Geum.ru

Перстень с сапфиром (из серии «Похождения профессора Мюнстерлендера»)

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   15
Глава 7

Подходя к подъезду своего дома, профессор увидел того высокого старика-бомжа с клочковатой бородой, которого дважды встречал в метро, в обществе Матильды. Что он тут делает? – подумал Вадим Ильич и замедлил шаг. Ему сразу стало как-то неуютно, и он принялся судорожно думать о том, как бы ему обойти старика и незаметно войти в дом, но у него это не получилось: бомж его сразу увидел.

-Мужик, не подскажешь – сколько времени? – неожиданно вежливо обратился к профессору старик, обдав перегаром. – Я что-то припозднился сегодня, а меня баба ждёт. Боюсь, что скандал закатит – она у меня такая. Моя Мотька боевая, может и в морду дать, и пинка под зад. За то её и люблю, заразу.

-Точно не скажу, - ответил Вадим Ильич дрожащим голосом. – Должно быть, около десяти вечера, может, начало одиннадцатого. Видите ли, я дома часы забыл. – Профессор не хотел демонстрировать подозрительной личности свои часы – память об отце, которые всегда носил на левой руке. Золотой хронометр был довольно дорогой, и не хотелось его лишиться – так же, как он недавно лишился бумажника из крокодиловой кожи. Никто не даст гарантию, что омерзительный Гришка не покусится на его собственность, не изобьёт и не ограбит, чтобы потом продать и пропить, как они обычно делают с Матильдой.

-Да? Ещё так рано? Вот уж не думал. Тогда пойду ещё бутылёк куплю и с друганами разопьём. Они меня около магазина ждут, уже закусь раздобыли, – ответил бомж, немного постоял, подумал, видимо, хотел ещё что-то сказать, но потом раздумал, развернулся и пошёл прочь.

Мюнстерлендер вздохнул с облегчением, подождал, пока старик отойдёт на безопасное расстояние, после чего быстро набрал код и торопливо вошёл в подъезд. Ему было очень неприятно, что он встретил Матильдиного бойфренда около своего дома. Вряд ли бомжи обосновались где-то поблизости, это предположение выглядело довольно дико. Бомжи потому так и называются, что являются лицами без определённого места жительства. Не могут же они, в самом деле, снимать квартиру за безумные деньги или жить в тёплых подвалах, которые с недавнего времени из-за угрозы террористических актов постоянно закрыты на ключ и контролируются местными властями. Обычно эта деклассированная публика тусуется на вокзалах, помойках и в заброшенных домах. Неужели интуиция его не обманула, и он действительно находится «под колпаком»? Только зачем, с какой целью? И почему так явно? Чтобы заставить его нервничать? Всё равно ничего не понятно.

Подозрения ожили с новой силой, и мнительный профессор опять стал себя накручивать. Он продолжал выстраивать разные ситуации, чтобы найти в них своё место, но у него ничего не получалось. В самом деле, как можно было объяснить тот факт, что Матильда «узнала» в толпе именно его и стала постоянно преследовать. Только, чтобы обокрасть? Ну, так это ей удалось, а что дальше? Она же понимает, что интеллигентный человек второй раз на такую примитивную удочку не попадётся. Всерьёз рассчитывать на его любовь бомжиха тоже не может, если она не больна психически. А какова роль её сожителя и подельника Гришки в этом деле?.. Нет, анализу и логике это не поддаётся. А если убрать рациональное зерно и посмотреть на сложившуюся ситуацию с другой стороны, а именно, со стороны выжившей из ума Матильды? Что, если Вадим Ильич ей напомнил какого-то любимого персонажа из прошлой, благополучной жизни, которая, безусловно, существовала. Ведь не на помойке же она родилась и научилась говорить на вполне нормальном человеческом языке, да ещё с вкраплениями французских слов, значение которых прекрасно знает.

Поверить в Матильдину «легенду» Мюнстерлендеру не позволяла его интуиция. В самом деле, зря бомжиха выбрала себе роль известной в прошлом оперной певицы из хорошей семьи, а потом спившейся и попавшей на дно общества, хотя, честно говоря, в жизни ещё и не такое случается. По ТВ постоянно показывают бывших знаменитостей, которые со временем превратились в старые развалины, пропили всё добро и доживают свой век в страшных халупах. Да, всякое бывает, конечно, и всё же... что-то в этой истории профессора настораживало и не позволяло полностью поверить бомжихе, как и не позволяло поверить в то, что старуха влюбилась в него с первого взгляда и добивается взаимности. Это было уж слишком дико!

Так и не найдя ответов на ключевые вопросы, профессор решил временно выбросить эту «дичь» из головы и вернуться к насущным проблемам, то есть к зарабатыванию денег и работе над новым учебником, посвящённом, как обычно, творчеству и гармоническим изыскам ныне живущих российских композиторов.


-------


Вадим Ильич провёл зачёты по своему предмету и вплотную занялся иностранцами, которые прибывали в Москву чуть ли не каждую неделю. Марита Андреевна постоянно звонила старому другу и просила её выручить, то есть взять в свой класс новых учеников. Профессор не протестовал, ибо лекции по современной гармонии он больше не читал, и значительный кусок времени у него освободился. Чем больше платников – тем больше денег, – справедливо решил Вадим Ильич, который не привык отказываться от выгодной работы.

Сегодня Альпенгольд выдавала зарплату, поэтому Мюнстерлендер выкроил пятнадцать минут, чтобы зайти в её кабинет и пополнить свои подходящие к концу денежные ресурсы.

Марита Андреевна была в кабинете не одна: она нежно ворковала с сорокалетним концертмейстером Володей Козюлькевичем – высоким темноволосым мужчиной, на красивом, породистом лице которого лежала печать порока. Все в школе знали, что Володя любит дорогую выпивку и молоденьких девушек, несмотря на то, что у него была жена и двое сыновей.

-Володечка, дорогой, распишись в ведомости и получи денежки, - присюсюкивала Альпенгольд, которая явно подготовилась к визиту человека, в которого была безумно влюблена. Она сделала новую причёску, покрасила волосы, превратившись в платиновую блондинку, надела новое шёлковое платье с глубоким декольте и, как обычно, перестаралась с макияжем. На верхних веках лежало несколько слоев лиловых перламутровых теней, на обрюзгших щеках – бордовые румяна, а губы были намазаны вызывающе красной помадой. Выглядел такой «макияж» весьма гротескно и скорее походил на грубый театральный грим. С бижутерией Марита Андреевна тоже перемудрила: в ушах висели громоздкие металлические «люстры», на заплывшей жиром шее – несколько толстых цепочек и кулонов со стразами, на руках – безвкусные браслеты и огромные кольца с разноцветными стекляшками. Создавалось впечатление, что она нацепила на себя всё, что у неё было дома. От Альпенгольд за версту несло духами, дурманящий, мускусный аромат которых уже отравил весь воздух в кабинете и вызывал у посетителей лёгкое головокружение и тошноту.

Заведующая коммерческим отделением смотрела на концертмейстера как голодная собака на мозговую кость и трепетно снимала с его пиджака несуществующие пылинки и ворсинки. Козюлькевич прекрасно знал о том, что Альпенгольд в него давно и безответно влюблена, но пока никак не реагировал на любовные заигрывания пятидесятилетней дамы. Наоборот, они вызывали у него лишь раздражение и неприятие. Женщины старше двадцати лет его совершенно не интересовали, поэтому он заводил романы с совсем молоденькими девушками, студентками, которых менял как перчатки.

-Слушай, а почему на этот раз моя зарплата в два раза больше? – удивился Козюлькевич. – Вроде, учеников у меня не прибавилось. В чём дело? Ты не ошиблась?

-А это тебе небольшая премия за хорошую работу. Дети и родители тобой очень довольны, поэтому я решила тебя поощрить, Володечка.

-Да? Ну, тогда ладно, премного вам благодарен, барыня, - попытался неуклюже пошутить Володя.

-Напрасно ты ёрничаешь, Володечка, не надо со мной так, - вдруг погрустнела Марита Андреевна. – Я ведь от чистого сердца, и вообще хотела тебя на днях в гости пригласить...

Профессору стало неудобно присутствовать при этой лирической сцене, он почувствовал себя лишним, поэтому направился к выходу, решив подождать своей очереди в коридоре.

-Вадик, не уходи, мы уже закончили, - остановила его Альпенгольд. – Так как, Володя, придёшь на мои именины?

-Пока не знаю, - задумчиво ответил предмет её обожания. – Давай вечером созвонимся и решим этот вопрос, хорошо? Думаю, что мы придём к соглашению. В общем, я не против, если буду свободен.

-Ой, отлично, тогда я тебе позвоню на мобильный, - весело ответила Марита Андреевна. Глаза её заблестели, румяна на щеках заполыхали как костёр, что сделало её ещё больше похожей на циркового клоуна.

Тем временем, Козюлькевич получил деньги, тщательно их пересчитал, после чего спрятал в кошелёк и быстро вышел из кабинета, забыв попрощаться.

-Вот и чудненько, вот и замечательно, - довольно сказала Марита Андреевна. – Надо будет винца хорошего купить, чёрной икорки, осетринки, буженинки и французского коньяка – Володечка его очень любит. Прости, Вадя, что заставила тебя ждать, но сам понимаешь, дела...

-Не надо извиняться, все мы взрослые люди и всё понимаем. Просто мне было неудобно вам мешать, и я решил оставить вас наедине.

-А ты и не помешал, мой дорогой, деликатный друг. Ты же все знаешь про мои чувства к Володе, про мою давнюю и безответную любовь. Но теперь у меня появилась надежда. Я слышала, что Володечка собирается разводиться со своей грымзой, которая ему всю жизнь испортила. Надо использовать этот шанс, а то потом будет поздно. Такого красивого мужчину быстренько оприходуют. Как ты думаешь, он придёт ко мне в гости?

-Не знаю, что и сказать. Может, и придёт, кто ж его знает?

-Ой, что это я разболталась? Вадик, вот тебе ведомость, распишись и получи денежки. Я тебе тоже премию выписала за отличную работу. А знаешь, какая у меня неприятность недавно приключилась?

«Ну всё, - подумал профессор. – Я влип по полной программе. Опять примется со смаком рассказывать ужастики про своих кошек и собак. Кто у неё на этот раз умер и по какому поводу?» - но его ожидания не оправдались.

-Я тебе не говорила, что недавно умерла моя родная тётка? Не рассказывала? Ну, тогда слушай: тётя Фая долго болела, лежала в больнице и, в конце концов, скончалась. Я к ней несколько раз заходила, мы разговаривали на разные темы, но про завещание мне ничего не было известно. Оказывается, она оставила мне весь свой коллекционный фарфор и хрусталь, а это довольно большое количество старинной и дорогой посуды. Кроме того, я получила её хрустальную, ещё дореволюционную люстру, которая весит килограммов двести, не меньше.

-Вот как? Я тебя поздравляю. Ты уже получила это добро или наследники решили тебя облапошить? Может, тебе помощь нужна, чтобы выбить наследство? Тогда ты можешь на меня рассчитывать.

-Нет, что ты! Мне по-честному всё отдали, показали завещание и даже на дом доставили, чтобы я не тратилась. Но что было потом – ты себе не представляешь.

-А что было потом? – спросил заинтригованный профессор.

-Слушай: посуду я с трудом втиснула в сервант, чтобы потом с ней разобраться, а люстру попросила временно положить на тот же сервант.

-А вот это зря: я прекрасно помню твою колченогую, ещё советского времени мебель, у которой одна нога постоянно отваливалась, была забинтована пластырем и еле держалась, да и люстра тяжёлая. Она может упасть и разбиться.

-В том-то и дело. Я ушла на работу, а когда вернулась, то – о, ужас! Вся комната была усыпана битым стеклом, осколками фарфора и хрусталя и обломками того, что было сервантом.

-Неужели люстра с серванта навернулась?

-Хуже, намного хуже: ножки серванта подломились из-за тяжести, он упал, а вместе с ним упала и люстра, и вся посуда, которая находилась внутри. Ничего не уцелело! Всё разбилось! Сервант тоже восстановлению не подлежит. В общем, от тёти Фаи не осталось никакой памяти. Как ты думаешь, это хорошо или плохо? Ведь издавна считается, что посуда бьётся к счастью. Может, Володечка обратит на меня внимание, переедет ко мне, мы, наконец, поженимся, и будем жить вместе долго и счастливо?

-Знаешь, Мара, я не эксперт по таким вопросам, но мне жаль и твоей мебели, и твоей драгоценной посуды вместе с люстрой. Не надо было тебе эту бандуру класть на сервант, это была ошибка. Как же ты этого не учла?

-Теперь-то я это понимаю, но ведь уже ничего не вернёшь. Ну ладно, друг мой, а теперь послушай: я позавчера на улице подобрала котёнка, несчастного такого, худого и больного. Он вылез из подвала, сидел и жалобно мяукал, а я как раз мимо шла. Ну, я его и подобрала, принесла домой, напоила молоком и уложила спать в ванной.

-Слушай, сколько же у тебя теперь в доме животных?

-Не помню точно, вроде, одиннадцать или двенадцать, потому что на прошлой неделе привела в дом бродячую собаку. Она в положении, вот-вот должна родить. Скоро щеночки появятся. Ой, как я люблю маленьких щеночков и котяток – ты себе не представляешь!

-Да, я понимаю, конечно, что ты добрый человек, но ведь всем несчастным не поможешь. Страшно себе представить, сколько у нас в городе беспризорных животных бегает. Я тоже часто вижу их в своём районе, но в дом взять не могу. У меня и так две кошки, может, ещё и котята со временем будут. Зачем превращать свою небольшую квартирку в приют для бездомных? Разве можно их нормально содержать и прокормить, при наших-то доходах? Какие на это деньги нужны – страшно подумать! А с собаками ещё два раза в день и гулять надо. Нет, я тебя не понимаю. Если ты так любишь и жалеешь животных, то нашла бы спонсора и организовала приют для кошек и собак. Тебе с твоими связями и с твоей энергией это было бы несложно.

-Да мне все так и говорят, прямо твоими словами, но я ничего с собой поделать не могу, хотя и понимаю, что в моей квартире мне самой места скоро не останется, если только на коврике у двери...

Тут в кабинет вошёл ученик, и разговор сразу сошёл на нет. Профессору надо было бежать на урок. Он тепло попрощался со старой подругой, посмотрел на часы, ужаснулся и трусцой побежал в свой класс, ибо уже опаздывал на пять минут.


Глава 8

Вскоре Вадиму Ильичу пришлось принять участие в перевозке школьной библиотеки на новое место. Сегодня коробки с нотами и книгами грузили вчетвером: завхоз Придуров, профессор, настройщик роялей Коган и концертмейстер Козюлькевич. Они почему-то не боялись сорвать поясницу или нажить пупочную грыжу, и решили перевезти сегодня как можно больше коробок, чтобы освободить себе следующий день для отдыха. Тяжеленные коробки, заклеенные скотчем, мужчины по двое волокли по лестнице и выносили на улицу, где загружали в большой автобус. Работа была пыльная и грязная, но никто не жаловался, ибо понимал важность этих действий. В самом деле, не женщинам же поручать такую работу. Им, бедным, и так пришлось несладко, упаковывая пыльное библиотечное имущество, согнувшись в три погибели, постоянно кашляя и чихая. Завхозом было составлено расписание на месяц для педагогов и сотрудников мужского пола и посчитано количество коробок. Задействованы в переезде были все здоровые мужчины молодого и среднего возраста. Даже престарелый физрук Войнович предложил свои услуги, хотя работа предстояла очень тяжёлая.

После того, как автобус был загружен до предела, «грузчики» в него уселись и поехали на Живописный бульвар. Где, в каких краях находился сей таинственный бульвар, никто не знал кроме завхоза, и, по наблюдениям Мюнстерлендера, этот факт никого особенно не интересовал. Друзья – Коган и Козюлькевич, удобно устроились на заднем сидении и откровенно, по-мужски обсуждали достоинства школьных женщин, отпуская сальные шутки в адрес Новицкой, Фигач, Беспечной, Подлецкой, Альпенгольд и других, а потом ржали как лошади, хлопая о колени ладонями. После этого они начали рассказывать друг другу крайне неприличные анекдоты, нашпигованные смачными матерными словами, но через какое-то время выдохлись и приумолкли, и профессор, оглянувшись, обнаружил, что мужчины пьют водку из одноразовых стаканчиков и закусывают солёными огурцами, доставая их пальцами прямо из банки. Козюлькевич жестом предложил профессору к ним присоединиться, но тот отказался, сославшись на больную печень. Ему совсем не хотелось участвовать в банальной пьянке на скорую руку, да ещё в малоприятном обществе и в антисанитарных условиях.

-Вот и хорошо, вот и славно, процесс пошёл. Теперь шеф будет доволен, перестанет меня строить и материться, - приговаривал Придуров, постоянно прикладываясь к металлической фляге, в которой, судя по запаху, находился коньяк. Вскоре его сморило, и он зычно захрапел, откинувшись на спинку сиденья. Вадим Ильич сидел недалеко от него и постоянно морщился от громких, неэстетичных звуков и от амбре, исходившего от пьяного завхоза, но выбора не было и приходилось терпеть, ибо все свободные места были заняты коробками с книгами и нотами, и пересесть было некуда. Кроме того, шофёр на полную мощность включил радио, по которому постоянно передавали блатные песни и низкопробную попсу, которая по неведомой причине называется русским шансоном. Для профессора, который терпеть не мог подобную дешёвку, этот факт стал дополнительным раздражителем. Он попытался отключиться от неприятной реальности, закрыть глаза и вздремнуть, но вскоре расстался с этой мыслью. Ему только и оставалось, как раздражаться и про себя ругаться. Мюнстерлендер не уважал людей, которые опускались до использования ненормативной лексики при публике. Он позволял себе иногда использовать неприличное, смачное словцо дома, когда его никто не слышал или, как в данном случае, мысленно, чтобы не терять достоинства.

Автобус ехал долго, теряя время в пробках, поскольку маршрут проходил через центр города, как всегда, забитый автотранспортом. Долго петляя по глухим улочкам и переулкам, шофёр вырулил, наконец, к неказистому пятиэтажному зданию серого цвета. Он вышел из автобуса, достал пачку сигарет и закурил. Судя по всему, заниматься погрузо-разгрузочными работами водитель не собирался.

-Ну, вот мы и приехали, - сказал, вставая со своего места Придуров, обводя присутствующих мутным взглядом. – Давайте разгружаться, господа мужички. Библиотека находится на четвёртом этаже, и лифта здесь нет, поэтому всем нам придётся поднапрячься. Чем скорее мы начнем, тем скорее закончим, а потом на автобусе вернёмся в город. Только просьба – заранее сказать шоферу, кому и куда надо ехать. До дома он вас, конечно, не довезёт, но до нужной станции метро – запросто.

«Мужички» молча встали со своих мест и стали опять по двое выгружать тяжёлые коробки, а потом тащить их в библиотеку. Эта малоприятная и физически тяжелая работа заняла много времени, после чего мужчины дружной компанией и с вымученными шутками отправились в туалет, чтобы отмыть чёрные от грязи руки, но ни мыла, ни полотенца там не обнаружили. Пришлось кое-как вымыть руки холодной водой (горячей не было), прокашляться, чтобы очистить дыхательные пути, и сходить в туалет. «Ну, блин, а где же забота о человеке? – про себя возмущался профессор. – Хотя, о чём это я? Можно ли всерьёз говорить о пофигисте Придурове и его правой руке, верной соратнице, алкоголичке Синькиной, и чего-то от них требовать? Ладно, всё это мелочи жизни. Дома отмоюсь, а сейчас надо бы побродить по этому отстойнику и посмотреть – что и где находится. Мне же здесь работать придётся, боюсь, что не один и не два года. Интуиция мне подсказывает, что школа здесь задержится на неопределённое время. Я, ясен перец, не Нострадамус, но знаю нашу жизнь. Недаром прожил в этой «стране чудес» половину века, много чего повидал и давно ничему не верю».

Уже минут через пять профессор понял, что неказистое здание, наспех переделанное из заброшенного дома пионеров в музыкальную школу, и внутри выглядело «не фонтанно». На полу лежал старый, изодранный линолеум, стены были неряшливо покрашены ядовито-зелёной дешёвой краской, до сих пор распространявшей в воздухе жуткие миазмы, от которых начинала не просто болеть, а раскалываться голова. Сантехнику, по всей видимости, не меняли лет тридцать – настолько она была ржавая, заизвесткованная и со сколами. В общем, радоваться было нечему! Кроме того, везде валялись кучи строительного и бытового мусора, в которых нагло шныряли крысы, в общем, бр-р-р-р!

-И кой чёрт занёс меня на эту галеру? – вслух процитировал Вадим Ильич свою любимую цитату из какой-то комедии Шекспира, раздражаясь всё больше и больше. И действительно, сия «галера» была на редкость отвратительна. Эта задрипанная времянка на задворках Москвы выглядела ещё более нищей и жалкой, чем аварийное здание на Арбате. – Неужели СЭС примет в августе эту халупу и позволит нам работать в таких чудовищных условиях? Хотя, о чём это я? А в каких условиях мы существуем сейчас? Именно существуем, поскольку по-другому этого кошмара назвать невозможно.

Пока Мюнстердлендер бродил по зданию и предавался «размышлизмам» вслух, прошло много времени, поэтому, выйдя во двор, школьного автобуса он не обнаружил. На нём уехали все, с кем профессор сюда приехал.

-Значит, сегодня я выступаю в роли Фирса из «Вишнёвого сада»? Все уехали, а меня забыли? Вот это блин, всем блинам блин! – раздражённо произнёс Вадим Ильич. Он подошёл к древней, как мир, старушке-вахтёрше, сторожившей школу, и стал расспрашивать о том, как ему выбраться из этой глухомани. Бабушка, которую немилосердно тряс «паркинсон», с трудом закурила сигарету и стала его утешать:

-Ты, сынок, не огорчайси. Я табе сейчас усё разобъясню – как и чё, недаром тута более пятидесяти годов прожила, ещё молодайкой сюда приехала с мужем и дочкой. Ты, сына, иди сначала налево, потом направо, потом опять налево и опять направо, потом усё наоборот: направо и налево, ещё раз направо и налево и опять направо и налево, а потом уже налево и направо, а тама – прямо. Иди дворами, тута во всей округе одни «хрущёвки» стоять, так что не заблудисси – не в лесу живём, слава богу. Потом выйдешь на остановку и жди тролебуса – здеся токмо он один и ходить. Ты в него садись и едь к метре, ну, а тама и сам всё найдёшь. Понял, сынок?

Профессор кивнул головой, поблагодарил любезную бабульку, попрощался и пошёл в указанном направлении, не особенно надеясь на успех этого предприятия: уж больно странными были рекомендации. Если бы как в сказке про «мальчика-с-пальчик» на дороге были метки типа хлебных крошек, тогда было бы намного легче. Но, как ни странно, вопреки всему Мюнстерлендер легко нашёл остановку, сел на лавочку стал ждать.

Троллейбуса не было долго, минут двадцать пять, а когда он подошёл, то Вадим Ильич приложил много усилий для того, чтобы в него втиснуться, попав в положение бочковой селёдки. Правда, мучился он недолго, поскольку через две остановки все пассажиры вышли, причём, вышел и водитель, как потом узнал профессор, для того, чтобы на конечной остановке отметить путевой лист. Отсутствовал он не меньше двадцати минут, в течение которых Мюнстерлендер важно расхаживал по пустому салону и выбирал самое удобное место, а потом, наконец, уселся со всеми возможными удобствами. При этом он активно посылал проклятия в адрес школьной администрации, позволившей выселить именитую школу в бывший барак и на самую отдалённую и неблагоустроенную окраину города.

Наконец, шофёр вернулся, сел за руль и троллейбус долго и нудно петлял по пустынным улочкам, пока, наконец, не вырулил на оживлённую магистраль. Судя по всему, до ближайшей станции метро было рукой подать. Женщина, сидевшая рядом, подтвердила догадку Вадима Ильича и сказала, что ему надо будет выйти через три остановки. Профессор посмотрел на часы и с ужасом понял, что сегодняшнее приключение заняло у него почти полтора часа. «И это только от школы до метро?» – кипел от возмущения профессор, засекая в очередной раз время – от посадки в поезд метро до подъезда собственного дома. Эта часть пути заняла ещё столько же времени. Неужели на дорогу придётся тратить шесть часов в день? Нет, ну это просто мрак! Он не выдержит столь сурового испытания! Ни за что! Да за это время можно слетать за границу, в одну из стран Восточной или Западной Европы и вернуться обратно.

Приняв дома душ и выпив два стакана крепкого чая с сахаром и лимоном, профессор успокоился и решил на днях перепроверить информацию, полученную от старенькой вахтёрши. Он понял, что старая бабка, замученная болезнью Паркинсона, что-то напутала и отправила его не в ту сторону, то есть он сделал круг вместо того, чтобы ехать по прямой. Весьма вероятно, что у занятной бабульки есть ещё один неприятный компаньон по фамилии Альцгеймер, а это значит, что временами она бывает неадекватной. Скорее всего, так оно и есть, хотя проверить это не представляется возможным. Очень плохо, что он не успел подойти к Придурову и всё расспросить. Хоть тот и любитель выпить, но ещё относительно нестарый человек, у которого, вроде, с головой всё в порядке.

-Спасибо бабуле – удружила, - ворчал Вадим Ильич. – Конечно, ей до фонаря, что я сделал кругаля и потерял кучу времени. Она-то после работы пошла в соседний дом и завалилась спать. Ей и ездить никуда не надо: зашла в ближайший магазин и отоварилась овсянкой, хлебом или молоком. Бытие определяет сознание, что ни говори. Классики марксизма были недалеки от истины. Так и с бабкой: её старческое бытие в полной мере определяет её старческое сознание. Всё правильно, и не надо на неё сердиться: ещё неизвестно, каким я буду в восемьдесят пять лет – и представить себе страшно. Наверняка стану старым, лысым, толстопузым хреном с сутулой спиной и кривыми ногами, со вставными челюстями, которые буду на ночь в стакан с водой опускать. Буду шамкать беззубым ртом и громко, с удовольствием портить воздух, особенно, когда вся семья будет собираться за столом. Буду по любому поводу ворчать на современную молодёжь и учить сына и будущих внуков жить, начиная свою занудливую нотацию словами: «А вот в наше время было всё не так – и птицы по-другому пели, и солнце по-другому светило. Вот вы, молодежь, совсем не по понятиям живёте, не то, что мы своё время. Были когда-то и мы рысаками...». Андрюшка будет крутить у виска пальцем и говорить домашним: «А дед-то наш совсем из ума выжил, надо бы старого хрена в богадельню сдать, пока совсем маразматиком не заделался и не слёг».

Профессор развеселился, представив себе эту дикую сцену. Он хохотал в голос, пытаясь заглянуть лет на тридцать пять вперёд. Кошки – Мендельсон и Мендельсоня, оторвались от кормушки и прибежали с кухни. Они с удивлением смотрели на хозяина, не понимая, что его так развеселило. Это и вернуло Вадима Ильича к реальности, и он продолжил рассуждения на животрепещущую тему.

-Кроме того, сейчас везде ходят маршрутки, а это очень экономит время, хотя и не экономит деньги. Ну, да бог с ними, с деньгами, – здоровье дороже – вслух размышлял профессор, обращаясь к любимым животным. – Завтра же подойду к Придурову и всё у него выспрошу. Он сам говорил, что знает детали: от какой станции метро и на каком наземном транспорте лучше ехать. Надо бы всё записать, чтобы больше не делать круги и не морочить себе голову, - сказал себе Вадим Ильич и улёгся спать, постоянно морщась от боли и потирая больную спину. Он решил больше не участвовать в перетаскивании тяжестей. К сожалению, опять стали проявлялись признаки радикулита, которые время от времени укладывали профессора в постель. Но сейчас никак нельзя болеть, чтобы не подводить платных учеников, а заодно и себя. В конце концов, он совместитель и не обязан решать проблемы того учебного заведения, с которым его связывают временные отношения. Он и так снизошёл до того, чтобы помочь своим коллегам, хотя это и не входило в круг его обязанностей.