Geum.ru

Рождение волшебницы погоня

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   18

– А ты, получается, чего-то с собой прихватил? На продажу. Из вашей благословенной Республики, где все даром.

– А если и прихватил?

– Ну, это мы знаем, проходили. Что вы с собой приносите: трудолюбие, усидчивость и ответственность. – Зимка проговорила это особенно ядовито, так, словно бы слова трудолюбие, усидчивость и нельзя было произнести иначе, как с издевкой. – Половина придворных мастеров пигалики. Ты рассчитываешь на должность придворного поэта? На стихи сейчас не большой спрос, время праздников миновало. Опоздал, дружок.

– А если у меня есть что повесомей стихов?

– Давай, – насмешливо отозвалось под покровом.

– А если у меня товар, за который кое-кто в Словании не пожалеет и полцарства отдать?

Теперь Зимка-Золотинка не сразу откликнулась.

– Ну? – сказала она не совсем вразумительно, как бы приглашая пигалика к откровенности и не особенно в то же время на откровенности настаивая.

– А если я где-то кое-что слышал об одном из незыблемых законах волшебства? И этот незыблемый закон оказался на поверку не столь уж незыблем.

– Что ты имеешь в виду?

– То самое, – нагло отвечал пигалик, и великая слованская государыня, как ни странно, смолчала.

Молчала она долго и, что уж совсем поразительно, не решилась переспросить, а позвала вместо того девушку, которая тотчас и явилась. Будто стояла за дверью в ожидании.

– Скажи Взметеню, чтобы приготовил для господина пигалика хороший ночлег. Хоро-оший ночлег, – повторила она уже с перебором.

Золотинка поднялась. Дело, наверное, близилось уже и к полуночи. На кухне засыпанный душистыми травами пол застелили полотном. Кислая вонь кухни и сладкий дух трав удушливо кружили голову. Тут устраивали себе постели полураздетые женщины. Замотанные и усталые, они безразлично проводили глазами пигалика, который, потупившись, пробирался по закраинам к выходу. В не менее душной горнице было еще темнее, единственная свеча бросала неверный свет на разлегшихся по столам и на полу дворян – седла под головами, босые ноги. Пахло потом, притупленными желаниями самцов, удовлетворенным брюхом и еще черт знает чем! – не было желания разбираться. Кто-то ворочался и сопел, слышался сонный разговор.

Осторожно переступая тела, руки и ноги, Золотинка миновала помещение и перед дверью остановилась: на крыльце, за дощатой преградой, она почуяла опасность.

Не злобу, нет... другое... Холодное терпение охотника. Вот так. И, сколько можно было различить оттенки охотничьего задора, на крыльце притаились несколько человек. Не меньше двух. Определенно.

Золотинка лихорадочно соображала. Кого ж эти люди ожидали?.. По всему выходило, пигалика они и стерегли. Нельзя исключить, что пигалика. Четыре окна на дальней стене и то, что у Золотинки под боком, закрыты ставнями и заперты – так по всему дому. Двери напротив, по правую руку от входа, вели, очевидно, как можно предположить, в маленькие комнатки для постояльцев, одну из них занимала сейчас княжна Лебедь. Но был, может статься, черный ход через кухню, через кладовую. Наверняка.

Пока Золотинка соображала, зевающий молодец, накинув кафтан на плечи, дернул дверь – в широко распахнутый зев пахнуло свежестью ночи – и вышел, никем не остановленный. Видением мелькнуло залитое неживым лунным светом крыльцо.

Еще подумав, Золотинка оставила шальную мысль возвратиться к государыне, под ее защиту, окуталась сетью, потом стащила Эфремон с пальца и обратила его в маленькую заколку с камешком. Этот пустячок нетрудно было спрятать в волосах у самых корней. Хотенчик она не тронула, поправила за поясом под кафтаном и, положившись на удачу, шагнула за порог.

Сгубил ее малый рост. Изнывающим в засаде охотникам не нужно было приглядываться в полумраке, кто вышел, они распознали пигалика тотчас, едва заскрипела дверь и ступила на крыльцо ножка, – ни мгновения на раздумья! Чудовищный, без малейшей жалости и расчета на крошечный рост пигалика удар дубиной по голове, удар, который должен был бы расколоть череп, пошатнул Золотинку. Душный покров обрушился на нее, она бессознательно рванулась, увлекая всех на пол, – с грохотом, с воплями – четверо ражих мужчин не смогли удержать уже оглушенного дубиной малыша. И задохнулась немым криком: охотники сдавили, стянули мешок прежде, чем Золотинка опамятовалась. Закинутая через мешок удавка стиснула горло, не в силах, впрочем, одолеть сопротивление сети, но грубое пыльное рядно запечатало лицо, ноздри, забилось в рот, Золотинка елозила по полу, задыхаясь отвратительным ворсом мешковины; ее давили, ломали, лишая дыхания, и еще дубиной, еще… Золотинка обмякла.


Сознание возвращалось золотыми кругами. Золотинка почувствовала, что плывет, качаясь на каких-то булыжниках. Руки и ноги ее были намертво связаны... И вспомнила все. Кажется, ее куда-то несли. Во рту, раздирая зубы, крепко вбитый кляп.

Мучители ее знали дело и не давали коснуться земли. В беспамятстве сеть распалась, а новую, не имея возможности ни Эфремон тронуть, ни заклинания произнести, ни на ноги стать, нельзя уже было соорудить – Золотинка оставалась вполне беспомощна. Мешок на голове стеснял дыхание и мешал видеть, но слышать, Золотинка слышала и как-то так, непонятно из чего, уразумела, что оказалась в замкнутом помещении.

Здесь ее не спустили на землю, а привязали к рукам и ногам веревки подлиннее – это можно было понять по отрывистым, раздражительным замечаниям, которыми они обменивались за делом. Веревки перекинули куда-то наверх... за потолочную балку, и начали выбирать их, подтягивая Золотинку все выше. Случайные восклицания мучителей доносились снизу. Золотинка зависла в пустоте, слегка раскачиваясь.

– Останешься, – распорядился человек. Можно было узнать голос того самого вельможи с остренькой бородкой и настороженными по бокам стриженой головы ушами, который провел Золотинку к государыне, а потом, значит вот, встретил.

– А лошади? – спросил кто-то.

– Что тебе лошади? Не съедят. Глаз с недомерка не спускай. Заснешь – тут тебе и хана... Замену пришлю.

– Ворота бы открыть, – отозвался тот человек, что должен был остаться в темной конюшне наедине с подвешенным, вроде окорока, пигаликом. – Открыть, чтобы луна, – повторил он с беспокойством.

Они отошли, разговаривая все тише. Заскрипели железные петли, один створ и другой. Значит, открыли ворота. Настежь.

– Лошадей выпустишь.

– Черт с ними.

На этом благочестивом соображении подельники и расстались. Часовой, настороженно ступая, вернулся назад. Слышно было его затаенное дыхание – он стоял, запрокинув голову вверх. Потом Золотинка ощутила жесткий тычок в спину... и в бок. Это была палка. Может быть, вилы. Часовой проверял, не сбежал ли окорок. И как вообще себя чувствует, готов ли.

Судя по всему, пигалик был готов. Но мертвенная неподвижность пленника смущала бдительного часового не меньше, чем смутила бы чрезмерная живость мертвеца. Он ткнул еще раз, пожестче, и отступил, струсив. Верно, часовой боялся темноты. Могильные сине-зеленые тени, которые поселил во тьме конюшни холодный свет луны, едва ли могли успокоить взвинченное воображение оставленного в одиночестве служаки.


Великая государыня и великая княгиня Золотинка, едва ли кому известная в качестве Лекаревой дочери Чепчуговой Зимки, беспокойно ожидала известий. Поздно было переиначивать легкомысленно затеянное похищение, пигалик, надо полагать, был схвачен, увязан и оприходован. А Зимка опять заколебалась, впадая в то изнурительное беспредметное малодушие, которое так часто посещало ее последнее время, лишая сна и побуждая поднимать среди ночи сенных девушек для какого-нибудь одуряющего развлечения, вроде песен и хороводов. Но песнями и хороводами трудно было утишить вечно грызущую душу тоску. Вот и сейчас, едва на что-то решившись, Зимка чувствовала, что все не нужно, все бесполезно, чувствовала, что сглупила, поддавшись побуждению схватить много чего знающего пигалика и безгласным пленником доставить его в столицу. В чем, собственно, состояла глупость, Зимка, впрочем, не совсем понимала.

Она уже откинула душный полог, подумывая, кликнуть людей и все отменить, когда в дверь осторожненько постучали и сразу вскочившая девушка по знаку государыни впустила запыхавшегося дворянина. Лицо его терялось в чахлом свете единственной свечи, но оттопыренные на гладкой голове уши выдавали комнатного человека государыни стольника Взметеня. На груди Взметеня, поверх желтого с искоркой кафтана отсвечивала золоченая пластина брони, которая прикрывала верное сердце дворянина, оставляя без защиты тощий живот.

– Все в порядке! – многозначительно сказал стольник.

– Пошли вон! – отозвалась на это государыня. Две сенные девушки, нисколько не заблуждаясь, кому это безличное повеление предназначено, подхватились и вылетели из спальни.

Стольник Взметень извлек из-за пояса палочку-рогульку, на хвосте которой моталась запутанная бечевка.

– Вот, – сказал он, ступая к столу, и Зимка с каким-то сладостным и одновременно испуганным содроганием узнала хотенчик. Отлично известный ей по роковым событиям в Каменце и прежним приключениям Золотинки предмет. – Мы нашли это у пигалика под кафтаном.

– Дай сюда! – предупредила Лжезолотинка, приметив, что честный Взметень собирается бросить рогульку на стол.

Цепко перехватив палочку, она измерила стольника испытывающим взглядом. Зимка не сомневалась – имела основания не сомневаться, – что стольник Взметень, так же как все, кто ее окружал, до последнего истопника и конюха, служил прежде всего великому волшебнику и великому государю Могуту, то есть Лжевидохину-Рукосилу, а потом уж его нареченной, но отнюдь не царствующей супруге. И не может быть, чтобы Взметень ничего не слышал о хотенчике. Не знал и не понимал, что это такое и откуда произошло. В хмуром лице с острой бородкой и усиками ничего нельзя было разобрать.

Была ли это западня? Нарочно устроенное и рассчитанное дряхлым ее супругом испытание? Не подпустил ли Могут и пигалика? – мелькнула новая мысль. Но хотенчик? Многозначительный подарок от супруга?

Нежданная, похожая на подарок находка пробудила и воображение Зимки, и блуждающий в потемках ум. В следующий миг пронзила ее догадка: а вдруг? Вдруг пигалик не подсадная утка, а прямо наоборот...

Золотинка. Зимка едва не ахнула от дикой, невозможной, ни с чем не сообразной... и такой убедительной по острому, ноющему чувству догадки. Пронзительная, как откровение, догадка далась Зимке тем более легко, что она и сама была оборотень, не забывала этого никогда в глубине души и видела вокруг оборотней. Она находила вокруг себя – и вполне справедливо – больше оборотней, чем их могло бы открыть самое искусное и придирчивое волшебство.

В следующий миг она кинула подозрительный взгляд на стольника. Взметень выказывал полнейшее, безмятежное неведение. Взметень бесстрастно повествовал, «что с ним сделали». Возможно, Зимка сама это у него спросила: «Что вы с ним сделали?»

– А он... он у вас не задохнется? К утру? – перебила она рассказ под действием внезапного жгучего побуждения, которое и мыслью-то еще назвать было нельзя.

Нет! – дрогнули было губы честного стольника. И осекся, озадаченный.

– Я говорю, не за-до-хнется? – протянула она с дурным, подтверждающим худшие догадки нажимом.

– Государыня, – возразил честный стольник со зловещим спокойствием, – у вас есть для меня распоряжение?

– Нет! Никакого! – резко, почти злобно бросила Лжезолотинка, после мгновенного колебания. – Стерегите пигалика. И никому ни слова!

И Взметень, опечаленный недовольством государыни, попятился.

Оставшись одна, Зимка порывисто соскочила с кровати, чтобы испытать хотенчик. Влажная в потных руках рогулька взвилась с неожиданной силой и затем зависла, словно, ошалев от свободы, не знала, куда податься. Зимка затаила дыхание. Хотенчик понемногу определялся, принюхиваясь к пряным запахам вожделений, и потянул привязь, нацелив куда-то на стену.

Что ж, этого и следовало ожидать – предмет мечтаний лежал за пределами зачуханной придорожной харчевни. Можно было догадываться, что это... Можно было верить... надеяться, что это… это... Сердце стучало тревожно и радостно. Трудно было одолеть искушение выскочить тут же на волю и проследить за хотенчиком хотя бы до ограды этого убогого и необыкновенного местечка.

Вкрадчивое поскребывание за дверью застало государыню врасплох, с проворством пойманной за стыдным занятием девчонки она перехватила рогульку. Деятельная и любознательная дама постельница Малмора успела как раз вовремя, чтобы приметить таинственные упражнения государыни, но ничем своего любопытства не выдала.

– Это Нута, – сказала постельница коротко. Так коротко, что заставила Лжезолотинку потереть лоб рогулькой.

– Какая к черту Нута? – возразила она, имея в виду, что это все ж таки, скорее всего, Золотинка.

– Мессалонская принцесса и первая жена покойного Юлия, – с невозмутимым достоинством растолковала Малмора. – Она служит здесь судомойкой и вообще прислугой за все. За харчи и кров.

Внезапно Зимка поняла. Словно глаза открылись. Она вспомнила неуловимо кого-то напоминающую служаночку с таким странным... знакомым голоском. Девчонка эта несомненно, несомненно напоминала Нуту. Собственно, походила на нее, как сестра... как двойник, как сельское перевоплощение мессалонской принцессы.

– Забавно, – молвила Зимка в растерянности. – Это что же... она сама сказала? А если самозванка?

– Она убежала, – сообщила Малмора, не меняясь.

– Как убежала? Зачем?

На это постельница княгини лишь пожала плечами, не снисходя до ответа.

– Я тогда еще заподозрила… как глянула на служанку. Все сходится, государыня. Появилась здесь год назад, никто не знает откуда. Без роду, без племени. Несомненно, Нута. Множество мелких странностей, которые здешние мудрецы не способны были оценить. Они и сейчас ничего не поняли. Разумеется, я не стала их просвещать. Всегда молчалива, одна, добросовестна и скромна... И, между прочим, кричала во сне непонятными словами. Хозяйка уверена, что принцесса очень привязана к их семье.

– Та-ак! – протянула Зимка, наконец поверив. И опустилась на кровать. – Забавно. Очень забавно... Я хочу ее видеть. Где моя сестра Нута?

– Скрылась. Сейчас же после разговора с вами, государыня. Мы обыскали двор – пропала. Хозяин клянется, со слезами клянется, что девчонка никуда не денется. Он не платил ей жалованья. Задолжал ей жалованье за полгода. У принцессы ни гроша. Я сказала, их всех сурово накажут.

– Так! – молвила Зимка, возбуждаясь возвышенными намерениями. (Как это кстати, подумала она почему-то). – Где моя сестра Нута? Я хочу ее видеть! Я стану перед ней на колени!

– Это совершенно невозможно, государыня, – равнодушно отметила Малмора, – она убежала.

– Ищите! – обиделась Лжезолотинка. – Ваше дело искать, так ищите! На дорогах! В поле! В лесу! Зовите Взметеня! Да что вы, в самом деле: принцесса одна, ночью, на дороге! Всех на конь!


Обследуя конюшню внутренним оком, Золотинка не нашла человека, но насчитала четыре лошади... потом – обеспокоенных крыс.

Крысы? Что ж, годятся и крысы! – мимолетным, не к месту воспоминанием всплыл в памяти разговор одной наивной и самоуверенной девочки с заезжим волшебником...

Годятся и крысы, повторила себе Золотинка.

Перерезанные веревками руки горели так, что впору было мычать. И, однако же, приниматься за дело тотчас, не осмотревшись и не выждав случая, не годилось. Терпеть... Но сколько терпеть и чего ждать? И час, и два, пока умается часовой? Хватит ли самообладания, чтобы и после этой муки свободно распоряжаться собой и своими помыслами?

И, конечно же, речи не могло быть о том, чтобы завладеть волей часового против его желания; волшебство бессильно перед твердой решимостью человека.

Разве чуть-чуть. Самую малость. Не вступая в противоречия с наклонностями и убеждениями, в пререкания с совестью, тихонечко приласкать по шерсти... до первой сонливости хотя бы.

Этим Золотинка и занялась, когда часовой снова вошел в конюшню, – она почувствовала приближение человека.

Угадывая неладное, он остановился, неуверенно оглядываясь и прислушиваясь. Болезненно встряхнул головой: неприятное ощущение проникших в мозг щупальцев не оставляло. Верно, это было тяжелое чувство – шаркнул меч, человек обнажил оружие, затравленно озираясь.

Золотинка оставила усилие и притихла.

Человек сдерживал дыхание, готовый наброситься на мрак с воплем, – рубить и кромсать. Шаг... и еще шажочек… он подступал с вполне определившимся намерением пощупать кончиком острия зависшего без жизни пигалика. Стиснул рукоять... Золотинка ни крикнуть не способна была, ни сказать – она зажмурилась под пыльным своим мешком.

И медленно-медленно рука расслабилась.

– Эй, ты! – пригрозил человек, но, кажется, и сам не совсем понимал, к кому обращается.

Золотинка понимала. Понимала за двоих и потому не шевелилась. Несколько чуть слышных шагов – часовой отступил к свету. К воротам. И кого-то окликнул. Ему отвечали, во дворе становилось довольно людно.

С четверть часа Золотинка крепилась, удерживая себя от целенаправленных действий. Руки и ноги немели. Мучительный кляп выворачивал челюсти, душила слюна во рту. Сердце билось мелко и трудно – дрожало.

Хуже не придумаешь.

Она пошарила по закоулкам крыс, но ее искаженная страданием воля лишь вспугнула зверьков. Нужно было отлавливать их опять и опять, приманивать и примучивать, пока две... потом три крысы поспокойнее не повиновались. Внизу зашуршало, шарахнулись лошади, и часовой пробурчал: но, шали у меня!

Крысы споро поднялись по стенам и нашли балку. Теперь они были так близко, что никак уж не могли ускользнуть от Золотинки. Можно было бы перевести дух, если бы в голове не мутилось до дурноты, Золотинка спешила.

Вот кусачая тварь скользнула по веревке и вспрыгнула мягкой тяжестью на ноги. Она завертелась, суетливо и бестолково перебегая, пока не наткнулась сама собой, как бы случайно на стянувший ноги в щиколотках узел. Две другие крысы беспокойно шебаршились на балке в бесплодной надежде ускользнуть, едва зазевается повелитель. Ничего подобного! Золотинка не забыла и этих.

Крысы, доставая сквозь штаны и куртку когтями, рьяно взялись за веревки, но надо было еще подгадать последовательность действий. Что толку, если Золотинка сверзится головой вниз и – ладно еще не тюкнется теменем об пол! – зависнет, раскачиваясь вверх тормашками на виду у ошарашенного часового?! Проверить, далеко ли продвинулось дело, нет никакой возможности. Как угадать, чтобы сначала покончили с узлом на ногах, а потом – без малейшего промедления! – на руках. Ошибка в несколько мгновений, и все пойдет в точном смысле слова вверх ногами.

И потом лошадь.

– Но! Балуй! – глухо сказал часовой. Он опять был рядом. Но лошадь не отогнал. Бесцельно переступая, она мало-помалу подвигалась все ближе и вот остановилась.

И тут только Золотинка с тревожной досадой поняла, что не может сообразить и почувствовать, как повернулась под ней лошадь: куда головой? Не оседлает ли Золотинка скакуна задом наперед, если волей случая и своим старанием попадет на него ногами?

Долго ломать голову не пришлось. Едва Золотинка уразумела трудности предстоящего предприятия, как веревка на ногах лопнула, Золотинка широким махом обвалилась вниз, задела что-то широкое, живое и захватила это голенями; с писком посыпались крысы. Лошадь взвилась на дыбы, огласив сонную конюшню пронзительным ржанием, и тотчас, схваченная мысленным повелением, прянула назад – Золотинка висела ни там, ни здесь на стянувшей руки веревке и... оборвалась! Крепко шлепнулась задом на широкую спину неспокойной лошади. С мешком на голове, а руки в запястьях связаны, ничего не разбирая, она припала вперед и поймала судорожными пальцами гриву – с диким храпом лошадь рванулась вскачь. В ворота! Сбивши с ног того, кто бросился наперерез, вылетела на волю и помчалась во весь опор под истошные крики часовых.

Если бы только можно было понять куда! Золотинка ж ни черта не видела. И едва держалась без стремян и седла, безжалостно мотаясь и подскакивая под грохот копыт.

Скоро она попробовала перевести коня на шаг, чтобы прислушаться и оглядеться – сколько можно было оглядеться с пыльным мешком на голове. Поворачиваясь, Золотинка различала воинственное гиканье, посвист и топот копыт... Погоня! И хотя трудно было уразуметь, как они ухитрились оседлать лошадей за те ничтожные мгновения, которые понадобились беглецу, чтобы прорваться в ворота и в поле, заглушенный мешком, но тем более грозный, неотвратимый топот явственно отдавался в ушах.

Тратить время на размышления не приходилось, Золотинка покрепче замотала жесткие космы гривы, ударила скакуна щиколотками – и понеслась, обмирая, в полный конский мах. Что же еще, как не уповать на удачу да на сообразительность лошади?!

Гиканье настигало, надсадный звон копыт обкладывал Золотинку со всех сторон, казалось, она слышала хрипы и брань наседающих преследователей и всякое мгновение уж готова была лететь кувырком наземь. Но кони скакали в нескончаемой гонке, крики преследователей, посвист и адский топот смещались и разбегались, а смятый ветром мешок лишал Золотинку понятия о пространстве – все сбилось в бедовой ее голове барабанной сумятицей, она неслась наугад, в пустоту и в ветер.

Лошадь прянула на скаку, чудом не вывалив маленького всадника. В следующее мгновение не спасло и чудо: Золотинка перекинулась вверх тормашками, грива оборвалась из судорожно стиснутых рук, Золотинка грянула оземь и покатилась, перевертываясь по круто накренившемуся полю. Наконец, хлопнулась она последний раз и осталась неподвижна.

Топот и гиканье доносились слабее. Будто с другого берега большой реки.

Золотинка пошевелилась, испытывая недоверие к собственным ощущениям, которые подсказывали, что все осталось при ней и на месте. Удачу, впрочем, – везение необыкновеннейшее – не верно было бы приписать одному лишь случаю целиком. Припоминая смятение слепой скачки, Золотинка сообразила, что голова ее была полна лихорадочных упований как-нибудь благополучно, помягче и своевременно свалиться, не дожидаясь придорожного валуна или сусличьей норы под копыто. Смышленая лошадь, стало быть, и вняла этим надеждам, догадавшись скинуть всадника наземь, как только представился случай, и ускакала под гиканье и крики преследователей.