Черные следы хорошо выделялись на первом снегу. Они уходили круто в небольшую сопку, и по ним нетрудно было понять, какой был зверь
| Вид материала | Документы |
- Тезисы работы: «Секреты арифметических фокусов», 38.79kb.
- Василию Акимовичу Никифорову-Волгину посвящается Вместо предисловия сказка, 4144.87kb.
- Анатоль Нат Никола Титов, 4716.11kb.
- Методика (определение мотивов обучения), 246.41kb.
- Сергей Нилус о цели христианской жизни – беседа преподобного Серафима Саровского, 1907.3kb.
- Надо мной, предо мною, за мною, 168.42kb.
- История создания, 111.76kb.
- Не утихает наша память о тех, кто был убит войной, 29.1kb.
- А. Бушков Неизвестная война, 5474.61kb.
- Моу сергиево-Посадская гимназия Федосеев Кирилл, 567.61kb.
— А что, — так же мягко произнес Мишка, при этом улыбка не сходила с его лица, и он жестикулировал руками, как будто искал нужное слово, — помощников с грубой физической силой не нашлось?
Не дожидаясь ответа, он аккуратно взял сумку и на какое-то мгновение пожалел об этом.
— Как вы такое таскаете? — возмутился искренно он. — Слабая, беззащитная женщина.
Поражаясь собственной наглости и стараясь смотреть ей в глаза, он сделал улыбку до ушей, чем вызвал такую же реакцию у девушки.
— Да вот, повывелись мужички, — произнесла девушка.
— Наш папка с нами не живет, — ляпнула девочка и состроила Мишке рожицу. Он тут же ответил ей тем же, превратившись на секунду в Бармалея. Девочке понравилась игра, и она тут же обернулась дикой кошкой и выпустила когти.
— Красивая у вас дочка. Я думал, такие только на картинках бывают.
— А откуда вы знаете, что это моя дочка?
— Ну как? — развел Мишка свободной рукой и тут же, что-то вспомнив, закатился приглушенным смехом, от которого выступили слезы.
— Отчего вы так смеетесь? — Она достала платок и без всякого смущения вытерла ему глаза.
— Извините, — с трудом подавил свой смех Мишка.
— А кто скажет, что это ваш сын? — И его прорвало с еще большей силой.
Тут рассмеялась и она, отвернув от зевак свое лицо. Девочка крутилась рядом и успела пару раз повиснуть на его свободной руке, как на качелях.
— Катя! Как тебе не стыдно.
— А чего он дразнится?
— Вы уж извините. Ей только дай повод прицепиться, — попыталась оправдать поведение дочери женщина. — Но с незнакомыми она вообще-то поскромнее, вы на нее сильно действуете.
— Как? Положительно или ...?
— Пока не знаю. Катька, отцепись!
Село растянулось вдоль берега реки на добрых три километра, и жителям приходилось изрядно бить ноги.
Пока они шли, Мишка не один раз поменял руку, стараясь быть как можно ближе к своей попутчице.
— Нагрузились вы основательно. К зиме готовитесь? — тянул разговор Михаил, поражаясь своему косноязычию.
Выручала Катька. Она была своеобразным связующим звеном, и все разговоры сводились к ней.
— Ванька-охламон. Сказала же ему не убегать, сидеть дома. Как же, — оправдывалась молодая женщина, — дождешься от вас, мужиков, помощи.
От услышанного Мишка изменился в лице, хотя старался держаться безучастным, мол, его это не касается.
— Ванька — это мой старший братик, — хвастливо влезла Катька, будто сообразила, что необходимо пояснение к сказанному.
— А тебя не просят влезать в разговор. Не видишь, старшие разговаривают!
Катька предусмотрительно отскочила в сторону и, болтая во все стороны руками и ногами, словно они были привязаны нитками, стала кривляться.
— Кочерга, — передразнил ее Мишка. Она действительно походила на кочергу, на своих длинных и тонких ногах. Идти спокойно она, как видно, не умела. На замечание матери она останавливалась на какой-то миг, делала обиженное лицо, при этом глаза становились еще больше. Потом появлялась улыбка, в ней тут же просыпался чертенок, и она срывалась с места, как ужаленная пчелой.
— Ничего не пойму, — тихо сама себе произнесла девушка, пожимая плечами. — Я ее не узнаю.
Мишка довольно улыбался. Из соседнего проулка выбежал мальчишка лет девяти, такой же светловолосый и с такими же голубыми глазами и правильными чертами лица. Мишку поразило сходство детей. Увидя незнакомого мужчину, паренек поздоровался и пристроился к матери, ожидая взбучку.
— Вот вам деньги, сбегайте, купите себе конфет.
Рты у обоих раскрылись, на лицах застыл немой восторг и удивление. Мать немного отвернулась, чтобы скрыть улыбку.
— Управы на них нет, — словно оправдывалась она, понимая, что на нее смотрит вся деревня. Она сконфузилась и стала поправлять волосы. — А мы уже пришли. Вот мой дом. — Она остановилась и посмотрела на Мишку.
— Так быстро?.. — Он огляделся и поставил на землю сумку, разминая затекшую ладонь.
— В дом не приглашаю. Большое вам спасибо за помощь.
Мишка растерялся. Ему совсем не хотелось уходить, но причин, чтобы остаться, он не видел.
Он набрал в легкие воздуха и медленно выдохнул, осматривая округу, словно был чем-то серьезно озабочен. Солнце уже садилось за рекой, на китайской стороне, высвечивая маленькие морщинки в уголках ее голубых глаз. Он остановил свой взгляд на реке. По середине реки, почти по зеркальной поверхности, медленно шла джонка. Он еще раз вздохнул.
— А давайте встретимся. Сегодня вечером, — выпалил он, в очередной раз тяжело вздыхая. Слова поразили его еще больше, чем девушку.
Она звонко рассмеялась, лукаво посмотрев на своего провожатого.
— Вот это мужчина! Не успел познакомиться, а уже приглашает на свидание. Браво!
Мишка тоже рассмеялся.
— А вдруг я замужем? — Она задорно подбоченилась, выставив вперед колено.
Ему показалось, что он тысячу лет знает эту девушку. Он развел руками.
— Но ведь ваш папка с вами не живет. — Рука так и застыла в пространстве, словно довершая предложение.
— Вот Катька, болтушка. Длинный язык. Кочерга! — Она рассмеялась.
— Михаил, — протянул он руку. — Можно просто Миша, — он улыбнулся.
— А я знаю, — она крепко пожала его руку. Ему не хотелось так сразу выпускать ее маленькую, но сильную ладонь.
— Так как же вас? — Он застыл в немом вопросе.
— От рождения Марина.
Имя девушки вызвало в его памяти бурю эмоций, он вдруг задумался. Образовалась неловкая пауза.
— Что случилось?
— Да так. Ничего особенного. Имя у вас редкое.
— Так что ты там говорил насчет свидания? — легко перешла она на «ты». — Значит, в парке. Где лавочки вкопаны? На одной там еще «Миша» вырезано.
Челюсть у Михаила отвисла еще больше. Он закивал головой.
— Вы знаете… А я, наверное, не смогу. Сами видите, дом, дети. — Она легко взяла сумку и так же легко прошла за калитку двухквартирного дома, отстроенного лет пять назад. Зайдя на крыльцо, обернулась и уже без улыбки коротко попрощалась.
Мишка уловил грустные нотки в ее голосе. Маленькая досада засела где-то внутри. Ему вдруг стало неловко перед самим собой. «Размечтался, — костерил он себя в глубине души. — С корабля на бал захотел». Он поправил на плече рюкзак и вразвалочку, немного согнув руки в локтях, пошагал в сторону дома, где жили его старики.
Когда он оказывался в Никольском весной, его всегда поражали сады. Старинное село преображалось, превращаясь в белоснежную страну. Было одним удовольствием бродить по старым улицам, среди распустившихся и покрытых белыми цветами яблонь и груш. От деревьев шел дурманящий аромат, и он дышал этим ароматом полной грудью. В такие минуты он был счастлив и не знал никаких забот.
Михаил закрыл за собой калитку и побрел в сторону Амура без всяких мыслей. Надо было убить время. На душе было мерзко. Когда он оказывался у стариков, живущих, как кошка с собакой, у него всегда портилось настроение. Он словно оказывался между двух фронтов. Некоторые снаряды задевали и его. Ему хватало дня, чтобы плюнуть на все и исчезать снова в тайге. И чем дольше он был там, тем спокойней ему было.
Оставив за спиной стариковский дом, он не спеша побрел по узенькому переулку, где носился еще босоногим мальцом. Солнце уже спряталось за китайскими горами. Во дворах тявкали собаки. Село жило своей жизнью и успокаивало расстроенные нервы.
Он просунул руку в прореху забора и сорвал цветок с груши. Проходя мимо старых лип, остановился. Идти особо было некуда. Кроме парка, где росли столетние липы, в Никольском больше ничего и не было. Парк напоминал ему о далёком прошлом этих мест, когда по Амуру с гудками проходили пароходы первых купцов. Когда по берегу проходили казачьи разъезды, охраняя границу. Этот парк, едва ли не самый первый на Дальнем Востоке, помнил графа Муравьёва-Амурского и его супругу. В церкви, что когда-то возвышалась на бугре, совершал молебен будущий император. Многое помнили старые липы, но всё это было уже далёким прошлым.
Он зашел в парк. Ему захотелось посидеть на лавочке, которую он собственноручно вкопал лет десять назад и вырезал на ней свое имя.
Он поднялся на бугор и оказался под кронами вековых деревьев. Сколько он ни знал себя, они всегда были такими: огромными и густыми. Вокруг было чисто и аккуратно. За липами проглядывала река. Вид был знаком ему с детского возраста. Амур всегда завораживал его. Даже зимой, одетый в ледяной панцирь, он внушал тихий ужас, необъяснимый страх и уважение. Летом река успокаивала его.
Он прошелся взглядом по едва различимому соседнему берегу. Там шла своим чередом совершенно другая жизнь другого государства. Это был чужой берег. Да и река тоже получалась чужой. С самого детства он только и видел, что два ряда колючей проволоки да пограничников. Сначала до него не доходил смысл всего этого. Есть проволока, значит, так и надо. Хотя отец говорил совсем другое. Он говорил, что вся страна — за колючей проволокой, а люди — рабы, за что и просидел немало лет в тюрьме.
Тогда он не верил отцу. Мать кричала, устраивала концерты. Отец ругался на мать. Мишке тоже доставалось. Так прошло его детство. Да и что взять с этого детства. Поглядеть, как в путанке, тянувшейся параллельно колючей проволоке, запутается глупая корова или лошадь. Таких, как правило, пристреливали на глазах у всего народа. Животному не объяснишь, что такое граница. А бдительные пограничники, как роботы, на следующий день старательно заделывали брешь в ограждении. «Граница должна быть на замке». Даже для своих.
— Ну вот! Пригласили на свидание, а сами где-то бродят. Опаздываете.
Мишка очнулся от воспоминаний. Он обернулся. На одной из лавочек, той самой, сидела Марина.
— А что вы так удивляетесь, как вас там, — девушка посмотрела на лавочку, где сидела. — Миша.
Он затоптался на месте.
— Да ты садись. В ногах правды нет. Я тут кое-что прочитала, — и она указала на вырезанное имя. — Не твоя работа, случайно?
Еще не отойдя от шока, он сел. Слава богу, появилась тема для беседы. Он и не заметил, как вокруг стало совсем темно. На небе появились звезды. Весна плавно превращалась в лето, и у неё было своё неповторимое лицо. Лицо женщины, с которой он сидел и, размахивая руками, как дирижер, о чем-то, не умолкая, говорил. У него развязался язык, и он красноречиво описывал годы своей юности, украшая подробностями свои скитания по другим землям. Он и забыл, что перед ним человек, которого он видел второй раз в жизни. Наоборот. Ему было легко и свободно. Она понимала его шутки и так звонко смеялась, что ему становилось даже неловко за свой юмор.
Когда говорила она, он без стеснения смотрел ей в глаза, пытаясь в темноте заглянуть в них глубже, и только успевал кивать головой и поддакивать, где это было необходимо. С каждой минутой он все больше проникался к ней, обнаруживая приятные черты ее характера. Он все больше понимал ее. И хотя темнота скрывала ее красивое лицо, стройную, ладную фигуру, он видел ее всю. А то, что было скрыто от него сумраком летней ночи и тенью деревьев, дорисовывало его воображение. У него перехватило дыхание. Сердце его стучало так сильно, что он испугался, что она вдруг услышит, и даже немного отодвинулся.
В один из моментов, когда она о чем-то рассказывала, ее гибкая рука застыла в воздухе. Он медленно подставил свою ладонь, дожидаясь, когда ее рука коснется его ладони. Все, что угодно, он мог ожидать... Но едва ощутимое касание, словно дождевая капля, проникло в него. Там оно превратилось в раскаленный металл и обожгло. Его захлестнуло, словно волна цунами навалилась на него всем весом. Ему вдруг стало жарко. Уединившись отшельником в глухой тайге, он давно забыл, что такое женские руки. Он понял, что это именно то, чего ему так не хватало в жизни.
Она почувствовала его реакцию и отдернула руку. Потом она вдруг встала. Наступила неловкая пауза. Он был на распутье, осознавая, что от него, от того, как он поступит, зависит дальнейшее. Или действовать смело и решительно или...
— Ну, мне пора, — сказала она и вздохнула. — Поздно уже. А провожать не надо, — проговорила она быстро, не давая ему возможности завладеть инициативой.
— Но почему? Я провожу.
— Ни к чему это, — очень тихо, с грустью в голосе произнесла она. — Вообще ни к чему.
Он запутался в словах, не в силах выдавить и звука. Сказывалось долгое одиночество. Она уже почти исчезла в темноте, когда у него вдруг вырвалось, словно зов о помощи.
— Марина! — он впервые произнес это имя вслух, хотя оно все время вертелось в голове.
Пошатываясь, словно пьяный, он пошел за ней, едва волоча ватные ноги. Она стояла среди лип в летнем светлом платье и смотрела куда-то в сторону. Он подошел к ней очень близко, так близко, что почувствовал запах её волос. Она стояла молча и, как ему показалось, не дышала. На какое-то мгновение ему показалось, что он слышит удары её сердца.
— Я, — голос его сорвался на хрип. Он закашлялся. Потом он взял ее руку в свою огрубевшую ладонь и сжал ее. — Я должен был бы сказать тебе кое-что. Но... — Он замолчал на какое-то время, чтобы снова услышать ее сердце. Он стал считать удары про себя.
— Ты что делаешь? — спросила она очень тихо.
— А ты?
— Я слушаю, как бьется сердце.
— Чье?
— Твое.
— И ты его слышишь?
— Да.
— И я слышу.
Он мягко притянул девушку к себе и так же мягко обнял за плечи, касаясь щекой ее почти невесомых волос, от которых в голове все затянуло пеленой. Он уже стал терять почву под ногами, но устоял.
Она медленно отстранилась от него, но руки не отняла.
— Не провожай меня, я прошу тебя. — Голос ее звучал мягко, словно рождался где-то далеко в глубине ее души.
— До свидания! — Он уже взял себя в руки. До него дошло, что он и так зашел слишком далеко и получил слишком много. Даже через край.
Она неслышно растаяла в темноте, оставив после себя запах своих волос и прикосновение руки. Он не стал возвращаться на берег, время было позднее. В дом тоже не хотелось идти, но как он ни сопротивлялся, ноги потащили его к стариковскому дому.
В темноте он наткнулся на коня, бродившего вдоль заборов. Конь за версту услышал шаги, но продолжал стоять, как и стоял, у изгороди, где росла сочная молодая трава. Мишка подошел к лошади и потрепал за гриву. Конь фыркнул и потряс своей густой шевелюрой. Обнюхав его карманы, он прошелся мягкими губами по рукам и, ничего не найдя в них, побрел вдоль забора. Больше всего на свете Михаил любил коней. Он посмотрел на звёзды. Ему вдруг показалось, что в эту майскую ночь их как никогда много. Отыскав самую яркую звезду, он что-то прошептал про себя и, как пьяный, побрёл домой.
У него все горело в руках. В груди словно подожгли факел. Ни одной секунды он не мог прожить без мысли о Марине. Если бы не пчелы, бросать которых было никак нельзя, он сорвался бы и ушел пешком, среди ночи или в дождь. Ничто не удержало бы его. Пропадая среди сопок, он уже не мог просто сидеть или бродить. Всё, что бы он ни делал, к чему бы ни прикасались его руки, окрашивалось вдохновением, какого он не испытывал очень давно. Ее мягкое, светлое лицо незримо улыбалось ему, где бы он ни был. Сквозь пространство он неустанно говорил с ней, иногда забывая, что мир груб и очень жесток. Однажды, возвращаясь от солонца, он вышел прямо на оленуху. Матка спокойно стояла на краю лесной поляны и смотрела на него. Все было как в сказке. Михаил растерялся. Рядом безмятежно бегало создание, усеянное желтенькими пятнышками на темно-коричневой спине. Он впервые увидел своими глазами детеныша изюбра. Теленок так неловко передвигался на неимоверно длинных, до смешного толстых в суставах ногах, что, казалось, они надломятся и олененок упадет.
Он повернулся и пошел обратно, крепко вцепившись в цевье дробовика. В следующую секунду он обернулся и вскинул ружье, но поляна была уже пустой.
— Пусть так, — вздохнул он и пошел обратно.
Он понимал, что долго витать в облаках он не сможет и когда-нибудь снова упадет в грязную лужу, название которой жизнь. И там будет всё. Слёзы, кровь и, конечно же, предательства.
Мишка чаще стал бывать в Никольском, подолгу оставляя пасеку и пчел на самотек. Ему приходилось разрываться, но по-другому он уже не мог. За это время ничего существенного на пасеке не произошло, если не считать нового сруба для домика, который уже стоял под крышей. Пчелы трудились, трутни множились, матки сеяли расплод, успевая собирать компании и роем вылетать из гнезда.
Вася превратился в хорошего охотничьего кота. На правах хозяина пасеки он добросовестно охотился в прилегающей округе, завалив весь чердак птичьими перьями. А Куцый стал похож на настоящую собаку. Правда, хвост у него так и не вырос. Несколько раз из-за своей бестолковой головы он едва не попал под копыта, а один раз чудом вывернулся из-под смертоносных клыков секача.
Наконец-то на пасеке появился конь. Мишкина давняя мечта сбылась. Конь был не очень высокий, но хорошо сбитый. Местных кровей молодой мерин гнедой масти. Он произвел на Мишку самое хорошее впечатление. Конь знал, что такое телега и сбруя, и давал себя седлать. Это было то, что нужно в тайге.
А произошло всё само собой. Погони Чапай совхозный табун другой дорогой, так и был бы Мишка безлошадным.
Напоив незваных гостей чаем, Мишка вдруг ни с того ни с сего выкатил пузырь «сэма». У гостей развязался язык, и тогда он по-простому поведал главному коневоду свою проблему. Пока вели разговоры, с табуном управлялись никольские пацаны, свободные от занятий в школе, и за первой бутылкой появилась вторая. Чапай смотрел маленькими хитрыми глазками, уже затянувшимися легким дурманом, соображая, как обстряпать дельце повыгоднее. Конечно, в табуне были неучтенные кони, а тут такая возможность заработать.
— Ладно, Мишка, — наконец решился Чапай. — Ты мой тезка, отказать не могу. Есть для тебя конёк добрый. За это гони мешок сахара. — Он махнул корявыми, покалеченными теми же конями руками и допил последнюю стопку, с трудом протолкнув ее в рот. Его и без того сморщенное лицо перекосило, как старый забор. — Но уговор наш такой, не болтать. Он и телегу знает, и выстрела не боится. В общем, то, что надо.
Чапай махнул рукой, и через десять минут заузданный мерин с наглой мордой уже тряс гривой перед пьяными мужиками. Прямо с крыльца Чапай ловко, несмотря на пенсионный возраст, взлетел на неосёдланного коня и дал хороший аллюр вокруг пасеки. Михаил был в восторге, но сам на коня не полез. В довесок он снабдил Чапая еще одной бутылкой самогонки, на что взамен выпросил временно седло. Потом он отвел коня к забору и привязал к столбу. Обнюхав одежду и руки своего нового хозяина, конь фыркнул и тут же навалил хорошую кучу, прямо у калитки. С этого момента общий язык был найден.
Имя долго не придумывалось. Но потом оно пришло само на ум: «Раз за мешок сахара, быть коню Мешком». А тому хоть бочкой, лишь бы овса давали, ну и дымокур делали.
Конь был чудной. Мог испугаться листка белой бумаги, если вчера его на месте не было. Ну, а чучел, которых Мишка наделал по дорогам вокруг пасеки, чтобы тот не ушел чего доброго, он боялся панически, доводя до слезного смеха хозяина. Любая, самая крутая, сопка была плевым делом для Мешка. Конь только кряхтел и от понуканий шел еще быстрее, попердывая в такт ходьбе. Спускаться не любил. Чувствуя себя полноправным членом коллектива, он всегда требовал своего, положенного ему как коню, и если к вечеру не было дымокура или овса в тазике, мог, как слон, зайти в дом и навалить там кучу прямо на кровать.
После табуна пасека была раем для Мешка. У него даже была своя резиденция вокруг пасеки. Там он создал целый «город» с лежками, чесалками и купалками; конь жил полноправной жизнью свободного гражданина, регулярно получая пайку овса или соленой горбушки.
На точок Мешок не заходил, зная, что там живут летающие, очень злые иголки. Они сразу научили его дорожному движению.
По вечерам Михаил садился на крылечке, щурясь от вечернего солнышка, и наслаждался жизнью. Гладил Васю, дразнил Куцего и потягивал чай из своей любимой кружки. Весь «народ» собирался в одно и то же время во дворе, забавляя своей наивностью хозяина. Из кустов вылезал Мешок. Подойдя к ручью, он подолгу пускал пузыри в чистой воде, словно цедил ее сквозь зубы. Потом долго смотрел куда-то вдаль, и вода капала с его бороды.
— Не пасека, а зоопарк, — смеялся Михаил и доставал положенные лакомства. Животных нельзя было обманывать, хотя само лакомство и было обманом, благодаря которому конь не уходил с пасеки и давал зауздать себя всего за полтазика овса. Собака за корку хлеба бежала за человеком всю свою жизнь. Даже Вася за рыбу мог исполнить любую арию «Кота в сапогах». Выходило, что весь мир, который он создал с таким трудом, держался на обмане. На святой лжи.
Он вспоминал о своей женщине, о которой уже не мог не думать. Было ли обманом его чувство к ней, и что было тем связующим звеном между ними; об этом он еще ничего не знал. Ему показалось, что время все скорректирует. А в деревне уже каждая собака знала об их отношениях, и он понимал, что нужно что-то предпринимать.
Куцый первый услышал завывание двигателя, вытянув по привычке вперед морду, ставшую еще наглее за лето. Кто-то месил грязь на «шестьдесят шестом».
«Хорошая машина. Вездеход. Два моста, лебедка». О ней можно было только мечтать. Сперва он решил, что едет Морозов проверять пчел, а заодно и попить самогонки. Но машина оказалась не из пчелосовхоза. В районе их было не так уж и много. Потом он узнал никольскую машину.
Не любил Мишка всяких бродяг, старающихся залезть в самую глушь. Да и выходило так, что все лезли через его пасеку.