Матф. Гл. XVIII. Ст. 21. Тогда Петр приступил к нему и сказал: господи

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Воскресение, 5226.64kb.
• Ты Пётр, и на сем камне Ясоздам Церковь Мою, 975.02kb.
• Комментарий к литургическим чтениям рядового времени 29 июня, 32.82kb.
• «ладомир», 3491.9kb.
• «ладомир», 3584.98kb.
• Проповедь в неделю 33-ю по Пятидесятнице, 36.93kb.
• Серафим Роуз – Душа после смерти, 2713.71kb.
• "Развитие конституционализма в России в XVIII xix веках", 172.25kb.
• Методическая разработка Урок истории в 3-м классе по теме «Петр Великий», 215.85kb.
• Все кончилось в тот же вечер, что и началось. Тогда я затрепыхался; до сих пор беспокоюсь., 98.27kb.

статское платье, так же облегавшее его сытое тело и выставлявшее широкую

грудь. Он был в вицмундире. Несмотря на разницу лет (Масленникову было под

сорок), они были на "ты".

- Ну вот, спасибо, что приехал. Пойдем к жене. А у меня как раз десять

минут свободных перед заседанием. Принципал ведь уехал. Я правлю губернией,

- сказал он с удовольствием, которого не мог скрыть.

- Як тебе по делу.

- Что такое? - вдруг, как будто насторожившись, испуганным и несколько

строгим тоном сказал Масленников.

- В остроге есть одно лицо, которым я очень интересуюсь (при слове

острог лицо Масленникова сделалось еще более строго), и мне хотелось бы

иметь свидание не в общей, а в конторе, и не только в определенные дни, но и

чаще. Мне сказали, что это от тебя зависит.

- Разумеется, mon cher {дорогой мой (франц.).}, я все готов для тебя

сделать, - дотрагиваясь обеими руками до его колен, сказал Масленников, как

бы желая смягчить Свое величие, - это можно, но, видишь ли, я калиф на час.

- Так ты можешь дать мне бумагу, чтобы я мог видеться с нею?

- Это женщина?

- Да.

- Так за что ж она?

- За отравление. Но она неправильно осуждена.

- Да, вот тебе и правый суд, ils n'en font point d'autres {иного они не

творят (франц.).}, - сказал он для чего-то по-французски. - Я знаю, ты не

согласен со мною, но что же делать, c'est mon opinion bien arretee {это мое

твердое убеждение (франц.)}, - прибавил он, высказывая мнение, которое он в

разных видах в продолжение года читал в ретроградной, консервативной газете.

- Я знаю, ты либерал,

- Не знаю, либерал ли я, или что другое, - улыбаясь, сказал Нехлюдов,

всегда удивлявшийся на то, что все его причисляли к какой-то партии и

называли либералом только потому, что он, судя человека, говорил, что надо

прежде выслушать его, что перед судом все люди равны, что не надо мучать и

бить людей вообще, а в особенности таких, которые не осуждены. - Не знаю,

либерал ли я, или нет, но только знаю, что теперешние суды, как они ни

дурны, все-таки лучше прежних.

- А кого ты взял в адвокаты?

- Я обратился к Фанарину.

- Ах, Фанарин! - морщась, сказал Масленников, вспоминая, как в прошлом

году этот Фанарин на суде допрашивал его как свидетеля и с величайшей

учтивостью в продолжение получаса поднимал на смех. - Я бы не посоветовал

тебе иметь с ним дело. Фанарин - est un homme tare {человек с подорванной

репутацией (франц.).}.

- И еще к тебе просьба, - не отвечая ему, сказал Нехлюдов. - Давно

очень я знал одну девушку - учительницу. Она очень жалкое существо и теперь

тоже в тюрьме, а желает повидаться со мной. Можешь ты мне дать и к ней

пропуск?

Масленников немного набок склонил голову и задумался.

- Это политическая?

- Да, мне сказали так.

- Вот видишь, свидания с политическими даются только родственникам, но

тебе я дам общий пропуск. Je sais que vous n'abuserez pas... {Я знаю, что ты

не злоупотребишь... (франц.)} Как ее зовут, твою protegee?.. Богодуховской?

Elle est jolie? {Она хорошенькая? (франц.)}

- Hideuse {Безобразна (франц.).}.

Масленников неодобрительно покачал головой, подошел к столу и на бумаге

с печатным заголовком бойко написал: "Подателю сего, князю Дмитрию Ивановичу

Нехлюдову, разрешаю свидание в тюремной конторе с содержащейся в замке

мещанкой Масловой, равно и с фельдшерицей Богодуховской", - дописал он и

сделал размашистый росчерк.

- Вот ты увидишь, какой порядок там. А соблюсти там порядок очень

трудно, потому что переполнено, особенно пересыльными: но я все-таки строго

смотрю и люблю это дело. Ты увидишь - им там очень хорошо, и они довольны.

Только надо уметь обращаться с ними.

Вот на днях была неприятность - неповиновение. Другой бы признал это

бунтом и сделал бы много несчастных. А у нас все прошло очень хорошо. Нужна,

с одной стороны, заботливость, с другой - твердая власть, - сказал он,

сжимая выдающийся из-за белого крепкого рукава рубашки с золотой запонкой

белый пухлый кулак с бирюзовым кольцом, - заботливость и твердая власть.

- Ну, этого я не знаю, - сказал Нехлюдов, - я был там два раза, и мне

было ужасно тяжело.

- Знаешь что? Тебе надо сойтись с графиней Пассек, - продолжал

разговорившийся Масленников, - она вся отдалась этому делу. Elle fait

beaucoup de bien {Она делает много добра (франц.).}. Благодаря ей, может

быть, и мне, без ложной скромности скажу, удалось все изменить, и изменить

так, что нет уже тех ужасов, которые были прежде, а им прямо там очень

хорошо. Вот ты увидишь. Вот Фанарин, я не знаю его лично, да и по моему

общественному положению наши пути не сходятся, но он положительно дурной

человек, вместе с тем позволяет себе говорить на суде такие вещи, такие

вещи...

- Ну, благодарствуй, - сказал Нехлюдов, взяв бумагу, и, не дослушав,

простился с своим бывшим товарищем.

- А к жене ты не пойдешь?

- Нет, извини меня, теперь мне некогда.

- Ну, как же, она не простит мне, - говорил Масленников, провожая

бывшего товарища до первой площадки лестницы, как он провожал людей не

первой важности, но второй важности, к которым он причислял Нехлюдова. -

Нет, пожалуйста, зайди хоть на минуту.

Но Нехлюдов остался тверд, и, в то время как лакей и швейцар

подскакивали к Нехлюдову, подавая ему пальто и палку, и отворяли дверь, у

которой снаружи стоял городовой, он сказал, что никак не может теперь.

- Ну, так в четверг, пожалуйста. Это ее приемный день. Я ей скажу! -

прокричал ему Масленников с лестницы.


LI


В тот же день прямо от Масленникова приехав в острог, Нехлюдов

направился к знакомой уже квартире смотрителя. Опять слышались те же, как и

в тот раз, звуки плохого фортепьяно, но теперь игралась не рапсодия, а этюды

Клементи, тоже с необыкновенной силой, отчетливостью и быстротой. Отворившая

горничная с подвязанным глазом сказала, что капитан дома, и провела

Нехлюдова в маленькую гостиную с диваном, столом и подожженным с одной

стороны розовым бумажным колпаком большой лампы, стоявшей на шерстяной

вязаной салфеточке. Вышел главный смотритель с измученным, грустным лицом.

- Прошу покорно, что угодно? - сказал он, застегивая среднюю пуговицу

своего мундира.

- Я вот был у вице-губернатора, и вот разрешение, - сказал Нехлюдов,

подавая бумагу. - Я желал бы видеть Маслову.

- Маркову? - переспросил смотритель, не расслышав из-за музыки.

- Маслову.

- Ну, да! Ну, да!

Смотритель встал и подошел к двери, из которой слышались рулады

Клементи.

- Маруся, хоть немножко подожди, - сказал он голосом, по которому видно

было, что эта музыка составляла крест его жизни, - ничего не слышно.

Фортепьяно замолкло, послышались недовольные шаги, и кто-то заглянул в

дверь.

Смотритель, как бы чувствуя облегчение от этого перерыва музыки,

закурил толстую папиросу слабого табаку и предложил Нехлюдову. Нехлюдов

отказался.

- Так вот я бы желал видеть Маслову.

- Маслову нынче неудобно видеть, - сказал смотритель.

- Отчего?

- Да так, вы сами виноваты, - слегка улыбаясь, сказал смотритель. -

Князь, не давайте вы ей прямо денег. Если желаете, давайте мне. Все будет

принадлежать ей. А то вчера вы ей, верно, дали денег, она достала вина -

никак не искоренишь этого зла - и сегодня напилась совсем, так что даже

буйная стала.

- Да неужели?

- Как же, даже должен был меры строгости употребить - перевел в другую

камеру. Так она женщина смирная, но денег вы, пожалуйста, не давайте. Это

такой народ...

Нехлюдов живо вспомнил вчерашнее, и ему стало опять страшно.

- А Богодуховскую, политическую, можно видеть? - спросил Нехлюдов,

помолчав.

- Что ж, это можно, - сказал смотритель. - Ну, ты чего, - обратился он

к девочке пяти или шести лет, пришедшей в комнату и, поворотив голову так,

чтобы не спускать глаз с Нехлюдова, направлявшейся к отцу. - Вот и упадешь,

- сказал смотритель, улыбаясь на то, как девочка, не глядя перед собой,

зацепилась за коврик и подбежала к отцу.

- Так если можно, я бы пошел.

- Пожалуй, можно, - сказал смотритель, обняв девочку, все смотревшую на

Нехлюдова, встал и, нежно отстранив девочку, вышел в переднюю.

Еще смотритель не успел надеть подаваемое ему подвязанной девушкой

пальто и выйти в дверь, как опять зажурчали отчетливые рулады Клементи.

- В консерватории была, да там непорядки. А большое дарование, - сказал

смотритель, спускаясь с лестницы. - Хочет выступать в концертах.

Смотритель с Нехлюдовым подошли к острогу. Калитка мгновенно отворилась

при приближении смотрителя. Надзиратели, взяв под козырек, провожали его

глазами. Четыре человека, с бритыми полуголовами и неся кадки с чем-то,

встретились им в прихожей и все сжались, увидав смотрителя. Один особенно

пригнулся и мрачно насупился, блестя черными глазами.

- Разумеется, талант надо совершенствовать, нельзя зарывать, но в

маленькой квартире, знаете, тяжело бывает, - продолжал смотритель разговор,

не обращая на этих арестантов никакого внимания, и, усталыми шагами волоча

ноги, прошел, сопутствуемый Нехлюдовым, в сборную.

- Вам кого видеть желательно? - спросил смотритель.

- Богодуховскую.

- Это из башни. Вам подождать придется, - обратился он к Нехлюдову.

- А нельзя ли мне покамест увидать арестантов Меньшовых - мать с сыном,

обвиняемые за поджог.

- А это из двадцать первой камеры. Что ж, можно их вызвать.

- А нельзя ли мне повидать Меньшова в его камере?

- Да вам покойнее в сборной,

- Нет, мне интересно.

- Вот нашли интересное.

В это время из боковой двери вышел щеголеватый офицер помощник.

- Вот сведите князя в камеру к Меньшову. Камера двадцать первая, -

сказал смотритель помощнику, - а потом в контору. А я вызову. Как ее звать?

- Вера Богодуховская, - сказал Нехлюдов.

Помощник смотрителя был белокурый молодой с нафабренными усами офицер,

распространяющий вокруг себя запах цветочного одеколона.

- Пожалуйте, - обратился он к Нехлюдову с приятной улыбкой. -

Интересуетесь нашим заведением?

- Да, и интересуюсь этим человеком, который, как мне говорили,

совершенно невинно попал сюда.

Помощник пожал плечами.

- Да, это бывает, - спокойно сказал он, учтиво вперед себя пропуская

гостя в широкий вонючий коридор. - Бывает, и врут они. Пожалуйте.

Двери камер были отперты, и несколько арестантов было в коридоре. Чуть

заметно кивая надзирателям и косясь на арестантов, которые или, прижимаясь к

стенам, проходили в свои камеры, или, вытянув руки по швам и по-солдатски

провожая глазами начальство, останавливались у дверей, помощник провел

Нехлюдова через один коридор, подвел его к другому коридору налево,

запертому железной дверью.

Коридор этот был уже, темнее и еще вонючее первого. В коридор с обеих

сторон выходили двери, запертые замками. В дверях были дырочки, так

называемые глазки, в полвершка в диаметре. В коридоре никого не было, кроме

старичка надзирателя с грустным сморщенным лицом.

- В которой Меньшов? - спросил помощник надзирателя.

- Восьмая налево.


LII


- Можно поглядеть? - спросил Нехлюдов.

- Сделайте одолжение, - с приятной улыбкой сказал помощник и стал

что-то спрашивать у надзирателя. Нехлюдов заглянул в одно отверстие: там

высокий молодой человек в одном белье, с маленькой черной бородкой, быстро

ходил взад и вперед; услыхав шорох у двери, он взглянул, нахмурился и

продолжал ходить.

Нехлюдов заглянул в другое отверстие: глаз его встретился с другим

испуганным большим глазом, смотревшим в дырочку; он поспешно отстранился.

Заглянув в третье отверстие, он увидал на кровати спящего очень маленького

роста свернувшегося человечка, с головою укрытого халатом. В четвертой

камере сидел широколицый бледный человек, низко опустив голову и

облокотившись локтями на колени. Услыхав шаги, человек этот поднял голову и

поглядел. Во всем лице, в особенности в больших глазах, было выражение

безнадежной тоски. Его, очевидно, не интересовало узнать, кто глядит к нему

в камеру. Кто бы ни глядел, он, очевидно, не ждал ни от кого ничего доброго.

Нехлюдову стало страшно; он перестал заглядывать и подошел к двадцать первой

камере Меньшова. Надзиратель отпер замок и отворил дверь. Молодой с длинной

шеей мускулистый человек, с добрыми круглыми глазами и маленькой бородкой,

стоял подле койки и с испуганным лицом, поспешно надевая халат, смотрел на

входивших. Особенно поразили Нехлюдова добрые круглые глаза, вопросительно и

испуганно перебегающие с него на надзирателя, на помощника и обратно.

- Вот господин хочет про твое дело расспросить.

- Покорно благодарим.

- Да, мне рассказывали про ваше дело, - сказал Нехлюдов, проходя в

глубь камеры и становясь у решетчатого и грязного окна, - и хотелось бы от

вас самих услышать.

Меньшов подошел тоже к окну и тотчас же начал рассказывать, сначала

робко поглядывая на смотрителя, потом все смелее и смелее; когда же

смотритель совсем ушел из камеры в коридор, отдавая там какие-то приказания,

он совсем осмелел. Рассказ этот по языку и манерам был рассказ самого

простого, хорошего мужицкого парня, и Нехлюдову было особенно странно

слышать этот рассказ из уст арестанта в позорной одежде и в тюрьме. Нехлюдов

слушал и вместе с тем оглядывал и низкую койку с соломенным тюфяком, и окно

с толстой железной решеткой, и грязные отсыревшие и замазанные стены, и

жалкое лицо и фигуру несчастного, изуродованного мужика в котах и халате, и

ему все становилось грустнее и грустнее; не хотелось верить, чтобы было

правда то, что рассказывал этот добродушный человек, - так было ужасно

думать, что могли люди ни за что, только за то, что его же обидели, схватить

человека и, одев его в арестантскую одежду, посадить в это ужасное место. А

между тем еще ужаснее было думать, чтобы этот правдивый рассказ, с этим

добродушным лицом, был бы обман и выдумка. Рассказ состоял в том, что

целовальник вскоре после женитьбы отбил у него жену. Он искал закона везде.

Везде целовальник закупал начальство, и его оправдывали. Раз он силой увел

жену, она убежала на другой день. Тогда он пришел требовать свою жену.

Целовальник сказал, что жены его нет (а он видел ее, входя), и велел ему

уходить. Он не пошел. Целовальник с работником избили его в кровь, а на

другой день загорелся у целовальника двор. Его обвинили с матерью, а он не

зажигал, а был у кума.

- И действительно ты не поджигал?

- И в мыслях, барин, не было. А он, злодей мой, должно, сам поджег.

Сказывали, он только застраховал. А на нас с матерью сказали, что мы были,

стращали его. Оно точно, я в тот раз обругал его, не стерпело сердце. А

поджигать не поджигал. И не был там, как пожар начался. А это он нарочно

подогнал к тому дню, что с матушкой были. Сам зажег для страховки, а на нас

сказал.

- Да неужели?

- Верно, перед богом говорю, барин. Будьте отцом родным! - Он хотел

кланяться в землю, и Нехлюдов насилу удержал его. - Вызвольте, ни за что

пропадаю, - продолжал он.

И вдруг щеки его задергались, и он заплакал и, засучив рукав халата,

стал утирать глаза рукавом грязной рубахи.

- Кончили? - спросил смотритель.

- Да. Так не унывайте; сделаем, что можно, - сказал Нехлюдов и вышел.

Меньшов стоял в двери, так что надзиратель толкнул его дверью, когда

затворял ее. Пока надзиратель запирал замок на двери, Меньшов смотрел в

дырку в двери.


LIII


Проходя назад по широкому коридору (было время обеда, и камеры были

отперты) между одетыми в светло-желтые халаты, короткие широкие штаны и коты

людьми, жадно смотревшими на него, Нехлюдов испытывал странные чувства - и

сострадания к тем людям, которые сидели, и ужаса и недоумения перед теми,

кто посадили и держат их тут, и почему-то стыда за себя, за то, что он

спокойно рассматривает это.

В одном коридоре пробежал кто-то, хлопая котами, в дверь камеры и

оттуда вышли люди и стали на дороге Нехлюдову, кланяясь ему.

- Прикажите, ваше благородие, не знаю, как назвать, решить нас

как-нибудь.

- Я не начальник, я ничего не знаю.

- Все равно, скажите кому, начальству, что ли, - сказал негодующий

голос. - Ни в чем не виноваты, страдаем второй месяц.

- Как? Почему? - спросил Нехлюдов.

- Да вот заперли в тюрьму. Сидим второй месяц, сами не знаем за что.

- Правда, это по случаю, - сказал помощник смотрителя, - за

бесписьменность взяли этих людей, и надо было отослать их в их губернию, а

там острог сгорел, и губернское правление отнеслось к нам, чтобы не посылать

к ним. Вот мы всех из других губерний разослали, а этих держим.

- Как, только поэтому? - спросил Нехлюдов, остановясь в дверях.

Толпа, человек сорок, все в арестантских халатах, окружила Нехлюдова и

помощника. Сразу заговорило несколько голосов. Помощник остановил:

- Говорите один кто-нибудь.

Из всех выделился высокий благообразный крестьянин лет пятидесяти. Он

разъяснил Нехлюдову, что они все высланы и заключены в тюрьму за то, что у

них не было паспортов. Паспорта же у них были, но только просрочены недели

на две. Всякий год бывали так просрочены паспорта, и ничего не взыскивали, а

нынче взяли да вот второй месяц здесь держат, как преступников.

- Мы все по каменной работе, все одной артели. Говорят, в губернии

острог сгорел. Так мы в этом не причинны. Сделайте божескую милость.

Нехлюдов слушал и почти не понимал того, что говорил старый

благообразный человек, потому что все внимание его было поглощено большой

темно-серой многоногой вошью, которая ползла между волос по щеке

благообразного каменщика.

- Как же так? Неужели только за это? - говорил Нехлюдов, обращаясь к

смотрителю.

- Да, начальство оплошность сделало, их бы надо послать и водворить на

место жительства, - говорил помощник.

Только что смотритель кончил, как из толпы выдвинулся маленький

человечек, тоже в арестантском халате, начал, странно кривя ртом, говорить о

том, что их здесь мучают ни за что.

- Хуже собак... - начал он.

- Ну, ну, лишнего тоже не разговаривай, помалкивай, а то знаешь...

- Что мне знать, - отчаянно заговорил маленький человечек. - Разве мы в

чем виноваты?

- Молчать! - крикнул начальник, и маленький человечек замолчал.

"Что же это такое?" - говорил себе Нехлюдов, выходя из камер, как

сквозь строй прогоняемый сотней глаз выглядывавших из дверей и встречавшихся

арестантов.

- Неужели действительно держат так прямо невинных людей? - проговорил

Нехлюдов, когда они вышли из коридора.

- Что ж прикажете делать? Но только что и много они врут. Послушать их

- все невинны, - говорил помощник смотрителя.

- Да ведь эти-то не виноваты же ни в чем.

- Эти-то, положим. Но только народ очень испорченный. Без строгости

невозможно. Есть такие типы бедовые, тоже палец в рот не клади. Вот вчера

двоих вынуждены были наказать.

- Как наказать? - спросил Нехлюдов.

- Розгами наказывали по предписанию...

- Да ведь телесное наказание отменено.

- Не для лишенных прав. Эти подлежат.

Нехлюдов вспомнил все, что он видел вчера, дожидаясь в сенях, и понял,

что наказание происходило именно в то время, как он дожидался, и на него с

особенной силой нашло то смешанное чувство любопытства, тоски, недоумения и

нравственной, переходящей почти в физическую, тошноты, которое и прежде, но

никогда с такой силой не охватывало его.

Не слушая помощника смотрителя и не глядя вокруг себя, он поспешно