И в Жизни Предисловие и благодарности Эта книга
| Вид материала | Книга |
- Ральф Уолдо Эммерсон предисловие эта книга, 1866.56kb.
- Иллюстрации Александра Шорина Благодарности 6 Введение. Для кого эта книга, 1501.68kb.
- Жизнелюбие практическая система возвращения к жизни книга 7 Благодарности, 2020.16kb.
- Н. Н. Волков Цвет в живописи. Издательство «Искусство» Москва, 1965 год Предисловие, 3522.35kb.
- Предисловие Габриэла Казенца, Доктора Мед. Наук, Директора восстановительного центра, 6107.97kb.
- Б. А. Рыбаков Язычество Древней Руси Предисловие Эта книга, 10530.88kb.
- Е. П. Блаватской ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ (пер с англ. Л. Крутиковой, 5151.33kb.
- А. Н. Леонтьев "деятельность. Сознание. Личность" предисловие автора эта небольшая, 2356.73kb.
- Процессе Сущностной Трансформации Эта книга, 3289.84kb.
- Е. П. Блаватской предисловие автора-составителя эта книга, 3795.58kb.
Приметы азартных игроков и голуби в коробке
Приметы игрока, наполняющие мою жизнь. Почему плохой английский язык водителя такси может помочь вам сделать деньги. Почему я – дурак из дураков, за исключением того, что я знаю об этом. Что делать с моей генетической непригодностью. Никаких коробок с шоколадом в моем торговом офисе.
Английский язык таксиста и причинность
Для начала, ретроспективный кадр к моим ранним дням в должности трейдера, в Нью-Йорке. В начале своей карьеры я работал в Кредит Свисс Фёрст Бостон, тогда располагавшейся между 52-й и 53-й улицами между Парк-авеню и Мэдисон. Она называлось фирмой с Уолл-Стрит, несмотря на ее местоположение в центре города – и я имел обыкновение утверждать, что работал на Уолл-Стрит, хотя мне повезло и физически я побывал на Уолл-Стрит всего лишь дважды. Это одно из наиболее отталкивающих мест, которые я посетил к востоку от Ньюарка, в Нью-Джерси.
Мне шел тогда третий десяток и я жил в забитой книгами (иначе она была бы совсем голой) квартире на верхней восточной стороне Манхэттена. Отсутствие мебели не было идеологическим: просто я никогда не мог дойти до мебельного магазина, поскольку заходил по дороге в книжный и тащил домой мешки книг вместо мебели. Как можно предположить, на кухне отсутствовало любое продовольствие и любая форма посуды, кроме дефективной кофеварки.
Каждое утро я ездил на работу в такси, которое высаживало меня на углу Парк-авеню и 53-ей улицы. Шоферы такси в Нью-Йорке известны своей неукротимостью и универсальным незнанием географии города, но при случае можно найти водителя такси, который может быть не знаком с городом и быть скептиком в отношении всеобщности законов арифметики. Однажды я имел несчастье (или, возможно, удачу, как мы увидим) ехать с водителем, который казался неспособным к пониманию никакого языка, известного мне, в том числе и искаженного таксистами английского. Я попробовал помочь ему проехать на юг между 74-ой и 53-ей улицами, но он упрямо продолжил поездку еще на один дополнительный квартал к югу, вынудив меня использовать вход с 52-ой улицы. В тот день, мой торговый портфель сделал значительную прибыль, вследствие значительной суматохи в валютах; это был лучший день моей юной карьеры.
На следующий день, как обычно, я вызвал такси от угла 74-ой улицы и 3-его авеню. Предыдущего водителя нигде не было видно, возможно, его выслали назад, в его прежнюю страну. Очень плохо. Я был охвачен необъяснимым желанием отплатить ему за услугу, которую он мне оказал, и удивить его гигантскими чаевыми. Затем я поймал себя на том, что инструктирую нового шофера такси отвезти меня к северо-восточному углу 52-ой улицы и Парк-авеню, именно туда, где я был высажен днем ранее. Я был ошеломлен моими собственными словами... но было слишком поздно.
Когда я взглянул на свое отражение в зеркале лифта, я понял, что надел тот же самый галстук, что и вчера – со вчерашними пятнами кофе (моя единственная пагубная привычка – это кофе). Был кто-то во мне, кто явно верил в сильную причинную связь между моим использованием другого входа, моим выбором галстука и поведением рынка в предыдущий день. Я был встревожен тем, что действовал подобно фальшивке, подобно актеру, который вжился в некоторую роль, которая была не его. Я чувствовал себя самозванцем. С одной стороны, я говорил и думал как человек с сильными научными стандартами, как вероятностник, сосредоточенный на своем ремесле. С другой стороны, я поддался суеверию точно так же, как эти трейдеры из биржевой ямы. Что дальше? Пойти купить гороскоп?
Небольшое размышление показало, что моя жизнь до тех пор управлялась умеренными суевериями. Моя жизнь, эксперта в опционах и беспристрастного калькулятора вероятностей, рационального трейдера! Это был не первый раз, когда я действовал исходя из умеренного суеверия безопасного характера, которое, я верил, было привито мне моими восточно-средиземноморскими корнями. Никто не перехватывает солонку из руки другого человека, которая может выпасть; каждый стучит по древесине после получения комплимента; плюс много других ливанских верований, передаваемых в течение нескольких дюжин столетий. Но подобно многим вещам, которые назревают и распространяются вокруг древнего водоема, эти верования, я воспринимал с колеблющейся смесью торжественности и недоверия. Мы рассматриваем их скорее как ритуалы, чем как истинно важные действия, предназначенные предотвращать нежелательные повороты богини Фортуны – суеверие может внести некоторую поэзию в ежедневную жизнь.
Волновало меня то, что это был первый раз, когда я заметил суеверие, вползающее в мою профессиональную жизнь. Моя профессия – действовать подобно страховой компании, строго вычисляя шансы, основываясь на хорошо определенных методах и делая прибыль потому, что другие люди менее строги, ослеплены некоторым "анализом" или действуют с верой, что они избраны судьбой. Но, как оказалось, в моём подвале было слишком много случайности, подтапливающей мои занятия.
Я обнаружил, что быстро накапливаю то, что называется "приметами азартных игроков", и скрыто развиваю их в моем поведении, пусть даже едва заметно. До тех пор эти маленькие приметы избегали меня. Казалось, что мой мозг постоянно пробовал обнаруживать статистическую связь между некоторыми деталями моей жизни и результирующими событиями. Например, мой доход начал увеличиваться после того, как я обнаружил у себя небольшую близорукость и стал носить очки. Хотя очки не были ни необходимы, ни даже полезны, за исключением езды за рулем ночью, я держал их на носу, так как я подсознательно действовал так, будто верил в связь между выполнением работы и очками. Для моего мозга такая статистическая ассоциация была поддельной, вследствие небольшого размера выборки, и все же мой врожденный «статистический инстинкт», казалось, не извлекал пользу из моего опыта в тестировании гипотез.
Игроки, как известно, развивают в себе некоторые поведенческие сдвиги в результате некоторой патологической ассоциации между результатом пари и неким физическим движением. "Азартный игрок" является наиболее уничижительным термином, который может использоваться в моей профессии, связанной с производными. Для меня, азартная игра на деньги определяется, как деятельность, в которой агент получает острые ощущения при получении случайного результата, независимо от того, сложены ли шансы в его пользу или против него. Даже когда шансы явно сложены против игрока, он часто переоценивает свои шансы, полагая, что его некоторым манером выбрала судьба. Это проявляется в самых искушенных людях, которых можно встретить в казино, где их обычно нечасто встретишь. Я даже сталкивался с экспертами мирового класса по вероятности, которые имели на стороне привычку играть на деньги, пуская все их знание по ветру. Например, мой бывший коллега и один из наиболее интеллектуальных людей, которых я когда-либо встречал, часто ездил в Лас-Вегас, и был, казалось, этакой индюшкой, которой казино обеспечивало роскошный номер в отеле и транспорт
Он даже консультировался с гадалкой перед открытием больших торговых позиций и пробовал получить возмещение этих расходов у нашего работодателя.
Эксперимент Скиннера с голубями
В 25 лет я ничего не знал о поведенческих науках. Я был одурачен моим образованием и культурой, поверив, что мои суеверия были культурны, и что, следовательно, они могли быть отброшены, что современная жизнь устранила бы их по мере проникновения в нее науки и логики. Но в моем случае, когда я, через какое-то время, становился более искушенным, прорывались шлюзы случайности, и я становился еще более суеверным.
Суеверия должно быть имеют биологическую природу, но я был воспитан в эпоху, когда догматично считалось, что это воспитание, и лишь иногда природа, что уже было неверно. Ясно, что не было ничего культурного в установлении связи между ношением мною очков и случайным результатом рынка. Не было ничего культурного в связи между использованием определенного входа с улицы и результатами моей работы, в качестве трейдера. Не было ничего культурного в моем ношении того же самого галстука, что и день назад. Кое-что в нас не развилось должным образом в течение прошедшей тысячи лет, и я имел дело с остатками нашего старого сознания.
Чтобы исследовать мысль далее, мы должны посмотреть на такие же формирования причинных ассоциаций у более низких форм жизни. Известный физиолог из Гарварда Б.Ф. Скиннер построил коробку для крыс и голубей, оборудованных выключателем, которым голубь мог оперировать своим клювом. Кроме того, электрический механизм поставлял продовольствие в коробку. Скиннер разработал коробку, чтобы изучать наиболее общие свойства поведения группы животных, но в 1948 году у него возникла блестящая идея сосредоточиться на поставке корма. Он запрограммировал коробку, чтобы давать корм голодным птицам наугад.
Он увидел весьма удивительное поведение со стороны птиц: они развили чрезвычайно сложный тип «танца дождя» в ответ на случайные поставки корма. Одна птица ритмично качала головой против определенного угла коробки, другие крутили головами против часовой стрелки; буквально все птицы развили определенный ритуал, который стал прогрессивно ассоциироваться в их мозгу с подачей им корма.
Эта проблема имеет более волнующее следствие: мы не созданы, чтобы смотреть на вещи независимо. При рассмотрении двух событий А и В, трудно не предположить, что А является причиной В, В вызывает А, или оба они вызывают друг друга. Наше внутреннее убеждение должно немедленно установить причинную связь. Для подающего надежды трейдера это вряд ли будет стоить больше, чем несколько монет за такси, но ученого такая склонность может привести к ложным выводам.
Тяжелее действовать, будучи неосведомленным, чем считая себя умным: ученые знают, что эмоционально тяжелее отклонить гипотезу, чем принять её (что называется ошибкой типа I и типа II) – весьма трудный вопрос, когда мы имеем такие поговорки, как «счастлив тот, кто понимает скрытые причины» (лат.). Это очень трудно для нас, гораздо проще замолчать. Мы не сделаны для этого. Поппер или нет, мы принимаем все слишком серьезно.
Возвращение Филострата
Я не предложил никакого решения проблемы статистического заключения при низком разрешении. Я обсуждал в главе 3 теоретическое различие между шумом и значением – но пришло время обсуждать практику. Греческий философ Пирро, который выступал в защиту хладнокровной и безразличной жизни, был порицаем за неудачную попытку сохранять самообладание в критических обстоятельствах (его преследовал вол). Его ответ был таков, что иногда очень трудно избавить себя от своей человеческой сущности. Если Пирро не мог не быть человеком, я не вижу причин, почему мы должны изображать из себя рационального человека, который совершенно действует в условиях неуверенности, как это представляется в соответствии с экономической теорией. Я обнаружил, что многие из рационально полученных результатов, использующих мои вычисления различных вероятностей, не воспринимаются достаточно глубоко, чтобы воздействовать на мое собственное поведение. Другими словами, я действовал подобно доктору в главе 11, который знал о 2% вероятности болезни, но так или иначе невольно обращался с пациентом, как будто наличие у него болезни имело вероятность 95%. Мой мозг и мой инстинкт не действовали сообща.
Детали следующие. Как рациональный трейдер (все трейдеры хвастаются, что это так) я полагаю, что есть различие между шумом и сигналом, и что шум должен игнорироваться, в то время как сигнал должен восприниматься всерьез. Я использую элементарный (но устойчивый) метод, который позволяет мне вычислять ожидаемое отношение шума и сигнала любого колебания в моей торговой работе. Например, после регистрации прибыли 100 000$ при данной стратегии, я могу назначить двухпроцентную вероятность гипотезе, что стратегия является прибыльной и 98% вероятность – гипотезе, что такое исполнение может быть результатом простого шума. Прибыль в 1,000,000$, с другой стороны, удостоверяет, что стратегия – прибыльная с вероятностью 99%.
Рациональный человек действовал бы соответственно при выборе стратегий и поддавался бы своим эмоциям в соответствии с его результатами. И все же я испытывал приливы радости от результатов, которые, я знал, были простым шумом, и чувствовал себя несчастным от результатов, которые не несли даже небольшой степени статистического значения. Я не могу помочь этому, но я эмоционален и получаю большую часть своей энергии из своих эмоций. Так что приручение моего сердца не является решением.
Поскольку мое сердце, кажется, не соглашается с моим мозгом, я должен предпринять серьезные меры, чтобы избежать иррациональных торговых решений, а именно запретить себе доступ к отчету о моих результатах до тех пор, пока они не превысят предопределенный порог. Такой подход не отличается от расхождения между моим мозгом и моим аппетитом, когда речь идет о потреблении шоколада. Я, в общем, справляюсь с этим, установив для себя, что под моим рабочим столом не будет никаких коробок с шоколадом.
Мало что так раздражает меня, как лекции о том, как я должен вести себя. Большинство из нас знает очень хорошо, как мы должны вести себя. Но проблемой является выполнение, а не отсутствие знания. Меня утомили морализирующие тугодумы, которые пичкают меня банальностями, типа, надо чистить зубы, регулярно есть яблоки и посещать гимнастический зал. На рынках рекомендация была бы такой: игнорировать шумовую компоненту в результатах. Мы нуждаемся в уловках, но перед этим мы должны принять тот факт, что являемся простыми животными, требующими более низких форм уловок, чем лекции.
Наконец, я рассматриваю себя удачно избежавшим склонности к сигаретам. Лучший способ понять, как мы можем быть рациональны в нашем восприятии рисков и вероятностей и, в то же самое время, быть дураками, действуя в их окружении – побеседовать с курильщиком сигарет. Поскольку немногие курильщики остаются в неведении того факта, что рак легкого поражает каждого третьего из их популяции. Если вы еще не убеждены, посмотрите на беспорядочную курящую толпу около служебного входа Онкологического центра Кеттеринга в верхневосточной стороне Нью-Йорк Сити. Вы увидите множество медсестер (и, возможно, докторов) стоящих у входа с сигаретой в руке, в то время как подкатывают безнадежных пациентов для того, чтобы они их лечили.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Карнид приходит в Рим: вероятность и скептицизм
Цензор Катон высылает Карнида. Маркиз де Норпуа не помнит свои прежние мнения. Остерегайтесь ученого. Женитьба на идеях. Тот самый Роберт Мертон, помогающий автору основать его фирму. Наука развивается от похорон до похорон
Попросите вашего знакомого математика определить вероятность. Скорее всего, он покажет вам как ее вычислять. Как мы видели в главе 3, посвященной вероятностной интроспекции, вероятность относится не к шансам, но к вере в существование альтернативного результата, причины или мотива. Вспомните, что математика – это инструмент, чтобы размышлять, а не считать. Давайте снова вернемся к древним, для большей точности – вероятности всегда рассматривались ими, как нечто вне предметного и текучего измерения верований.
Карнид приходит в Рим
Около 155 до н.э., греческий постклассический философ Карнид из Кирены прибыл в Рим в качестве одного из трех афинских послов, которые пришли просить политического покровительства у Римского Сената. На граждан их города был наложен штраф, и они хотели убедить Рим, что это было несправедливо. Карнид представлял Академию, то самое открытое дискуссионное учреждение, где три столетия назад Сократ заставил своих собеседников убить его, лишь бы что-нибудь возразить на его аргументы. Теперь она называлось Новой Академией, была не менее дискуссионной и имела репутацию гнезда скептицизма в древнем мире.
В давно ожидаемый день его торжественной речи, он встал и произнес блестяще аргументированную речь, восхваляющую правосудие и то, что оно должно быть основой людских поступков. Римская аудитория была очарована. Не только его обаянием: аудиторию поколебала сила его аргументов, красноречие мысли, чистота языка и энергия речи. Но не это было его целью.
На следующий день, Карнид возвратился, встал и доказал концепцию невозможности уверенности в знании наиболее убедительным возможным способом. Как? Опровергнув то, что он доказал убедительно днем ранее. Он сумел убедить ту же самую аудиторию на том же самом месте и практически в то же самое время, что правосудие не должно быть основой человеческих поступков.
Теперь плохие новости. Катон старший ("цензор") был среди той аудитории. Он был уже довольно стар и не более терпим, чем был в течение своей службы цензором. Разгневанный, он убедил Сенат выслать этих трех послов, чтобы их дух спора не запутывал молодежь Республики и не ослаблял военную культуру. (Катон запретил в течение его службы цензором, всем греческим риторикам селиться в Риме. Он был слишком деловым человеком, чтобы принять их самосозерцательные изыски.)
Карнид был не первый скептик в классических временах, и не первый, кто преподал нам истинное понятие вероятности. Но этот эпизод вдохновлял поколения риториков и мыслителей. Карнид был не просто скептик, он был диалектик. Тот, кто никогда не согласится с любыми предпосылками, исходя из которых он спорит, или с любым из заключений, которые он вывел из них. Он всю жизнь стоял против высокомерной догмы и веры в одну единственную правду. Немного достойных мыслителей соперничали с Карнидом в строгом скептицизме (сюда стоит включить средневекового арабского философа Аль-Газали, Юма и Канта), но только Поппер сумел поднять его скептицизм до уровня всеобъемлющей научной методологии. Поскольку главное учение скептиков заключалось в том, что ничто не может быть принято с полной уверенностью, то могли быть сформированы выводы лишь о различных степенях вероятности, которые и обеспечили руководящие принципы.
Перемещаясь назад во времени в поисках первых известных использований вероятностного мышления в истории, мы находим, что оно появляется в шестом столетии (до н.э) в Греческой Сицилии. Там понятие вероятности использовалось в юридической практике самыми первыми риториками, которым при обсуждении любого случая было необходимо показать сомнение относительно обвинения.
Первым известным риториком был сиракузец по имени Коракс, который обучал людей спорить о вероятности. В основе его метода лежало понятие наиболее вероятного. Например, право собственности на участок земли, в отсутствие дополнительного информационного и физического свидетельства, должно переходить к человеку, чьё имя наиболее известно в контексте этого участка. Один из его косвенных студентов, Горгиас, взял этот метод аргументации в Афины, где он расцвел. Установление таких наиболее вероятных понятий учит нас рассматривать возможные непредвиденные обстоятельства, как отличные и независимые события, каждому из которых соответствуют различные вероятности.
Вероятность – дитя скептицизма
До тех пор, пока над средиземноморским бассейном не стало доминировать единобожие, которое вело к вере в некоторую уникальную форму правды, (чтобы позже разродиться эпизодами коммунизма), скептицизм получил распространение среди многих основных мыслителей и, конечно, проникал в мир. Римляне не имели религии: они были слишком терпимы, чтобы принять заданную правду. У них были собрания разнообразных гибких и синкретических суеверий. Я не буду слишком вдаваться в теологию, но скажу, что в течение дюжины столетий в Западном мире мы были вынуждены ждать, чтобы снова поддержать критическое мышление.
Действительно, по некоторой странной причине в течение средневековья арабы были критическими мыслителями (через их постклассическую философскую традицию), в то время как христианская мысль была догматичной, затем после Ренессанса роли загадочным образом полностью переменились.
Одним античным автором, который обеспечивает нас свидетельством такого мышления, является говорливый Цицерон. Он предпочитал руководствоваться вероятностью, чем утверждать с уверенностью – очень удобно, говорят некоторые, потому что это позволило ему противоречить себе. Для нас, тех, кто учился у Поппера оставаться самокритичным, это может являться причиной уважать его больше, поскольку он не продолжал упрямо выражать мнение из-за того простого факта, что он высказал его в прошлом. Действительно, ваш среднестатистический профессор литературы обвинил бы его в противоречиях и перемене мнения.
Только в современное время появилось такое желание быть свободным от наших собственных прошлых утверждений. Нигде это не было сделано более красноречиво, чем в бесчинствовании студенческих настенных надписей в Париже. Студенческое движение во Франции в 1968, с молодежью, без сомнения задыхавшейся под весом тех лет, когда она вынуждена была звучать интеллектуально и последовательно, произвела, среди других драгоценных мыслей, следующее требование: «Мы требуем права противоречить самим себе!»
Мнения маркиза де Норпуа
Современные времена угнетают нас историей. Внутреннее противоречие считается позорным, точка зрения, которая вполне может доказать заболевание науки. Роман Марселя Пруста «В поисках утраченного времени» описывает полуотставного дипломата, Маркиза де Норпуа, который, подобно всем дипломатам до изобретения факсимильного аппарата, был светским человеком, проводившим значительное время в салонах. Рассказчик видит господина де Норпуа открыто противоречащим себе по некоторой проблеме (некое довоенное восстановление отношений между Францией и Германией). Когда ему напоминают о его предыдущей позиции, господин де Норпуа, кажется, даже не помнит её. Пруст оскорбляет его. Монсеньер де Норпуа не лгал. Он просто забыл. Каждый довольно быстро забывает о том, что не продумал глубоко, что диктовалось вам имитацией и страстями, окружающими вас. Происходят перемены и с ними меняются ваши воспоминания. Даже чаще, чем дипломаты, политические деятели не помнят мнений, которые они имели в некоторый момент их жизни, и их выдумки больше относятся к избытку амбиций, чем к недостатку памяти.
Господин де Норпуа не создан, чтобы стыдиться того факта, что он выражал другое мнение. Пруст не считал, что дипломат мог передумать. Предполагается, что мы являемся преданными нашим мнениям. В противном случае, каждый становится предателем.
Теперь я скажу, что монсеньер де Норпуа должен был бы быть трейдером. Один из лучших трейдеров, с которыми я когда-либо сталкивался в моей жизни, Найджел Баббаг, имеет замечательное свойство быть полностью свободным в своих поступках и верованиях. Он не выказывает абсолютно никаких затруднений, покупая данную валюту на чистом импульсе, когда всего несколько часов назад он мог бы аргументировано высказываться относительно её будущей слабости. Что заставило его передумать? Он не чувствует себя обязанным объяснять это.
Публичный человек, явно наделенный такой чертой, – Джордж Сорос. Одна из его сильных сторон – он пересматривает своё мнение довольно быстро, без малейшего затруднения. Следующая история иллюстрирует способность Сороса мгновенно и полностью изменить его мнение. Французский трейдер Жан-Мануель Розан обсуждает следующий эпизод в своей автобиографии (замаскированной под роман, чтобы избежать юридических исков). Главный герой (Коган) имел обыкновение играть теннис в Хамптоне на Лонг-Айленде с Георги Саулосом, "пожилым человеком с забавным акцентом", и иногда обсуждать рынки, первоначально не зная, насколько важным и влиятельным был Саулос в действительности. В один уикэнд Саулос высказывался за игру на понижение и очевидно коротил рынок. Несколькими днями позже рынок яростно поднялся, достигнув рекордного максимума. Главный герой, волнуясь о Саулосе, спросил его на их следующем теннисном матче, не пострадал ли тот. «Я передумал, – сказал Саулос, – Мы закрылись и встали в длинную"
Это та самая черта, которая несколькими годами позже, воздействовала на Розана отрицательно и почти стоила ему карьеры. Сорос дал Розану в конце 1980-х 20 миллионов долларов на спекуляции (с большим количеством времени), что позволило ему учредить торговую компанию (меня почти втянули в это). Несколькими днями позже, когда Сорос посещал Париж, они обсуждали рынки за завтраком. Розан увидел, что Сорос отдаляется. Затем он полностью забрал деньги, не давая никаких объяснений. Что отличает реальных спекулянтов, подобных Соросу, от остальных, так это то, что их действия являются лишенными зависимости от пути. Они полностью свободны от своих прошлых действий. Каждый день – чистая страница.
Зависимость верований от пути
Существует простой тест, для определения зависимости верований от пути. Скажем, вы имеете картину, которую купили за 20,000$, и вследствие хороших условий на художественном рынке она теперь стоит 40,000$. Если бы у вас не было никакой картины, приобрели бы вы ее по текущей цене? Если нет, тогда считается, что вы женаты на вашей позиции. Нет никакой рациональной причины держать картину, которую вы не стали бы покупать по ее текущей рыночной цене – только эмоциональная инвестиция. Много людей женятся на своих идеях на своем пути к могиле. Верования, считаются, зависимыми от пути, если последовательность идей такова, что первая, по времени появления, доминирует.
Есть основания полагать, что для целей эволюции, мы запрограммированы хранить лояльность к идеям, в которые мы вложили время. Подумайте о последствиях бытия хорошим внерыночным трейдером и каждое утро в 8:00 решать, не разойтись ли с супругой (супругом) или лучше остаться с ним или с нею для лучшей эмоциональной инвестиции в другом месте. Или подумайте о политическом деятеле, который настолько рационален, что в течение кампании, он передумает по какому-либо опросу из-за свежего свидетельства и резко перетасует политические стороны. Это сделало бы рациональных инвесторов, которые оценивают сделки надлежащим способом, генетической причудой – возможно, редкой мутацией. Некоторые медики считают, что полностью рациональное поведение со стороны людей – признак дефективности, то есть психопатии.
Может ли Сорос иметь генетический недостаток, который делает его рациональным, принимающим решения человеком? Такая черта, как отсутствие привязанности к идеям, действительно редка среди людей. Мы поступаем с идеями так же, как мы поступаем с детьми – мы поддерживаем тех, в кого мы много "инвестировали" продовольствия и времени, до тех пор, пока они не будут способны размножать наши гены дальше. Академик, который стал известен благодаря выражению определенного мнения, не будет высказывать что-либо, что может девальвировать его прошлую работу и убить годы инвестиций. Люди, которые меняют стороны, становятся предателями, ренегатами или, худшими из всех, вероотступниками (тех, кто отказывался от своей религии, всегда наказывали смертью).
Вычисление вместо размышления
Существует другая история вероятности, отличная от той, которую я представил с Карнидом и Цицероном.
Вероятность вступила в математику с теорией игры на деньги и осталась там, в качестве простого вычислительного устройства. Недавно появилась целая отрасль "измерителей риска", специализирующаяся в применении вероятностных методов в оценке риска в социальных науках. Ясно, что шансы в играх, где правила ясно и явно определены, могут быть вычислены, а риски, следовательно, могут быть измерены. Но не в реальном мире, поскольку мать-природа не обеспечила нас ясными правилами. Игра – не колода карт (мы даже не знаем, сколько там цветов). Но так или иначе люди продолжают "измерять" риски, особенно если им за это платят. Я уже обсуждал Юмовскую проблему индукции и появление черных лебедей. Здесь я представляю нарушителей науки.
Вспомните, что я вел войну против шарлатанства некоторых видных финансовых экономистов в течение долгого времени. Смысл в следующем. Некий Гарри Марковиц получил кое-что, называемое Нобелевской премией по экономике, (которая в действительности даже не Нобелевская премия, поскольку она предоставляется Шведским центральным банком в честь Альфреда Нобеля, а не была учреждена этим известным человеком). В чем достижения Марковича? В создании сложного метода вычисления будущего риска, если вы знаете будущую неопределенность, другими словами, если рынки ясно определили правила – что явно является не нашим случаем.
Когда я объяснил эту идею шоферу такси, тот посмеялся над фактом, что кто-то думает, будто есть какой-либо научный метод понимать рынки и предсказывать их атрибуты. Так или иначе, когда кто-то вовлекается в финансовую экономику, вследствие культуры этой отрасли он с большой вероятностью забывает эти базовые факты.
Непосредственным результатом теории доктора Марковича был почти полный крах финансовой системы летом 1998 (как мы видели в главах 1 и 5), вызванный фондом LТСМ, которым руководили двое коллег доктора Марковича, тоже Нобелевские лауреаты. Это – доктора Роберт Мертон (тот самый из главы 3) и Майрон Шоулз. Так или иначе, они верили, что могут научно "измерять" свои риски. В истории с LТСМ они не допускали, что возможно непонимание ими рынков или что их методы могут быть неправильными. Это не было гипотезой, которую надо было рассматривать наравне с другими.
Так получилось, что я специализируюсь на получении прибыли от черных лебедей и поломок системы и делаю ставки против финансовых экономистов. Внезапно ко мне стали подлизываться. Доктора Мертон и Шоулз помогли разместить вашего покорного слугу на карте мира и поспособствовали рождению моей скромной фирмы, охотницы за кризисами – поскольку капитал начал перетекать к людям, которые делали точную противоположность тому, что делали они.
Можно было бы думать, что когда ученые делают ошибку, они двигают вперед науку, включая в нее то, что было извлечено из этого. Когда академики "взрывают" торговлю, можно было бы ожидать, что они объединят такую информацию в своих теориях и сделают некоторое героическое заявление в том смысле, что они были неправы, но что теперь они кое-что узнали о реальном мире. Ничего подобного. Вместо этого они жалуются на поведение своих коллег на рынке, которые атаковали их подобно стервятникам, ускоряя их крушение. Принятие того, что случилось, – очевидно, храбрый поступок и лишило бы силы все те идеи, которые они развивали в течение всей академической карьеры. Все руководители, занятые в обсуждении событий, приняли участие в маскараде науки – приводили специально найденные для этого случая объяснения и перекладывали на других вины на редкое событие (проблема индукции: как они узнали, что это было редкое событие?). Они тратили свою энергию на свою защиту, а не попытались сделать доллар на том, что они узнали. Снова сравните их с Соросом, который ходит, сообщая всем вокруг, кто имеет терпение его выслушать, что он склонен к ошибкам. Мой полученный от Сороса урок – каждая встреча в моем торговом зале должна начинаться с убеждения каждого в том, что мы являемся кучкой идиотов, которые не знают ничего и склонны к ошибкам, но наделены редкой привилегией осознавать это.
От похорон до похорон
Я заканчиваю следующим печальным замечанием об ученых в гуманитарных науках. Люди путают науку и ученых. Наука – величественна, но индивидуальные ученые опасны. Они – люди и испорчены людскими предубеждениями и пристрастиями. Возможно даже больше. Большинство ученых сильно мотивированы своим разумом, иначе они не имели бы столько терпения и энергии, чтобы выполнять Геркулесовы задания, которые стоят перед ними, например, проводить по 18 часов в день, совершенствуя свою докторскую диссертацию.
Ученый может быть вынужден действовать подобно дешевому адвокату скорее, чем чистый искатель истины. Докторская диссертация "защищена" соискателем. Это было бы редкое событие, если бы соискатель изменил свое мнение о предмете после того, как ему предоставят убедительный аргумент. Но наука лучше, чем ученые. Сказано, что наука развивается от похорон до похорон. После краха LТСМ появится новый финансовый экономист, который объединит такое знание в своей науке. Он будет отвергнут старшими, но опять же они будут намного ближе к дате своих похорон, чем он.