С. В. Кортунов национальные интересы россии в мире научный рецензент профессор кафедры мировой политики факультета мировой экономики и мировой политики гу-вшэ м. З. Шкундин Монография

Вид материала

Монография

Содержание Диаспоральная политика России Глава седьмая. Национальная модернизация и взаимодействие с Европейским Союзом Отношения Россия-ЕС: необходим стратегический прорыв

Подобный материал:

• С. В. Кортунов cовременная внешняя политика россии стратегия избирательной вовлеченности, 8953.86kb.
• Профессорский семинар факультета мировой экономики и мировой политики ниу-вшэ, 403.79kb.
• Порядок реализации магистерской программы «Международные отношения и европейские исследования», 74.66kb.
• С. В. Кортунов, д п. н., заведующий кафедрой мировой политики факультета мировой экономики, 515.27kb.
• Россия – в Европу и Азию, 371.17kb.
• Правительство Российской Федерации Национальный исследовательский университет «Высшая, 706.06kb.
• Программа дисциплины «Социокультурные ценности Японии» (факультатив), 147.92kb.
• Программа по курсу «Язык средств массовой информации» для студентов 4 курса факультета, 18.83kb.
• Курс «Язык Средств Массовой Информации» для студентов 3 курса факультета мировой экономики, 19.22kb.
• Владимир Паньков глобализация экономики: некоторые дискуссионные вопросы, 1666.74kb.

Диаспоральная политика России


К внешней политике России, вне всякого сомнения, относится вопрос о российской диаспоральной политике. В начале 1990-х годов Россия в одночасье стала обладательницей крупнейшей (после китайской) мировой диаспоры. Причем наши соотечественники никогда не ощущали себя таковой, поскольку жили в единой стране, где русские являлись доминирующим и государствообразующим этносом. Столкнувшись с открытой или закамуфлированной дискриминацией, многие предпочли интеграции, адаптации к новым, зачастую явно некомфортным реалиям стран проживания, возвращение на историческую родину. Значительная часть соотечественников до сих пор пребывает в этой стадии латентной миграции и намерена, в случае резкого ухудшения обстановки в местах нынешнего проживания, их покинуть. Под действием указанных факторов российская диаспора ближнего зарубежья до сих пор не стала диаспорой в том терминологическом смысле, который традиционно принимается в мировой науке (и, добавим, мировой политике).

В социокультурном плане абсолютно правомерно говорить о России во всех республиках бывшего СССР без исключения. Речь идет о десятках миллионов русских плюс весьма большого числа нерусских, остающихся в российском цивилизационном поле. Россия является единственным гарантом прав этих людей, защита которых не является рецидивом «империализма», поскольку она не препятствует нормальным и естественным политическим, экономическим, культурным и иным контактам новых субъектов международных отношений со всем миром. Такая политика будет означать лишь четкое осознание Россией своей роли в мире и в судьбе соотечественников, не по своей воле оказавшихся на чужбине. Наша страна имеет полное моральное, политическое и юридическое право и обязана защищать интересы расчлененного русского народа и всех тех, кто сохраняет к России отношение как к своей Родине и связывает с ней свою судьбу. Возникает также задача содействия обеспечению прав и интересов русских, а также представителей иных национальностей для которых русский язык и русская культура являются родными. За всех этих людей Российская Федерация несет моральную ответственность.

С точки зрения долгосрочных российских интересов массовая миграция соотечественников в Россию нецелесообразна. Их отъезд из мест своего проживания означал бы разрушение единого социокультурного пространства. Подобная ситуация вступает в очевидное противоречие с интересами нашей страны. Россия объективно заинтересована в наличии по периметру собственных границ сильной, консолидированной, политически, экономически и социально активной, сохраняющей и воспроизводящей российскую этнокультурную самобытность, поддерживающей всесторонние связи с исторической родиной диаспоры. Только такая диаспора являлась бы не просто реципиентом материальной помощи и источником дополнительных раздражителей в двусторонних отношениях с ближайшими соседями, но и — в полном соответствии с общепринятой мировой практикой — серьезным подспорьем, катализатором развития трансграничного торгово-экономического, гуманитарного, а может быть и политического сотрудничества. Вместе с тем, Россия должна быть готова к приему всех соотечественников, которые пожелают приехать, с предоставлением им материальных и юридических льгот.

В конце октября 2006 г. в Санкт-Петербурге прошел Всероссийский конгресс соотечественников, в котором участвовал В.Путин. В очередной раз было сказано немало красивых слов в адрес русской диаспоры, «этнических россиян», необходимости защиты прав русскоязычного населения, о «единой российской цивилизации» и даже «русском мире». Более внятной наша диаспоральная политика от этого, однако, не стала.

Что же мы видим на самом деле? Российская диаспоральная политика по-прежнему носит крайне неопределенный характер, связанный с непродуманностью целого ряда концептуальных вопросов. Отметим лишь некоторые из них.

Во-первых, серьезные сомнения вызывает повсеместное использование термина «этнические россияне» или «этнороссияне». Понимая мотивы, по которым данный термин используется в официальных документах, нельзя признать его обоснованным ни научно, ни политически. Такого этноса как «россияне» никогда в истории России не существовало. Такой этнос не существует сейчас и — более того — не просматривается никаких предпосылок к его становлению и формированию в будущем. Можно, конечно, говорить о проекте создания политической нации в границах РФ (в реализуемости которого есть серьезнейшие сомнения), однако для ее обозначения термин «этнороссияне» не подходит.

На этом стоит остановиться подробнее, ибо путаница в терминах, на наш взгляд, отражает нерешенность проблемы национальной идентичности новой России, что и является главным препятствием к формированию внятной национальной стратегии развития. Здесь возникает противоречие между «российской» и «русской» идентификацией, между «российской» и этнической идентификацией. В качестве самонаименования слово «россиянин» вообще не применяется и не приживается. Это неведомый феномен, о котором до 1991 года слыхом не слыхивали, и который никому не встречался. Словосочетания «мы — россияне!», «дорогие россияне!» можно услышать только от политиков или журналистов времен Б.Ельцина (тогда, кстати говоря, была даже написана кантата «Не русский я, но россиянин» — для исполнения в протокольных случаях). «Я — россиянин» не говорит никто. Ведь нелепо было бы представить, например, Америку, житель которой больше не смеет себя называть американцем, но только «американером» или «американменом». К счастью, слово «россиянин» невозможно перевести ни на какой иностранный язык иначе, как «русский».

Подчас, даже соглашаясь на использование термина «русская нация», эту нацию считают какой-то рыхлой, аморфной по сравнению с другими. С другой стороны, ясно, что нет и «российской нации». Если утверждается, что она всё-таки есть, то следовало бы сказать, каким образом она возникла, из каких этнических общностей и в какой период сложилась. Но этого не делается ни в рассматриваемой монографии, ни в других исследованиях, посвященных российской национальной политике.

Грубо говоря, имеется, по крайней мере, три способа определения нации — по территориальному признаку, по этнической принадлежности и на основе культуры (или идеологии), — которые обозначаются терминами: российский, русский и русскоязычный. Исторически все три определения в разные времена применялись к русскому народу. До октября 1917 года, например, понятие «православный» использовалось как примерный эквивалент русского, в то время как ленинская теория и практика подчеркивала этнический компонент национальности. Не удивительно, что эти три определения нередко смешиваются между собой и приводят ко всякого рода недоразумениям.

Например, если определение русской нации дается по этническому принципу, то Россия становится этническим государством (русское государство). Это определение переводит почти двадцать процентов населения Российской Федерации (в основном мусульман), которые не являются этническими русскими, в разряд граждан второго сорта. В то же время, определение по этническому признаку приводит к тому, что число лиц за пределами российских границ на территории бывшего Советского Союза, которых Москва взяла обязательство защищать, ограничится этническими русскими (изначально 25 млн. человек).

С другой стороны, если русская нация определяется на основании территориальных или культурных признаков, то Россия становится политическим государством (российское государство). В то время как это определение ставит всех граждан России в равное положение, становится менее понятным, кого в бывших советских республиках Москва обязуется защищать, хотя их число значительно больше, чем 25 миллионов этнических русских. По крайней мере, все люди, живущие на территории бывшего Советского Союза, являются потенциально русскими. Это суждение включено в Закон о российском гражданстве, который предоставил всем гражданам бывшего Советского Союза право принятия российского гражданства.

Еще один пример — включение в текст Конституции России положения о многонациональности российского государства. Неявным образом здесь присутствует отождествление понятий «нация» и «этнос».

Возникает явная путаница. Существует как бы общефедеральная нация и нации более мелкого масштаба, имеющие к тому же самый разнообразный статус. Граждане России становятся представителями сразу двух наций — нации «россиян» и «титульной» нации. Последняя «привилегия», однако, принадлежит не всем. Понятие «нация» применяется западными и многими отечественными политиками только к тем этническим общностям, представители которых активно добиваются суверенитета.

С учетом сказанного, впредь до внесения полной ясности в так называемый русский вопрос (что неразрывно связано с самоидентификацией новой России), на мой взгляд, следует воздержаться от употребления термина «этнороссияне», который является научно необоснованным и политически дезориентирующим. Вместо него можно было бы использовать более нейтральные термины, например, «российская диаспора» или, на худой конец, «русскоязычное население».

Во-вторых, в нашей диаспоральной политике напрочь упущен важнейший компонент, а именно: работа с русскоязычной элитой. Именно на такой работе (а не на работе с российской диаспорой вообще) и следует сделать основной акцент российской политической элите (понимаемой, разумеется, гораздо шире элиты властной). В противном случае все наши усилия на этом направлении будут распылены и не обеспечат должной консолидации российской диаспоры.

Содействие институционному оформлению многомиллионного российского сообщества в полновесный институт диаспоры, преодолению процессов люмпенизации в ее среде является приоритетной задачей не только сотрудничества с соотечественниками, но и одной из целей внешнеполитической деятельности в целом. Вот здесь-то как раз и нужна целевая, «точечная» работа с русскоязычной элитой, о которой, к сожалению, наша власть ничего не говорит.

Следует подчеркнуть необходимость аккуратного, крайне деликатного подхода к такой щепетильной теме, как возможности стимулирования хозяйственно-экономической и особенно общественно-политической деятельности элитной диаспоры. Именно последнее вызывает наиболее болезненную реакцию определенных кругов новых независимых государств, упрекающих Россию в «имперских амбициях», формировании «пятой колонны», использовании фактора диаспоры в конъюнктурных целях.

В-третьих, исключительно болезненный характер имеет тема приема и обустройства переселенцев на исторической родине, сложности получения гражданства нынешними и потенциальными мигрантами, отсутствия четких градаций в правилах приглашения и приема, в т.ч. для временной трудовой деятельности, соотечественников из стран СНГ и других категорий мигрантов из ближнего и дальнего зарубежья. Отсутствие адекватной миграционной стратегии и тактики ее практической реализации, препятствия, которые чинятся российскими и иностранными чиновниками в реализации естественного права наших соотечественников вернуться на историческую родину породило феномен обратной миграции (реэмиграции), что крайне негативно отражается на международном имидже нашей страны.

В этом контексте представляется необоснованным противопоставление в нашем внешнеполитическом курсе «прагматического» направления диаспоральной политики «патерналистскому» и «миграционному». Прежде всего эти термины — из разных понятийных рядов. В то время как «прагматичность» — это ценностная категория, «патернализм» и «миграционная политика — категории содержательные. Ведь и патерналистская, и миграционная политика могут быть прагматичными (а могут и не быть). Кроме того, «прагматичная политика» — это всегда нечто весьма неопределенное, в особенности в условиях неопределенности внутри- и внешнеполитического курса страны. И подчас за «прагматичной» риторикой скрывается просто отсутствие принципов, что мы не раз наблюдали на примере нашей собственной политики за последние 20 лет.

В-четвертых, можно согласиться с теми экспертами, которые полагают, что должные гарантии политических и гражданских прав соотечественников, их адекватное представительство в органах власти и управления новых независимых государств является важным слагаемым предотвращения обвальной, неконтролируемой миграции. Вместе с тем, как представляется, Россия должна быть готова и к такому варианту развития событий, для чего правительство должно заблаговременно выделить соответствующие средства. Продолжающаяся миграция в Россию русскоязычного населения не должна создавать чрезмерные проблемы и быть болезненной для переселенцев. При этом она не должна создавать и серьезные трудности для самой России. Что же касается интересов новых независимых государств, для которых отток русскоязычного населения также является серьезным вызовом, то эти интересы Россию должны волновать лишь во вторую очередь.

В-пятых, на наш взгляд, взгляд, новая Концепция внешней политики РФ не вполне обоснованно позиционирует "многомиллионную русскую диаспору - Русский мир - в качестве партнера" внешней политики России, "в том числе в деле расширения и укрепления пространства русского языка и культуры". Дело в том, что, несмотря на всю историческую справедливость концепта "Русского мира", на практике не существует отдельной и консолидированной "русской диаспоры", и тем более у тех русских организаций, кто претендует на представительство "диаспоральных интересов", не существует никаких особых, отличных от полномочий национальных властей, возможностей для достижения гуманитарных и тем более экономических и политических результатов. Наиболее успешна в таком случае не мифическая (и рискованная) диаспоральная политика России, а сама Россия, с которой выгодно сотрудничать и тем, для кого узки рамки "этнографической диаспоры", и тем, кто не относит себя к "Русскому миру", а просто считает себя поклонником Достоевского, Стравинского, Королёва, Путина и многонационального капитала России. Поэтому более реалистичной и важной выглядит в Концепции задача поддержки не "диаспоры", а всех и любых соотечественников в СНГ в части защиты "их образовательных, языковых, социальных, трудовых, гуманитарных и иных прав и свобод". Здесь - как говорят дипломаты - "потенциал", то есть груз нерешённых проблем почти неподъёмный, но касается именно миллионов, а не единиц "профессиональных русских", за которыми нет ничего, кроме их карьеры.

В контексте сказанного приходится констатировать, что диаспоральная политика — вопреки регулярно повторяющимся заявлениям МИД РФ, правительства и Президента — не является приоритетной политикой современной России. По этой причине у нее нет внятной, продуманной хотя бы на несколько лет вперед диаспоральной политики (принятая в 26 июня 2006 г. Указом Президента РФ Госпрограмма по оказанию содействия добровольному переселению в Россию соотечественников, проживающих за рубежом, не решает эту проблему). Последнее, в свою очередь, объясняет ее крайнюю неэффективность.

Сложившееся положение дел связано, как представляется, с общей стратегической неясностью развития страны, отсутствием собственного исторического и геополитического проекта, что порождает размытость приоритетов внутренней и внешней политики, расплывчатость национальных интересов. Очевидно, что неспособность определиться с национальной стратегией развития влечет за собой и неспособность сформулировать четкое отношение к российской диаспоре и твердо ему следовать. Ведь понятно, что проект «Россия — энергетическая сверхдержава» предполагает одно отношение к российской диаспоре (для реализации этого проекта зарубежная диаспора просто не нужна), а, например, переход России к инновационному типу развития — совсем другое (в этом случае она нужна позарез).

Не только во властных кругах, но и в российском политическом классе в целом отсутствует понимание уникальности феномена российской диаспоры, сложившейся, а точнее — внезапно возникшей в результате неожиданного для всех распада единого государства. Отсюда — непонимание и того обстоятельства, что никакие исторические аналогии в отношении других диаспор (сформировавшихся в абсолютно других обстоятельствах) здесь не работают. По этой причине российская диаспоральная политика изначально порочна и обречена на провал.

Если политическое руководство России и в самом деле хочет, чтобы в нашу страну приезжали высококвалифицированные специалисты из новых независимых государств, а в этих государствах, в свою очередь, формировалась сильная русская диаспора, способная эффективно лоббировать наши национальные интересы, необходимо сделать главное: Россия должна стать привлекательной (это касается и результативности нашей политики на постсоветском пространстве в целом) для наших соотечественников. Тогда наши соотечественники будут работать на нашу страну и в России, и в новых независимых государствах.

Ведь новые независимые государства вместе с находящейся на их территории русской диаспорой не нуждаются в посредничестве России для того, чтобы интегрироваться, например, в Большую Европу. И далеко не случайно даже этнические русские — при всем своем ущемленном положении — не спешат покидать страны Балтии (которые, кстати говоря, уже интегрированы в Евросоюз и НАТО), Молдавию и Украину (кандидаты на вступление в ЕС). Пока же Европа, следует признать, является гораздо более привлекательным местом для жизни, чем Россия.

Осознание нынешним политическим руководством (и шире - политическим классом) современной России вышеупомянутых выводов является главной предпосылкой формирования внятной и эффективной национальной диаспоральной политики. Без такого осознания ничего на этом важнейшем направлении измениться не может. В этом случае русская диаспора обречена на то, чтобы и дальше «сливаться с пейзажем», т.е. деградировать в качестве потенциального серьезнейшего ресурса российской внешней политики. И переломить эту вполне очевидную и всем заметную тенденцию станет невозможно.


Глава седьмая.

Интересы России в Большой Европе


Европейский вектор: неизбежность и пределы


Актуальность сотрудничества с Европейским союзом определяется для России в первую очередь двумя обстоятельствами. Во-первых, важностью для России решения задачи повышения конкурентоспособности отечественной экономики и страны в целом и вытекающей из нее необходимости национальной модернизации в самом широком смысле этого слова. Вопрос глобальной конкурентоспособности России был определен вторым Президентом РФ в качестве национальной идеи. Конечно, конкурентоспособность находится в известном противоречивом взаимоотношении с идеей стратегического партнерства, а подчас просто подменяется недобросовестной конкуренцией. На самом же деле состязательность конкурирующих субъектов не должна преследовать цель разрушения равновесия через уничтожение конкурента.

Во-вторых, важно понимать неизбежность интеграции России в условиях глобализации в мировую экономику и, в частности, в общеевропейское экономическое, правовое, гуманитарное и политическое пространство. Обе эти задачи взаимосвязаны и требуют от России перехода к инновационному типу развития, связанному с разработкой и внедрением передовых наукоемких технологий, которые позволили бы российскому обществу совершить прорывной скачок в постиндустриальную эпоху. Потенциал России в этой области оценивается в мире как достаточно высокий, в то же время, реализация этого потенциала затруднена из-за отсталости существующих в России форм ведения бизнеса и государственного регулирования экономической деятельности, а также крена в сторону сырьевой специализации. Очевидно также, что без серьезного партнерства с развитыми странами Европы успешный переход России к инновационному типу развития невозможен.

Российская стратегия модернизации должна быть тесно связана с формированием Большой Европы, куда входит Россия, и, в частности – с формированием четырех пространств – экономического, внешней безопасности, внутренней безопасности и культурного пространства. Ключевой предпосылкой формирования Большой Европы является становление демократических процедур в России, правового государства, рыночной экономики, гражданского общества и, в конечном счете, «созвучие ценностей» между Россией и Западом. Вместе с тем нельзя согласиться с отождествлением модернизации и вестернизации, т.е. со слепым копированием западных наработок. России следует настаивать на национальной модели модернизации.

Поиск цивилизационной идентичности неизбежно ставит перед Россией вопрос о том, является ли она самобытной цивилизацией, представляющей собой особый синтез Европы и Азии, или составной частью европейской цивилизации. И, соответственно, являются ли граждане России европейцами или нет. Этому спору уже не одна сотня лет и порожден он стремлением политического класса сначала Российской империи, затем СССР, а теперь и РФ одновременно сохранить традиционные русские ценности, во многом не совпадающие с западными, и завершить модернизацию, что вряд ли возможно без взаимодействия с Европой, без заимствования ее экономической, политической и правовой практики, а, следовательно, и без частичного заимствования западных ценностей, включающих как демократические и социальные институты, так и либеральные модели в политике и экономике и нормы трудовой морали и повседневной жизни (т.е. по сути без частичного изменения ее цивилизационного генетического кода). Следует отметить, что попытки российской элиты найти эту тонкую грань между самобытностью и модернизацией с опорой на Европу до сегодняшнего дня терпели поражение. В результате Россия металась из одной крайности к другой: от резкого противопоставления себя Европе до попыток полной «вестернизации» и затем обратного попятного движения. При этом периодически возрождающиеся в той или иной форме представления о необходимости и желательности «особого пути» были и реакцией на неудачи и провалы модернизации, а в ряде случаев вели к усилению в массовом сознании антизападных настроений, традиционализма и даже архаики. На этот фактор накладывалась еще одна серьезнейшая трудность в преодолении кризиса национальной идентичности для России: глубокий традиционный разрыв в ценностях между элитными и массовыми группами.

Такой зигзагообразный путь развития периодически приводил к политической дестабилизации, а в ряде случаев – и к революции. В российском обществе – как в массовых, так и в элитных его слоях – нет консенсуса по этому вопросу и сегодня, что чревато очередной дестабилизацией, если не через 1-2 года, то через 5-10 лет. Понятно, что это интеллектуальный вызов для российской элиты. Сразу хотели бы отметить, что мы придерживаемся той точки зрения, что сама история делает за Россию выбор в пользу европейского вектора развития, учитывая ее неблагоприятную демографическую ситуацию, геополитическую уязвимость, технологическое отставание, неспособность самостоятельно освоить свою территорию и природные ресурсы, натиск мирового ислама, грядущее давление растущего Китая и другие факторы. Значимость «европейской самоидентификации» для формирования как внутри, так и внешнеполитического курса страны год от года будет только возрастать. Россия является европейской страной в силу своей судьбы, культурных традиций, географического положения. Ее будущее неразрывно связано с Европой. Потенциал российской нации может раскрыться только через творческое освоение ценностей европейской цивилизации, в формирование которой внесла существенный вклад великая русская культура. В массовом российском сознании идея сближения с Европой значительно популярней идеи сближения с США. Если США воспринимаются сегодня скорее отрицательно, то отношение к Европе выглядит устойчиво позитивно.¹⁰⁶ Одновременно стратегии развития, демонстрируемые Китаем, Японией и другими странами Азии, являются привлекательными не более, чем для нескольких процентов российских граждан.¹⁰⁷

В то же время следует, конечно, учитывать и то, что Европа (по крайней мере, в лице ЕС) отнюдь не торопится включить в свой состав Россию и даже более того – весьма этого опасается. Это существенно ограничивает возможности «европейской самоиндентификации» России, хотя и не исключает ее полностью. Наконец, чрезвычайно важно иметь в виду и то обстоятельство, что при наличии многих общих исторических корней и традиций культурная идентичность России системно отличается от культурной идентичности многих европейских стран. Это исключает ассимиляционный вариант – возможность «растворения» России в Европе. Этого опасается и сама Европа, поскольку такой вариант несет в себе потенциальную угрозу ослабления степени интегрированности европейской культурной идентичности.

Ситуация в России существенно отличается от ситуации в Испании, Прибалтике, ряде стран ЦВЕ: в этих странах отношение к Европе было совершенно однозначным и непротиворечивым. Движение в Европу не раскалывало, а объединяло общество. В Испании оно знаменовало собой окончательное преодоление великодержавности, в малых странах – не только отход от России, но и их «возвеличивание» с вхождением в состав ЕС. Для России же такое вхождение было бы «умалением», превращением бывшей сверхдержавы в одну из многих стран. Это, конечно, весьма болезненно для национального самолюбия. Таким образом, сближение с Европой сдерживается не только позицией ЕС, но и нежеланием самой России становиться периферией Европы, а также неготовностью российского общества к соответствующим институциональным реформам. Общеевропейская идентичность, как и идентичность различных европейских стран, проходит сегодня через тяжелый кризис с далеко не ясными результатами. Этот процесс связан не только с новым этапом объединения Европы (расширение ЕС), но и со стремлением прежде всего старейших членов «европейского клуба», таких как Германия и Франция, защитить традиционную европейскую модель социально-экономического развития в условиях агрессии неолиберальной корпоративной культуры американского образца.

Наконец, имеет значение и то, что феномен «европейского» сознания остается размытым. Хотя у самого понятия «европейцы», отмечает И.Семененко, весьма солидный возраст (оно было впервые применено к войскам Карла Мартелла, остановившем наступление арабов в 732 г. в битве при Пуатье), однако уровень отождествления граждан европейских стран с Европой далеко отстает от темпов европейского строительства. Гражданская лояльность европейцев по-прежнему носит государственно-национальный характер, а в системе самоидентификации более значимыми оказываются региональные и локальные уровни. Процесс формирования общего поля европейской идентичности идет трудно и мучительно из-за наличия глубоких социокультурных разломов как между представителями различных эшелонов интеграции, так и внутри западных обществ. При этом многие активные сторонники евростроительства считают, что сила Европы – в ее разнообразии.

Представление о якобы непреодолимом «разрыве» европейских и российских ценностей дает пассаж из статьи петербургского философа А.Киселева: «В России происходит модернизация как вестернизация, т.е. реализуется догоняющая и ущербная модель развития на базе навязываемых ценностей протестантской этики предпринимательства, для которой личная польза, выгода, успех как результат определенного типа рационализации являются свидетельством избранничества. Однако для России характерны иные мировоззренческие установки: нестяжательство, артельность, бытовой аскетизм, служение «миру», социальная справедливость и принятие вещного богатства лишь как результата собственного и честного труда. Закономерно, что без разрушения этой традиционной системы ценностей невозможно добиться оправдания радикально-либеральных реформ».¹⁰⁸

На самом деле все перечисленные русские мировоззренческие установки являются ценностями протестантизма. Следовательно «разрыв ценностей» между Россией и Европой в этой своей части является мифом. Россия стоит перед необходимостью не отмены национальной системы ценностей, а формирования обновленной национальной идентичности, сочетающей ценностные традиции, обеспечивающие социальную интеграцию, и ценности современного либерального общества, при сохранении основных культурно-цивилизационных кодов российской цивилизации.

Разница между вестернизацией и национальной модернизацией раскрывает российский историк В.Согрин: «В связи с перипетиями современной модернизации в российском обществе не умолкают споры о ее оптимальном варианте. Среди многих точек зрения главными являются две. Первая, отстаиваемая сторонниками «чистых» радикально-либеральных реформ, доказывает, что исторические особенности России – это не более, чем идеологема, что плодотворны только универсальные рыночные механизмы, которые и должны быть освоены. Радикал-либералы доказывают, что основы современного общества, как и соответствующая им ментальность, культура и социальные нормы, могут оформиться достаточно быстро, а болезненный этап будет пройден в течение жизни одного поколения. Любой же вариант реформ, альтернативный радикал-либеральному, вернет Россию на круги стагнирующего коллективистского общества. Другая точка зрения состоит в том, что Россия должна найти оптимальный национальный вариант российской модернизации, который определяется одними как «либерально-консервативный», другими – как «консервативно-либеральный», третьими – как «адекватный», но который в любом случае должен учесть цивилизационные характеристики России и быть сплавленным с ними».¹⁰⁹

Отказ от культурного сближения с Европой был бы контрпродуктивен для развития как России, так и Европы: для России он означал бы крушение надежды на завершение модернизации, а для Европы – надежды на формирование самостоятельного «центра силы», на равных конкурирующего с Америкой и Китаем.

Поэтому при всей сложности и противоречивости этого процесса, формирование и российской, и европейской идентичности должно идти (и, безусловно, идет) в направлении взаимного сближения и взаимодействия. Таким образом, по нашему мнению, формирование новой российской идентичности, которая не противостоит европейской, а сочетается с ней, - возможно и необходимо. Для этого, однако, необходимы глубокие изменения в массовом и элитном сознании, которые еще не завершены ни в России, ни в странах Западной Европы.


Национальная модернизация и взаимодействие с Европейским Союзом


Россия и Европейский союз являются крупнейшими торговыми партнерами. Сегодня ЕС потребляет 13% российской нефти и 24% российского газа. И замены этих энергоносителей у ЕС на данном этапе нет. В целом же ЕС обеспечивает более 50% от общего объема наших внешнеэкономических связей, из которых 75% приходится на нефть и газ. В структуре внешнеэкономических связей ЕС Россия составляет пока более скромное место — 4%, однако это больше, чем, например, объем таких связей с КНР (2%) и Индией (1%). Европейский Союз является главным внешним инвестором в российскую экономику: на его долю приходится порядка 40% иностранных инвестиций. Промышленные инвестиционные проекты осуществляются, в основном, в нефтедобыче и нефтепереработке, авиационной и автомобильной промышленности, добыче алмазов и золота, в машиностроении и средствах коммуникации, в конверсии оборонных предприятий, в целлюлозно-бумажной промышленности, АПК и пищевой промышленности.

Однако российская продукция, за исключением энергосырьевых ресурсов и некоторых видов продукции с низким уровнем добавленной стоимости, неконкурентоспособна на европейских рынках.

Стоящие перед российско-европейской интеграцией стратегические задачи требуют взаимопроникновения именно экономических операторов России и ЕС, которое позволило бы создать в России подлинно рыночные условия функционирования экономики, что в свою очередь создало бы в России предпосылки для повышения ее конкурентоспособности на мировых рынках. В современной России модернизация не может быть навязана обществу «сверху». Она должна быть свободным выбором граждан. В то же время такой выбор должен сопровождаться государственной инновационной политикой, содержащей инструменты адаптации хозяйствующих субъектов к условиям либерализации и глобализации мировой экономики путем формирования правовой и организационно-экономической среды, содействующей повышению конкурентоспособности предприятий.

Однако, на практике, активность предпринимателей направлена не в то русло, которое соответствует общим стратегическим задачам России и ЕС, связанным с объединением европейского инновационного и российского ресурсного потенциала для целей повышения конкурентоспособности российско-европейского интеграционного образования в контексте глобального рынка и совместного участия наших стран в ВТО. Так, несмотря на то, что российский инвестиционный потенциал оценивается очень высоко, сегодняшние инвестиционные потоки проходят мимо тех секторов российской экономики, которые будут определяющими для целей конкурентоспособности постиндустриальных обществ. В этих условиях заблуждение о том, что Россия обречена на успех в деле привлечения прямых иностранных инвестиций, сменилось осознанием необходимости государственного стимулирования предпринимательской активности в определяющих конкурентоспособность секторах экономики.

При конструктивном политическом диалоге экономическое сотрудничество России и Европейского союза уже сегодня может ощутимо продвинуться вперед при достижении необходимой степени взаимного доверия и создании соответствующих институциональных и финансовых условий. Это прежде всего следующие направления: объединение научно-технических потенциалов России и ряда стран ЕС в развитии фундаментальных и прикладных исследований и опытно-конструкторских разработок (ядерная энергетика, космос, авиация, связь); осуществление общеевропейских проектов в сфере энергетики, как это предусмотрено Энергетической хартией; создание новых европейских транспортных систем и транспортной инфраструктуры, включая воздушный, водный, автомобильный, железнодорожный и трубопроводный транспорт; охрана и оздоровление окружающей среды. Не существует серьезных препятствий для развития регионального и приграничного сотрудничества, включая его Северное, Балтийское и Черноморское «измерения». При этом европейские стандарты вполне могут стать критериями конкурентоспособности для России.

Главная проблема в торговых отношениях России и ЕС на ближайшую и долгосрочную перспективу заключается в архаичности структуры российского экспорта, низкой конкурентоспособности продукции обрабатывающей промышленности, неразвитости системы стимулирования экспорта, включая его кредитование и страхование. Не внешнеторговый режим ЕС, а именно низкая конкурентоспособность российской продукции является основным фактором, сдерживающим взаимную торговлю.

Несмотря на огромную разницу в уровнях развития перед Россией и ЕС стоят схожие цели модернизации. Это не просто создание некой конкурентоспособной экономики, а некий прорыв на пути к созданию новой, инновационной экономики, что предусмотрено в известной Лиссабонской стратегии, которая, если верить материалам Евросоюза, по-прежнему является его приоритетной стратегией. Однако присоединение к ЕС 10 новых стран, конечно, замедляет осуществление этой стратегии. Таким образом, расширение интеграции происходит в ущерб ее углублению. Создание общего пространства в науки, техники и образования России и ЕС является поэтому приоритетным. Ведь именно объединение научно-технического потенциала России и ЕС могло бы дать толчок к модернизации и России, и ЕС, к повышению конкурентоспособности их экономик на новой технологической основе. Но без определения базовых принципов, на основе которых создается такое пространство, невозможно говорить о продвижении к этой цели.

Конкурентоспособность находится в противоречивом взаимоотношении с идеей стратегического партнерства: ведь состязательность конкурирующих субъектов не должна преследовать цель разрушения равновесия через уничтожение конкурента. Вместе с тем важно заметить, что вопрос глобальной конкурентоспособности России (который был определен В.Путиным в качестве национальной идеи в его беседе с доверенными лицами накануне президентских выборов 2004 г.) является приоритетным не только на достаточно длительную стратегическую перспективу, а навсегда или, по крайней мере, до тех пор, пока в мире будут существовать национальные государства.

Отношения Россия-ЕС: необходим стратегический прорыв

Для Евросоюза ключевая проблема в настоящий момент – отказ Москвы ратифицировать европейскую Энергетическую хартию и транзитный протокол к ней. Хартия предусматривает общие правила добычи, продажи и транзита энергоносителей. Документ требует установить единые транзитные тарифы. Самое же главное – транзитный протокол предусматривает свободный доступ всех производителей нефти и газа к трубопроводной системе любой страны, присоединившейся к Хартии. Именно это положение не устраивает Москву. Главное требование Москвы к Евросоюзу – твердые гарантии закупок российских энергоносителей в условиях полной либерализации энергетического рынка на континенте.
Дополнительным фактором, придающим интригу отношениям Россия-ЕС, является истечение в 2006 г. срока действия Соглашения о партнерстве и сотрудничестве (СПС) между Россией и Евросоюзом.

Более важно, однако, разобраться в другом, а именно – в перспективах стратегического партнерства с ЕС в целом. Серьезного прорыва в этом отношении в ближайшие годы ожидать не следует. Вряд ли следует ожидать и заключения в обозримый период содержательного нового СПС между РФ и Евросоюзом. На данном этапе ни Россия, ни ЕС не намерены принимать на себя больше обязательств, чем уже закреплены в СПС.

Прошедший в конце июня 2008 г. саммит РФ-ЕС в Ханты-Мансийске вряд ли можно считать серьезным прорывом в наших отношениях с Союзом (предыдущий саммит в Самаре был, правда, еще хуже – провальным). Конечно, сейчас запущен механизм подготовки нового соглашения. Но, скорее всего, на переговоры по этому вопросу уйдет не один год, а на его последующую ратификацию 27-ю членами ЕС – не меньше двух-трех лет. Таким образом, новое соглашение вступит в силу в лучшем случае не раньше, чем лет через пять-шесть.

Но главное даже не в этом: в принципе можно взаимодействовать и по прежнему Соглашению, тем более, что оно реализовано, по мнению многих экспертов, не более, чем на 60%. Важнее другое: на переговорах с ЕС по-прежнему доминирует повестка дня, навязанная нам Евросоюзом. В ней фигурируют такие приоритеты, как энергетическая безопасность, изменение климата, вступление России в ВТО, права человека и демократия в России, постсоветское пространство и т.д. Все эти вопросы, спору нет, важны и для России. Но где же приоритеты российской внешней политики, включенные в эту повестку дня? Ведь не могут же они сводиться лишь к одному, в общем-то, техническому и вспомогательному (хотя, конечно, и важному) вопросу - отмене визового режима в поездках российских граждан в страны Евросоюза!

Приходится констатировать, что если у ЕС имеется продуманная на годы вперед, последовательная и консолидированная стратегия в отношении России (несмотря на все разногласия внутри Союза), то у России такой стратегии по-прежнему нет: мы и сегодня не можем внятно сформулировать, что же в стратегическом плане мы хотим получить от наших партнеров по переговорам, в отношении с которыми не закладывается важнейшая идея – идея стратегического размена (например, доступ к нашим энергетическим системам в обмен на доступ к европейским высоким технологиям). Из истории переговоров, между тем, хорошо известно: если ты начинаешь их в условиях, когда у тебя нет стратегической повестки дня, в то время, как у твоего партнера она есть – ты заведомо уже проиграл.

В настоящий момент, как представляется, в целом еще не созрели предпосылки для перелома сложившейся ситуации. Евросоюз и Россия сегодня представляют собой существенно другие международные субъекты по сравнению с теми, какими они были 15 лет тому назад. В начале 90-х годов прошлого века Евросоюз был на подъеме, а Россия – в глубоком экономическом кризисе и цивилизационном шоке после распада СССР. В Европе Россия воспринималась тогда чем-то вроде этакой «большой Польши», к которой вполне можно было применять те же критерии и стандарты, что и по отношению к странам Центральной и Восточной Европы. Россия же воспринимала ЕС в качестве успешной интеграционной структуры, в которую она была готова влиться даже на правах «смиренного ученика».

Сейчас ситуация стала принципиально иной. Евросоюз, как полагают многие в России, находится в состоянии глубокого кризиса, связанного с его расширением и неспособностью быстро «переварить» новые страны-члены. А провал евроконституции высветил к тому же кризис его идентичности. Россия же, напротив,  вышла (или уверенно выходит) из кризиса, с каждым годом все прочнее ощущая себя самодостаточным и самостоятельным центром силы. В условиях падения доверия к ЕС как к успешной интеграционной модели в целом, и одновременного укрепления экономического положения России, в ней крепнет понимание того, что сегодня нет большого смысла любой ценой форсировать интеграцию на условиях ЕС. Для  политического класса России европейский путь развития перестал быть безальтернативным. Более того: укрепляется понимание, что ЕС – не модель для подражания уже хотя бы потому, что Россия демонстрирует гораздо более высокие темпы экономического роста. Политики России все больше устремляют свои взоры в сторону поднимающейся Азии. Во всяком случае, Москва сегодня чувствует себя вполне независимым от Европы субъектом, в ней сложился твердый элитный консенсус по поводу того, что она ни в коем случае не должна вступать в ЕС, а тем более приспосабливаться к системе европейского права (многие полагают даже, что это путь к распаду страны).

Следует отметить, что по мере усиления позиций России в 2004-2008 гг. отмечалось существенное замедление темпов партнерства и сотрудничества, связанное с обострением политического диалога по наиболее принципиальным вопросам. А «дорожные карты», оказались на данном этапе не более, чем элементами политической риторики вокруг такого диалога: «бреши» реального стратегического партнерства заполнялись большим количеством декларативных документов на эту тему.

Нельзя приуменьшать и того обстоятельства, что в диалоге РФ-ЕС по-прежнему присутствует негативная повестка дня, состоящая из таких вопросов, как несовместимость законодательств сторон и явное нежелание их гармонизировать, очевидный конфликт интересов на постсоветском пространстве, двойные стандарты ЕС по вопросу о положении и правах русскоязычного населения в странах Балтии, нерешенная проблема Калининградской области. Никак не способствуют преодолению этой негативной повестки дня назойливые критические замечания от Евросоюза в адрес России по поводу так называемой «управляемой демократии» и «авторитарных тенденций» формирующегося политического режима России.

В результате единственной формой партнерства и сотрудничества, реализуемой во взаимоотношениях между Россией и ЕС  сегодня является политический диалог, основанный на взаимных уступках по наиболее острым для сторон проблемам. Данный механизм, конечно, не соответствует задачам стратегического партнерства, экономическим возможностям России и Евросоюза, а также не адекватен современным вызовам глобализации.

ЕС пойдет на более тесную интеграцию с Россией только после того, как страны ЦВЕ более или менее выровняются в своем социально-экономическом развитии с ведущими странами ЕС, достигнув по крайней мере 70%-го уровня развития западно-европейских экономик, что не может произойти ранее, чем через 15-20 лет. Нельзя не согласиться с тем, что процесс переговоров между Россией и ЕС, направленный на углубление экономической интеграции, может сдвинуться с мертвой точки не раньше, чем Россия вступит в ВТО. Прагматичной же целью на ближайшее будущее является создание зоны свободной торговли между РФ и ЕС, что отвечает целям и СПС, и ВТО.

Представляются принципиально важными характеристики общей стратегии ЕС в отношении России, как стратегии, которая вписывается в вашингтонскую стратегию демократизации постсоветского пространства. Она направлена на позиционирование себя по отношению к России в качестве «старшего партнера» и попытки применять здесь методы интеграции, отрабатываемые на других странах, не сравнимых с Россией по внешнеполитическому потенциалу.

Наконец, следует отметить еще одно важное обстоятельство. В России, к сожалению еще очень сильно влияние скрытых лоббистских групп, не заинтересованных в переходе к высоким техническим и правовым стандартам ЕС и подлинно рыночным механизмам регулирования экономики.

В этих условиях, исключающих по существу вероятность каких бы то ни было прорывов в отношениях между Россией и ЕС в обозримом будущем, весьма обоснованным является предложение ряда экспертов рассмотреть альтернативную форму евроинтеграции, каковой является Европейское экономическое пространство, сформированное на базе Соглашения о таком пространстве 1992 года между европейскими сообществами и странами, входящими в Европейскую ассоциацию свободной торговли. Страны, реализовавшие этот второй вариант интеграции (Исландия, Норвегия, Лихтенштейн и Швейцария), являются самодостаточными (в отличие от стран ЦВЕ) и одновременно полноправными субъектами экономической интеграции. Опыт этих стран, как представляется, действительно, был бы важен для России, которая не готова вслед за странами ЦВЕ передавать часть своего суверенитета европейским наднациональным структурам. На данном этапе необходимо создание рабочего механизма партнерства, хотя бы в объеме Совета «Россия-НАТО». С российской стороны важно включать в переговоры с ЕС представителей предпринимательских структур и гражданского общества

Если же говорить о стратегической перспективе сотрудничества с ЕС, то его надо искать в сфере высоких технологий и крупных инновационных проектов. В России хорошо обстоят дела с прорывными технологиями ХХI века, фундаментальными и междисциплинарными  исследованиями. Но она не слишком преуспела в их коммерциализации. Европа же умеет преобразовывать высокие технологии в коммерческие продукты. Соединить возможности России и ЕС в этой сфере можно было бы путем создания совместных венчурных фондов. В этом мыслится одно из магистральных направлений решения жизненно важной проблемы и для России и для ЕС. Вот почему европейский опыт эффективного управления предприятиями в наукоемких и капиталоемких областях, рассчитанных на перспективное бизнес-планирование, грамотный менеджмент, умелую кадровую политику, способность прогнозировать коммерческий успех инновационных идей и решений и осуществлять их последующее внедрение представляет для России особую ценность.

Если такая перспектива станет реальной, то в очередной политической декларации типа нового СПС или даже Энергетической хартии просто не будет необходимости, поскольку начнется реальное, а не декларативное (как сейчас) партнерство в экономической области. Такое партнерство и должно стать основой Большого европейского проекта, осуществляемого при активном участии России.  Для этого России следует проявить политическую волю в направлении движения к цивилизованным техническим и правовым европейским стандартам, а Евросоюзу избавиться от менторского тона, позиционирования себя по отношению к России в качестве «старшего партнера».