Geum.ru

Русском Журнале" Роман Источник: Чингиз Айтматов, "

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   8   9   10   11   12   13   14   15   ...   33
деньгу делать. Нам нужны деньги, пoнял - просто и ясно! А ты - покайся! И

если шутишь, Авдяй, шути поосторожней! Узнает Сам, что ты тут сбиваешь нас,

до мест своих не доберешься, запомни! Я тебе как другу говорю. И нас не

смущай, для нас деньги - прежде всего! Ленька, скажи, что тебе нужно - Бог

или деньги?

- Деньги! - ответил тот.

Авдий промолчал. Решил повременить, отложить разговор.

- Ну хватит, поговорили, и довольно, будем собираться, - примирительно

распорядился Петруха. - А с твоим пластилином, Авдяй, так, стало быть,

ничего и не получилось?

- К огорчению, нет. Как кинулась на меня волчица - сам не знаю, где что

оставил. И одежда где-то, пойду искать...

- Одежда-то найдется твоя, куда она денется, а вот пластилинчику

наскрести уже не успеешь. Сегодня уходить пора. Ладно, расскажем, как дело

было, поймет. А не поймет, в следующий раз насобираешь...

С рюкзаками, набитыми травой анашой, до самой полуночи шли они в

сторону железной дороги. Идти было не так тяжело, какая уж там тяжесть -

подсушенная трава, но сильный запах анаши, не приглушаемый даже

полиэтиленовыми пакетами, кружил голову, клонил ко сну. В полночь гонцы

завалились спать где-то в степи, с тем чтобы на рассвете двинуться дальше.

Ленька втиснулся между Авдием и Петрухой - после того случая боялся волков.

Понять нетрудно было - мальчишка еще. Получилось все наоборот, так хотелось

спать на ходу, а когда легли, Авдий долго не мог заснуть. То, что Ленька

попросился в середку, его очень тронуло, кто бы мог подумать - эдакий

парнишка, волков боится, - но какова должна быть власть порока,

исковерканных сызмальства представлений о жизни, если даже Ленька давеча не

моргнув глазом ответил, что деньги для него важнее Бога. Бог, конечно,

имелся в виду условно, как символ праведной жизни. Вот о чем думалось

Авдию...

Есть своя красота в степных ночах в летнюю пору. Тишина безмерная,

исходящая от величия земли и неба, теплынь, напоенная дыханием многих трав,

и самое волнующее зрелище - мерцающая луна, звезды во всей их

неисчислимости, и ни пылинки в пространстве между взором и звездой, и такая

там чистота, что прежде всего туда, в глубину этого загадочного мира, уходит

мысль человека в те редкие минуты, когда он отвлекается от житейских дел.

Жаль только, ненадолго...

А думалось Авдию о том, что все пока что сошлось, как он того хотел:

добрался с гонцами до конопляных степей, увидел все воочию и, как говорится,

попробовал все на себе. Теперь оставалось самое сложное - сесть на поезд и

уехать. Для гонцов наиболее опасный момент был провезти анашу. Задерживала

их милиция главным образом на азиатских станциях, в российской части в этом

смысле было полегче. А уж если удавалось добраться до Москвы и далее до

места - это уж полный триумф. Великое зло бытия торжествовало, обернувшись

маленьким успехом маленьких людей.

Смириться с этим Авдию было трудно даже в мыслях, но и предпринять

что-либо, чтобы не просто пресечь, скажем, данное преступление, а перековать

мышлений, разубедить и переубедить гонцов, это - он понимал - ему не по

силам. Тот, кто ему противостоял, находясь где-то здесь, в этих степях, тот,

кто незримо держал в руках всех гонцов, и в том числе имел контроль и над

ним, Авдием, тот, кто именовался среди них Самим, был гораздо сильнее его. И

именно он, Сам, был хозяином, если не более того, - микродиктатором в их

походе за анашой, а он, Авдий, примкнувший к ним, как бродячий монах к

разбойникам, был по меньшей мере смешон... Но монах, господний идеалист и

фанатик, при всех обстоятельствах должен оставаться монахом... Это и ему

предстоит...

Думалось ему еще о том, какой странный случай пережил он минувшим днем,

- эти волчата, неразумные длинноногие переростки, принявшие человека за

некое смешное безобидное существо, с которым они не прочь были порезвиться,

и вдруг эта синеглазая разъяренная волчица. Какой гнев вскипел было в ней, и

как затем все обошлось, и какой смысл в том, что она дважды перепрыгнула

через него? И если на то пошло, что стоило ей и ее волку растерзать его

вмиг, голого - если не считать панамы и плавок - и беззащитного городского

идиота, настолько голого и беззащитного, что только в анекдоте могло быть

такое. И вот надо же - судьба в лице этих зверей смилостивилась над ним: не

значит ли это, что он еще необходим этой жизни? Но как хороша, как

стремительна была необыкновенная синеглазая волчица в своем яростном порыве,

в страхе за детенышей. Да, конечно, она была права по-своему, и спасибо ей,

что не налетела, не наделала беды, ведь и он был ни в чем не повинен. И

думая об этом, Авдий тихо рассмеялся, представив, что, если бы увидала его

тогда та самая мотоциклистка, вот посмеялась бы! Потешалась бы небось, как

над клоуном в цирке. Но потом его охватил страх: а что, если мотоцикл вдруг

заглохнет где-то посреди безлюдной степи, она одна, а тут налетят волки?! И

тогда он стал суеверно заклинать синеглазую волчицу: "Услышь меня,

прекрасная мать-волчица! Ты здесь живешь и живи так, как тебе надо, как

ведено природой. Единственное, о чем молю, если вдруг заглохнет ее мотоцикл,

Бога ради, ради твоих волчьих богов, ради твоих волчат, не трогай ее! Не

причиняй ей вреда! А если тебе захочется полюбоваться на нее, такую

прекрасную на могучей двухколесной машине, беги рядом, по обочине, беги

тайно, обрети крылья и лети сбоку. И может, если верить буддистам, ты,

синеглазая волчица, узнаешь в ней свою сестру в человеческом облике? Может

же быть такое - ну и что, что ты волчица, а она человек, но ведь вы обе

прекрасны, каждая по-своему! Не буду скрывать от тебя - я бы полюбил ее всей

душой, да дурак я, конечно, дурак, кто же еще! Только безнадежные дураки

могут так мечтать. А если бы она каким-то образом узнала, о чем я думаю,

то-то посмеялась бы, то-то нахохоталась бы! Но если бы это порадовало ее,

пусть смеется..."

Было еще относительно темно - только-только свет над степью разлился,

когда Петруха стал будить Авдия и Леньку. Пора было вставать да двигаться к

триста тридцатому километру. Чем раньше, тем лучше. Потому что не они одни,

а еще две-три группы гонцов должны были к тому времени сойтись в том месте с

добытой и уже подсушенной анашой. Предстояло остановить какой-нибудь

проходящий товарняк, незаметно сесть в него и добраться так до станции

Жалпак-Саз, а уж там просочиться на другие поезда. В общем, для гонцов

начинался самый опасный отрезок пути. Всей операцией вроде бы должен был

руководить Сам. Он ли их встретит, они ли его отыщут на триста тридцатом

километре - Петруха толком не объяснил. То ли не знал, то ли не желал

говорить.

И снова вскинули рюкзаки на плечи и двинулись за Петрухой. Удивляло

Авдия топографическое чутье, память Петрухи. Он заранее предсказывал, где

какой овраг, где родничок в притенении, где ложбинка или балочка. И сожалел

Авдий, что такие способности, такая память в Петрухе пропадают! Наездами

здесь бывал, а как все знает!

Так я, говорил он, родом из крестьянской семьи. Рассказывал еще

Петруха, что, по слухам, километрах в двухстах от этих мест начинается

пустыня Моюнкум, а там, дескать, сайгаков этих, антилоп степных,

видимо-невидимо и что вроде хорошие люди, у которых добрые служебные

"газики", наезжают на охоту чуть ли не из самого Оренбурга. И приезжают-то

как - закуска живая бегает, а выпивон, какой хошь, с собой привозят. Да,

царская охота! Но и опасность вроде немалая, бывали случаи, что машина

выходила из строя, а охотники погибали от жажды, заплутавшись в степи. А

зимой, случалось, и буран застигал степной. Потом находили, мол, только

косточки. А один охотничек даже умом тронулся - его потом на вертолете

искали. Вертолет за ним летит, хочет его спасти, а он от вертолета бежит,

прячется. Долго за ним гонялись, а когда поймали, он уж разговаривать

разучился. А жена, говорят, тем временем за другого успела выскочить! Вот

стерва! Все они такие! Вот я и не думаю жениться. Есть у меня в городе одна

баба классная, подкинешь ей на шмотки, так лучше нет, и слово дает - никаких

ребеночков не будет. А самое главное - мотягу уже купил, чехословацкий

спортач в сарае стоит, а теперь, значит, "Жигуль" - это не проблема, вот бы

где "Волгу", ту, новую, что на "мерседес" похожа, вот где бы такую отхватить

с кассетником, чтобы включил бы, а она тебе поет, в печенки лезет. Блат

нужен, всюду плата и переплата. Да на своeй "Волге"-то покатить в Воркуту -

пусть братуханы поглядят. Хе-хе, жены-то их от зависти лопнут. А в багажнике

выпивон на выбор, все больше иномарка. Ну и своя водочка - лучше нет,

конечно. Как тут не позавидовать, вроде Иванушка-дурачок, а на тебе... А

потому и хожу в гонцах и вас, милые дружочки, веду поживиться, живи, когда

лафа, а нет - соси лапу до вздутия живота...

Слушая эту, казалось бы, никчемную, непритязательную болтовню Петрухи,

занимавшего тем самым себя и своих попутчиков, Авдий думал о своем, о том,

что человек раздирается между соблазном обогащения, подражанием тотальному

подражанию и тщеславием, что это и есть три кита массового сознания, на них

всюду и во все времена держится незыблемый мир обывателя, пристанище великих

и малых зол, тщеты и нищоты воззрений, что трудно найти такую силу на земле,

включая и религию, которая смогла бы перебороть всесильную идеологию

обывательского мира. Сколько самоотверженных взлетов духа разбивалось об эту

несокрушимую, пусть и аморфную твердыню... И то, что он шел в этот час на

явку добытчиков анаши, свидетельствовало о том же - дух беспомощен, хоть и

неустанен... И такова, выходит, его планида... Всю дорогу он мысленно

готовил себя к встрече с Самим - он должен был быть готов к бою...

Они вышли на триста тридцатый километр часа на два раньше - и в третьем

часу были уже на месте. Приближаясь к балке, что шла вдоль железной дороги,

Петруха предупредил: рюкзаки прятать там, где укажет, не высовываться, не

разгуливать на виду у проходящих поездов. Все время ждать его указаний.

Устали все же порядком - еще бы, столько пройти за день! Приятно было

растянуться в балке на шелковистом лугу, где вперемешку с шалфеем рос

ковыль. Приятно было слышать, как возникал вдали гул поездов, как он

нарастал, как гудели и подрагивали рельсы под набегающими тяжеловесными

километровыми составами, как грозно пролетали поезда, громыхая колесами и

принося с собой дух железа и мазута, и как долго еще не умолкал вдали шум

движения, постепенно растворяясь в океане окружающей тиши... Пролетали и

пассажирские поезда, один - в одну, другой - в другую сторону. Авдий

встрепенулся было - он с детства любил стоять смотреть, куда несутся

пассажирские поезда, кто мелькает в окнах, чьи фигуры и лица. Ах,

счастливцы, возьмите меня с собой! В этот раз, однако, и этих мимолетных

радостей он был лишен - пришлось притаиться за кустиком и по поднимать

головы. А что хуже того - ему предстояло быть соучастником или хотя бы

очевидцем бандитской остановки одного из товарных поездов на этом участке.

Нет, никто не собирался грабить состав, но остановка поезда позволяла гонцам

заскочить в вагоны, а дальше уже все шло само собой. Дальше им предстояло

укатить, спрятавшись в товарняке...

Поезда шли туда-сюда. Потом наступила длительная пауза и полная тишина.

Авдий было задремал, но тут раздался свист. Петруха прислушался, тоже

свистнул - и в ответ ему еще раз раздался свист.

- Ну, вы тут ждите спокойно, - сказал Петруха, - а я пойду, меня

вызывают. И чтобы без меня никуда, слышал, Авдяй, слышал, Ленька? Товарняк

застопорить не такое простое дело. Тут надо действовать с головой.

С этими словами он исчез. Вернулся он примерно через полчаса. И

странный какой-то он вернулся, Петруха. Что-то в нем неуловимо изменилось,

глаза были вороватые, избегали прямых взглядов. Авдий не любил в таких

случаях давать волю своей подозрительности, гнал от себя ненужные мысли.

Мало ли что может показаться - вдруг у человека просто живот болит... И

потому спокойно осведомился:

- Ну что, Петр, как дела-то?

- Пока ничего, все нормально. Скоро будем действовать.

- Товарняк останавливать, что ли?

- Ну ясно. Самое верное в нашем деле - укатить на товарняке. А самое

лучшее - если б на ночь глядя прикатить на станцию да поставить бы состав на

запаску.

- Вот оно как.

Они помолчали. Петруха закурил и сказал как бы между прочим,

затягиваясь сигаретой:

- Тут у нас один друг ногу подвернул, Гришаном зовут. Я сейчас его

повидал. Не повезло Гришану. С ногой разве что насобираешь - куда там, с

палкой ходит. Обидно, конечно, человеку. Так вот, может, скинемся все

понемногу, сколько нас тут будет, гавриков, - человек десять. Каждый

понемногу отсыплет от себя анашишки, смотришь, и выручим парня.

- Я готов, - отозвался Авдий. - Ленька вон спит, но думаю, и он не

поскупится.

- Ну, Ленька-то - он свой оголец! А ты, Авдясь, пошел бы да поговорил

бы с Гришаном. Как, мол, да что, человек ты грамотный, вроде и настроение бы

поднял захромавшему...

- А Сам где, там, что ли? - неосторожно спросил Авдий.

- Да что ты все - Сам да Сам, - рассердился Петруха. - Откуда мне

знать? Я тебе про Гришана, а ты мне про Самого. Надо будет, он найдет нас, а

не надо, наше дело маленькое. Что ты все беспокоишься?

- Да ладно тебе. Ну спросил ненароком. Успокойся. А где он, Гришан-то?

В какой стороне?

- А иди вон туда - вон он там, в тенечке, под кустом сидит. Иди, иди!

Авдий и направился в ту сторону и вскоре увидел Гришана - тот сидел

среди трав на маленьком раскладном стульчике, держа палку в руках. Кепочка

прикрывала ему лоб. Верткий, кажется, был человек - не успел Авдий подойти,

а он уж оглянулся и в кулак кашлянул. Неподалеку от него сидели еще двое.

Всего их было трое. И Авдий понял, что это и был Сам... Замедляя шаги, он

почувствовал, как пронизало его холодом и сердце учащенно заколотилось...


* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *


1


- Привет пострадавшему,- сказал Авдий как можно обыденнее, пытаясь

умерить тем самым сердцебиение в груди.

Гришан, сидевший на своем крохотном, раскладном, как у рыбаков,

стульчике, поигрывая палкой, прищурил один глаз.

-- Привет-то привет, а от кого привет?

Авдий невольно улыбнулся:

- От того, кто для начала должен осведомиться о твоем самочувствии.

- А, вон как! Очень признателен, положительно признателен, хоть и

только для начала. В безлюдной степи такое внимание вдвойне дорого. Еще бы!

Все мы человеки, не так ли?

"А он многословен и если к тому же еще и начитан, то беда. Вот уж чего

не ожидал, так не ожидал. Рисуется, выдает себя за говоруна, - подумал

Авдий. - К чему бы? Или это игра Самого?" И еще отметил Авдий про себя

отсутствие каких-либо примечательных черт в облике Гришана. Все в нем было

заурядно: в меру шатен, выше среднего роста, худощав, одет не броско, как

обычно одеваются в его возрасте, - джинсы, заношенная рубашка на "молнии",

неприметная кепочка, которую в случае чего можно сунуть в карман. Если бы

Гришан не прихрамывал и из-за этого не ходил с толстой суковатой палкой, его

трудно было бы выделить, повсюду он бы затерялся в толпе. Разве что глаза

Гришана запомнились бы, если за ним понаблюдать побольше. Выражение его

юрких карих глаз все время менялось, возможно, он и сам не замечал, как

часто щурился, косился, играл бесцветными бровями, напоминая загнанного в

угол хищного зверька, который хочет кинуться, укусить, но не решается и

все-таки храбрится и принимает угрожающую позу. Возможно, такому впечатлению

способствовал обломанный верхний резец, обнажавшийся при разговоре. "А ведь

мог поставить себе какую-нибудь золотую коронку, но почему-то не делает

этого, - подумал про него Авдий. - Возможно, не желает иметь лишнюю

примету".

- С ногой-то что? Подвернул? Недоглядел, стало быть? - поинтересовался

он из вежливости. Гришан неопределенно покачал головой.

- Да, можно сказать, повредил малость. Недоглядел, ты прав, Авдий, так,

кажется, тебя зовут?

- Да, я именуюсь Авдием.

- Имя-то редкое какое, библейское, - нарочито растягивая и смакуя

слова, размышлял Гришан. - Авдий - определенно имечко церковноприходского

разлива, - задумчиво заключил он. - Да, когда-то люди с богом жили. Вот

откуда на Руси - Пречистенские, Боголеповы, Благовестовы. И фамилия у тебя,

Авдий, должно быть, соответствующая?

- Каллистратов.

- Вот видишь, все совпадает... Ну а я попроще зовусь, по-пролетарски -

Гришаном. Да не это важно. Так вот, прав ты, Авдий Каллистратов, недоглядел

я с ногой. Страшноватый вывод напрашивается из этого: человек, коли он не

последний дурак, непременно должен себе под ноги смотреть. И байка о дурной

голове, от которой ногам покою нет, о том же. Как видишь, инвалидствую.

Банальная история, собственно.

- И на чем это отразилось? - спросил Авдий, имея в виду намеки Петрухи.

- Не понял, - насторожился Гришан.

- Я о том, что эта банальная история отразилась на твоем деловом успехе

- так надо понимать? - пояснил Авдий.

- Ну, это уже другой разговор! - Гришан сразу переменился, отбросил

пустой наигрыш. - Если ты о деле речь ведешь, тогда ты прав. Но не это

сейчас главное, не это меня беспокоит. Я, да ты и сам, конечно,

догадываешься, иначе зачем бы я сейчас с тобой разговаривал, зачем мне это

пустопорожнее бле-бле-бле... Словом, я тут вроде распорядителя, что ли, или,

скажем, старшины армейского, и для меня самое главное пробиться через линию

фронта, сохранив живую силу.

- Чем могу быть полезен в таком случае? Да и вообще стоило бы

поговорить, - предложил Авдий. - Мне ведь тоже об этой живой силе есть что

сказать...

- Ну, коли такое совпадение интересов, тут уж не поговорить, а

потолковать надо, - уточнил Гришан. - Я как раз на это и нацеливался. Ну

вот, к примеру, напрашивается вопрос, так сказать, между нами, девочками,

говоря, - хитровато намекнул он и, помолчав, велел тем двоим гонцам, что, не

вмешиваясь в разговор, сидели в сторонке: - А вы, чем без дела сидеть,

ступайте, готовьтесь!

И они молча ушли выполнять то, что было, видимо, заранее обговорено.

Отдав распоряжение, Гришан взглянул на часы.

- Через часок начнем посадочную операцию. Посмотришь, как это делается,

- пообещал он Авдию. - У нас здесь строго. Дисциплина как в десанте. А мы и

есть настоящий десант беззаветно преданных родине. С большой буквы. И ты

тоже должен действовать, как прикажут. Без всяких там "могу", "нe могу".

Если все сработаем как надо, к вечеру доберемся до этого самого Жалпак-Саза.

Гришан многозначительно замолчал. Потом, бросив злорадный взгляд на

Авдия, сказал с усмешкой, обнажив щербатый зуб:

- А теперь о главном. О том, что тебя к нам привело. Ты не торопись, не

спеши. Так вот, в так называемом преступном мире, в котором ты странным

образом очутился, о чем речь будет еще впереди, экспозиция твоя такова: ты -

гонец, ты повязан с нами и ты слишком много знаешь. Ты, похоже, не дурак, но

ведь ты сам полез в капкан. Так что теперь, будь ласка, оплачивай мое

высокое доверие не менее высокой ценой.

- Что ты имеешь в виду?

- Думаю, ты сам догадываешься...

- Догадываться - одно, говорить впрямую - другое.

Оба замолчали, пережидая, когда прогрохочет проходящий мимо состав, -

каждый по-своему готовился к неизбежному теперь поединку. Авдию в ту минуту

подумалось о том, как странно складываются людские отношения: даже сюда, в

голую степь, где, казалось бы, все равны, где у всех одинаковые шансы, всем