Geum.ru

Семинар книга III «Психозы»

Вид материалаСеминар
Подобный материал:
1   2   3
Глава VI Психотический феномен и его механизм

Достоверность и реальность.

Шребер не поэт.

Значенние защиты.

Verdichtung, Verdrängung.

Verneinung et Verwerfung.

Всегда хорошо не давать возможности суживаться своему горизонту. Вот почему я хотел бы сегодня вам напомнить, какова кроме моего главного намерения в отношении случая Шребера основная цель моих семинаров. Если продолжать движение, шаг за шагом, в течение некоторого времени, в конце концов всегда обнаруживаешь перед носом стену. Но в конце концов, поскольку я вас'веду за собой по трудным местам, мы, может быть, обнаружим немного больше требуемого в другом месте. Мне кажется, в равной степени, необходимым напомнить вам замысел, который определяет место этого движения.

Надо бы выразить цель этого семинара различными способами, которые пересекаются и которые все обернутся одним и тем же. Я мог бы вам сказать, прежде всего, что я здесь для того, чтоб напомнить, что подобало бы принять всерьез наш опыт, и что тот факт, что вы психоаналитики не освобождает вас от того, чтоб быть умными и чувствительными. Не достаточно того, что вам было бы дано некоторое количество ключей, выгода от которых для вас в том, чтоб больше ни о чем не думать, и вас принудить- то что является главной склонностью человеческих существ- все оставить на месте. Существ уют определенные способы употребления таких категорий как бессознательное, влечение, пре-эдиповское отношение, защита, которые заключаются в том, чтоб не выводить из них ни одного из аутентичных значений, которые они содержат, и в том чтоб считать, что это дело, которое касается других, но которое не затрагивает основу ваших отношений с миром.

© Пер. с французского И. Багдасарян

Нужно также сказать, что чтобы быть аналитиками, вы нисколько не принуждены, если только слегка не встряхнуть вас, сохранять в памяти, что мир вовсе не таков, каким его понимает каждый, но что он схвачен в механизмах, предположительно известных вам.

А теперь речь тем более не идет о том - не заблуждайтесь - что бы я занимался здесь метафизикой открытия Фрейда, что бы я выводил следствия, которые она содержит в том, что касается того, что можно назвать, в самом широком смысле, бытием. Это не входит в мои намерения. Это не было бы бесполезным, но я полагаю, что это может быть оставлено другим, и что то, что мы делаем здесь, наметит путь подхода. Не думайте, что вам будет запрещено сделать в этом смысле несколько взмахов крыльями - вы ничего не теряете, спрашивая себя о метафизике человеческой жизни, такой, какой она нам была выявлена через открытие Фрейда. Но наконец, это не самое главное, так как эта метафизика, вы ее получаете по голове; можно оказать доверие вещам такими, как они структурированы-они там, и вы - внутри.

Не зря именно в наши дни было сделано фрейдовское открытие, и посредством серии очень запутаных случайностей, вы лично оказываетесь их хранителями, Метафизика, о которой идет речь, может целиком записаться в отношении человека к символическому. Вы погружены туда на уровень, который значительно превосходит ваш опыт техников, и, как я вам это отмечал несколько раз, мы находим их следы и присутствие в разного рода дисциплинах и вопросах, которые соседствуют с психоанализом.

Вы техники. Но техники вещей, которые существуют внутри этого открытия. Поскольку эта техника развивается через речь, мир, в котором вы должны перемещаться в своем опыте, искривлен в этой перспективе. Попытаемся, по меньшей мере корректно, его структурировать.

Именно этому требованию отвечает мой маленький квадрат который идет от субъекта к другому, и, в некотором роде здесь, от символического в направлении к реальному, субъекту, Я, телу, и в обратном смысле, в направлении Большого Другого межличностных отношений, Другого, которого вы не воспринимаете, как субъекта, то-есть того, кто может обмануть; Другой, который, напротив, всегда находится на своем месте; Другой небесных светил, или, если вам будет угодно, стабильная система мира, объекта, и, между двумя, речи вместе с этими тремя этапами: означающего, значения и дискурса.

Это не система мира, это система ориентирования нашего опыта - об структурируется так, и это внутри этого мы можем расположить различные манифесттации, с которыми мы имеем дело. Мы ничего не поймем, если не примем всерьез эту структуру.

Разумеется, эта история серьезного сама находится в центре вопроса. То, что характеризует нормального субъекта, это именно никогда не принимать совершенно серьезно некоторую часть реальностей, существование которых он признает. Вы окружены разного рода реальностями, в которых вы не сомневаетесь, некоторые из которых являются особенно угрожающими, но вы не принимаете их полностью всерьез, так как вы думаете, вместе с подзаголовком Поля Клоделя, что худшее не всегда наверняка, и вы сохраняете себя в обычном состоянии, фундаментальном в том смысле, что речь идет об основе, которая есть счастливая неопределенность, и делает для вас возможным достаточно спокойное существование. Конечно, уверенность - вещь очень редкая для нормального субъекта. Если он спросит самого себя по этому поводу, он заметит, что она строго коррелятивная с действием, в которое он был вовлечен.

Я не стану распространяться об этом, поскольку мы здесь не для того чтобы

заниматься психологией и феноменологией самого ближнего. Мы должны, сообразно тому что происходит все время, достичь этого через поворот, через самое отдаленное, которое сегодня -сумасшедший Шребер.

Сохраним определенную дистанцию, и мы заметим, что Шребер имеет общий с другими сумасшедшими, признак, который вы всегда обнаужите в самых непосредственных данных - вот причина по которой я делаю вам представление больных. Психологи, в действитвльности не часто встречая сумасшедшего, ставят себе ложную проблему понять почему он верит в реальность своих галлюцинаций. Все-таки видят, что это не клеится, и утомляют тогда свой темперамент, чтоб измышлять происхождение веры. Надо бы прежде ее определить, эту веру, ибо, в действительности, сумасшедший не верит в реальность своих галлюцинаций.

Этому имеются тысячи примеров, о которых я сегодня не стану распространяться, поскольку я хочу остаться перед текстом сумасшедшего Шребера. И он, наконец, в пределах досягаемости людей, которые не являются психиатрами. Случайность заставила меня раскрыть недавно Феноменологию восприятия Мориса Мерло-Понти на стр.386 на теме вещи и естественного мира, к которой я вас отсылаю; вы там найдете великолепные ремарки об этом, а именно, что нет ничего проще, чем добиться у субъекта признания , что то, что он слышит, никто другой не слышит. Он говорит:"Да, согласен, что я один это слышу!"

Реальность - вопрос не в ней. Субъект допускает, через все вербально развернутые изъяснительные повороты, которые ему под силу, что это - феномены иного порядка, чем реальное; он хорошо знает что их реальность не подкреплена; он допускает даже их ирреальность, до некоторой степени. Но, в противоположность нормальному субъекту, которому реальность подается на его тарелке, у него есть увереность, которая заключается в том, что то, о чем идет речь-от галлюцинации до интерпретации-его касается.

Это не о реальности идет речь у него, но об уверенности. Даже когда он выражается в смысле того, что то, что он испытывает, не из разряда реального, это не затрагивает его уверенности, что его это касается. Эта уверенность радикальна. Даже естественность того, в чем он уверен может очень хорошо оставаться совершенной двусмысленностью, во всей гамме, простирающейся от недоброжелательности до благожелательности. Но это означает нечто непоколебимое для него.

Вот что образует то, что называют, справедливо или нет, элементарным феноменом; или еще феномен, более развитый, бредовое верование.

Вы можете затронуть один пример, бегло перелистывая чудесное сгущение Шребера, которое нам дает Фрейд, одновременно анализируя его. Через Фрейда вы можете иметь с ним контакт, измерение.

Центральный феномен бреда Шребера, можно даже сказать инициальный в концепции, которую он создает этой трансформацией мира, который конструирует его бред, это то что он называет Seelenmord, убийство души. Но он сам представляет его совершенно загадочным.

Конечно, глава III Мемуаров, которая давала доводы его невропатии и развивала это понятие убийства души, была цензурирована. Мы знаем, тем не менее, что она включала ремарки касавшиеся его семьи, что могло бы нас, вероятно,просветить относительно его начального бреда в отношении его отца или его брата, или кого- то из его близких, и относительно того, что обычно называют

значимыми трансференциальными элементами. Но эта цензура, в конце концов, не столь достойная сожаления. Порой, излишек деталей мешает видеть основные формальные характеристики. Сущность не в том, что мы утратили из-за этой цензуры оказию понять какую-то часть его аффективного опыта по отношению к близким, а в том, что он, субъект, его не понимает, но, тем не менее, он его формулирует.

Он его различает, как решающий момент этого нового измерения, к которому он доходит, и о котором он нам сообщает своим отчетом о различных формах связей, перспектива которых ему постепенно была дана. Это убийство души, он его рассматривает, как некую пружину, но которая сохраняет при этом свой загадочный характер. Чем еще это может быть, как не убийством души? С другой стороны, уметь отличать душу от всего того, что привязывается к ней, дано не каждому, но этому бредящему, и с характером уверенности, который придает его свидетельству существеннейшую выпуклость.

Мы должны остановиться на этих вещах, и не упустить отличительных особенностей, если мы хотим понять, что происходит в действительности, и не просто с помощью нескольких слов-ключей или этой оппозиции между реальностью и уверенностью освободиться от феномена сумасшествия.

Эта бредовая уверенность; вы должны приобрести навык находить ее везде, где она есть. Вы сами заметите тогда, например, до какой степени феномен ревности отличен, когда он представлен у нормального субъекта и когда он представлен у бредящего. Не нужно вам пространно напоминать то, что имеет юмористического, даже комического, ревность нормального типа, о которой можно сказать, что она отказывается самым естественным образом от уверенности, какими бы ни были реалии, ему преподносимые. Это известная история ревнивца, который преследовал свою жену до дверей комнаты, где она запиралась с другим. Она достаточно контрастирует с фактом, что бредящий себя освобождает от каких либо реальных ссылок. Вам это должно было бы внушить некоторое недверие: когда нормальные механизмы, как проекция, переносят, чтоб объяснить происхождение бредовой ревности. Это все же обычно: то, что вы будете осуществлять эту экстраполяцию, Достаточно прочесть текст Фрейда о президенте Шребере, чтоб заметить, что, хотя он не имел времени приступить к рассмотрению вопроса во всем его объеме, он показал по отношению к паранойе все опасности, которые там имеются при опрометчивом вмешательстве: проекция, отношение от Я к Я, от Я к другому. Хотя все эти меры обеспечения были записаны черным по белому, пользуются без разбора термином проекция, чтоб объяснять бред и его происхождение.

Я скажу больше - бредящий, по мере того, как он взбирается вверх по лестнице бреда, все более и более уверен в вещах, выступающих как все более ирреальные, Это то что, отличает паранойю от шизофрении: бредящий их артикулирует с избытком, с богатством, которое именно и является одной из наиболее существенных клинических характеристик, которая не должна оставляться без внимания, Дискурсивные продукции, которые характеризуют регистр параной, расцветают, впрочем, чаще всего как литературная продукция, в том смысле, где литературная значит попросту листы бумаги покрытые писменами. Этот факт, заметим, активно работает в пользу сохранения в силе некоего единства между формами бреда, которые могут быть преждевременно изолированы, как параноические, и образованиями, называемыми в классической нозологии парафреническими.

Подобало бы вам, тем не менее заметить, что чего-то здесь не хватает сумасшедшему, каким бы писателем он не был, и даже этому президенту Шреберу, который представляет нам труд, столь захватывающий по своему совершенному,

закрытому, полному, завершеннному характеру.

Мир, который он нам описывает, артикулирован в соответствии с концепцией его существования, в которую он выстроен после момента необъяснимого симптома глубокого расстройства, жестокого и мучительного. Согласно этой концепции, которая, к тому-же, дает ему, определенное овладение его психозом, он есть - женское соответствие Бога. В силу этого все понятно, все улажено, и я сказал бы больше, все уладится для всех, поскольку он играет тут роль посредника между человечеством, подвергнутым опасности до самой сокровенной глубины его существования, и тем божественным могуществом, с которым у него есть особые связи. Все было улажено в Versöhnung, в примирении, которое его определяет как женщину Бога. Его отношение к Богу, такое, о каком он нам сообщает, богато и сложно, и тем не менее, мы не можем не быть поражены фактом, что его текст не содержит ничего, что нам указывает на малейшее присутствие, малейшее излияние, на малейшее реальное общение, что могло бы нам дать идею,что здесь действительно есть связь двух существ.

Не прибегая - что было бы несоответствующим относительно текста подобного этому - к сравнению с великим мистиком, если доказательство этого вас позабавит, окройте на любой странице св. Жана де Ла Круа. Он также, в опыте вознесения души, предстает в состоянии принятия и приношения, и доходит даже до того, что говорит о свадьбе души с божественным присутствием. Итак, нет тут ничего общего между акцентами, которые нам были даны с одной и другой стороны. Я сказал бы даже, что в отношении наименьшего свидетельства аутентичного религиозного опыта вы увидите всю разницу. Скажем, что длинный дискурс, которым Шребер нам свидетельствует, что он его наконец решился допустить в качестве решения своей проблематики, нигде нам не дает ощущения подлинного опыта, в который субъект сам был включен - это свидетельство, можно сказать, действительно объективированное.

О чем речь в этих свидетельствах бредящих? Не будем говорить, что сумасшедший - это тот, кто обходится без признания другого. Если Шребер пишет этот огромный труд, то именно для того, чтобы все знали о том, что он испытал, и также, чтобы при случае ученые начали бы изучать на его теле наличие женских нервов, которыми он был постепенно пронизан, с целью объективировать принадлежащую ему уникальную связь с божественной реальностью. Это именно напрашивается как усилие, чтоб быть признаным. Поскольку речь идет об опубликованом дискурсе, вопросительный знак поднимается о том, что могла значить у столь изолированного от своего опыта персонажа, как сумасшедший, потребность в признании. Сумасшедший, кажется, на первый взгляд, отличается тем, что он не нуждается быть признаным. Но эта достаточность, которую он имеет от своего мира, само-понятность, которая, как кажется, его характеризует, не обходится без присутствия некоего противоречия.

Мы могли бы вкратце резюмировать позицию, где мы находимся по отношению к его дискурсу, когда мы с ним знакомимся, говоря, что он конечно же писатель, но не поэт. Шребер не вводит нас в новое измерение опыта. Поэзия есть всякий раз там, где сочинение вводит нас в иной мир, нежели наш; и давая нам присутствие другого бытия, определенного фундаментального отношения, делая его также нашим. Поэзия служит тому, что мы не можем сомневаться в подлинности опыта святого Жана де Ла Круа, так же как и Пруста либо Жерара Нерваля. Поэзия-творение субъекта, принимающего на себя ответственность за новый порядок символического отношения к миру. В мемуарах Шребера нет ничего подобного.

Итак, что мы скажем в конечном счете о бредящем? Один ли он? Это уже и не

чувство, которое мы имеем, поскольку он населен всеми определенно невероятными видами существования, но значительный характер которых очевиден, артикуляция которых становится все более и более усовершенствованной по мере того как продвигается вперед его бред. Он насилуется, манипулируется, трансформируется, говорится всеми способами, и, я бы сказал, трещится без умолку. Вы прочтете в деталях то, что он говорит о том, что он называет небесными птицами и их чириканьем. Именно об этом идет речь, он - местонахождение целого вольера феноменов, и этот факт его вдохновил на это огромное сообщение; эта его книга в какие то пять сотен страниц - результат долгого строительства, которое было для него решением его внутренних приключений.

Сомнение в начале, и в этот момент, касается того, к чему отсылает значение, но то, что оно к чему-то отсылает, у него не вызывает никаких сомнений. У субъекта, подобного Шреберу, вещи идут так далеко, что целый мир принят в этот бред значения и таким образом, что можно сказать, что не то чтобы он один, из того, что его окружает нет почти ничего, чем бы он не был.

Напротив, все то, что он делает существующим в этих значениях, некоторым образом очищено от него самого. Он это артикулирует тысячью способами, и особо, например, когда он отмечает, что Бог, его воображаемый собеседник, ничего не понимает в том, что находится внутри, в том, что есть эти живые существа, и что он имеет дело только с тенями либо трупами. Так-же весь его мир трансформирован в фантасмагорию теней мужчин, склепаных на шесть-четыре- два, как это переведено на французский .

2

В свете аналитических перспектив мы имеем множество путей, которые открываются нам, чтоб понять, как такая конструкция продуцируется у субъекта.

Самые простые пути те, что уже известны. Сегодня на переднем плане одна категория - защита, которая была очень рано введена в анализ. Считают, что бред

- это защита субъекта. Таким же образом, кстати, объясняются неврозы.

Вы знаете, как я настаивал на неполном и скабрезном характере такой ссылки, который потакает всем видам поспешных и вредных вмешательств. Вы знаете также, как трудно от этого избавиться. Эта концепция столь упорна, столь соблазнительна

- именно потому это затрагивает что-то объективируемое. Субъект защищается, ну хорошо, поможем ему понять, что он только и делает, что защищается; покажем ему то, от чего он защищается. Как только вы входите в эту перспективу, вы оказываетесь перед многочисленными опасностями, и сразу же перед опасностью утратить плоскость, на которой должно делаться ваше вмешательство. На самом деле вы должны строго различать порядок, где проявляется сопротивление.

Допустим, что это сопротивление явно символического порядка, и что вы могли бы разъяснить это в смысле речи в полном смысле, то-есть того, который, в субъекте, касается означающего и означаемого. Если субъект представляет вам оба, означающее и означаемое, тогда, на самом деле, вы можете вмешаться, показав ему соединение этого означающего и этого означаемого. Но только если оба присутствуют в его дискурсе. Если вы не имеете их обоих, если у вас есть чувство, что субъект защищается против чего-то, что видите вы, и чего не видит он, то есть, что вы ясным образом видите, что субъект отклоняется от реальности, понятия защиты вам будет недостаточно, чтоб позволить вам поставить субъекта перед лицом реальности.

Вспомните, что я вам говорил давно по поводу очень красивого наблюдения

Криса над персонажем, преследуемого идей, что он плагиатор, и исходящим чувством виновности. Именно под именем защиты Крис оценивает свое вмешательство как гениальное. Уже некоторое время мы не имеем ничего, кроме этого понятия защиты, и как Я, которое должно вести борьбу на три фронта, то-есть против Оно, против сверх-Я, и против внешнего мира, так и полагают что разрешено вмешиваться на какой-либо из этих трех плоскостей. Когда субъект намекает на труд одного из своих коллег, у которого он, вдобавок, сделал плагиаторские заимствования - позволяют себе прочесть эту работу, и заметив себе, что у этого коллеги нет ничего, что заслуживает быть оцененым как оригинальная идея, которую субъект мог бы заимствовать, это ему отмечают. Считают, что такое вмешательство составляет часть анализа. Мы, к счастью достаточно честны и достаточно слепы, чтоб давать в качестве хорошо обоснованного доказательства нашей интерпретации факт, что субъект нам приносит в следующий раз эту маленькую веселую историю: выйдя с сеанса, он был в ресторане и отведал свое любимое блюдо, свежие мозги.

Мы очарованы: оно ответило. Но что это значит? Это значит, это субъект, сам, ничего не понял в этом, и что он так же ничего не понимает в том, что он нам приносит, так что не очень-то видно, где здесь осуществлен прогресс. Крис нажал на хорошую кнопку. Не достаточно нажать на хорошую кнопку. Субъект, попросту совершает тут acting- out.

Я утверждаю acting- out, как эквивалент галлюцинаторного феномена бредового типа, который проявляется, когда вы символизируете преждевременно, когда вы приступаете к чему-то из области реальности, а не внутри символического регистра. Для аналитика приступать к вопросу плагиата в регистре символического должно быть центрировано на идее, что плагиата не существует. Нет собственности на символическое. Спрашивается: если символ принадлежит всем, почему вещи символического порядка принимают для субъекта такой акцент, такой вес?

Именно тут аналитик должен ждать то, что субъект ему представит, прежде чем ввести в игру свою интерпретацию. Поскольку речь идет о великом невротике, который сопротивляется аналитической попытке, несомненно не ничтожной (прежде чем придти к Крису, он уже имел аналитка) у вас есть все шансы, что этот плагиат был фантазматическим. Напротив, если вы вмешиваетесь на плоскости реального, то есть если вы возвращаетесь к очень примитивной психотерапии, что делает субъект? Он отвечает в очень ясной форме, на более глубоком уровне реальности. Он свидетельствует, что из реального назойливо что-то возникает, что ему навязывается, и что все то, что можно было бы ему сказать ничего не меняет в основании проблемы. Вы ему доказываете, что он больше не плагиатр, он вам показывает о чем идет речь, скармливая в*ам свежие мозги. Он обновляет свой симптом и на точке, которая ни более основательна, ни более существенна, чем та, на которой он его показал с самого начала. Показывает ли он сам что-то? Я пойду дальше - я скажу что он совсем не показывает, что это нечто показывает себя.

Мы находимся тут в самом сердце того, что я пытаюсь вам показать в этом году относительно президента Шребера.,

Наблюдение президента Шребера показывает микроскопические вещи в расширенной форме. Это именно то, что позволит мне вам осветить то, что Фрейд сформулировал в очень ясной форме относительно психоза, не доходя до крайностей, поскольку в его время проблема не доходила до такой степени остроты,

неотложности, касательно практики анализа, какова она в наше время. Он говорит - важная фраза, которую я уже неоднократно цитировал - что-то, что было отброшено изнутри, появляется извне. Я сюда вернусь.

Я вам предлагаю артикулировать проблему в следующих терминах. До всякой символизации - это первенство не хронологическое, но логическое - имеется этап, психозы это доказывают, где возможно, чтобы часть символизации не делалась. Этот первый этап предшествует всякой невротической диалектике, которая происходит от того, что невроз - это речь, которая артикулируется, поскольку вытесненное и возврат вытесненного являются одним и тем же. Может, таким образом, случиться, что это что-то из примордиального, что касается существа субъекта, не входит в символизацию, и будет не вытеснено, а отброшено.

Это не доказано. И это, так же, не гипотеза. Это - артикуляция проблемы. Первый этап не является этапом, который вы могли бы расположить где-то в генезисе. Я не отрицаю, разумеется, что то, что происходит на уровне первых символических артикуляций - сущностное явление субъекта - ставит нам вопросы, но не позволяйте себя гипнотизировать этим генетическим моментом. Маленький ребенок, которого вы видите в игре, когда он заставляет появляться и исчезать объект, и который осуществляет этим восприятие символа; вам маскирует - если вы остаетесь загипнотизированным им-факт, что символ уже там, огромный, охватывающий со всех сторон, что язык существует,что он наполняет библиотеки, что он переполняет, что он окружает все ваши действия, что он ведет их, что он их порождает, что вы обязаны, что он может ежеминутно заставлять вас двигаться и вести вас куда-то. Все это вы забыли перед ребенком, в процессе вхождения его в символическое измерение. Итак, разместимся на уровне существования символа, как такового, поскольку мы туда погружены.

В отношении субъекта к символу, существует возможность примитивного