Geum.ru

Рандеву с неудачником

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 9ЭЙДОС И КРЫЛЬЯ
Подобный материал:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   12

Глава 9
ЭЙДОС И КРЫЛЬЯ



    
    Мефодий рассматривал запечатанный конверт в руках у Арея. Уже при нем начальник русского отдела мрака взял серебряный нож для разрезания бумаг и, поддев им печать, открыл конверт. Из конверта он достал тонкий, прекрасно выделанный кусок пергамента, большое родимое пятно на наружной стороне которого ясно свидетельствовало о том, из чьей кожи он изготовлен.
    Взяв пергамент, Арей уставился на него. Мефодий не знал, что именно тот ожидал там увидеть, но вдруг лицо Арея стало угрюмым. Посреди лба пролегла складка.
    — Что пишет Лигул? — спросила Улита.
    Вместо ответа Арей показал ей и Мефодию пергамент. Они увидели, что пергамент был совершенно чист. Теперь беспокойство появилось и на лице Улиты.
    — На этом листе правда ничего нет или я просто чего-то не вижу? — спросил Мефодий.
    — Ты видишь достаточно. Он действительно чист, — сказал Арей.
    — Настолько чист, насколько вообще можно считать чистым предмет, доставленный из Тартара и побывавший в руках у Лигула, — уточнила независимая в своих суждениях Улита.
    — Э-э... Чушь какая-то! Скорее всего секретарша вложила в конверт не тот лист. При завале корреспонденции такое случается довольно часто, — предположил Мефодий.
    Ему пару раз приходилось посылать в Тартар пустяковые запросы, и он представлял, какая там царит путаница в бумагах. Только на то, чтобы найти в куче бумаг у себя на столе уже подписанный документ, делопроизводитель восьмого ранга может потратить лет десять, да и то если все время стоять у него над душой — в противном случае даже времени существования Вселенной не хватит, чтобы дело стронулось с места.
    Арей покачал головой:
    — Канцелярия Лигула не делает ошибок. Канцелярия делопроизводства — да. Регулярно путает бумаги, наградные ведомости и послужные списки. При архивных выписках такое происходит почти всегда, но чтобы ошиблась Канцелярия Лигула — исключено. Если нам послали чистый лист — это означает, что так пожелал сам Лигул. Либо, бери выше, Безликий Кводнон, сделавший это через Лигула. Некоторая связь у Кводнона с Лигулом все же есть, я думаю... Но опять же — за это я не поручусь.
    — И зачем же он приказал послать нам чистый лист?
    Арей нетерпеливо щелкнул пальцами. Пока Мефодий размышлял, что это означает, окно распахнулось. В комнату влетело большое, красиво сервированное блюдо с индейкой, начиненной орехами и черносливом. Индейка распространяла тонкий аромат, щекотавший ноздри и навевавший дерзкие и фривольные мысли. Жабо из петрушки на груди у индейки выглядело растрепанным, а в боку торчала вилка, означавшая, что какой-то ресторанный завсегдатай лишился индейки, что называется, из-под носа. Возможно, именно его гастрономические вибрации почувствовал проголодавшийся барон мрака и, не удержавшись, телепортировал у него ужин.
    — Не обращай внимания, Меф. Еда порой помогает мне думать, — сказал Арей, придвигая к себе блюдо. — Итак, твой вопрос... Мм-э... Ответим так. В зависимости от конкретного случая, у нас в Тартаре чистый лист, посланный подобным образом, может иметь разные оттенки значений. Это и предупреждение, и недоумение, и разочарование, и нетерпение, и поощрение к действию, и еще тысяча различных толкований.
    — И что же Лигул хотел сказать своим посланием в данном случае? — спросил Мефодий.

  — А ничего. Любит наш гномик туману напущать. Понапустит, заинтригует, запутает всех, вроде недоволен, а ты сиди — и разгребайся, знай свое место, — проворчала Улита.
    — Смотри, Улита, дошутишься! А ты не подслушивай! Зажми уши! — проворчал Арей, погрозив вилкой портрету горбуна. — Учти, Меф, если это из-за твоих махинаций со стражами света и хранителями из Сфер, которые невесть откуда берутся, то я тебя в порошок со... мм-э... ну ты понимаешь, что я с тобой сделаю.
    Мефодий покосился на Улиту. Та стояла с таким невинным и почти святым лицом, что дураку стало бы ясно: она уже проболталась Арею об их сегодняшней поездке к таксидермисту, о драке с могильщиками и об Эссиорхе. А раз об этом известно Арею, то не исключено, что знает и Лигул. В конце концов, город полон шныряющих комиссионеров и пакостно улыбающихся суккубов.
    — Да, Меф, Лигулу все уже известно... Не следует думать, что он стал главой Канцелярии лишь потому, что больше всех размахивал сабелькой после гибели Кводнона, — кивнул Арей, считывая его мысли с той легкостью, как если бы они просто были вытатуированы у Мефодия на лбу.
    Барон мрака продолжал пожирать индейку. Вилку он давно отбросил и помогал себе кинжалом.
    — Ну-с, — сказал он, отшвыривая в угол обглоданную индюшачью ногу. — Самое время забить осиновый кол в грудь своим иллюзиям! У меня такое ощущение, что скоро — в ближайшие день или два — все должно решиться.
    — Так скоро? — спросил Меф.
    — А почему нет? Некто похитил свиток желаний из шкатулки в ту самую минуту, когда мы соревновались со стражами света в бестолковости. Далее, этот же некто обвел вас вокруг пальца и, заставив сражаться с могильщиками, отпечатал на похищенном свитке дарх Улиты. Иначе зачем было устраивать этот фарс с битами — не нахожу объяснения.
    — Это все из-за свитка желаний? — предположил Мефодий.
    — Ты порой умиляешь меня своей наивностью, синьор помидор! Само собой. Все дело в свитке, который явно захватил кто-то играющий в своих интересах, а не в интересах света либо мрака.
    — И?..
    — Подумай сам. Свиток у него уже давно, но он до сих пор не написал желание и не сжег его. Почему? Не нашел березового полена?.. Едва ли. Объяснение может быть только одно. Это желание попытаться повлиять на дальнейшие судьбы Тартара и Эдема. А раз так, то одного свитка мало. Его похитителю необходимо заручиться мистической поддержкой всех участвующих сторон. Хотя бы формально магия требует справедливости. Здесь мы вторгаемся в область очень тонких взаимоотношений добра и зла.
    — А такие есть? — усомнился Мефодий.
    Арей ухмыльнулся, показав желтоватые, широкие зубы.
    — Если их нет — тогда какого Лигула ты засматриваешься на Даф? Да будет тебе известно, до того как желание будет написано и свиток бросят в огонь, нужно, чтобы на свитке отпечатались крылья светлого стража, дарх темного и эйдос человека, свободного в своем выборе. Неважно, произойдет ли это по доброй воле или обманом. Такие тонкости мироздание волнуют мало...
    — Хорошо. Дарх отпечатан. Я лопухнулась. А крылья светлого стража? — спросила Улита.
    — Момент!
    Мало заботясь, что делает это жирными пальцами, Арей открыл ящик стола и бросил на стол фотографию. Снимок был не слишком удачным. Кто-то делал его наспех, через окно. По шторам, по календарю с гонками и, главным образом, по самому виду комнаты Мефодий понял, чья это была квартира. За окном стоял человек с несвежей плешью, похожей на поросший черной шерстью персик. Виден он был нечетко. Отчасти из-за того, что сам снимок был скверным, отчасти потому, что даже на магической фотографии плешивый старался повернуться спиной и заслониться руками. Рассерженный Арей поднес фотографию к свече, и она вспыхнула. Человек заметался на снимке и исчез в дыму, так и не показав своего лица. — Упорен, как и прежде. Что ж... Рано или поздно свидание под часами все равно состоится... — пробормотал Арей.
    Он узнал. Зрачки у него сузились. Стали похожи на маленькие сверлящие точки. Ненависть, которую мечник мрака испытывал к плешивому человеку, была осязаема. Мефодий мог бы легко впитать ее, но не стал этого делать. Он ясно ощутил, что ненависть, даже чужая, способна разъесть ему душу, как кислота.
    — Кто не знает, запомните: это Яраат, — глухо сказал Арей. — Он побывал в комнате у Даф. Один из комиссионеров оказался неподалеку и успел сделать снимок... К сожалению, ко мне снимок попал с опозданием. Комиссионер сперва направил свои пластилиновые лапки к Лигулу и затем уже только ко мне. Замечание уже внесено ему в личное тело. Я бы даже сказал: впечатано.
    Арей печально посмотрел на свой могучий кулак.
    — За Даф следят? Откуда там взялся этот комиссионер? — спросил Мефодий.
    — Разумеется, следят. У мрака слишком много служащих мелкого ранга. Каждому надо найти дело. Неужели ты думаешь, что мрак оставит Даф в покое?
    — Не оставит, — тихо сказал Мефодий.
    Буслаев давно уже это чувствовал, но боялся произнести, чтобы слова не стали материальными. А они материализуются. Это, увы, факт.
    — А что вышло у вас тогда с Яраатом? Из-за чего возникла ненависть? — спросил он.
    Мефодий знал, что вопрос рискованный. Он не ожидал, что Арей ему ответит, и был готов даже к вспышке гнева. Однако Арей ответил:
    — История дружбы, история предательства, история смерти. Эти истории часто переплетаются. И ведь когда-то мы с Яраатом были друзьями... Как только я вспомню, что доверял этому мерзавцу, мне хочется взять вот этот кинжал, вырезать свое сердце и растоптать его ногами, — медленно и отчетливо сказал Арей.
    Он поднял голову и тяжело уставился на Мефодия.
    — А теперь ты хочешь, конечно, знать, как все было? С первой и до последней минуты? Вам, бывшим лопухоидам, всегда важны так называемые подробности. Сути вам мало. Не так ли?
    Мефодий молчал. Интуиция подсказывала, что лучше сейчас не подавать голоса. И он не ошибся. Арей продолжал:
    — Страж мрака не имеет права любить и привязываться. Единственное, что нам дозволяется, — это испытывать страсти, пускай даже самые чудовищные. Закон этот непреложен. Остальные законы нарушаются в Тартаре довольно легко и без особых последствий. В конце концов, афоризм «Не пойман — не вор!» — наш афоризм. Делай любые мерзости, но без шума и пыли. Но запрет любить и привязываться крайне строг. Я бы сказал, именно на запрете любить и стоит Тартар, это милейшее во всех отношениях заведение.
    — Но ведь...
    — Не перебивай! Любовь размывает абсолютное зло. Подтачивает основы. Делает стража дряблым и половинчатым. Открывает форточку для добра, которое так и ищет щель, чтобы просочиться. Ведь если ты любишь — действительно любишь, а не просто вожделеешь и пользуешься, — без этого добра не обойтись! Сразу припрутся и самопожертвование, и умиление, и много всякой смежной дряни. В результате из разящего меча мрака ты превращаешься просто в ржавую железку, которая сломается в первой же битве.
    Скрюченные пальцы Арея дважды царапнули стол. Голос, однако, остался все тем же: мерным, холодным.
    — И еще пара уточнений. Если страж мрака полюбит ведьму с Лысой Горы или женщину-стража (а у нас — ты через год-другой это поймешь! — встречаются чертовски привлекательные особы), это полбеды. На это посмотрят сквозь пальцы. Скорее всего ваша любовь станет заурядной страстью, а после и вообще растворится, как капля крови в море... Важно запомнить другое! Страж мрака не имеет права полюбить смертного, в груди которого существует еще не определившийся эйдос. Прежде он должен забрать этот эйдос и передать мраку. Даже поместить его эйдос в свой дарх он не имеет права, если там примешалось это подленькое чувство. Кто знает, возможно, рано или поздно у него появится искушение освободить эйдос и вернуть его владельцу, а это уже оскорбление для мрака.
    — Значит, любить смертных с эйдосами нельзя. Почему? — не понял Мефодий.
    — Потому что в неопределившемся эйдосе есть свет. Даже в самом скверном, самом захватанном мелкими, гадкими деяниями эйдосе он живет! Теплится до последнего, как свеча, да поглотит Тартар ее огонь! — отрезал Арей. — И второе, основное: страж мрака не имеет права полюбить стража света. За это наказание бывает самым суровым. Тебя лишают сущности, оставляют только боль и страх... Но тебе этого лучше не знать. Трижды глуп тот, кто спешит избавиться от детских и юношеских иллюзий. Под ними обычно оказывается гниющее мясо. Послушное, трепещущее, такое, как это!.. Сейчас ты поймешь, как это бывает! Эй ты, ступай!
    Повинуясь жуткому взгляду Арея, наполовину обглоданная индейка, помогая себе крыльями, царапая столешницу костью уцелевшей ноги, поползла к краю стола, оставляя на полировке жирные подтеки подливки. Это было тяжелое и неприятное зрелище. В последний раз оттолкнувшись, индейка тяжело свалилась вниз.
    — Ты видел? Это мясо потеряло все, что могло. У него нет будущего, нет прошлого, нет вечности, оно наполовину обглодано и все равно боится. Вот что такое страх. Его суть, его корни, его законы, — кривясь, сказал Арей и замолчал.
    — Так что у вас вышло с Яраатом? — напомнил Мефодий.
    Арей посмотрел на пыльное треснувшее стекло, выходившее на затянутые сеткой леса. Заняв новую резиденцию на Дмитровке, 13, мечник мрака так и не потрудился навести в своем кабинете хотя бы подобие порядка. И это несмотря на то, что ему достаточно было для этого лишь щелчка пальцев. Но вот не сложилось как-то.
    — История простая. Я полюбил смертную и, нарушив все правила, сохранил ей эйдос. У нас родилась дочь. Тоже с эйдосом, ярким и прекрасным, — у меня, у стража мрака, который до того втягивал чужие эйдосы, как черная дыра! Поверь, любой, кто знает магию, скажет тебе: ребенок у стража мрака — это величайшее чудо. Мы по природе своей пусты и бесплодны. Я прятал мою жену и дочь довольно долго. Прятал от всех, очень изощренно, с большим воображением. Канцелярия мрака ничего не знала. Но затем один из комиссионеров пронюхал и донес, прежде чем я успел размазать его пластилиновые мозги по ближайшей стене. Эти мерзкие комиссионеры везде. Их мириады в этом провинившемся мире. Нас стали преследовать. Положение наше стало крайне сложным. Нас искали, устроили настоящую облаву. А облава мрака — это кое-что да значит! Сам я спрятался бы тысячи раз, хоть на столетие, но спрятать двух смертных — женщину и ребенка — чудовищно трудно! Особенно когда на поиски брошены сонмы духов. И вот настал момент, когда нас загнали в угол...
    Рука Арея так впилась в рукоять кинжала, что костяшки пальцев побелели. Улита слушала, почти не дыша, хотя, вероятно, эта история уже была ей известна. Мефодий заметил, что горбун Лигул слинял с портрета и в полной панике сопел где-то за рамой, не имея возможности удрать с холста.
    «Похоже, он тоже знает, что было дальше», — подумал Мефодий.
    — Мы прятались на чердаке бесхозной лачуги в одном городишке. Была поздняя осень. Ребенок плакал и кашлял. Он был простужен. Накануне мы попали под дождь, когда пробирались болотом. Магию использовать я не мог: нас бы сразу обнаружили. Преследователи были уже повсюду. Пока что духи и комиссионеры, но я знал, что, как только этим удастся что-то разнюхать, здесь появятся и стражи. И тогда я решил, что самым разумным будет отвлечь погоню, увести ее за собой. Один я оторвусь от погони, расправлюсь со всеми, кто встанет на пути, и вернусь. Но бросить их вдвоем я не решился. Нужен был кто-то владеющий магией, кто бы прикрыл их в мое отсутствие. Не позволил бы ни одному комиссионеру сунуть свой мягкий нос в наше убежище. И я вызвал того, кому, как мне казалось, я могу доверять... Яраата?
    — Да, его, — сквозь сцепленные зубы процедил Арей. — Яраат был вне закона. Вор, похититель артефактов. Его искали и свет, и тьма. Но мне он был симпатичен. Я не раз покрывал его и думал, что могу рассчитывать на ответную услугу.
    — И он пришел?
    — Да. Яраат тотчас явился, стоило мне начертать первую же руну тайного вызова. Он был мил, весел, романтичен, шутил. В грязной лачуге, с крыши которой текла грязная вода, а во все щели дуло, он казался ангелом. Закутал мою дочь в плащ, жене сказал что-то ободряющее... Я поверил ему, попросил Яраата остаться с ними и ушел со спокойной душой, взяв с собой лишь меч без ножен. Я держал его в опущенной руке и шел по центральной улице. На окраине я попался на глаза комиссионерам. Одного зарубил, остальные, разумеется, слиняли и позвали стражей. Они телепортировали в ту же минуту. Их было около двадцати. Этого я и добивался. Я долго водил погоню за собой по болотам, отсекая головы и дархи самым ретивым, тем, что бросались на меня, как собаки на волка. Таких оказалось на удивление мало. Большинство же, и крошка Лигул в их числе... — Арей бросил яростный взгляд на пустой портрет, — предпочло не соваться и пускало вперед других. Наконец они оставили меня в покое и убрались, грозя припомнить все это позже. Я понял, что победил. Когда собака лает — она уже не кинется. И вот спустя два дня я вернулся в тот же городок, в тот же двор. Поднялся на чердак по тем же скрипучим ступенькам и не нашел там никого.
    Арей засопел. Со шрамом, рассекавшим его лицо, произошло странное превращение. Одна его часть побелела, другая — стала багровой.
    — Яраат выдал их мраку? Да? — спросил Мефодий.
    Улита предостерегающе толкнула Буслаева ногой. Наверно, это был не тот вопрос, который стоило задавать. Однако слова уже прозвучали. Арей ответил. Так медленно, словно вычерчивал слова на стене, окуная палец в кровь.
    — Нет! Это было бы скучно. Яраат придумал кое-что другое. Он приставил нож к горлу моей девочки и заставил жену произнести слова отречения. Какая же мать не отдаст свой эйдос за своего ребенка? Затем он забрал эйдос и у девочки. Мой добрый ребенок, разумеется, хотел спасти маму и тоже произнес формулу, как умел. Оба эйдоса Яраат сложил в свой дарх. А за тем сбросил мою жену и дочь в высохший колодец во дворе. Видно, они были живы, потому что он еще добил их камнями. Сбросил вниз десяток больших плит. Это я понял, когда спустился вниз, в колодец...
    Арей замолчал. Молчали и Мефодий с Улитой. В кабинете сделалось так тихо, что стало слышно, как пугливо дышит горбун Лигул за рамой парадного портрета. Пару раз он осторожно выглядывал и пытался вывесить белый платок — знак капитуляции. Арей заходил по кабинету. Оставаться на месте он явно уже не мог. Голос прыгал, как кардиограмма.
    — Я долго искал Яраата, но все было бесполезно. Он умело скрывался. У оборотней это врожденный дар. Здесь же магические силы были усилены: ни мрак, ни свет не могли обнаружить, где он прячется. Что тут говорить обо мне? Яраат же делал вылазки и похищал все новые артефакты, которые помогали ему оставаться безнаказанным. Он потерял силы и был схвачен совсем недавно, лишь когда в мир пришел ты — Мефодий Буслаев. Ребенок, младенец, сделал то, чего не смог сделать я... Тогда же я был сам не свой. Внутри у меня образовалась черная дыра, которую я ничем не мог заполнить. Именно тогда я сблизился с Мамзелькиной. У меня и у Аиды оказалось много общего: пустота внутри и медовуха. Мрак забеспокоился. Про меня говорили: он слишком зол для зла. Зло надо творить с холодной головой, а этот... Комиссионеры избегали приносить мне приказы. Суккубы дрожали как осиновые листья, если им случайно приходилось оказываться рядом. Один из них как-то попытался превратиться в мою дочь и очень пожалел об этом... Через какое-то время — через пять ли лет, через пятьдесят, не помню — я был арестован за дуэль с Хоорсом и отправлен в ссылку. На маяк в холодном океане. Я не сопротивлялся. Мне было все равно...
    Арей шагнул к Мефодию. Наклонился. Его страшное изрубленное лицо нависло над ним.
    — Что еще ты желаешь знать про Яраата? Утолил ли я твое любопытство? — спросил он отрывисто и сипло.
    Мефодию стало жутко. Он ощутил, что Арей, подогретый воспоминаниями, способен сейчас зарубить его. Ненависть к Яраату кипела в нем, как лава — вот только Яраата-то рядом не было.
    — Ничего. Я... я все узнал, — поспешно сказал Мефодий, не отводя взгляд, хотя ему ужасно хотелось это сделать. Он знал, что отводить теперь глаза опасно. Как опасно и смотреть Арею в зрачки. Поэтому смотрел чуть выше, на брови.
    Томительную минуту продолжалось это противостояние. Затем Арей резко повернулся к нему спиной.
    — Жаль, жаль... Я слишком поздно понял суть этого мерзавца. Яраат не потому ворует артефакты у мрака и света, что он свободный бунтарь, который хочет существовать независимо. Он оборотень. Не трансильванский бедолага-оборотень, который превращается в волка после укуса себе подобного, боится креста и серебряных пуль, а настоящий природный оборотень. Нравственная амеба. Эмоции для оборотней — все, это их наркотик, но только они одни. Оборотни хамелеоны в быту. Они радушны, ласковы, приятны. Они заставляют тебя полюбить их или хотя бы довериться, а затем приканчивают с улыбкой на устах, не забыв порадовать свежим анекдотцем... Главное для таких тварей пощекотать себе нервы. Ощутить себя важной персоной. Ты думаешь, он так поступил из-за эйдосов моей жены и дочери? И из-за них тоже, но главным для него было, чтобы я охотился за ним, чтобы я ненавидел его, чтобы я грыз себе руки, досадуя на них, что они не могут сомкнуться на его горле, — сказал он горько и уже почти спокойно.
    — Если я... — вдруг произнес Мефодий и замолчал.
    Арей выжидательно посмотрел на него.
    — ...встречу Яраата — я его убью! Его не спасут ни стены, ни союзники! — твердо договорил Буслаев.
    Лигул на портрете замахал белым платком с такой энергией, будто платок привязали к лопасти мельницы. Похоже, у него были на то свои причины. В конце концов, кто, как не он, передал Яраату саблю тигриного укуса и помог ему тем самым бежать из заточения?
    Короткий мощный палец Арея больно ткнулся Мефодию в грудь.
    — Синьор помидор, не давай обещаний, которые тебе затруднительно будет выполнить. И знай: он сам попытается встретить тебя. Я в этом уверен, — произнес начальник русского отдела.
    — Чтобы отомстить за ту силу, что я у него отнял?
    — В том числе. Но, главное, ему теперь нужен твой эйдос, чтобы оттиснуть его на свитке. Далее останется только написать желание и бросить свиток в огонь. Думаю, эта самая легкая часть. И все — магия свитка обретет силу и вплетется в ткань времен так глубоко, как того пожелает хозяин свитка.
    — Но почему именно мой эйдос? — нервно спросил Мефодий. Только что он из агрессора, мечтавшего встретить Яраата, превратился в жертву — и это было неприятно.
    Арей усмехнулся. Имея немалый опыт, он тоже ощутил этот нюанс.
    — Ты еще не понял? Разумеется, подошел бы и просто эйдос, но Яраат не разменивается по пустякам. Он стремится ужалить меня побольнее, унизить... Еще, еще, еще раз! Оказаться рядом, а затем вдруг исчезнуть без следа. Твой эйдос подходит для этой цели больше остальных, учитывая, что твои силы... хм... довольно значительны.
    Мефодий посмотрел на одну свою ладонь, на другую и сдвинул их, как чаши весов.
    — Так вот почему Лигул хотел, чтобы я проиграл эйдос? Потому что мой эйдос — это ключ от свитка?
    — Да, синьор помидор. Ты верно все понял. Твой эйдос — ключ от свитка. Но, надо сказать, у нашего мелкого друга задача куда глобальнее. Кому принадлежит эйдос человека — тому принадлежат и его силы, не так ли, друг мой? — с иронией спросил Арей, поднимая глаза на портрет.
    — Горбун заулыбался, выражая самое трогательное умиление словами Арея. Портрет явно не желал, чтобы ему влетело за хозяина. Он не просто излучал доброжелательность. Он светился доброжелательностью, как подброшенный в сахарницу кусок уранового стержня.
    — Лигул, ты слышишь меня? — спросил Арей.
    Портрет осторожно кивнул.
    — Умница! — произнес Арей. — Тогда немедленно заткни уши! Я хочу сказать кое-что для них не предназначенное.
    Портрет поспешно зажал уши.
    — Улита, крошка, будь любезна, растопи камин! Я разочарован. Нас пытаются обмануть! — не повышая голоса, приказал Арей.
    Поняв, что он разоблачен, горбун на портрете пискнул и зажал уши уже по-настоящему. Он даже зажмурился, прикинувшись разом тремя обезьянками: той, которая ничего не слышит, другой, которая ничего не видит, и третьей, которая никому ничего не вякнет.
    — Мефодий! — сказал Арей, убедившись, что его слова не покинут этих стен. — Надеюсь, ты не повторишь мою ошибку. Упаси тебя мрак когда-либо привязаться к смертной, у которой есть эйдос, или к стражу света. Ты уничтожишь ее и себя. У будущего повелителя Тартара и девчонки родом из Эдема не может быть будущего. Забудь о Дафне! Даже я, боюсь, не смогу тебя защитить. Ставки слишком высоки. Мрак не позволит тебе полюбить. НИКОГДА НЕ ПОЗВОЛИТ!