Geum.ru

Арсений Владимирович Гулыга Искра Степановна Андреева Предисловие Глава первая. Корни Родом из детства книга

Вид материалаКнига

Содержание


Глава десятая. «Нил достиг Каира» На переломе эпох
Подобный материал:
1   ...   31   32   33   34   35   36   37   38   ...   49

Глава десятая. «Нил достиг Каира»

На переломе эпох


   Революция в Германии закончилась бесславно. В марте 1849 года франкфуртский парламент принял конституцию единого германского государства. Все немецкие государства должны были соединиться в германской империи, сохранив свою внутреннюю самостоятельность. Законодательство, таможня, вооруженные силы и внешняя политика становились прерогативой общегерманского правительства. Провозглашались и некоторые демократические свободы, среди них — равенство перед законом, свобода слова и пр. Феодальные повинности и собственность объявлялись неприкосновенными; вопрос о крестьянах предполагалось урегулировать в дальнейшем.
   Прусскому королю предложили корону конституционного монарха, но он ее не принял, так как она, по его словам, слеплена из «дерьма и глины» и есть «не что иное, как собачий ошейник, с помощью которого его хотят приковать к революции 1848 года»: Фридрих Вильгельм IV на дух не переносил конституцию. Она оказалась мертворожденной.
   Часть франкфуртского парламента отбыла в Штутгарт и там прекратила свою работу в июне 1849 года. На местах еще продолжались волнения. В Дрездене, например, в 1849 году оказались на баррикадах будущий шопенгауэрианец и автор «Кольца нибелунга» композитор Рихард Вагнер и русский анархист Михаил Бакунин. И хотя постепенно восстановились тишина и спокойствие, главный вопрос — объединение Германии — остался нерешенным.
   Как можно охарактеризовать эпоху, в которую философия Шопенгауэра получила вторую жизнь? Отечественный социальный философ А. И. Фурсов называет 1848-1867-е годы «длинными пятидесятыми». Это была эпоха «формационного» капитализма с ее бурным началом. Уже 30-е годы стали временем великого перелома — многоуровневого кризиса капитализма, изменившего жизнь Европы и вообще «земной цивилизации: тогда осуществлялось «выковывание» Запада и новейшей всемирной истории. Это был не системный (еще), но внутриструктурный кризис капитализма, экономически связанный с переходом от ранней (мануфактурной) стадии к стадии промышленной; политически это был переход от структур Старого порядка к «цивилизации XIX века», хотя Старый порядок сопротивлялся до 1914 года. Социально этот период был связан с переходом от аграрного «группового» общества к урбанистическому, массовому. В 40-50-е годы XIX века весь мир оказался распахнутым настежь для Европы. Запад взял его в «оперативную разработку» и сам постепенно втягивался (через конфликты и войны) в единое общеевропейское капиталистическое общество (см. 66).
   Несмотря на нерешенность главных проблем, в Германии началось бурное экономическое развитие и разрушение традиционных социальных устоев. Страна шла к единому рынку. Развивалось и крупное промышленное производство. Фабрики быстрыми темпами вытесняли ремесло и мануфактуру. С 1848 по 1858 год мощность паровых машин увеличилась почти в шесть раз, удвоилось число ткацких станков. За 15 лет длина железных дорог возросла с четырех тысяч почти до шестнадцати тысяч километров. Восторжествовал «прусский путь» преобразования сельского хозяйства — мучительное для крестьян превращение крепостничества в кабалу буржуазной эксплуатации. Обезземеливание крестьян влекло их в города; в городах же из-за наступления фабрик среди ремесленников царили безработица и «дикий» капитализм; следствием были бунты и массовая эмиграция — в иные годы до ста тысяч человек.
   Преодолевались не только экономические барьеры, слабели суверенитеты. Что касается объединения Германии, то разрушительный потенциал революции 1848 года использовал Бисмарк, пошедший «по реакционно-революционному пути» в процессе объединения страны и строительства рейха. На пути к объединению в течение десяти лет Германия трижды воевала (с Данией, Австрией и Францией). Внутри страны ломались сословные перегородки, и многочисленные их производные (цеховые ремесленные объединения, крестьянские разряды, купеческие гильдии и пр.) уступали место массовому обществу, «толпе людей» (73. С. 431), как выразился за 30 лет до этого Шопенгауэр в своем главном труде. Добавим: толпе одиноких людей.
   Разрушение корпоративных устоев понуждало каждого спасаться в одиночку, либо примыкать к возникавшим массовым движениям и массовым партиям, в которых каждый «каплею лился с массою», то есть превращался в винтик. К 50-м годам расширилась социальная база политической жизни. Возникли Национальный и Прогрессивный союзы, объединившие либералов. На арену самостоятельной экономической и политической борьбы вышел рабочий класс. Был создан Всеобщий германский рабочий союз во главе с Фердинандом Лассалем.
   Считается, что после поражения революции общественное мнение «повесило голову», и мировая скорбь, пессимизм, разочарованность, крушение веры в прогресс и прочее стали преобладающими в духовной жизни страны. А потому пессимизм Шопенгауэра обрел благодатную почву, и учение вышло, наконец, из забвения. Это верно, но только по отношению к либеральным и некоторым радикальным элементам общества. Например Г. Гервег, писавший публицистические стихи, зовущие на баррикады, сам участник столкновений в Бадене, после бегства в Швейцарию стал ярым шопенгауэрианцем и склонил к этому Р. Вагнера, который, как считают некоторые, «заразил» идеями Шопенгауэра Фридриха Ницше. В образованных читательских кругах пути сверхнапряжения, легкомысленных спекуляций, форсирования событий больше не принимались.
   Вера в прогресс сохраняла свое значение, хотя за свободу вместе с «народом» бороться уже не хотели: общество оказалось расколотым. Рабочее движение обрело собственную программу, организации, вождей и пророков: К. Маркс разоблачал капитализм и прорицал пришествие диктатуры пролетариата. Либералы же становились более прагматичными; теперь они не звали на борьбу, но призывали к терпению. Вместо эмоциональных призывов и радужных надежд они пытались опираться на объективные тенденции развития. Повсюду звучал клич: назад, к фактам!
   Я. Молешотт и Л. Бюхнер, обратившись к податливым фактам, создали вульгарно-материалистические философские концепции, призванные сокрушить метафизику и спекулятивную мысль вообще: функции мозга рассматривались у них по аналогии с выделением желчи из печени или мочи из почек. Общим местом стал призыв: будь доволен миром, каков он есть. Врачи забросили свои гипотезы и заключения: их интересовал теперь исключительно конкретный опыт; политики разных партийных направлений (но не марксизма!) замкнулись на конкретных потребностях и предпочтениях. В литературе тон задает Теодор Фонтане, эстетической программой которого стал реализм, распространившийся на оценку повседневной жизни; в живописи также господствовал реализм, отвергавший экзальтацию и пафосные сюжеты.
   Время Гегеля прошло. Еще в предмартовские дни 1848 года Маркс «поставил его с головы на ноги». После 1848 года никого не волновало, разумна действительность или нет, очень скоро она стала пониматься весьма тривиально. Но зато новая эпоха стала весьма плодотворной для эмпирической науки. Благодаря Ю. Либиху возникла органическая химия, затем агрохимия, наука об удобрениях. Естественно-научное знание пыталось сокрушить натурфилософию, долгие годы державшую в тени естествознание. Ученый становился служителем процесса исследования: здесь были все равны. Важны были практические результаты эмпирического знания.
   В изучении понятия «жизнь» базовой наукой стала физиология, которая изучала жизнь на клеточном уровне. Быстрые шаги делала патофизиология и бактериология, в которую весомый вклад внес Р. Вирхов. То, что живет и умирает, превратилось в объект наблюдения в микроскопе. Природа не нуждалась в метафизике, и «спиритуальная „жизненная сила“» вышла из игры. Великое учение Ч. Дарвина о происхождении видов (1859) создало мощный порыв для изучения реальных путей приспособления и выживания живых существ в борьбе за существование, в дальнейшем сложившееся в социал-дарвинизм, объяснявший с этих позиций и общественное развитие.
   Идея историзма, выработанная немецкой классической философией, распространилась на другие отрасли знания и соединилась с реализмом. Для самой философии это вылилось в особый интерес к истории философии и литературы. Идеи и метод Л. Ранке распространились вплоть до школьных учебников истории. Метафизический вопрос о бытии и его смысле был ограничен вопросом о бытии, как оно есть. Достаточно было знать, как что-то возникло и как оно существует. Реализм оказался великой движущей силой релятивизма.
   И все же «реализм», широко распространившийся на многие сферы культуры, выразивший новый поворот к секуляризации знания, таил в себе некое незаполненное пространство. В 1854 году, когда в Геттингене состоялся съезд естествоиспытателей, группа ученых попыталась спасти «душу», приспособив к науке «наивную веру». То, что душа вдруг обнаружилась в недрах натурализма естествоиспытателей, было первым симптомом, способствовавшим готовности принять метафизику Шопенгауэра, так как в ней красной нитью проходила мысль, оспаривавшая отныне всеми отвергаемую философию духа, но вместе с тем эта философия не опрокидывалась целиком в грубый материализм.
   Шопенгауэр не принимался материалистами, его метафизика воли контрастировала с вульгарным материализмом того времени, но витализм, который просматривался в его учении, примирял с ним натуралистически ориентированных ученых. В нем была эмпирически трезвая стихия, глубина духовно-душевных симптомов, по которым они тосковали.
   У Шопенгауэра можно было найти хвалу трезвому чувству реальности, материалистическое объяснение причинности в природе и примыкающее к Канту обоснование путей нашего познания. Шопенгауэр положил начало кантовскому ренессансу. В его учении обосновывался целостный подход к миру. Привлекательным для многих было положение о том, что подобное восприятие действительности не является единственным, что вещный, чувственно постигаемый мир есть всего лишь мое представление. Шопенгауэр открыл возможность философии жизни. Можно было почитать эмпирическую науку, быть преданным материализму и в то же время им не ограничиваться. Шопенгауэровское «верховенство» воли самой по себе дополняло материально понимаемую действительность.
   Еще более действенной, чем натурализм Шопенгауэра, была его этика, изложенная популярно и представшая перед читателем как «философия для всех». В «Парерга и Паралипомена» были опубликованы «Афоризмы житейской мудрости», которые очень скоро стали домашней книгой образованного общества. Философия Шопенгауэра пришлась кстати: он предложил новую веру. С одной стороны, зов мощной воли к жизни стал очевиден и воодушевлял на «подвиги» во славу жизни тех, кому она была мила и кому не было дела до боли и страданий других, равно как и до вечного правосудия. С другой стороны, для тех, чья жизнь протекала в борьбе за кусок хлеба и в житейских страданиях, кто (а их было слишком много) вынужден был жить в страданиях нищеты и в покорности перед судьбой, вера в вечное правосудие оправдывала их смиренное существование. Философия Шопенгауэра стала для них религией. Для профессиональных философов она оказалась противоядием от вульгарного материализма и позитивизма, вернула в философию человека, положив начало развитию персоналистических и экзистенциалистских течений.