Происхождение и эволюция биовласти

СодержаниеHomo sapiens

Подобный материал:

Происхождение и эволюция биовласти

Валентин ЧЕШКО, доктор философ. наук, канд. биол. наук, ст. науч. сотр. Института биологии Харьковского национального университета им. В.Н.Каразина, преподаватель кафедры философии и политологии Харьковского национального экономического университета; автор свыше 60 научных статей, в том числе нескольких монографий, брат известного украинского писателя- фантаста Федора ЧЕШКО.

Публикуемый материал продолжает серию системных исследований В.Ф.Чешко в области современных глобальных и региональных проблем техногенной цивилизации, порожденных развитием фундаментальной науки и технологии:

Чешко В.Ф. Наука и государство. Методологический анализ социальной истории науки (генетика и селекция в России и Украине в советский период). Х.: Основа, 1997.
Чешко В.Ф., Кулиниченко В.Л. Наука, этика, политика: социокультурные Аспекты современной генетики. Киев: ПАРАПАН, 2004.

Фукуямовский тезис о «конце истории», популярный на Западе в конце ХХ века может оказаться ложным. К такому выводу пришел сам автор концепции – Ф.Фукуяма, заявившей в своей последней монографии, что происходящая в последние годы биотехнологическая революция «это не просто технологическая революция в нашей способности декодировать ДНК и манипулировать ею... Эта научная революция опирается на открытия и достижения в ряде взаимосвязанных отраслей, помимо молекулярной биологии, включая когнитивные науки о нейронных структурах мозга, популяционную генетику, генетику, генетику поведения, психологию, антропологию, эволюционную биологию и нейрофармокологию»^¹. по его мнению самая существенная угроза существованию человечества исходит от биотехнологии и заключается в разработке эффективных технологий осуществления биовласти: «Агитпроп, трудовые лагеря, перевоспитание, фрейдизм, выработка рефлексов в раннем детстве, бихевиоризм – ни один из этих методов не опирался на знание нейронной структуры или биохимической основы мозга, ни у кого не было понимания генетических источников поведения, а если и было, то его нельзя было применить для воздействия на них»^². Несколькими страницами ранее он предполагает: «Природа человека формирует и ограничивает возможные виды политических режимов, так что если какая-либо технология окажется достаточно могущественной, чтобы переформировать нас, то это будет, видимо, иметь пагубные последствия и для либеральной демократии, и для природы самой политики»^³ (необходимо добавить – евгеника и расовая гигиена).

Российский философ Б.Г.Юдин замечает: «Одна из отличительных особенностей нашего времени состоит в том, что не только те науки, которые некогда были названы объясняющими, но и науки гуманитарные, которые принято характеризовать как понимающие, все в большей мере воспринимаются – о более того, осознают себя – как науки технологические, позволяющие изменять человека»^⁴. Со времени Мишеля Фуко в обиход культурологии вошло понятие биовласть. Широкое распространение оно получило в последнее десятилетие ХХ века в едином комплексе с биополитикой, биоэтикой, биотехнологией и биомедициной. Серьезный культурологический и философский анализ его предпринял вслед за Фуко, но уже на современном материале российский философ Павел Тищенко^⁵.

Смысл понятия биовласть еще не устоялся, не обрел логической однозначности. Однако сейчас уже можно говорить, что его суть составляет явная или неявная способность социума и его властных структур нормировать и регулировать биологические отправления отдельных индивидуумов. Как писал один из российских исследователей творчества М.Фуко, зарождение и развитие феномена биовласти происходит там и тогда, когда и где в социальной истории впервые появляется интерес к политическому использованию человеческого тела, где оно обособляется в роли индивидуализированного объекта надзора, тренировки, обучения и наказания^⁶.

Человек как биологический вид ( Homo sapiens) в его современной форме появился примерно 30-40 тыс. лет назад. Именно с этого времени социальная наследственность стала играть автономную и постоянно усиливающуюся роль в эволюции. Таким образом, антропогенез (становление человека как биологического вида) оказывается связующим звеном между биологической и социальной эволюцией.

Приблизительно 7-10 тыс. лет до н.э. произошла так называемая неолитическая революция переход человека от добывания пищи и собирательства к животноводству и земледелию. С этого времени человек стал единственным биологическим видом на Земле, который избрал в качестве стратегии выживания не приспособление к окружающей среде, а ее преобразование в соответствии с собственными потребностями и интересами. По предположению Н.Н.Моисеева^⁷ в ходе неолитической революции направление генетической составляющей антропогенеза раздвоилось на две составляющие. Скотоводческие племена нуждались постоянных перемещениях в пространстве, поиске новых пастбищ, завоевании новых территорий. Адаптивной стратегией подобных племен являлась неограниченная экспансия.

Земледельческие цивилизации скапливались в долинах рек, выживание общества при этом предполагало жесткие ограничения агрессивности и способность к безоговорочному подчинению занимающим более высокое положение в социальной иерархии индивидов в условиях высокой плотности населения. Адаптивная стратегия в этом случае подразумевала гармонизацию отношений с природной и социокультурной средой.

Соответственно этому «гены риска», и пассионарные генотипы должны были накапливаться в скотоводческих, а альтернативные аллели – в земледельческих этносах.

С точки зрения современной теоретической генетики прямые доказательства генно-культурной коэволюции на этническом и родоплеменном уровнях начали появляться в последние десятилетия ХХ века. Именно тогда были описаны наследственные факторы, преформирующие в племенах бушменов и индейцев агрессивную или миролюбивую реакцию индивида на возникновение конфликтной ситуации. Этот ген (DRD4) контролируют рецепторы одного из нейротрансмиттеров (нейромедиаторов) ^⁸ – допамина. Ген DRD4 существует в нескольких альтернативных состояниях (аллелях), один из которых предопределяет импульсивное, гиперактивное, а другой – спокойное поведение в ответ на действие внешних раздражителей, Частота обоих аллелей коррелирует с доминирующим характером поведения, ставшего у племени культурной нормой – воинственным или миролюбивым, установкой на обострение конфликта или уход от опасности^⁹. Выяснить, какой из двух факторов – генетический или социальный был первичным, а какой – производным, на самом деле, не представляется возможным. С одной стороны случайные генетические различия между племенами могли задать общее направление социальной и культурной эволюции. С другой – различие в доминирующих в родоплеменной общности социокультурных модусах неизбежно отражается на коэффициентах отбора соответствующих аллелей. В конечном итоге социокультурные трансформации отражаются на частоте соответствующих генов, а численное преобладание тех или иных генетических детерминантов является дополнительным условием стабилизации или неустойчивости общего направления исторического развития.

Однако Западная (техногенная) цивилизация сочетает в себе черты и того и другого культурного и биологического архетипа. Очевидно, и возникла она в результате столкновения и интеграции в единую биосоциальную систему земледельческих и пастушеских культур. Именно в результате этого могла возникнуть качественно новая адаптивная стратегия, которую можно назвать стратегией устойчивой экспансии. Сочетание консервативно-охранительных элементов земледельческой цивилизации с агрессивно-ассимиляторскими «культургенами» пастушеских племен сформировало систему социокультурного гомеостаза, основанную на согласовании противоположно действующих факторов. Это и был зародыш современной техногенной цивилизации. Логика отношений с иными племенами и средой обитания в целом оказался инвариантом, обеспечивающим выживание западного человека в условиях, когда природные ресурсы и возможности самовосстановления биосферы еще значительно превосходят человеческие потребности. При этих условиях природные опасности и социальные риски преодолеваются в результате дальнейшего расширения и углубления познавательно-преобразовательной деятельности человека во времени и пространстве.

Такой исход не был, судя по всему, предопределенным и неизбежным результатом антропо- и социогенеза. Равным образом выживание того или иного типа культуры, ее приспособления к окружающей среде, вероятно, не обязательно ведет к гегемонии науки как основы существования человека. Об этом свидетельствует хотя бы история цивилизаций доколумбовой Америки, где наука оставалась не связанной с процессом экспансии, поскольку функционально ассоциировалась преимущественно с обслуживанием религиозного культа и не была вовлечена в технологический прогресс ведения военных действий^¹⁰. Однако очевидно и другое обстоятельство: каждый раз при столкновении какого-либо общества с техногенной цивилизацией контакт перерастал в конфликт, а последний завершался гибелью, ассимиляцией или трансформацией традиционного общества.

В начале ХХ века Вернер Зомбарт использовал аналогичные идеи в своем анализе генезиса современной ему стадии буржуазно-капиталистической цивилизации^¹¹. Человек средневековья (XII – XIV века) не проявлял особой заинтересованности в накоплении денежных средств: «сколько человек расходовал, столько он и должен был заприходовать». Произошедший затем в XV веке перелом, прежде всего во Флоренции и других областях Италии, был обусловлен, по мнению В.Зомбарта, не столько религиозными или экономическими трансформациями, т.е. действием социальной среды, сколько наличием биологической предрасположенности, «унаследованной от предков». Он полагал, что существуют личности двух типов: «предприниматели» люди – более приспособленные к капиталистической экономике, завоеватели по натуре, первооткрыватели, склонные к рискованным предприятиям, основатели капитализма) и «торгаши» («мещане»). Существование этих типов личности, как в индивидуальном, так и в групповом отношении, предопределено генетически и представлено двумя формами альтернативного поведения. Наследственность играет определяющую роль и в судьбе конкретных индивидуумов – В. Зомбарт пишет о наследственной предрасположенности Дж. Рокфеллера, который вел книгу расходов с детских лет. Байрону же, будущему лорду, даже мысль об этом показалась бы безумием. А групповые отличия оказываются настолько важными, что В. Зомбарт считает возможным даже говорить о народах «со слабой предрасположенностью к капитализму» (готы, кельты, испанские иберы), народах – героях и предпринимателях (римляне, норманны, англичане и французы) и народах – торговцах, купцах (флорентийцы, евреи, жители равнинной Шотландии).

Альтернативное объяснение движущих сил генезиса техногенной цивилизации предложил другой немецкий социолог Макс Вебер. Основную роль он отводил не генетическим, а культурным факторам – становлению протестантизма со свойственным последнему особым типом ментальности. Однако и в этом случае новые «культургены» фиксируется вслед за этим в результате авторепликации – социального наследованния. В конечном итоге, как мы видим, логика и методология Вернера Зомбарта и Макса Вебера основываются на одной принципиальной схеме, хотя и различаются по форме. Эта схема не противоречит н концепции Н.Моисеева, и последним данным молекулярной генетики.

Необходимо только сделать одну важнейшую, на наш взгляд оговорку. Достаточно часто действие обоих компонентов генно-культурной коэволюции (биологического и социального наследования) оказывается синергетичным, взаимно усиливающим друг друга, а поэтому – и трудно различимым. Социальная история СЩА – прекрасная иллюстрация этому тезису. С одной стороны, – высылка в американские колонии лиц, вступивших в конфликт с господствующим социально-политическим порядком. Затем – добровольная эмиграция в ставшие независимыми Соединенные Штаты всех, способных оставить насиженное место ради весьма рискованного поиска «лучшей доли» за океаном. И наконец, освоение чужой страны, экспансия зарождающейся нации на Дальний Запад, дух пионеров-первопроходцев. Селекция носителей соответствующей биологической наследственности и благоприятный культурно-психологический контекст действовали в одном и том же направлении. Аналогичные процессы имели, очевидно, место и в истории России и Украины (Запорожское и Донское казачество, освоение Сибири и Дальнего Востока).

Как бы то ни было, тот глобальный кризис, к которому подошла техногенная цивилизация в сущности, есть следствие «родовых меток питекантропа» (выражение Н.Н.Моисеева); «несоответствия поведения человека тем техническим возможностям второй природы, которые открывает цивилизация»^¹².

Отношения двух составляющих эволюции человека – генетической и социокультурной явным образом амбивалентны, что, кстати, еще раз подтверждает нелинейный характер их генно-культурной коэволюции: «развитие соматического бытия» происходит безотносительно к конкретным социальным изменениям»^¹³. В принципе генно-культурная коэволюция, реализуется по одному из следующих сценариев.

Прямой конфликт, наиболее четко проанализированный еще Ильей Мечниковым^¹⁴ в начале прошлого века. Антагонизм между биогенезом и культурогенезом, проистекающий, как мы еще увидим, из рассогласования хода биологической и социокультурной эволюции, Зигмунд Фрейд положил в основу своей концепции, изложенной в его работе «Недовольство культурой».Культура по его убеждению выступает силой, жестко и безжалостно подавляющей естественно-биологическое психосоматическое бытие человеческого индивидуума. Трагическое столкновение культуры и психосоматики человека оплачивается распространением неврозов, являющихся прямым следствием прогресса цивилизации^¹⁵.
Обусловленность преобразований генома человека факторами социокультурной среды. Разительный конкретно-экологический пример – возникновение в тропиках древних цивилизаций, в основе экономики которых лежала система орошаемого земледелия и ирригации, способствовало расширению ареала малярийного комара, служащего переносчиком возбудителя малярии, а, следовательно, – распространению малярии. Побочным результатом этого стало широкое распространение в тропических областях наследственного заболевания крови – серповидно-клеточной анемии. Эта болезнь вызывается рецессивным летальным геном, но у гетерозигот^¹⁶ наблюдается наследственный иммунитет против малярии. Таким образом, высокая частота встречаемости генов серповидно-клеточности в некоторых тропических регионах объясняется, вреде всего социально-экологическими причинами^¹⁷.
Преформация культуры и ментальности изменениями сомы и ее генотипической основы. Один из основателей социобиологии – американский биолог Э.Уилсон, постулировал существование так называемых эпигенетических правил – имеющихся в психике человека врожденные ограничений , влияющих на особенности восприятия, познания окружающего мира, мышления, поведенческие реакции.

Таким образом, возникает дихотомия векторов социокультурной и биологической эволюции человека, которая привела к возникновению феномена биовласти. В рамках изложенной концепции, власть связана с биовластью генетической преемственностью, ведет свое происхождение от нее. «Точкой приложения» власти является не психика а психосоматическое бытие человека и современная наука и технология существенно расширяют масштабы и глубину такого воздействия.

В период Средневековья утверждается дихотомия власти на духовную и светскую и последняя принимает форму «власти над смертью»^¹⁸. Санкционированная власть придержавшими насильственная смерть совершается с поразительной по нынешним этическим стандартам легкостью и по самым ничтожным с современной точки зрения поводам^¹⁹. Мера и символ светской власти тогда – размер виселицы^²⁰. Точно также считались вполне легитимными с юридической, допустимыми с моральной и оправданными экономически различные способы членовредительства – как на христианском Западе, так и на мусульманском Востоке. Пожалуй, наиболее впечатляющим примером такого рода проявлений биовласти служат не прямое (наказания за различного рода правонарушения), а косвенное ее действие – существовавший вплоть до Нового Времени институт кастратов-евнухов, например.

Возрождение и индустриальная фаза развития Западной цивилизации изменяют структуру биовласти. Наука сакрализуется и претендует на объединение обоих ветвей власти. Власть над смертью и телесной целостностью ограничивается по масштабам и постепенно технологизируется – вытесняется властью над соматическим бытием человека. Технологии биовласти на протяжении последних ста лет прошли несколько стадий своего развития:

модификация фенотипической конституции – на основе прямого или косвенного (посредством «общественного мнения», рыночной конъюнктуры, общепринятых стандартов и т.д.) принуждения
репродуктивные технологии – вмешательство в подбор родительских пар, пренатальной и постнатальной селекции, стерилизации и т.д.
технология управляемой эволюции, т.е. генно-инженерные реконструкции генетической программы онтогенеза в целях «социальной адаптации».

Символами «репродуктивной фазы» генезиса биовласти можно считать имена Томаса Мальтуса и Френсиса Гальтона с их идеями контроля рождаемости различных социальных слоев в зависимости от экономического или интеллектуального статуса. Евгеническая концепция Фр. Гальтона^²¹ в интеллектуальной истории биовласти перебрасывает мост к ее нынешней – генно-технологической фазе. Мы вернемся к этому несколько позже.

Степень влияния биовласти на самом деле весьма значительна и в целом это влияние способствует расхождению векторов биологической и социокультурной составляющих эволюции человечества. Вероятно, первым обратил на это внимание среди западных мыслителей Фридрих Ницше. Он акцентировал внимание на том, что власть и культура предоставляет преимущество в борьбе за жизнь биологически слабым индивидуумам и подавляет сильных. Становясь элементом культуры, власть извращают процесс естественного отбора, его исход становится «обратный тому, которого хочет школа Дарвина, ... победа не на стороне сильных... Подбор (в человеческом обществе) основан не на (биологическом) совершенстве: слабые всегда будут снова господами сильных, благодаря тому, что они составляют большинство, и при этом они умные... Дарвин забыл о духовной стороне – слабые богаче духом... Чтобы стать сильным духом, надо нуждаться в этом; тот, на чьей стороне сила, не заботится о духе»^²². Возникновение сверхчеловека, стоящего «по ту сторону добра и зла», то есть вне морали, является, согласно Ницше, необходимым условием разрушения этой самовоспроизводящейся системы, в его понимании возвратом к природе^²³.

1 Fukuyama F.Our Posthuman Future: Consequences of Biotecnology Revolution Farrar. N.Y: Straus and Giroux, 2002. P.19. Русск. пер. Фукуяма Ф. Наше постчеловеческое будущее. М.: АСТ, 2004.

2 Fukuyama F. Op. cit., p. 15.

3 Ibid, p. 7.

4 Юдин Б.Г. О человеке, его природе и будущем.// Вопр.философии.–2004.–№ 2.

5 Тищенко П.Д. Биовласть в эпоху биотехнологии. М.: ИФРАН, 2001. 177 с.

6 Подорога В.А. Власть и познание (археологические поиски М.Фуко) // Власть. –М, 1989. – С. 223.

7 Моисеев Н.Н. Судьба цивилизации. Путь разума – М.: Язык рус. культуры, 2000. –Гл. 1.3.2.

8 Нейротрансмиттер, нейромедиатор – вещество, передающее нервный импульс с одной нервной клетки на другую. Отделы нервной системы, выполняющие специфические функции, человека используют в качестве нейротрансмиттеров разные вещества.

9 Ding Y.C. et al. Evidence of positive selection acting at the human dopamine receptor D4 gene locus // Proc. Nat. Acad. Sci.– 2002.– № 1. –P. 309–314.

10 Козлова М.С. Эволюционная судьба Homo sapiens // Человек – 2000–№ 1

11Зомбарт В. Буржуа. – М.: 1924.– С. 149–160, сл.

12.Моиссев Н.Н Цит. соч.

13 Там же, с. с. 12.

14 Мечников И.И. Этюды о природе человека.– М.: Госиздат, 1923.– 238 с.; Мечников И.И. Этюды оптимизма. Изд. 6.– М.: Наука, 1987.–328 с.

15 Фрейд З. Недовольство культурой // Философ. науки. – 1989. – № 1; Фрейд З. Психоанализ. Религия.Культура. Ренессанс.М., 1992. – С. 101.

16 Гетерозиготы –организмы, в клетках котрого содержатся две разных альтернативных формы (аллеля) одного и того же гена. У гомозигот в клетках содержится две одинаковых аллеля. В данном случае серповидноклеточная анемия существует в более тяжелой (смертельной) форме у гомозигот и в легкой, внешне практически незаметной – у гетерозигот.

17 Воронцов Н.Н. Развитие эволюционных идей в биологии. М.: Прогресс–Традиция, 1999.

18 Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. М., 1996. С.253.

19 Пример из школьной программы – эпизод из классического произедения Марка Твена «Принц и нищий» – в Англии времен короля Генриха VIII казнь через повешение угрожает мальчику, укравшему курицу, поскольку ее стоимость превышает тринадцать с половиной пенсов.

20 Кожурин А.Я. Три мифологемы «крови» в истории европейской культурной традиции // Социальная аналитика ритма. Сборник материалов конференции. СП б. Санкт–Петербургское философское общество, 2001. –С.73–76

21 Гальтон Ф. Наследственность таланта, ее законы и последствия / Пер. с англ.– СПб., 1875.–301 с.

22 Ницше Ф. Так говорил Заратустра. – Избр. произв.– М.: Сирин, 1990.– Кн. 1. –С.287–288.

23 Оценка концепции и методологии Фридриха Ницше в эпоху постмодерна на территории постсоветского политического пространства претерпевает серьезную эволюцию, именно в соответствии с новыми реалиями, порожденными информационными и генетическими технологиями. «Ницше недоволен сложившейся системой власти. Он описывает ее эволюцию как переход от власти сильных к власти слабых. Он критикует ее за то, что она ведет к деградации людей. Так он переходит к «физиологической критике» современной цивилизации. Непонимание ее особенности у Ницше вызывало упреки в расизме. Действительно, вопрос состоит вот в чем: Платон и Ницше осознали бессилие дискурсивных практик перед телесными– будь то генетические изменения или дисциплинарные практики культуры» (Марков Б.В. Ницше в России и на Западе // От Гегеля к Ницше, революционный перелом в мышлении XIX века. СПб : Владимир Даль, 2002.)
n

Blog

Происхождение и эволюция биовласти

Происхождение и эволюция биовласти