Черные следы хорошо выделялись на первом снегу. Они уходили круто в небольшую сопку, и по ним нетрудно было понять, какой был зверь
| Вид материала | Документы |
- Тезисы работы: «Секреты арифметических фокусов», 38.79kb.
- Василию Акимовичу Никифорову-Волгину посвящается Вместо предисловия сказка, 4144.87kb.
- Анатоль Нат Никола Титов, 4716.11kb.
- Методика (определение мотивов обучения), 246.41kb.
- Сергей Нилус о цели христианской жизни – беседа преподобного Серафима Саровского, 1907.3kb.
- Надо мной, предо мною, за мною, 168.42kb.
- История создания, 111.76kb.
- Не утихает наша память о тех, кто был убит войной, 29.1kb.
- А. Бушков Неизвестная война, 5474.61kb.
- Моу сергиево-Посадская гимназия Федосеев Кирилл, 567.61kb.
Падая, он успел заметить, как зверь шарахнулся в сторону, словно скозлил, и скрылся в чаще. За ним, похожий на злую пчелу, кинулся Куцый, почти повиснув зубами на громадном теле быка. Мишку охватило отчаянье. Мысль мелькнула в голове: «Промазал».
Он не верил тому, что происходило. С трудом поднявшись, он огляделся. Рядом лежал развороченный дробовик. Приклад в узком месте разлетелся на две части. Но это его уже мало волновало. Он мотнул рукой, и его прошила дикая боль в левом плече. Он пощупал кости. Все было цело. Он понял, почему была такая отдача, и еще раз поблагодарил случай и ружье. «Порох». Это был сокол. Бездымный порох категорически запрещалось насыпать меркой. Только весом. Да и заряды были старыми, порох слежался. Но сейчас это уже не имело значения.
Вдруг он услышал лай своего кобеля. Куцый захлебывался отборной собачьей бранью. В какой-то момент ему показалось, что лает взрослая собака. Уж больно грозно рычал щенок. Его осенило. Зверь! Он не промахнулся. Он махнул на дробовик и, пересиливая боль, с трудом побежал на лай.
То, что он увидел, было выше его понимания. Он чуть не лопнул от удивления и накатившего восторга. Посреди небольшой полянки, недалеко от дороги, лежал изюбр. Он был мертв. Вокруг него, с оскалом гадюки, ощетинившийся словно ёж, бегал Куцый, не давая подойти к зверю стае собак, столпившихся вокруг. Собаки тяжело дышали, высунув до земли розовые языки. Увидев человека, они подались назад и заскулили. Еще пара секунд — и, возможно, от Куцего не осталось бы и хвоста. Куцый охранял добычу на совесть, не забывая вырывать клочья шерсти из своей добычи.
На Мишку вдруг накатил такой восторг, что он не смог сдержать эмоций и заорал. Это была победа! Огромная гора мяса возвышалась на белом снегу. На вытянутой шее виднелась небольшая дырочка, из которой стекала тонкая струйка красной крови. Он обследовал зверя и больше ничего не нашел. Картечь пролетела мимо, даже не задев зверя. Это было просто чудом. Скорее всего, пуля задела позвонки.
Так оно и было. С трудом приподняв за огромные рога голову быка, он увидел второе отверстие — выход пули. Заряд сделал свое дело. Это была пуля. Пройди она немного в стороне, по мякоти, и зверь ушел бы в глушь и сдох. Не было ничего хуже и позорнее, чем запропастить зверя, каким бы он ни был.
Он поймал себя на мысли, что уже совершенно равнодушен. Перед ним лежало двести килограммов мяса с рогами на голове и не более. Азарт неожиданно исчез. Предстоящие дела вернули его с небес на землю. Он вытащил из рюкзака нож и осмотрел тушу. Надо было с чего-то начинать. Он часто наблюдал за подобной процедурой, но разделывать самому огромного быка доводилось впервые. Козы были не в счет.
Собаки улеглись на снег и, высунув языки, стали ждать то, что им полагалось по праву. Он посмотрел на них и увидел ту, которая вела всю свору. Это была небольшая черная лайка с белыми пятнами. Ушки ее стояли торчком, а хвост был закручен в два кольца. На фоне беспородных дворняг она выглядела куколкой. У одной собаки из задней ляжки сочилась кровь. Нога была разорвана в основании и держалась на добром слове. Мишку едва не стошнило. Он отставил работу и посмотрел ей в глаза. Смотреть в них и видеть своё отражение и победу было невыносимо. Ему стало жалко бессловесную тварь, смотревшую на человека преданными глазами. Он подошел к собаке и погладил ее. Собака лизнула ему руку и вильнула хвостом. У Мишки сдавило горло. Она лишь делала своё дело и не совершила никакого подвига. Но в таком положении ее должны были пристрелить. Редко какой хозяин выхаживал раненую собаку.
Он постарался избавиться от эмоций, надо было заниматься делом. «Не за горами вечер, а там и ночь». До пасеки было неблизко. Мишка представил предстоящие хлопоты и постарался отбросить все эмоции.
Куцый все так же бдительно охранял добычу. Он ходил перед носами собратьев и показывал каждой по очереди свои молочные зубы. От этого зрелища можно было сдохнуть со смеху. Щенок с каждым разом преподносил все новые сюрпризы. Злоба так и перла из него, хотя собаки обращали на него внимания не больше, чем на гусеницу, ползущую по дереву.
Он еще раз посмотрел на лайку. У такой собаки должен был быть хозяин. У них у всех должен был быть хозяин. И вдруг его осенило. Он же вор. Ведь это были не его собаки. Он убил зверя, который по логике принадлежал хозяину собак. Но зверь лежал мертвым, а время шло.
— Ладно, — решил Михаил. — Появится хозяин, мне лучше. Меньше тасканины. А если будет на коне, то и вовсе хорошо.
Он принялся разделывать тушу. Начинать надо было со шкуры. Руки немного мерзли, но когда от туши пошел сладковатый и теплый дух, пальцы ожили. С детства он знал одну главную мудрость этой процедуры: «Главное, это не задеть селезенки, все остальное уже как угодно».
Собаки ждали своего и убегать не собирались. Они по-прежнему лежали на земле и тихонько поскуливали. Если бы не человек, они перегрызлись бы. На то они и были собаками. Он бросил каждой по куску и принялся за дело. На разделку ушло больше часа. Спина затекла от неудобного положения. По шее стекал пот, а ноги уже тряслись от напряжения, но это была всего лишь прелюдия.
Неожиданно собаки повскакивали с мест и исчезли в чаще. Осталась только одна, с оторванной лапой. Собаку было жалко. Он уже подумал пристрелить ее, но, вспомнив о дробовике, оставил эту затею. Пёс смотрел на него грустными глазами, и взгляд этот разрывал душу на части. На брошенный кусок мяса собака даже не посмотрела.
Он набил доверху рюкзак и с трудом взвалил на спину. То, что предстояло сделать, было сравнимо с подвигом Геракла. Вытерев о снег жирный нож, который уже успел затупиться, он подошёл к раненому псу. Может, собака почувствовала, что её ждёт, может, это было всего лишь простое собачье горе, но смотреть ей в глаза он уже не мог. Михаил сунул нож в голенище, отвернулся и, немного пошатываясь, оставляя на раскисшем снегу глубокие следы, пошел к дороге. Местность он знал хорошо. «Лишь бы не забрел медведь или, еще хуже, человек».
Пройдя полсотни метров, он услышал за спиной пронзительный и до жути жалобный вой собаки. От этого звука он почувствовал, как в его жилах застыла кровь. Это было нестерпимо. Он проклял все на свете. Вой выворачивал его на изнанку. Он с трудом отрывал ноги от земли. Не от тяжести рюкзака. Не мог он согласиться с мыслью, что собаке — собачья смерть. В некотором роде, она была его другом и сослужила ему службу. Ей всего лишь не повезло. А то, что сородичи бросили ее, было естественно. Но он-то, как он мог поступить по-собачьи. Он был человеком.
Под ногами, как ни в чем не бывало, семенил Куцый. Он выглядел нелепо, съев мяса больше, чем весил сам.
— Чтоб ты подавился, — выругался Мишка и вернулся к собаке.
Увидев человека, собака вильнула хвостом. В ее глазах мелькнула слабая надежда. Ему так показалось. Он не был уверен, что сможет донести собаку до пасеки, но он уже решил. И отказаться от собственного решения он уже не сможет. Он с трудом опустился на колени и аккуратно приподнял собаку с земли. Она жалобно заскулила, прихватывая зубами его руки, но не сильно. Ей было очень больно. Ему было не менее больно, но уже на сердце. Обливаясь потом и шатаясь во все стороны, он пошел обратно по дороге. Уже темнело.
«Зимний день краток. Зато ночь длинна», — думал он, как в бреду.
Очень скоро лямки рюкзака передавили плечи так, что дышать стало невмоготу. Его сознание затуманилось, оно уже плутало среди густых дебрей в полной темноте, и лишь снежный покров не давал сбиться с верного пути. Он опять видел глаза убитого зверя. Звери не закрывают глаз, когда их убивают. Он это знал хорошо. Шел он медленно. Ноши он уже не чувствовал. Ему казалось, будто что-то приросло к его спине. Шаг за шагом он брёл вперед, оставляя на снегу две непрерывных борозды. Собака на руках лежала тихо и вела себя достойно. Лишь однажды она заскулила, когда он поскользнулся на льду, скрытом снегом, не удержался на ногах и смачно грохнулся на больное плечо. В глазах его помутнело. Собаку он умудрился не уронить. Если бы не Куцый, геройски вышагивающий впереди и вселяющий оптимизм в его душу, он, наверное, не дошел.
Когда показался чёрный силуэт его пасеки, на небе появилась луна. Дымка куда-то исчезла, и он увидел море звезд. Ему показалось, что он в мире один. Изо рта валил пар, а заиндевелый снег уже хрустел под сапогами. Он облегченно вздохнул: «Дома».
Скинув в прихожке рюкзак, он внес собаку в дом и положил на еще теплую плиту. Потом зажег керосинку. Где-то была иголка и капроновые нитки. Не хватало света, но другого не было. Он достал самогонку и обработал рваную рану. Собака потеряла много крови и могла сдохнуть, но это его мало волновало. «Взялся за гуж, не говори, что не дюж». Почти в полной темноте, чуть ли не на ощупь он зашил развалившиеся края шкуры; буквально пришил ногу. Собака вела себя достойно и ни разу не пискнула. Это был молодой кобель. Простая дворняга, каких бегало немало по деревням. Он так и оставил его на плите, опасаясь, что пёс околеет в нетопленой избе.
Мясо пришлось носить всю ночь, благо, что луна всегда оставалась на небосклоне, давая предметам четкие контуры и тени. Уже на четвертый раз, когда на месте убийства ничего не осталось, кроме шкуры и требухи (голову с рогами он спрятал), на его тропу вышел медведь. Зверь почуял запах крови и пришёл на пир ко времени. Скорее всего, падающие с рюкзака капли крови привлекли его к месту.
— Чего тебе? — негромко, но с угрозой произнес Мишка. Он остановился. Придумывать было особенно нечего, надо было просто стоять и ждать. Если бы не Куцый, неизвестно, чем бы закончилась его встреча с косолапым бродягой. Недоделанным человеком, как ему порой казалось. Слишком часто доводилось Михаилу встречаться с этими лесными людьми, и всё больше склонялся он к той мысли, что от всего таежного сброда медведь всё же отличается, а значит, и относиться к нему надо соответственно.
Залегать ему было не время. Медведь был не очень голоден, но кто же устоит от такого соблазна? Зверь топтался на одном месте и втягивал воздух. Он чуял свежее мясо из рюкзака, не зная, что совсем рядом, в двух шагах, валяется куча изюбрячьих кишок. Даже в темноте было видно, как смотрит зверь на вторгнувшегося в его владения чужака. Как изучает все его слабые стороны. Втягивая запах человека, медведь шипел, как змея, но стоило ему сделать несколько шагов, как Куцый раскрыл свою пасть и бросился в атаку.
Не ожидая такого поворота событий, медведь рявкнул и в один прыжок исчез в чаще. Мишку поразила быстрота и проворство зверя. Еще больше поразил его Куцый, скрывшийся вслед за медведем в черном лесу. Ему стало страшно и обидно. В мыслях он похоронил щенка. Слышался шум ломающихся сучьев и лай Куцего. Через несколько секунд лай смолк, и снова воцарилась тишина, но теперь уже гнетущая и гибельная, в которой Михаил почувствовал себя ничтожным и до жути одиноким. Он не стал ни звать, ни ждать щенка. «Если вылезет из переделки, то сам найдет дорогу домой. Если же нет, значит, судьба», — горестно подумал Михаил и поплёлся по уже натоптанной тропе.
Понемногу рассветало. Он прибавил шагу. Первые приступы усталости прошли. Он уже больше походил на робота. Надо было идти. В этом мире каждый выживал, как мог. И получилось так, что один выживал за счет другого.
Когда совсем рассвело, в омшанике уже стояло пять бачков, доверху набитых присоленным мясом. Куцый никак не выходил из его головы. Его жгла обида: не жили у него собаки. И когда щенок, весь всклокоченный, с языком до земли, появился на пасеке, Мишка готов был целовать его в задницу. Щенок лез мордой в лицо и облизывал хозяина, подняв невообразимый визг. Уже на правах полноправного компаньона он крутился под ногами, по пятам следуя за хозяином, сопровождая Мишку на каждом шагу. В довершение всего Куцый обнаглел и залез на кровать.
— Ну-ка, брысь, подлюка! — затопал на него Михаил. Щенок мухой слетел с койки и с писком вылетел в незакрытую дверь. — Я тебе покажу барскую постель!
Куцый уселся посреди двора, облизываясь и виляя хвостом.
Больше всего удручало не чувство смертельной усталости. Спать ему не хотелось. Одиночество. Вот что душило его. Он готов был отдать половину быка, лишь бы поделиться удачей хоть с кем-нибудь.
Дел больше не было. Оставалось только доползти до кровати и упасть. Мишка постелил в угол телогрейку, оставленную кем-то из лесников, и переложил Рваного на новое место. Слово ему понравилось, и он несколько раз повторил новую кличку, поглаживая пса. Кобель лежал тихо, едва шевеля кончиком хвоста.
Он растопил печь. От долгого его отсутствия колодцы успели основательно остыть. От этого комната наполнилась едким дымом.
Он приоткрыл дверь, в которую тут же просунулась хитрая голова Куцего. Михаил пригрозил кулаком, и голова исчезла.
Сон не брал. Он лежал и смотрел в потолок. Перед глазами крутились картинки минувшего дня. Он попробовал сочинять письмо другу. Этим надо было поделиться. «Было бы здорово, если бы приехал кто-нибудь из Горного».
Он встал. Звуки шагов гулко отозвались в ушах. Оперевшись о дверной косяк, он высунулся наружу. В доме было уже невыносимо жарко. Ему не хватало воздуха. На плите шкворчала в сковороде печенка. Мишка вдруг задумался, не в силах вспомнить, когда успел ее приготовить, нарезать репчатого лука, заправить приправой. Так и не вспомнив, он сел за стол. Только сейчас он почувствовал страшное чувство голода. В отличие от Куцего, он не мог есть сырого мяса, хотя от мороженой печенки не отказался бы. Он свистнул щенку. Тот валялся среди двора и даже не шелохнулся на свист, словно сдох. Мишка заволновался и швырнул в щенка чей-то башмак. Кобель вильнул хвостом и опять «сдох». Мишка усмехнулся, вспомнив, как тот охранял добычу от собак: «Вот подлюка, родится же такой».
— У нас сегодня праздник, — обратился он вслух к самому себе. — Эх, жаль, не с кем отметить это дело. Такой случай, — он позвал котёнка и бросил ему косок печёнки. Потом он взял банку и налил до половины в эмалированную кружку. Самогонка была крепкой и вонючей. В ней улавливался запах диких груш.
— Хороша горилка! — похвалил он сам себя.
Его передернуло, и он пролил немного на стол, потом достал спички и поджег. Пламени было почти не видно. Он поднес руку и сразу же отдернул. От пойла в животе потеплело. В голове зашумело, и он принялся за свежую поджаренную печенку. Не было ничего вкуснее жареной печенки. Ему похорошело. На душе отлегло, он стал размышлять о смысле жизни и сошелся на мысли, что все не так уж и плохо. Он налил еще: «Пошло, конечно, пить в одиночку». Он ухмыльнулся и посмотрел на свои руки, словно и не было ничего. Ни изюбра, ни медведя. Он вспомнил, как орал, когда убил зверя: «Жаль, людей не было».
Достав листок бумаги, он стал строчить письмо:
«Привет, старина. Хочу поведать тебе о своей убогой жизни…»
Неожиданно накатил смех.
— Надо же, Куцый! Вот подлюка, — он закатился в истерике так, что из глаз выступили слезы. Он вспомнил, как щенок кидался на собак, охраняя быка. Он отложил листок и вышел из дома. Его слегка покачивало. Куцый уже крутился рядом, залезая мокрой мордой в объятия хозяина.
— Ах ты ж, балбес, — Мишка поднял щенка на руки. Куцый отвернул по-хамски морду и зарычал, заранее зная, что будет драка и его станут ощипывать, как рябчика.
— Скотина ты, Куцый, неблагодарная. — Щенок был единственной утехой среди нескончаемых забот и проблем. Поэтому относился Мишка к своему любимцу, как к человеку. — Пойдём-ка мы спать, Куцый (щенок стал лизать лицо хозяина), — завтра рано вставать. Сегодня, — поправил он сам себя. — Уже сегодня! Иди к черту, Куцый. Не хочу я тебя злить.
Щенок мягко приземлился на лапы и, отпрыгнув в сторону, присел, задрав трубой хвост. Ему хотелось играть.
В доме стало прохладнее. Он уже ни о чем не волновался и ничего не хотел. Ни вчерашний, ни завтрашний день нисколько не заботили его. Он просто жил. «Письмо после, когда все наладится. Когда будет о чем сказать, а то, что было, — это все мелочь». Уже в полудреме он скинул сапоги и завалился в одежде поверх одеяла, предоставив охранять свой сон серому щенку.
Долгая зима осталась позади. Длинные, сумрачные вечера промелькнули, как один. За зиму он несколько раз побывал на пасеке. Рваный быстро поправлялся и, оставив после себя неровный след, подался в деревню, к своим.
Остались позади курсы пчеловодов в областном центре. Удалось много. На весну уже лежал и ждал своего часа сахар. Мишка умудрился даже выбить квартиру с телефоном в райцентре. И хотя бывал в ней редко, карман она не давила. Правда, под окнами возвышалась кочегарка с кучей угля, размерами с египетскую пирамиду. Но это его мало пугало, как и слой угольной пыли на подоконнике.
К началу сезона ему опять крупно повезло. Освободилась соседняя пасека, как раз та, где он составил своих пчел. Это было очень кстати. Где бы Михаил ни появлялся, всюду видели его широкую улыбку. По такому случаю он даже бросил курить.
Новое место было просторным, да и ближе к деревне. Открывались новые перспективы, от которых захватывало дух. Но сам Мишка так и остался одиноким и диким. Иногда он заезжал в Столбовое к хорошим знакомым. Встречали его, как полагается. Мишку любили за его широкую натуру. Да и сам он никогда не приезжал пустым. За «поллитрой» решались житейские дела и обсуждались свежие новости.
Выходя от деда Василия (дед был закадычным приятелем его отца), он, немного пошатываясь, брел к себе на пасеку. Дорога была неблизкая. В нос лезли весенние запахи. На вербах уже суетились пчелы. В Столбовом многие держали пчел. «Где-то и мои пчелы летают», — разговаривал сам с собой Мишка. «Дед все же успел сунуть в рюкзак что-то. Вот старая телега», — смеялся он над бесхитростной щедростью старика.
Дед Сухарев был знаком ему еще с пеленок и всегда был искренне рад, когда Михаил заглядывал к нему в гости. Захмелевший от завстречной стопки, он как обычно что-то бурчал себе под нос, покрикивал без злобы на хозяйку, прохаживаясь по двору маленькими шажками и шаркая по кирпичному тротуару своими вечными сапогами. Очень обижался, что сыновья потеряли к нему уважение и вечно куда-то спешат. Отец был для них уже не авторитет. Мёд качают, не предупредив, дрова тоже без него готовят. Даже выпивать не зовут.
На это Вася обижался более всего, но всегда оставался для всех человеком отзывчивым и открытым. Всякий раз предлагал коня, чтобы ноги не бить зря. Тут же из глаз катились слезы. «Коня-то сперли наркоманы», — спохватывался он и махал рукой. Потерю дед переживал. Двадцать лет — срок немалый; конь заменял ему все. Сколько Мишка знал себя, всегда у Васи был один и тот же конь.
В рюкзаке за спиной что-то побрякивало. Что, Мишка уже не помнил. Кажется, банка соленых огурцов. Хмель мягко растекался по телу. Душа радовалась вечернему солнцу, лучи которого окрашивали молодую листву в красноватые цвета. Он улыбался оттого, что у него было радостно на душе, и брел, путаясь во множестве проторенных дорог, ведущих в верховья Столбовки.
Дорога проходила по долине реки, среди загадочных, молчаливых сопок, и Мишке казалось, что лучше мест на земле, может быть, и нет. Щедрая тайга испокон веков кормила деревню, а там, где горы кончались, казаки выращивали хлеб. Жили вольготно. Все: и Козыревы, и Сухаревы, и Драгуновы, что проживали в деревне большими семьями, — были из казаков и, как ни удивительно, приходились дальними родственниками ему.
Его пасека стояла на небольшом пригорке, уходящем в длинный крутой ряж, густо заросший молодым липняком. Это было самое красивое и удобное место из тех, где ему довелось быть. Рядом пробегал ручей и впадал в Столбовку. В ней все лето держался хариус, а осенью заходила красная рыба. В этом месте сходились распадки, образуя просторную долину, в которой всегда было много света и никогда не было духоты. Издали пасека напоминала целый город. Там было много строений, но все это было ветхим и старым. К тому же прежний горе-хозяин основательно загадил место. Где ни попадя валялось железо, битая посуда и консервные банки. Еще пара лет, и место напоминало бы плюшкинскую усадьбу. Все это надо было убрать. В такой грязи могла жить только свинья. Приходя на пасеку, даже под мухой, он всегда закатывал рукава и принимался за дело.
Автобус почему-то остановился напротив магазина.
— Деревня! — выругался Мишка и поплелся к выходу. До дома было еще идти да идти, но в магазин заглянуть не мешало. Правда, вспомнив о пустых прилавках, всякое желание заходить туда у него пропало.
Он остановился прямо посреди дороги, не обращая внимания на проезжавшие мимо машины.
У входа, спиной к нему, стояла молодая женщина. Из-за яркого вечернего солнца ему приходилось всё время щуриться. Неожиданно он поймал себя на мысли, что очень хочет познакомиться с ней. Она долго не поворачивалась. Рядом крутилась девчонка лет шести с удивительно голубыми огромными глазами и белоснежной россыпью прямых тонких волос. Ему еще не доводилось видеть таких белых волос. Не было сомнения, что это была ее дочка. Он почувствовал, что испытывает непреодолимый интерес к незнакомке, хотя понимал, что со стороны это выглядит не очень прилично. Он ещё не знал, с чего начать знакомство, но ноги уже потащили его вперёд, словно кто-то подталкивал его со спины.
— Разрешите, я вам помогу, — мягко произнес он, улыбаясь во весь рот.
Его лысеющий, загорелый лоб скрывала «афганка», так что за внешний вид он был вполне спокоен. На бродягу он не походил. Перед отъездом с пасеки он не забыл почистить по привычке зубы и побрить бороду, но усы по-прежнему красовались на его лице. Девушка обернулась и тоже улыбнулась. Именно это он и хотел увидеть. Ожидания не обманули его, а лишь подтвердили догадку о её внешности.
Рядом возвышалась огромная сумка не то с мукой, не то с крупой, а в руках она держала сетку с хлебом. Девушка немного растерялась и стала поправлять со лба сбившуюся челку таких же светлых, как и у дочери, волос.