Рандеву с неудачником
| Вид материала | Документы |
СодержаниеГлава 12ТРИДЦАТЬ ПЕРВЫЙ СРЕБРЕНИК |
- Рандеву. Работа со спонсором в команде, 245.69kb.
- Иосиф Бродский, 150.69kb.
- Романтическое Рандеву!, 1007.73kb.
- Театрализованное представление «Рандеву с героями А. П. Чехова», 410.69kb.
Глава 12
ТРИДЦАТЬ ПЕРВЫЙ СРЕБРЕНИК
Последовав за головой, Даф совершила ту же ошибку, что и Мефодий. Она стала играть по чужим правилам, которые изначально, по определению, не сулили ей ничего хорошего, доброго, вечного. Однако Даф, прожившая на свете все же чуть дольше, чем Мефодий, усвоила некоторые азы безопасности, которые активно вдалбливались ей в эдемской школе.
Как известно, одно из двадцати основных правил светлых стражей гласит: «Проводник мрака не приведет к свету. От измены не жди союза. От лукавства не жди помощи».
Прыгучая же голова, излучавшая слабое, но все же заметное как для Даф, так и для Депресняка некросвечение, никак не могла быть созданием света. Следовательно, она являлась тем самым проводником, которому нельзя было верить. Это Даф отлично понимала. Именно поэтому, еще по дороге, воюя с Депресняком, который категорически не желал, чтобы его зажимали под мышкой, она достала флейту и держала ее наготове.
Прохожие глазели на Даф с большим интересом. Действительно, во всех отношениях Дафна представляла собой колоритное зрелище. Мчащаяся невесть куда красивая девчонка с двумя светлыми хвостами, похожими на потоки света, с флейтой в руке и с уродливым котом в строгом ошейнике, явно страдающим обостренной формой бешенства. А тут еще народец в десятке метров впереди Даф падал и разлетался во все стороны, сметаемый с дороги невидимой головой.
Вскоре, несмотря на свои попытки не потерять голову из виду, Даф начала отставать, причем абсолютно безнадежно. Происходило это потому, что голова, за которой она старалась успеть, неслась почти в два раза быстрее, чем та, что вела Мефодия. Путь, который ей предстояло проделать, был гораздо длиннее, вот и приходилось спешить.
Решившись, Даф быстро взглянула наверх, проверяя, не видно ли где поблизости золотистых бликов, а затем короткой трелью наложила на себя заклинание непродолжительной невидимости. Несколько лопухоидов, смотревших на нее в этот момент, принялись изумленно озираться, не понимая, куда делась девчонка. Но Дафне было не до них. Она взялась за талисман и решительно материализовала крылья. Один взмах, другой... Ее взлет был похож на тяжелый взлет орла. В конце концов, она давно не практиковалась. Однако в миг, когда упругий ветер подхватил ее, все умения вернулись, и Даф ощутила привычный восторг полета, захлестывающее радостное чувство, в котором все гадости и сомнения растворяются, как пессимист в серной кислоте.
Поднявшись на три-четыре метра — выше просто не имело смысла, — Даф вновь увидела мягкую голову. Та давно выскочила на проезжую часть и стремительно мчалась по проспекту. Догнать ее пешком не представлялось никакой возможности, однако теперь преимущество было на стороне Даф.
Депресняк, кожистые крылья которого все еще были под комбинезоном, оскорбленно свешивался с ее руки дохлой лисой. Весь его вид говорил: «Тебе, значит, можно летать, а мне нельзя? Да? Ну-ну! Видали мы таких хозяек в Тартаре в испанских сапожках!»
Однако в планы Даф не входило расстегивать «молнию» на комбинезоне. Гнаться за головой и одновременно отслеживать перегревшегося котика — это далеко не то занятие, которому следует посвятить жизнь.
К тому же Дафну уже пару минут терзала и грызла неприятная мысль, пересилившая даже опасение, что ее засекут златокрылые: «Интересно, с какой радости я помогаю Буслаеву? Мчусь, как бешеный таракан, по первому его зову? Ах да, пардон! Я же его страж-хранитель... Ну тогда ничего личного. Просто работа такая», — успокаивала она себя, ощущая брешь в своей логике. В конце концов, о том, что она страж-хранитель, она вспомнила только сейчас, уже помчавшись за головой.
«Плевать! Может, я по жизни добрая! Я помогаю собачкам, котикам. Нищим подаю копеечки. Мух выпускаю в форточку. Вот и Буслаеву решила помочь. В конце концов, чем он хуже какого-нибудь колорадского жука?» — убеждала она себя, все больше уверяясь, что так оно все и есть.
Примерно через двадцать минут полета, когда Даф, поприветствовав лбом знак «Стоянка запрещена», перестала получать удовольствие, лавируя между рекламными перетяжками и троллейбусными проводами, голова наконец замедлила прыжки. Теперь она катилась значительно медленнее. Снизившись, Даф обнаружила, что черты лица головы совсем сгладились и сточились. Исчезли уши, нос. Глаза намечались еле-еле. Все было стерто. Уничтожено. Все съела бешеная гонка по московским проспектам. С явным усилием перемахнув через высокий забор, голова с неприятным звуком лопнула и растеклась жирной слизью.
Даф это, признаться, не слишком удивило. От жижи и праха, кое-как слепленного некромагическими заклинаниями, только этого и следовало ожидать. Даф лишь взглянула на свои крылья, проверяя, не забрызгало ли их. Нет, с крыльями было все в порядке. Одновременно она не без удовлетворения отметила, что темных перьев не стало с прошлого раза больше. У одного давно темного пера слегка посветлел кончик. Нет, белым он не стал, но все же в прошлый раз он определенно был темнее.
«В общем, пока живем», — подумала Даф.
Опустившись в стороне от лопнувшей головы, она вновь взялась за талисман и убрала крылья. Заклинание невидимости к тому времени совсем иссякло. Повторять же его еще раз не имело смысла. Данная магия могла помочь только от лопухоида. История же с головой определенно говорила, что здесь замешаны силы иного рода.
Даф огляделась. Прямо перед ней был двухэтажный дом. Депресняк, которого она опустила на землю, напрягся и издал горловой, предупреждающий звук. Затем, миновав дверь, он обогнул дом слева и запрыгнул в первое же разбитое окно. Даф последовала за ним. Интуиция подсказывала ей, что она была не первой, кто сегодня использовал этот способ попасть в здание.
Убедившись, что мундштук надежно прилажен, не скользит и не собирается подвести ее в ответственный момент, Дафна подняла флейту на уровень губ и попыталась расслабиться. Когда творишь магию, основа которой — дыхание, входящее в контакт с волшебной флейтой, напряжение может все погубить. Один фальшивый звук, единственный нервный выдох, и все. Маголодия станет бесполезной.
Она вышла в коридор и, прижимаясь к стене, осторожно двинулась вперед, заглядывая во все комнаты, где мог оказаться Мефодий. Депресняк крался, немного опережая Даф. Неожиданно спина кота выгнулась, крылья взбугрились под комбинезоном, и он мячом отпрыгнул назад. В глазах кота зажегся тревожный огонь. Мысленно прокручивая варианты атакующих маголодий, Даф осторожно выглянула из-за угла.
Между лестницей и дверью она увидела Мефодия, придавленного массивной головой змея. Это был тот самый змей, который преследовал ее в облике лимузина и с которым она сражалась в тупиковом дворе с аркой. Меч Древнира, упиравшийся рукоятью в пол, входил змею в кадык на всю длину. Приглядевшись, Даф убедилась, что его кончик выходит у змея из затылка. Темный артефакт закончил свое темное дело. Змею из Тартара никогда больше не суждено было вернуться в родные края и тысячелетие за тысячелетием пожирать плоть обреченных на вечные муки. Тело порождения мрака продолжало конвульсивно подрагивать. По его спине то и дело пробегала серебристая волна. Маголодии тут уже были не нужны. Команда некромагов-оживителей тоже.
Даф бросилась к Мефодию. Если тот не был до сих пор раздавлен, то потому лишь, что рукоять меча, на которой лежала вся тяжесть головы змея, упираясь в пол, создавала Мефодию некий минимальный запас безопасности. Сломать ему грудную клетку мертвый змей не мог, но и не давал воздуху проникать в легкие.
Даф сообразила, что, если немедленно не найдет способ освободить Мефодия, минут через десять за Буслаевым, покашливая и виновато пожимая плечами, придет Мамзелькина. Дыхание его становилось трудноуловимым. К влажному лбу прилипла прядь русых волос. Коснувшись пальцами его шейной артерии, Даф ощутила слабые удары пульса.
Отложив флейту, она взяла Мефодия за кисть и сильно потянула, уперевшись ногой в мертвого змея. Буслаев застонал. Тело его почти совсем не сдвинулось. Даф беспомощно отпустила руку.
«Все-таки заклинания элементарных магов практичнее магии высших сфер. Уж они-то всегда срабатывают, были бы кольцо и искра! А у нас, сколько лет существует Эдем, никто так и не удосужился сочинить маголодию для подъема тяжестей», — подумала она с укоризной.
Причина такой магической несправедливости была очевидна. Создателей светлой магии Эдема интересовали не практические маголодии, а маголодии, воздействующие на оттенки чувств — малейшие, почти незаметные мерцания эйдосов и то едва уловимое поблескивание в зрачках, которое возникает при первом рождении слез, высыхающих прежде, чем они были кем-либо замечены. Тонкие пульсации едва проклюнувшегося из почки новорожденного листа или первая, почти судорожная, неловкая улыбка закомплексованного человека, много лет сидящего в танке своих страхов.
Именно на них — на эти трудноуловимые, но чудовищно важные нюансы — и воздействовало большинство маголодий. Вещами же практическими создатели светлой магии пренебрегали, считая их второстепенными и скорее запутывающими и без того сложную паутину бытия. Циничные реалии диктован ли, что разбить кокосовый орех в случае возникновения такой необходимости удобнее все же камнем, чем сложной в исполнении маголодией, использующей мерцание звезды CorHydrae, отраженное в воде колодца, в котором в прошлом году утонула бабочка вида Stigmellamalella.
Беспомощно оглядевшись, Даф нашарила взглядом железный прут. Подняв его — на ладонях моментально осталась ржавчина, — она ухитрилась протиснуть прут в узкий зазор между рукоятью меча и головой змея и упереть конец прута в пол. Прежде чем использовать рычаг, она обежала змея, проверяя, не случится ли так, что его голова, сместившись, придавит Мефодия, если силы вдруг оставят ее. Затем вернулась и вновь взялась за прут.
— Буслаев, имей в виду, что я тебя терпеть не могу. Ты чертов эгоист! Самовлюбленный олух! У твоего дедушки была фамилия Хаврон! Ты мне надоел еще до того, как доктор сказал твоей маме, что у нее родится сын! И вообще у меня работа такая: помогать чайникам и сострадать веникам! — сказала она и навалилась на прут всем своим весом.
Даф напирала изо всех сил. Руки ей заливала зеленая слизь из раны змея. Ну же? Эта голова собирается приподняться хоть чуть-чуть? Депресняк жался к ногам Даф и только мешал. То ли кота потянуло на ласку, во что сложновато было поверить, то ли он чего-то боялся.
После третьей или четвертой попытки змеиная голова подалась, но, замерев в критической точке, казалось, ожидала, пока Даф изменят силы, чтобы рухнуть на Мефодия, завершив начатое. Почти отчаявшись, чувствуя, как ржавый прут вот-вот выскользнет у нее из пальцев, Даф рванулась вперед, толкая край прута вверх и в сторону.
Ноги скользнули по плитке. Она упала на колени. Но прежде, чем прут вырвался у нее из пальцев, тяжелое туловище мертвого змея завалилось набок, сделав по инерции еще треть оборота. Теперь рукоять меча Древнира смотрела почти в потолок.
Некоторое время Дафна тупо разглядывала рукоять, не веря, что у нее получилось. Затем опустилась на корточки рядом с Мефодием. Посмотрела на него и со внезапной ясностью поняла, что нужно спешить. Сияние эйдоса Буслаева стало невыносимо острым. Это могло означать лишь одно: эйдос Мефодия благополучно паковал чемоданчики и явно собирался расстаться с телом, в котором вот-вот исчезнет послед нее дыхание. Мефодий уходил. Скоро его тело должно было стать только телом и ничем более.
Даф не запаниковала. Напротив, мысли ее внезапно прояснились. Она ясно ощутила, что время есть. Пусть минута или две, но все же никто их не отнимет. Теперь главное — спокойствие. Никаких резких движений, никакой суеты. Не отрывая взгляда от эйдоса, она с нарочитой медлительностью вытерла об одежду ладони, покрытые неприятно пахнущей слизью, и взяла флейту. Размяла затекшие пальцы, содранные железным прутом и потерявшие чувствительность. Ощутила ее в руках. Поднесла мундштук к губам. Коснулась его языком. Взяла кончиками губ. Выдохнула осторожно, неуверенно, словно испытывая свои силы и силы флейты. Затем выдохнула еще раз, уже с большей верой в себя, и, наконец, заиграла, поняв, что достигла необходимого спокойствия и внутренней сосредоточенности. Щемящие звуки заполнили пространство внутри мертвых, обреченных стен, и даже стены, казалось, обрели надежду.
Даф играла, не глядя на Мефодия, но зная, кому адресован каждый звук, и чувствуя, что каждое магически преображенное в звук, дыхание достигает цели и согревает того, кого должно согреть. Это была маголодия любви и верности — единственная, которая могла помочь в данную минуту. Самая продолжительная и щемящая из всех маголодий Эдема — с длинными томительными замираниями и внезапными, то грустными, то пронзительными звуками. Казалось, что маголодии не существует целиком — вся она дробилась на короткие, с неравными интервалами периоды, похожие на гулкие, вначале слабые, а после набирающие силу удары сердца.
Даф играла и чувствовала слезы на своих глазах. Ей было жалко себя. Вместе с маголодией Даф передавала Мефодию часть своих сил и вечности. Но в то же время — тут Даф так и не удалось окончательно себя обмануть — делиться этим с Мефодием было приятно.
Ярость в глазах у Депресняка, вызванная близостью змея, погасала. Даже на этого вечноголодного бешеного гибрида людоеда и дисковой пилы маголодия действовала умиротворяюще.
Когда последний томительный звук растаял в пустоте дома, Даф опустила флейту и впервые за последние минуты посмотрела на Мефодия. Его эйдос вновь сиял ровным светом, не напоминавшим более агонизирующую яркость перегорающей лампы.
Даф опустилась на чешуйчатый твердый бок мертвого змея и стала смотреть на Мефодия. Тот дышал ровно. Щеки утратили цвет мокрого мела. Тяжелое забытье близкой смерти уступило место глубокому, целительному сну. Даф интуитивно знала, что примерно через четверть часа Мефодий откроет глаза. Сейчас же лучше не будить его, чтобы позволить силам вернуться.
«Хорошо, он не слышал, как я играла. Может, он не понял бы, но все равно почувствовал бы», — подумала она. Даф знала, что эти минуты навсегда останутся только ее минутами. Она никогда не расскажет ни о чем Мефодию. Только им, стражам, известно, что в этой жизни на самом деле имеет значение.
"Интересно... м-м-мммм... ну, чисто теоретически, Буслаев красивый или нет? — рассуждала она, пользуясь возможностью безопасно и долго разглядывать его. — Конфетным красавчиком его, конечно, не назовешь. Но ведь эти, с красными щеками, они все сплошь аллергики... Ну-ка, быстренько разложим господина Буслаева на плюсы и минусы. Разберем его по гаечкам. Плюсы: он неглуп, иногда остроумен, вроде видит себя со стороны, не строит из себя крутого повелителя мрака, всего такого с распальцовочкой, типа ему море по колено и небо по пояс. Минусы: м-м-м... хамит иногда преотвратительно... обращает на меня внимания меньше, чем мне хотелось бы... джентльмен из него... хм... довольно ситуативный. С образованием тоже не ахти. Сейчас только стал слегка наверстывать. И самый главный минус: возраст. Ему только тринадцать... С другой стороны, всего через семьсот дней ему будет пятнадцать. А через три тысячи шестьсот дней — 23. А что такое три тысячи дней? Ерунда. Всего четыреста двадцать воскресений. Сколько раз меня в детстве на тридцать лет оставляли без конфет! Плюс однажды на восемьдесят лет без мороженого..."
Мефодий вдруг улыбнулся. Замешкавшаяся Дафна, увлекшаяся своими размышлениями, поняла, что он давно пришел в себя и все это время разглядывал ее сквозь полуприкрытые веки. «Блин, опять уловки мрака! На каждом шагу хитрят! Невозможно иметь с ними дело!» — подумала она с раздражением и поспешно отвернулась.
— Очнулся? Мог бы сказать спасибо. Когда тебя в другой раз придавит, сам будешь вылезать, — пробормотала она.
Мефодий сел, убеждаясь, что он в меру жив и в меру здоров. Болело абсолютно все, но переломов как будто не было.
— Я отвык говорить «спасибо». Опасное словцо. Суккубы на него странно реагируют. А комиссионеры — те вообще доносить сразу бегут! Спасения, мол, ищет у конкурентов и все такое прочее... — заявил Мефодий.
Его взгляд остановился на шее змея и на рукояти меча.
— Послушай, это я его туда?.. Или кто? — спросил он недоверчиво.
— Похоже, что ты. Я с металлоломом по улицам не бегаю, — заметила Даф.
Мефодий провел рукой по лицу, припоминая.
— Я порой бываю очень хищный. Особенно когда на меня прыгают, — сказал он задумчиво. — А ты как здесь очутилась? Хотя... я, кажется, вспомнил... это ты меня сюда позвала.
— Я? — возмутилась Даф. — Проснись и пой, галюпчик! Нужен ты мне, как моржу акваланг и африканскому вождю валенки!
— Значит, это не ты посылала голову? — недоверчиво спросил Мефодий.
— Я?
Внезапно со стороны лестницы послышался сухой щелчок, похожий на звук хлыста, лизнувшего голенище сапога. Одновременно что-то обожгло Даф кисть. От боли она разжала пальцы и запоздало осознала, что обезоружена. Флейту бесцеремонно вырвали у нее из пальцев.
— О нет, моя флейта! — простонала Даф.
— В чем дело, заинька? Дудочка не гудит? Ноты застряли в дырочках слипшейся вермишелью? Фонограмму заело? Эй, кто-нибудь, удавите звукорежиссера! — расхохотался кто-то.
Стена — или, вернее, то, что прежде казалось вполне безобидной частью стены с осыпавшейся штукатуркой и проглядывавшим рыжеватым кирпичом, — пришла в движение, обретая форму.
Даф и Мефодий обернулись.
У лестницы стоял высокий сутулый мужчина. Его лицо казалось продолжением плеши, которая была цвета старого бильярдного шара. Уголки рта подрагивали от тика. В руке он держал длинный кнут, казавшийся нелепым, особенно в сочетании со строгим офисным пиджаком черного цвета и сбившимся галстуком бабочкой. Однако стоило заглянуть в пустые внимательные глаза незнакомца, как желание улыбаться пропадало. На поясе в металлическом кольце висел боевой топор, известный в астральном мире как топор Отраженной Смерти.
— Яраат! — по наитию воскликнул Мефодий.
Мужчина предупредительно поклонился:
— Приятно, когда не нужно представляться. А ты, конечно, Мефодий?
Голос его звучал нейтрально, однако в глазах у него Мефодий видел ненависть. Ненависть, которая казалась ему присохшей ко взгляду оборотня, как старый птичий помет к перилам балкона. Никогда и никто в жизни не ненавидел его так остро. Мефодию чудилось, что он ощущает давление этого жуткого, как у адского змея, пылающего взгляда. Давление страшное и гипнотизирующее.
Буслаев осторожно скосил глаза на свой меч, взвешивая, сможет ли выдернуть его из шеи змея, где тот засел по самую рукоять. Даже при самом оптимистичном раскладе получалось, что если и выдернет, то не сразу. Боевой топор Яраата явно опишет дугу быстрее.
Гораздо быстрее. Чешуя держит меч очень прочно. Это лучшие, самые надежные ножны из всех существующих, — мягко сказал Яраат, прочитывая его мысли.
— Это вы заставляли змея маскироваться под лимузин и следить за мной? Зачем? Неужели нельзя было сделать это незаметно? — резко спросила Даф.
Яраат без всякого сожаления покосился на мертвое чудовище и пожал плечами.
— Разумеется, можно. Но мне показалось забавной идея пощекотать тебе нервы. И потом, по большому счету, это оказалось полезным. Ты устала, издергалась, наконец, потеряла бдительность, заболела, и я получил оттиск твоих крыльев.
— А зачем было заставлять змея нападать на меня?
— Он нападал?.. Ах, какой пройдоха! Нехороший мальчик! — Яраат, кривляясь, погрозил мертвому змею пальцем. — Ну это уж он сам! Я, видишь ли, каюсь, забывал его кормить. Первое время, пока он был сыт, он сдерживался, даже — хе-хе! — когда ты колотила его флейтой около «Смоленской», но затем у него сорвало крышу.
— И что теперь? Вы, конечно, собираетесь нас убить?
Отвлекая оборотня, Даф краем глаза отметила, что Депресняк, прижимаясь к полу, скользнул за змея и затаился, оставшись для Яраата незамеченным. Не бог знает какое секретное оружие, но все же лучше, чем ничего.
Оборотень лениво отбросил ненужный кнут, сунул за пояс отнятую у Даф флейту и извлек из внутреннего кармана сероватый, завязанный лентой свиток.
— Два оттиска уже есть. О них я побеспокоился ранее. Остался небольшой пустячок — и дело сделано. Березовые поленья я уже приготовил. Займутся они от одной искры... — сказал он задумчиво, избегая прямого ответа на вопрос.
Мефодий снова безнадежно покосился на свой такой близкий и такой недосягаемый меч. Он понимал, что они с Даф безоружны и не имеют шансов справиться с Яраатом, в руках у которого топор-артефакт. Даже если они побегут, жидкий перстень, медленно вращавшийся на худом пальце оборотня, с легкостью поразит их первой же искрой.
— Только прежде мне придется написать желание... — мечтательно продолжал Яраат. — Маленькое, очень скромное желание. Совсем не глобальное. Свет и тьма напрасно переживали, что я нарушу баланс. Какой смысл нарушать то, что и так существует лишь в их воображении? Хотя, признаться, у меня мелькала забавная мыслишка. Вы знаете, почему горбун Лигул так возвысился?
— Нет, — сказал Мефодий машинально.
— Как, неужели?.. Разве Арей никогда об этом не упоминал? О, скрытный дружище Арей! — ухмыльнулся Яраат. — Лигулу досталась оборванная цепочка от разбитого дарха Кводнона, который уничтожили златокрылые, когда пронзили Кводнона мечами. Всего только жалкая цепочка, в которой, впрочем, оставались кое-какие силы.
— Цепочка Кводнона! — тихо повторила Даф. Так вот о чем не подозревает свет! А они там в Эдеме головы ломают, почему главой Канцелярии мрака стал такой странный персонаж.
— А теперь вообразим себе такой вариант, — язвительно продолжал оборотень. — В пылу битвы — а в шатре тогда была ужасная давка, можете поверить, — цепочка Кводнона потерялась. Ее втаптывают ногами в рыхлую землю, и она веками скрывается под землей, зарастая сверху травой. А потом прихожу я и просто беру ее. А вместе с ней и кое-какую власть. Красиво?
— И почему вы решили этого не делать? — спросила Даф. На ее взгляд, идея была неплохой.
Оборотень поморщился.
— Игра не стоит свеч. Все взвесив, я решил, что еще один артефакт мне не нужен. У меня и так их было немало до определенного момента. Мое желание будет иным. У одного младенца лет так тринадцать назад возникают проблемы с сердечным клапаном, и этот младенец умирает, так и не родившись.
— И этого младенца, конечно, зовут Мефодий Буслаев. И, не рождаясь, он не забирает у тебя силы, не так ли? — спросила Даф.
Яраат поднял редкие брови.
— Мефодий? А вот тут ты ошибаешься. Этого младенца никак не зовут. Он умирает без имени, не названный, не записанный в книги. Никакого Мефодия нет, не было и не будет. Вот зачем мне нужен именно его эйдос. Чтобы он перечеркнул сам себя. В любом другом случае, даже в случае с цепочкой Кводнона, мне бы подошел любой другой... Мир полон эйдосов, большинство из которых можно получить, обладая лишь наглостью и минимальной фантазией! — отрезал он.
Его рука скользнула к поясу, и в следующий миг в ней появился боевой топор. Мефодий был поражен, как быстро Яраат извлек свое громоздкое оружие. Оборотень щелкнул по лезвию ногтем и с удовольствием прислушался к звуку.
— А теперь сделка, — сказал он, пристально глядя на Буслаева. — Уговаривать тебя отдать эйдос по доброй воле я не буду. Знаю, что бесполезно. Выбирай сам. Первое: я убиваю сейчас на твоих глазах Даф и ухожу. В этом случае твой эйдос остается у тебя, ибо отнять его силой я не смогу, даже у мертвого... А раз так, зачем мне вообще тебя уничтожать? Пусть лучше тебя всю жизнь грызет совесть.
— А второе?
— О, я вижу мы заинтересовались? — захихикал оборотень. — Второе: ты просто отдаешь мне свой эйдос. По-хорошему произносишь формулу отречения. Я забираю его, прячу топор, мы вежливо прощаемся и расстаемся хорошими друзьями... Даф, разумеется, остается жива.
— А я, конечно, нет? Что там насчет моего сердечного клапана? — поинтересовался Мефодий. Он не собирался соглашаться на этот вариант — просто тянул время.
Угол рта Яраата задергался.
— Вот уж не знаю, как время справится с парадоксом. Возможно, в этой реальности ты и не пострадаешь, но я обрету свои прежние силы через колодец миров. А возможно, ты просто исчезнешь... Все зависит от того, какими нитками время предпочтет зашивать свои дыры. Время — весьма нравная субстанция, если не сказать больше: упрямая как осел.
Даф осмыслила всю подлость этого маневра. Мефодий терял эйдос в любом случае, какой бы вариант он ни выбрал. Если предаст ее и позволит убить, сохранив себе жизнь, эйдос сам не останется у него, ибо эйдос несовместим с предательством. Во втором же случае он отдает его по доброй воле и... все равно теряет.
— Не соглашайся! — крикнула она. — Он врет! Он не может убить меня! Я бессмертный страж, а он всего лишь оборотень! Даже не страж мрака! Именно поэтому он не стал бы главой Канцелярии, даже получив цепь Кводнона.
Яраат посмотрел на нее с брезгливым состраданием.
— Не обольщайся. Возможно, ты