Geum.ru

Матф. Гл. XVIII. Ст. 21. Тогда Петр приступил к нему и сказал: господи

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   16   17   18   19   20   21   22   23   ...   44

вышел из коридоров и направился в контору. Смотритель был в коридоре и,

занятый другим делом, забыл вызвать Богодуховскую. Он вспомнил, что обещал

вызвать ее, только тогда, когда Нехлюдов вошел в контору.

- Сейчас я пошлю за ней, а вы посидите, - сказал он.


LIV


Контора состояла из двух комнат. В первой комнате, с большой

выступающей облезлой печью и двумя грязными окнами, стояла в одном углу

черная мерка для измерения роста арестантов, в другом углу висел, -

всегдашняя принадлежность всех мест мучительства, как бы в насмешку над его

учением, - большой образ Христа. В этой первой комнате стояло несколько

надзирателей. В другой же комнате сидели по стенам и отдельными группами или

парочками человек двадцать мужчин и женщин и негромко разговаривали. У окна

стоял письменный стол.

Смотритель сел у письменного стола и предложил Нехлюдову стул, стоявший

тут же. Нехлюдов сел и стал рассматривать людей, бывших в комнате.

Прежде всех обратил его внимание молодой человек в короткой жакетке, с

приятным лицом, который, стоя перед немолодой уже чернобровой женщиной,

что-то горячо и с жестами рук говорил ей. Рядом сидел старый человек в синих

очках и неподвижно слушал, держа за руку молодую женщину в арестантской

одежде, что-то рассказывавшую ему. Мальчик-реалист с остановившимся

испуганным выражением лица, не спуская глаз, смотрел на старика. Недалеко от

них, в углу, сидела парочка влюбленных: она была с короткими волосами и с

энергическим лицом, белокурая, миловидная, совсем молоденькая девушка в

модном платье; он - с тонкими очертаниями лица и волнистыми волосами

красивый юноша в гуттаперчевой куртке. Они сидели в уголку и шептались,

очевидно млея от любви. Ближе же всех к столу сидела седая в черном платье

женщина, очевидно мать. Она глядела во все глаза на чахоточного вида

молодого человека в такой же куртке и хотела что-то сказать, но не могла

выговорить от слез: и начинала и останавливалась. Молодой человек держал в

руках бумажку и, очевидно не зная, что ему делать, с сердитым лицом

перегибал и мял ее. Подле них сидела полная, румяная, красивая девушка с

очень выпуклыми глазами, в сером платье и пелеринке. Она сидела рядом с

плачущей матерью и нежно гладила ее по плечу. Все было красиво в этой

девушке: и большие белые руки, и волнистые остриженные волосы, и крепкие нос

и губы; но главную прелесть ее лица составляли карие, бараньи, добрые,

правдивые глаза. Красивые глаза ее оторвались от лица матери в ту минуту,

как вошел Нехлюдов, и встретились с его взглядом. Но тотчас же она

отвернулась и что-то стала говорить матери. Недалеко от влюбленной парочки

сидел черный лохматый человек с мрачным лицом и сердито говорил что-то

безбородому посетителю, похожему на скопца. Нехлюдов сел рядом с смотрителем

и с напряженным любопытством глядел вокруг себя. Его развлек подошедший к

нему гладко стриженный ребенок-мальчик и тоненьким голоском обратился к нему

с вопросом.

- А вы кого ждете?

Нехлюдов удивился вопросу, но, взглянув на мальчика и увидав серьезное,

осмысленное лицо с внимательными, живыми глазами, серьезно ответил ему, что

ждет знакомую женщину.

- Что же, она вам сестра? - спросил мальчик.

- Нет, не сестра, - ответил удивленно Нехлюдов. - А ты с кем здесь? -

спросил он мальчика.

- Я с мамой. Она политическая, - гордо сказал мальчик.

- Марья Павловна, возьмите Колю, - сказал смотритель, нашедший,

вероятно, противозаконным разговор Нехлюдова с мальчиком.

Марья Павловна, та самая красивая девушка с бараньими глазами, которая

обратила внимание Нехлюдова, встала во весь свой высокий рост и сильной,

широкой, почти мужской походкой подошла к Нехлюдову и мальчику.

- Что он у вас спрашивает, кто вы? - спросила она у Нехлюдова, слегка

улыбаясь и доверчиво глядя ему в глаза так просто, как будто не могло быть

сомнения о том, что она со всеми была, есть и должна быть в простых,

ласковых, братских отношениях. - Ему все нужно знать, - сказала она и совсем

улыбнулась в лицо мальчику такой доброй, милой улыбкой, что и мальчик и

Нехлюдов - оба невольно улыбнулись на ее улыбку.

- Да, спрашивал меня, к кому я.

- Марья Павловна, нельзя разговаривать с посторонними. Ведь вы знаете,

- сказал смотритель.

- Хорошо, хорошо, - сказала она и, взяв своей большой белой рукой за

ручку не спускавшего с нее глаз Колю, вернулась к матери чахоточного,

- Чей же это мальчик? - спросил Нехлюдов уже у смотрителя.

- Политической одной, он в тюрьме и родился, - сказал смотритель с

некоторым удовольствием, как бы показывая редкость своего заведения.

- Неужели?

- Да, вот теперь едет в Сибирь с матерью.

- А эта девушка?

- Не могу вам отвечать, - сказал смотритель, пожимая плечами. - А вот и

Богодуховская,


LV


Из задней двери вертлявой походкой вышла маленькая стриженая, худая,

желтая Вера Ефремовна, с своими огромными добрыми глазами,

- Ну, спасибо, что пришли, - сказала она, пожимая руку Нехлюдова. -

Вспомнили меня? Сядемте.

- Не думал вас найти так.

- О, мне прекрасно! Так хорошо, так хорошо, что лучшего и не желаю, -

говорила Вера Ефремовна, как всегда, испуганно глядя своими огромными

добрыми круглыми глазами на Нехлюдова и вертя желтой тонкой-тонкой жилистой

шеей, выступающей из-за жалких, смятых и грязных воротничков кофточки.

Нехлюдов стал спрашивать ее о том, как она попала в это положение.

Отвечая ему, она с большим оживлением стала рассказывать о своем деле. Речь

ее была пересыпана иностранными словами о пропагандировании, о

дезорганизации, о группах, и секциях, и подсекциях, о которых она была,

очевидно, вполне уверена, что все знали, а о которых Нехлюдов никогда не

слыхивал.

Она рассказывала ему, очевидно вполне уверенная, что ему очень

интересно и приятно знать все тайны народовольства. Нехлюдов же смотрел на

ее жалкую шею, на редкие спутанные волосы и удивлялся, зачем она все это

делала и рассказывала. Она жалка ему была, но совсем не так, как был жалок

Меньшов-мужик, без всякой вины с его стороны сидевший в вонючем остроге. Она

более всего была жалка той очевидной путаницей, которая была у нее в голове.

Она, очевидно, считала себя героиней, готовой пожертвовать жизнью для успеха

своего дела, а между тем едва ли она могла бы объяснить, в чем состояло это

дело и в чем успех его.

Дело, о котором хотела говорить Вера Ефремовна с Нехлюдовым, состояло в

том, что одна товарка ее, некто Шустова, даже и не принадлежавшая к их

подгруппе, как она выражалась, была схвачена пять месяцев тому назад вместе

с нею и посажена в Петропавловскую крепость только потому, что у ней нашли

книги и бумаги, переданные ей на сохранение. Вера Ефремовна считала себя

отчасти виновной в заключении Шустовой и умоляла Нехлюдова, имеющего связи,

сделать все возможное для того, чтобы освободить ее. Другое дело, о котором

просила Богодуховская, состояло в том, чтобы выхлопотать содержащемуся в

Петропавловской крепости Гуркевичу разрешение на свидание с родителями и на

получение научных книг, которые ему нужны были для его ученых занятий.

Нехлюдов обещал попытаться сделать все возможное, когда будет в

Петербурге.

Свою историю Вера Ефремовна рассказала так, что она, кончив акушерские

курсы, сошлась с партией народовольцев и работала с ними. Сначала шло все

хорошо, писали прокламации, пропагандировали на фабриках, но потом схватили

одну выдающуюся личности, захватили бумаги и начали всех брать.

- Взяли и меня и вот теперь высылают... - закончила она свою историю. -

Но это ничего. Я чувствую себя превосходно, самочувствие олимпийское, -

сказала она и улыбнулась жалостною улыбкою.

Нехлюдов спросил про девушку с бараньими глазами. Вера Ефремовна

рассказала, что это дочь генерала, давно уже принадлежит к революционной

партии и попалась за то, что взяла на себя выстрел в жандарма. Она жила в

конспиративной квартире, в которой был типографский станок. Когда ночью

пришли с обыском, то обитатели квартиры решили защищаться, потушили огонь и

стали уничтожать улики. Полицейские ворвались, и тогда один из заговорщиков

выстрелил и ранил смертельно жандарма. Когда стали допрашивать, кто стрелял,

она сказала, что стреляла она, несмотря на то, что никогда не держала в руке

револьвера и паука не убьет. И так и осталось. И теперь идет в каторгу.

- Альтруистическая, хорошая личность... - одобрительно сказала Вера

Ефремовна.

Третье дело, о котором хотела говорить Вера Ефремовна, касалось

Масловой. Она знала, как все зналось в остроге, историю Масловой и отношения

к ней Нехлюдова и советовала хлопотать о переводе ее к политическим или по

крайней мере в сиделки в больницу, где теперь особенно много больных и нужны

работницы. Нехлюдов поблагодарил ее за совет и сказал, что постарается

воспользоваться им.


LVI


Разговор их был прерван смотрителем, который поднялся и объявил, что

время свидания кончилось и надо расходиться. Нехлюдов встал, простился с

Верой Ефремовной и отошел к двери, у которой остановился, наблюдая то, что

происходило перед ним.

- Господа, пора, пора, - говорил смотритель, то вставая, то опять

садясь.

Требование смотрителя вызвало в находящихся в комнате и заключенных и

посетителях только особенное оживление, но никто и не думал расходиться.

Некоторые встали и говорили стоя. Некоторые продолжали сидеть и

разговаривать. Некоторые стали прощаться и плакать. Особенно трогательна

была мать с сыном чахоточным. Молодой человек все вертел бумажку, и лицо его

становилось все более и более злым, - так велики были усилия, которые он

делал, чтобы не заразиться чувством матери. Мать же, услыхав, что надо

прощаться, легла ему на плечо и рыдала, сопя носом. Девушка с бараньими

глазами - Нехлюдов невольно следил за ней - стояла перед рыдающей матерью и

что-то успокоительно говорила ей. Старик в синих очках, стоя, держал за руку

свою дочь и кивал головой на то, что она говорила. Молодые влюбленные встали

и держались за руки, молча глядя друг другу в глаза.

- Вот этим одним весело, - сказал, указывая на влюбленную парочку,

молодой человек в короткой жакетке, стоя подле Нехлюдова, так же как и он,

глядя на прощающихся.

Чувствуя на себе взгляды Нехлюдова и молодого человека, влюбленные -

молодой человек в гуттаперчевой куртке и белокурая миловидная девушка -

вытянули сцепленные руки, опрокинулись назад и, смеясь, начали кружиться.

- Нынче вечером женятся здесь, в остроге, и она с ним идет в Сибирь, -

сказал молодой человек.

- Он что же?

- Каторжный. Хоть они повеселятся, а то уж слишком больно слушать, -

прибавил молодой человек в жакетке, прислушиваясь к рыданьям матери

чахоточного.

- Господа! Пожалуйста, пожалуйста! Не вынудьте меня принять меры

строгости, - говорил смотритель, повторяя несколько раз одно и то же. -

Пожалуйста, да ну, пожалуйста! - говорил он слабо и нерешительно. - Что ж

это? Уж давно пора. Ведь этак невозможно. Я последний раз говорю, - повторял

он уныло, то закуривая, то туша свою мариландскую папироску.

Очевидно было, что как ни искусны и ни стары и привычны были доводы,

позволяющие людям делать зло другим, не чувствуя себя за него

ответственными, смотритель не мог не сознавать, что он один из виновников

того горя, которое проявлялось в этой комнате; и ему, очевидно, было ужасно

тяжело.

Наконец заключенные и посетители стали расходиться: одни во внутреннюю,

другие в наружную дверь. Прошли мужчины - в гуттаперчевых куртках, и

чахоточный и черный лохматый; ушла и Марья Павловна с мальчиком, родившимся

в остроге.

Стали выходить и посетители. Пошел тяжелой походкой старик в синих

очках, за ним пошел и Нехлюдов.

- Да-с, удивительные порядки, - как бы продолжал прерванный разговор

словоохотливый молодой человек, спускаясь с Нехлюдовым вместе с лестницы. -

Спасибо еще, капитан - добрый человек, не держится правил. Все поговорят -

отведут душу.

- Разве в других тюрьмах нет таких свиданий?

- И-и! Ничего подобного. А не угодно ли поодиночке, да еще через

решетку.

Когда Нехлюдов, разговаривая с Медынцевым - так отрекомендовал себя

словоохотливый молодой человек, - сошел в сени, к ним подошел с усталым

видом смотритель.

- Так если хотите видеть Маслову, то пожалуйте завтра, - сказал он,

очевидно желая быть любезным с Нехлюдовым.

- Очень хорошо, - сказал Нехлюдов и поспешил выйти.

Ужасны были, очевидно, невинные страдания Меньшова - и не столько его

физические страдания, сколько то недоумение, то недоверие к добру и к богу,

которые он должен был испытывать, видя жестокость людей, беспричинно

мучающих его; ужасно было опозорение и мучения, наложенные на эти сотни ни в

чем не повинных людей только потому, что в бумаге не так написано; ужасны

эти одурелые надзиратели, занятые мучительством своих братьев и уверенные,

что они делают и хорошее и важное дело. Но ужаснее всего показался ему этот

стареющийся и слабый здоровьем и добрый смотритель, который должен разлучать

мать с сыном, отца с дочерью - точно таких же людей, как он сам и его дети.

"Зачем это?" - спрашивал Нехлюдов, испытывая теперь в высшей степени то

чувство нравственной, переходящей в физическую, тошноты, которую он всегда

испытывал в тюрьме, и не находил ответа.


LVII


На другой день Нехлюдов поехал к адвокату и сообщил ему дело Меньшовых,

прося взять на себя защиту. Адвокат выслушал и сказал, что посмотрит дело, и

если все так, как говорит Нехлюдов, что весьма вероятно, то он без всякого

вознаграждения возьмется за защиту. Нехлюдов, между прочим, рассказал

адвокату о содержимых ста тридцати человеках по недоразумению и спросил, от

кого это зависит, кто виноват. Адвокат помолчал, очевидно желая ответить

точно.

- Кто виноват? Никто, - сказал он решительно. - Скажите прокурору - он

скажет, что виноват губернатор, скажите губернатору - он скажет, что виноват

прокурор. Никто не виноват.

- Я сейчас еду к Масленникову и скажу ему.

- Ну-с, это бесполезно, - улыбаясь, возразил адвокат. - Это такая - он

не родственник и не друг? - это такая, с позволения сказать, дубина и вместе

с тем хитрая скотина.

Нехлюдов, вспомнив, что говорил Масленников про адвоката, ничего не

ответил и, простившись, поехал к Масленникову.

Масленникова Нехлюдову нужно было просить о двух вещах: о переводе

Масловой в больницу и о ста тридцати бесписьменных, безвинно содержимых в

остроге. Как ни тяжело ему было просить человека, которого он не уважал, это

было единственное средство достигнуть цели, и надо было пройти через это.

Подъезжая к дому Масленникова, Нехлюдов увидал у крыльца несколько

экипажей: пролетки, коляски и кареты, и вспомнил, что как раз нынче был тот

приемный день жены Масленникова, в который он просил его приехать. В то

время как Нехлюдов подъезжал к дому, одна карета стояла у подъезда, и лакей

в шляпе с кокардой и пелерине подсаживал с порога крыльца даму, подхватившую

свой шлейф и открывшую черные тонкие щиколотки в туфлях. Среди стоящих уже

экипажей он узнал закрытое ландо Корчагиных. Седой румяный кучер почтительно

и приветливо снял шляпу, как особенно знакомому барину. Не успел Нехлюдов

спросить швейцара о том, где Михаил Иванович (Масленников), как он сам

показался на ковровой лестнице, провожая очень важного гостя, такого, какого

он провожал уже не до площадки, а до самого низа. Очень важный военный гость

этот, сходя, говорил по-французски об аллегри в пользу приютов, устраиваемых

в городе, высказывая мнение, что это хорошее занятие для дам: "И им весело,

и деньги собираются".

- Qu'elles s'amusent et que le bon Dieu les benisse... {Пусть веселятся

и да благословит их бог... (франц.)} A, Нехлюдов, здравствуйте! Что давно

вас не видно? - приветствовал он Нехлюдова. - Allez presenter vos de voirs a

madame {Подите засвидетельствуйте почтение хозяйке (франц. ).}. И Корчагины

тут. Et Nadine Bukshevden. Toutes les jolies femmes de la ville {И Надин

Буксгевден Все городские красавицы (франц.).}, - сказал он, подставляя и

несколько приподнимая свои военные плечи под подаваемую ему его же

великолепным с золотыми галунами лакеем шинель. - Au revoir, mon cher! {До

свиданья, дорогой мой! (франц.)} - Он пожал еще руку Масленникову.

- Ну, пойдем наверх, как я рад! - возбужденно заговорил Масленников,

подхватывая под руку Нехлюдова и, несмотря на свою корпуленцию, быстро

увлекая его наверх.

Масленников был в особенно радостном возбуждении, причиной которого

было оказанное ему внимание важным лицом. Казалось, служа в гвардейском,

близком к царской фамилии полку, Масленникову пора бы привыкнуть к общению с

царской фамилией, но, видно, подлость только усиливается повторением, и

всякое такое внимание приводило Масленникова в такой же восторг, в который

приходит ласковая собачка после того, как хозяин погладит, потреплет,

почешет ее за ушами. Она крутит хвостом, сжимается, извивается, прижимает

уши и безумно носится кругами. То же самое был готов делать Масленников. Он

не замечал серьезного выражения лица Нехлюдова, не слушал его и неудержимо

влек его в гостиную, так что нельзя было отказаться, и Нехлюдов шел с ним.

- Дело после; что прикажешь - все сделаю, - говорил Масленников,

проходя с Нехлюдовым через залу. - Доложите генеральше, что князь Нехлюдов,

- на ходу сказал он лакею. Лакей иноходью, обгоняя их, двинулся вперед. -

Vous n'avez qu'a ordonner {Тебе стоит только приказать (франц.).}. Но жену

повидай непременно. Мне и то досталось за то, что я тот раз не привел тебя.

Лакей уже успел доложить, когда они вошли, и Анна Игнатьевна,

вице-губернаторша, генеральша, как она называла себя, уже с сияющей улыбкой

наклонилась к Нехлюдову из-за шляпок и голов, окружавших ее у ди вана. На

другом конце гостиной у стола с чаем сидели барыни и стояли мужчины -

военные и штатские, и слышался неумолкаемый треск мужских и женских голосов.

- Enfin! {Наконец! (франц.)} Что же это вы нас знать не хотите? Чем мы

вас обидели?

Такими словами, предполагавшими интимность между нею и Нехлюдовым,

которой никогда не было, встретила Анна Игнатьевна входящего.

- Вы знакомы? Знакомы? Мадам Белявская, Михаил Иванович Чернов.

Садитесь поближе.

- Мисси, venez dons a notre table. Ou vous apportera votre the...

{идите к нашему столу. Вам сюда подадут чай... (франц.)} И вы... -

обратилась она к офицеру, говорившему с Мисси, очевидно забыв его имя, -

пожалуйте сюда. Чаю, князь, прикажете?

- Ни за что, ни за что не соглашусь: она просто не любила, - говорил

женский голос.

- А любила пирожки.

- Вечно глупые шутки, - со смехом вступилась другая дама в высокой

шляпе, блестевшая шелком, золотом и камнями.

- C'est excellent {Великолепно (франц.).} - эти вафельки, и легко.

Подайте еще сюда.

- Что же, скоро едете?

- Да уж нынче последний день. От этого мы и приехали.

- Такая прелестная весна, так хорошо теперь в деревне!

Мисси в шляпе и каком-то темно-полосатом платье, схватывавшем без

складочки ее тонкую талию, точно как будто она родилась в этом платье, была

очень красива. Она покраснела, увидав Нехлюдова.

- А я думала, что вы уехали, - сказала она ему.

- Почти уехал, - сказал Нехлюдов. - Дела задерживают. Я и сюда приехал

по делу.

- Заезжайте к мама. Она очень хочет вас видеть, - сказала она и,

чувствуя, что она лжет и он понимает это, покраснела еще больше.

- Едва ли успею, - мрачно отвечал Нехлюдов, стараясь сделать вид, что