Книге, и оказалось что-ни­будь такое, что против моего ожидания может кого-либо обидеть, то не найдется в ней по крайней мере ничего, сказанного со злым умыслом

Вид материала

Закон

Подобный материал:

• Перевод с английского: Михаил Шишкин wbmichael@strogino, 850.12kb.
• § Познание и сознание Так что же такое сознание, 569.97kb.
• В целости или хотя бы привести к лучшему виду то общение между умом и вещами, которому, 1193.18kb.
• Читатель, если ты открыл книгу, знай: по причинам, до сих пор непонятным, я начал писать, 539.26kb.
• Что такое диплом и зачем его пишут, 363.03kb.
• Не старайтесь рассмотреть "на просвет" дискету. Информация на ней записана таким мелким, 495.79kb.
• «Дурная привычка», 7838.46kb.
• Из всего написанного люблю я только то, что пишется кровью, 541.94kb.
• Лекция 10. Теоремы о производных, 81.36kb.
• Т. П. Возможно ли «объективистское» религиоведение?, 75.66kb.

ГЛАВА Х О старинных французских законах


В этих старинных французских законах более всего прояв­ляет себя дух монархии. По делам, наказуемым денежными штрафами, простые люди наказывались легче, чем благород­ные. В уголовных делах, наоборот, благородных лишали чести и права заседания в суде, между тем как для простого чело­века, у которого нет чести, предметом наказания было тело.

ГЛАВА XI О том, что если народ добродетелен, то не требуется много наказаний


Римский народ был прямодушен. Это прямодушие обла­дало такой силой, что законодателю часто достаточно было указать людям путь добра, чтобы заставить их идти этим пу­тем. Казалось, им нужны были не приказания, а только советы.


Почти все кары, установленные законами царей и зако­нами двенадцати таблиц, во время республики были отменены или законом Валерия, или законом Порция. Но не было заме­чено, чтобы от этого ухудшилось управление республикой или пострадал общественный порядок.


Закон Валерия запрещал судьям применять силу против гражданина, апеллировавшего к народу, и единственное нака­зание за его проступок заключалось в репутации дурного человека.

ГЛАВА XII О силе наказаний


Опыт показал, что в странах, где наказания не жестоки, они производят на ум гражданина не менее сильное впечат­ление, чем самые жестокие наказания - в других странах.


Заметив какой-нибудь беспорядок в государстве, крутое и склонное к насильственным мерам правительство желает его прекратить тотчас же и вместо того, чтобы постараться вос­становить силу старых законов, вводит новую жестокую казнь, которая разом пресекает зло. Но слишком туго натянутые бразды правления скоро ослабевают. Воображение привыкает к этой большей каре, как оно привыкло к прежней меньшей; и так как в результате ослабевает страх перед этой меньшей карой, то является необходимость распространить большую на все случаи. В некоторых государствах55 стали обычным явлением грабежи на больших дорогах. Для прекращения их придумали казнь посредством колесования, которая и приоста­новила их на некоторое время. Но потом на больших дорогах снова стали так же грабить, как и прежде.


В наши дни участились случаи дезертирства; за дезертир­ство установили смертную казнь, но оно не уменьшилось. При­чина этого весьма естественна: солдат, привыкший ежедневно рисковать своею жизнью, презирает или считает делом чести презирать опасности. Его ежедневно приучают бояться стыда, поэтому следовало отвергнуть наказание, налагавшее неизгла­димое пятно стыда на всю его жизнь. Думая усилить наказа­ние, на самом деле ослабили его.


Не следует править людьми с помощью крайних мер; надо экономно использовать предоставленные нам природой сред­ства руководства ими. Вникните в причины всякой распущен­ности, и вы увидите, что она - проистекает от безнаказанности преступлении, а не от слабости наказаний. Последуем при­роде, которая вместо бича дала человеку стыд, и пусть самая чувствительная часть наказания будет заключаться в позоре быть подвергнутым стыду.


Если же есть страны, где наказание не влечет за собой чувства стыда, то в этом виновата тирания, которая подвергает одинаковым .наказаниям и преступников, и честных людей.


И если есть другие страны, где люди сдерживаются лишь жестокими наказаниями, то будьте уверены, что это по боль­шей части происходит от жестокости правительства, налагав­шего эти наказания за легкие провинности.


Часто законодатель, желающий прекратить какое-нибудь зло, только и думает о достижении этой цели. Он видит лишь одну сторону дела и не замечает сопряженных с ней неудобств.


В результате после того, как зло пресекается, все видят только жестокость законодателя; в государстве остается зло, произве­денное этой жестокостью: она извратила умы, она приучила людей к деспотизму.


После победы, одержанной Лисандром над афинянами, победители стали судить пленников. Афинян обвинили в том, что они побросали в море с двух галер всех своих пленников и постановили на всенародном собрании отрубать кисти рук у всех, кого захватят в плен. Все они были умерщвлены, за исключением Адиманта, протестовавшего против этого поста­новления. Прежде чем предать смерти Филоклеса, Лисандр упрекнул его в том, что он развратил умы и дал уроки жесто­кости всей Греции. «Когда аргосцы, - говорит Плутарх, - умертвили полторы тысячи своих граждан, афиняне принесли очистительные жертвы богам, умоляя их отвратить от сердец афинян такую жестокую мысль».


Есть два рода испорченности: один, когда народ не соблю­дает законов; другой, когда он развращается законами; пос­ледний недуг неизлечим, ибо причина его кроется в самом ле­карстве.

ГЛАВА XIII Бессилие японских законов


Чрезмерные наказания могут обессилить самый деспотизм. Взглянем на Японию.


Там наказывают смертью почти за все преступления, по­тому что неповиновение такому великому императору, как японский, рассматривается как страшное преступление. Цель наказания не в исправлении виновного, а в отмщении государя.


Эти идеи порождены раболепием и возникли главным обра­зом потому, что так как император является там собственни­ком всех имуществ, то почти все преступления оказываются прямым нарушением его интересов.


Там наказывают смертью за всякую ложь перед властями, т. е. за самый естественный прием самозащиты.


Там строго наказывают даже за одну только видимость преступления; так, человек, принявший участие в азартной игре на деньги, подлежит смертной казни.


Правда, на первый взгляд может показаться, что необычай­ный характер этого народа, упрямого, капризного, решитель­ного, причудливого, презирающего всякие опасности и бед­ствия, оправдывает свирепые постановления законодателей; но можно ли постоянным зрелищем мучительных казней испра­вить или сдержать людей, которые по натуре своей, естественно, презирают смерть и вспарывают себе животы по ма­лейшему поводу? Не освоятся ли они скорее с этими каз­нями?


В рассказах о воспитании у японцев говорится, что с детьми необходимо мягкое обращение, потому что наказания ожесточают их; что не следует слишком сурово обходиться с рабами, так как этим ставят их в необходимость защи­щаться. По духу, который должен господствовать в домашнем управлении, не следует ли заключить и о том, который необ­ходимо бы внести в политическое и гражданское управление?


Благоразумный законодатель постарался бы умиротворить умы справедливой умеренностью наказаний и наград, прави­лами философии, морали и религии, соответствующими харак­теру данного народа, разумным применением правил чести, наказанием посредством стыда, радостями постоянного житей­ского благополучия и мирного благоденствия; и если бы он опасался, что людей, привыкших к жестоким карам, не будут сдерживать более легкие наказания, то стал бы действовать постепенно и осторожно и, начав со смягчения наказаний за легкие провинности, дошел бы до видоизменения их за все виды преступлений.


Но деспотизм не знает этих приемов; не такими путями ведет он людей. Он может злоупотреблять собою - и только. В Японии он напряг все свои силы и превзошел в жестокости себя самого.


Чтобы продолжать управлять людьми, напуганными и освирепевшими, ему пришлось непрестанно усиливать жесто­кость своего управления.


Таков источник, таков дух законов Японии. Но в этих зако­нах больше ярости, чем силы. Им удалось искоренить хри­стианство, но самая чрезмерность их усилий служит доказа­тельством их слабости. Они хотели создать хорошую полицию и еще более обнаружили свое бессилие.


Прочитайте сообщение о свидании императора с дейро в Меако. Там было задушено и убито невероятное количество людей. Негодяи похищали молодых девушек и мальчиков. Потом похищенных находили каждый день в самые неожидан­ные часы, выставленными в публичных местах нагими и заши­тыми в холщовые мешки, чтобы они не знали мест, по кото­рым их проводили; там грабили все, что хотели; распары­вали животы лошадям, чтобы повергнуть на землю всадников; опрокидывали кареты, чтобы обобрать женщин. Когда гол­ландцам сказали, что им нельзя провести ночь на подмостках, не рискуя быть убитыми, они спустились оттуда и т. д.


Попутно я хочу отметить еще одну своеобразную черту. Император, предаваясь гнусным наслаждениям, не помышлял о браке: он рисковал умереть, не оставив наследника. Дейро прислал ему двух очень красивых девушек; он женился на одной ради приличия, но не имел с нею никаких сношений. Его кормилица приводила к нему самых красивых женщин империи, но и это не помогло: дочь оружейника, наконец, его пленила; он решился и имел от нее сына. Придворные дамы, возмущенные тем, что он предпочел им особу столь низкого происхождения, задушили ребенка. Это преступление скрыли от императора: иначе он пролил бы потоки крови. Так самая жестокость законов препятствует их соблюдению. Когда нака­зание безмерно, ему часто приходится предпочитать безнака­занность.

ГЛАВА XIV О духе римского сената


В консульство Ацилия Глабрия и Пизона был издан закон Ацилия для прекращения происков искателей должностей. Дион говорит, что сенат побудил консулов предложить этот закон потому, что трибун К. Корнелий задумал ввести ужас­ные кары против этого преступления и народ ему сочувство­вал, Сенат полагал, что неумеренные кары, конечно, устрашат умы, но вместе с тем будут иметь и то последствие, что никто уже не решится ни обвинять, ни осуждать, между тем как при более умеренных наказаниях найдутся и судьи, и обвинители.

ГЛАВА XV О наказаниях в римском законодательстве


Я убеждаюсь в правильности моих основных положений, видя, что они подтверждаются историей римлян; я не могу сомневаться в том, что характер наказаний зависит от при­роды правления, когда вижу, что этот великий народ изменял в данном отношении свои гражданские законы по мере того, как он изменял политические законы.


Законы царей, которые были созданы для народа, состоя­щего из беглецов, рабов и разбойников, были очень суровы. Дух республики требовал, чтобы децемвиры не включали этих законов в свои двенадцать таблиц; но люди, мечтавшие о ти­рании, не считали нужным руководствоваться духом респуб­лики.


Тит Ливии говорит, что мучительная казнь Метия Суффей, и диктатора Альбы, который по приговору Тулла Гостилия был разорван двумя телегами, явилась первой и последней казнью, свидетельствовавшей о забвении чувства человечности. Он ошибается: законы двенадцати таблиц изобилуют очень жестокими постановлениями.


Яснее всего обнаруживается замысел децемвиров в назна­чении смертной казни поэтам и авторам памфлетов. Это сов­сем не в духе республики, где народ любит видеть унижение сильных. Но люди, замышлявшие уничтожить свободу, опаса­лись писаний, которые могли напомнить о духе свободы.


После изгнания децемвиров исчезли почти все их законы, устанавливавшие наказания. Формально они не были отме­нены. но и не применялись после того, как закон Порция за­претил казнить смертью римского гражданина.


Вот эпоха, к которой можно отнести заявление Тита Ливия, сказавшего о римлянах, что никогда еще ни один народ не проявил большего, чем они, сочувствия к смягчению кар.


Прибавив к мягкости наказаний право обвиняемого уда­литься до суда в изгнание, мы увидим, что римляне неуклонно руководились этим духом, столь естественным, как я уже го­ворил, в республике.


Сулла, смешавший свободу с анархией и тиранией, создал законы Корнелия. Он, по-видимому, создавал законы только для того, чтобы создавать преступления. Так, назвав множе­ство действий убийством, он везде находил убийц, и, действуя способами, нашедшими в дальнейшем столько последователей, ставил ловушки, сеял тернии и разверзал пропасти на пути каждого гражданина.


Почти все законы Суллы угрожали только лишением воды и огня. Цезарь добавил к этому конфискацию имущества ввиду того, что богачи, сохраняя в изгнании свои богатства, совер­шали преступления с большей смелостью.


Учредив военное правление, императоры вскоре почувство­вали, что оно столь же пагубно для них самих, как и для их подданных; они стали придумывать средства смягчить его и сочли нужным установить различные звания и внушить почет к этим званиям.


Правление несколько приблизилось к монархическому, и наказания были разделены на три класса: самые легкие - для первых людей в государстве, более суровые - для лиц ме­нее высокого ранга и, наконец, самые тяжелые - для людей самого низкого положения.


Жестокий и глупый Максимин вместо того, чтобы смягчить военное правление, только, так сказать, раздражил его. Сенат, говорит Капитолин, то и дело слышал, что одних казнили рас­пятием, других выставляли на растерзание зверям или заши­вали в кожи только что убитых зверей, нисколько не считаясь с их званием. Он, по-видимому, вдохновлялся идеалом военной дисциплины, по образцу которой думал управлять делами гражданскими.


В Размышлениях о причинах величия и падения римляне рассказано, как Константин преобразовал военный деспотизм в деспотизм военно-гражданский и приблизился к монархии;


там же можно проследить различные перевороты в этом госу­дарстве и увидеть, как в нем постепенно совершался переход от строгости к беспечности и от беспечности к безнаказан­ности56.

ГЛАВА XVI О точном соответствии между наказанием и преступлением


Необходимо, чтобы между наказаниями существовала взаимная гармония; законодатель должен стремиться к тому, чтобы в первую очередь не совершалось крупных преступле­ний, которые наносят обществу больший вред, чем менее серьезные.


Один самозванец, назвавшийся Константином Дука, под­нял крупное восстание в Константинополе. Он был схвачен и приговорен к плетям; но за то, что он обвинял высокопостав­ленных особ, его приговорили за клевету к сожжению. Это очень странное распределение кар за преступление оскорбле­ния величества и за преступление клеветы.


Этот пример приводит нам на память слова Карла II, ко­роля Англии. Однажды он увидал на дороге человека, привя­занного к позорному столбу, и спросил, за что он наказан. «Государь, - отвечали ему, - он сочинял пасквили на ваших министров». - «Вот глупец, - сказал король, - отчего он не со­чинял их против меня? Ему бы ничего не сделали».


«Семьдесят человек составили заговор против императора Василия. Он велел их подвергнуть бичеванию; им опалили волосы на голове и теле. Однажды олень ухватил его рогами за пояс. Некто из его свиты обнажил меч, разрезал пояс и выручил императора. Он приказал отрубить этому человеку голову за то, что тот обнажал против него меч». Кто бы мог подумать, что оба эти приговора были вынесены при одном и том же государе?


У нас очень дурно делают, что назначают равное наказа­ние за грабеж на большой дороге и за грабеж, сопровождаю­щийся убийством. Очевидно, что тут следовало бы в видах общественной безопасности установить некоторое различие в наказаниях.


В Китае разбойников рассекают на части, а простых во­ров - нет: благодаря этому различию там воруют, но не уби­вают.


В Московском государстве, где воров и убийц наказывают одинаково, грабеж всегда сопровождается убийством. Мерт­вые, говорят там, ничего не расскажут.


Если нет различия в наказаниях, то надо внести различие в надежду на облегчение участи. В Англии не убивают, по­тому что воры могут надеяться на ссылку в колонии. а убийцы - нет.


Указы о помиловании - великий рычаг умеренной монар­хии. Право помилования, которым обладает государь, при бла­горазумном применении может приводить к весьма благотвор­ным последствиям. Принцип деспотического государства, кото­рое не прощает и которому также никогда не прощают, лишает его этих выгод.

ГЛАВА XVII О пытке преступников или допросе с пристрастием


Вследствие того, что люди дурны, закон обязан считать их лучшими, чем они есть. Так, заявление двух свидетелей пола­гается достаточным для наказания всех преступлений. Закон верит им, как будто устами их говорит сама истина. Положено также считать законным всякого ребенка, зачатого во время брака; закон доверяет матери, как будто она - воплощенное целомудрие. Но пытка преступников не является такой же необходимостью. Мы знаем ныне очень благоустроенное госу­дарство 57, которое отменило ее без всяких для себя неудобств. Следовательно, она не является необходимой по своей природе.


Против этого обычая писало столько искусных писателей и великих гениев, что я не смею говорить после них. Я хотел было сказать, что он может быть уместным в деспотических государствах, где все, что внушает страх, становится одной из пружин правления; я хотел было сказать, что у греков и рим­лян рабы.... Но я слышу голос природы, вопиющий против меня.

ГЛАВА XVIII О денежных и телесных наказаниях


Наши отцы, германцы, допускали только денежные наказа­ния. Эти воинственные и свободные люди полагали, что их кровь должна проливаться лишь на поле битвы. Японцы, на­против, отвергают такого рода наказания под тем предлогом, что они не затронут богатых людей. Но разве богатые люди не боятся утраты своих имуществ? Разве денежные наказания не могут быть соразмерны богатству? И, наконец, разве нельзя соединить эти наказания с бесчестием?


Хороший законодатель избирает средний путь: он не всегда карает денежными штрафами и не всегда приговаривает к те­лесному наказанию.

ГЛАВА XIX О законе талиона


Деспотические государства, где любят простые законы, ши­роко пользуются законом талиона. Государства умеренные также иногда его допускают; но здесь есть та разница, что в первых он действует со всею строгостью, между тем как вто­рые почти всегда его смягчают.


Законы двенадцати таблиц допускали два решения в де­лах такого рода; они присуждали к талиону только в таком случае, когда жалобщик не соглашался на иное удовлетворе­ние. После приговора можно было уплатить протори и убытки, и телесное наказание превращалось в денежное.

ГЛАВА XX О наказании детей их отцами


В Китае наказывают отцов за проступки их детей. Тот же обычай был в Перу. Это опять-таки одно из проявлений идей деспотизма.


Сколько бы ни говорили, что в Китае наказывают отцов за то, что они не пользовались отеческою властью, которая уста­новлена природой и усилена в этой стране законами, все же этот обычай предполагает, что у китайцев нет чести. У нас и отцы, дети которых присуждены к казни, и дети, отцы кото­рых подверглись той же участи, настолько же наказаны сты­дом. насколько в Китае они были бы наказаны лишением жизни 58.

ГЛАВА XXI О милосердии государя


Милосердие есть отличительное качество монархов, В рес­публике, принцип которой - добродетель, оно менее необхо­димо. В деспотическом государстве, где царствует страх, оно встречается реже, так как там надо сдерживать высокопостав­ленных лиц государства примерами строгости. В монархиях. где управляет честь, часто требующая того, что запрещает чакон, милосердие более необходимо. Опала там равносильна каре; даже формальности судопроизводства являются наказа­ниями. Стыд подкрадывается там со всех сторон и создает самые своеобразные роды наказаний.


Высокопоставленные лица чувствуют себя столь сильно на­казанными немилостью государя, потерей - часто лишь вооб­ражаемой - своего благополучия, репутации, привычек, удо­вольствий, что строгость по отношению к ним становится излишней; она могла бы только привести к утрате подданными той любви, которую они питают к особе государя, и того ува­жения, которое они должны иметь к положению в обществе.


Непрочность положения высокопоставленных лиц соответ­ствует природе деспотического правления, безопасность их соответствует природе монархии.


Монархи могут так много выиграть милосердием, оно вы­зывает к ним такую любовь, приносит им столько славы, что почти всегда возможность оказать милосердие есть для них счастье; а в наших странах в этих возможностях нет недостатка,


У них могут оспаривать какую-нибудь часть их власти, но почти никогда не восстают против всей их власти; и если им иногда приходится бороться за корону, то они никогда не имеют надобности бороться за жизнь.


Но, спросят нас, когда же следует наказывать? Когда следует прощать? Это легче почувствовать, так как никаких предписаний на этот счет дать нельзя. Случаи, когда миловать опасно, вполне ясны, и не трудно увидеть разницу между ми­лосердием и тем слабодушием, которое заставляет государя пренебрегать наказаниями и доводит его до невозможности налагать их.


Император Маврикий решил никогда не проливать крови своих подданных. Анастасий совсем не карал преступников. Исаак-Ангел поклялся никого не лишать жизни в течение своего царствования. Греческие императоры забыли, что они не напрасно носят меч.


КНИГА СЕДЬМАЯ Влияние различных принципов трех видов правления на роскошь и законы против роскоши, а также на положение женщин


ГЛАВА I О роскоши


Роскошь всегда пропорциональна неравенству состояний. - При равном распределении богатств в государстве роскоши не будет, так как она основана лишь на тех удобствах, которые люди доставляют себе посредством труда других людей.


Для равного распределения богатств надо, чтобы закон да­вал каждому лишь необходимое для жизни. Имея больше этого, одни будут тратить, другие приобретать, и установится неравенство.


Если мы определим необходимое для жизни некоторой сум­мой, то роскошь тех, которые имеют одно необходимое, будет равна нулю; у тех, которые имеют вдвое больше, чем первые, она будет равна единице; у тех, которые имеют вдвое больше, чем вторые, она будет равна трем; у тех, которые имеют вдвое больше, чем третьи, она будет равна семи; так что, при пред­положении, что имущество каждого последующего лица вдвое больше имущества лица предыдущего, роскошь будет воз­растать путем удвоения каждой предшествующей цифры с при­бавлением единицы, по прогрессии: О, 1, 3, 7, 15, 31, 63, 127.


В республике Платона роскошь могла быть определена с полной точностью. Там было установлено четыре разряда ценза - первый на той границе, где кончается бедность, а вто­рой, третий, четвертый были вдвое, втрое и вчетверо больше первого. В первом разряде роскошь равнялась нулю, во вто­ром она была равна единице, в третьем - двум, в четвер­том - трем, т. е. возрастала в арифметической прогрессии.


Что же касается до сравнения роскоши у разных народов, то она в каждом государстве определяется отношением нера­венства богатств различных граждан к неравенству богатств различных государств. В Польше, например, неравенство состояний доведено до крайности; но бедность страны в целом не допускает в ней такой роскоши, которая встречается в бо­лее богатых государствах.


Роскошь пропорциональна также и величине городов, осо­бенно столиц, так что она определяется отношением богатства государства к неравенству состояний отдельных лиц и к ко­личеству людей, собранных в известных местах.


Чем больше собрание людей, тем люди тщеславнее и тем сильнее ощущают они желание выделиться какими-нибудь ме­лочами. Если количество их так велико, что они в большинстве незнакомы друг с другом, то стремление выделиться у них усу­губляется, так как увеличивается надежда на успех. Надежду эту подает роскошь; каждый усваивает себе признаки положе­ния, которое выше его собственного. Но усиленная жажда отличий приводит к равенству, которое уничтожает возмож­ность отличиться; так как все хотят быть заметными, то уже никого нельзя заметить.


Все это порождает большие неудобства. Лица, отличаю­щиеся в какой-нибудь профессии, назначают за произведения своего искусства какую им угодно цену; самые посредственный дарования следуют их примеру; нет более соответствия между средствами и потребностями. Если я вынужден вести тяжбу, то необходимо, чтобы у меня были средства нанять адвоката;


если я болен, надо, чтобы я имел возможность пригласить доктора.


Некоторые полагали, что при таком скоплении народа в столице слабеет торговля вследствие того, что люди уже не находятся на известном расстояния друг от друга. Я этого не думаю: у людей больше становится желаний, больше потреб­ностей. больше прихотей, когда они собираются вместе.