлялся с неорганизованным сборищем (толпой), которое присуще негражданам и варварам. Для Платона охлос (обозначавшее как толпу, так и демос) стало бранным словом, таковым оно было и для обращавшихся к массовой аудитории ораторов (только, естественно, применяли его не к своей аудитории, а к аудитории своего политического противника). Аристотель (а вслед за ним перипатетики) стал его использовать как нейтральный научный термин для низших слоев либо всей массы демоса, но все это, собственно говоря, уже не имело отношения к толпе как феномену политической жизни. Не более того. Охлос-толпа и охлос-чернь разделились окончательно.

Таким образом, противники демократии запугивали своих слушателей угрозой превращения державного афинского демоса в буйный охлос, сравнивали действия народного собрания и суда с поведением толпы. Однако это были, в сущности, арьергардные бои, которые вели остатки антидемократической элиты. Насколько глубоко проникло влияние демократической идеологии в афинский гражданский коллектив, можно судить по собственным именам граждан классических Афин.

Сама система древнегреческого имянаречения давала возможность «идеологической/политической маркировки» имен: составные имена предполагали наличие двух корней с позитивным значением. И в Афинах V–IV вв. до н.э. эта возможность была востребована обществом. Имена с корнем dem- и с некоторыми другими корнями подчеркивали сначала лояльность части афинской аристократии новому режиму, [c. 258] а потом и распространились и среди политически активной части демоса. Они стали своеобразным маркером новой политической элиты Афин, характеризовали «правящий класс» победившей демократии.

Мною были сделаны три попытки «подступиться» к антропонимическому материалу классических Афин. Первая, «глобальная», с использованием методов математической статистики, которые применялась для анализа всего массива аттических имен, была новаторской, но по сути малоудачной. Она привела к вполне ожидаемым выводам об увеличении популярности как новых «демократических» имен, так и вполне традиционных – с «аристократическими» корнями – от V к IV в. до н.э.

Значительно более успешным был анализ индивидуального имянаречения в некоторых афинских семьях, который стоял на твердой почве хорошо разработанной научной традиции просопографических исследований. Он показал, каким образом «политически мотивированные» имена сначала распространились в среде лояльной демократическому режиму аристократии, а затем – и среди части демоса. Однако всё это были лишь отдельные случаи, и непонятно, насколько они были типичны для всего гражданского коллектива. Поэтому возник вопрос о достоверной выборке.

Подобную выборку дают закрытые (конечные) ономастические комплексы – общественные надгробные надписи, списки архонтов, судей, членов Совета пятисот и некоторые другие. Они как ограничены хронологически (т.е. позволяют проследить динамику процесса), так и зачастую дают определенный социальный срез. Для их анализа вполне достаточно простых методов описательной статистики. Оказывается, что доля имен с корнем dem- (как и, в меньшей степени, с корнем arist-) может служить показателем близости той или иной группы людей к политической элите демократических Афин. На основании данных антропонимики классических Афин можно сделать вывод о возникновении «демократического нобилитета» – слиянии части аристократии и политически активной верхушки демоса в единую социальную прослойку. Таким образом, изучение «политической ономастики» классических Афин позволяет существенно расширить возможности источниковедческого анализа, а [c. 259] также извлечь дополнительную информацию из хорошо известных и многократно исследованных источников.

Итак, в Афинах классической эпохи происходит постепенная социально-политическая эволюция двух слоев гражданского населения – аристократии и демоса. Значительная часть аристократии все больше и больше приспосабливается к демократическому режиму, стремится отождествить (вплоть до практики имянаречения детей) себя с демосом. Только небольшая (хотя и наиболее публицистически активная – Критий, Платон, Исократ) часть аристократии стремится вступить в политическую борьбу (в конце V в.) или идеологически противостоять (в IV в.) победившей демократии. Причем в одних и тех же аристократических семьях встречались представители разной политической ориентации.

Эволюционировал и демос. Демократические институты позволяли демосу оказывать эффективное влияние на политическую жизнь, и это влияние осуществлялось именно в институциональных рамках. Спонтанные выступления демоса были крайне редкими и оставались на периферии политической жизни.

Все эти факторы способствовали стабильности афинской демократической системы. “Демократические” собственные имена можно рассматривать и как показатель подобной стабильности, и как свидетельство успеха демократической идеологии, если не на уровне теоретических трактатов, то на уровне влияния на повседневную жизнь жителей Афин.

[c. 273] ПРИЛОЖЕНИЕ I