С. В. Кортунов национальные интересы россии в мире научный рецензент профессор кафедры мировой политики факультета мировой экономики и мировой политики гу-вшэ м. З. Шкундин Монография

Вид материала

Содержание

Нация и национальное государство как исторический феномен
Национальное государство в контексте международных отношений и мировой политики
Принцип суверенного равенства государств
Принцип территориальной целостности государств
Принцип нерушимости государственных границ
Принцип добросовестного выполнения международных обязательств
Принцип запрещения применения силы или угрозы силой
Идея национального самоопределения получает значение «принципа»

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 26

Нация и национальное государство как исторический феномен

Понятие «нация» всегда отличалось большой многозначностью, единого его понимания не существует. Различные исторические, политические и языковые традиции, а также теоретические подходы обуславливают разное понимание значения и словоупотребление понятия «нация». С понятием «нации» тесно связаны понятия «этнос» и «народ».

В английском языке понятие «nation» обозначает одновременно нацию, народ и государство. Именно подобное, свойственное английской традиции, значение понятия «нация» в XX веке закрепилось в ряде характерных терминов и названий – Лига наций, Организация Объединенных Наций, национальная армия, валовой национальный продукт и т.п.

Получившее распространение во многих европейских языках (фр. nation, нем. Nation, исп. ссылка скрыта), оно имеет латинский корень «nation». Это слово образовано от отложительного глагола (g)nascor (gigno), который восходит к индоевропейскому корню *gen. Первоначально nation означало «рождение» и «происхождение». Этот термин активно употреблялся еще древнеримскими авторами. А возникшие после распада Римской империи христианские королевства и народности раннего Средневековья переняли вместе с латинским языком понятия natio, которым обозначались христианские народы, и gens, которым обозначались «варварские» племена^²⁷.

В классической латыни слову «nation» были присущи значения «племя и народность», «сословие и разряд», «порода и сорт», «тип и группировка». Например, «nation Epicureorum» – «школа эпикурейцев». В поздней и средневековой латыни это слово во множественном числе – «nations», как и аналогичное, исходно однокоренное «gentes» служило для обозначения языков, т.е. людей, говорящих на различных языках. Важно отметить, что во всех перечисленных случаях словоупотребления понятие «nation» указывает на какую-то характерную особенность группы людей, и содержит в себе указание на общность их происхождения, какой-то родовой признак этой группы.

В Средние века «нациями» именовали местные сообщества, обособленные политически, лингвистически, профессионально и т.д. Чаще всего этот термин использовался для обозначения землячеств купцов и студенческих землячеств в университетах, а также различных профессиональных гильдий и сословий. Например, среди студентов Парижского университета в XIII в. выделялось три нации: галльская (включающая в себя итальянцев, испанцев и греков), нормандская и английская (к которой относили, в том числе, немцев, поляков и скандинавов), чуть позже к ним добавилось пикардийская (к которой относили бургундцев, норманнов и валлонов). В университете Болоньи насчитывалось три итальянские нации: ломбардская, римская и тосканская, - и одна «загорская», включавшая в себя немцев, французов и англичан. В британском толковом словаре «Политика» говорится, что в Англии XIX в. можно было услышать о нациях «иудеев», «цыган» и «королевской нации» (королевская семья или династия)^²⁸.

В целом, такое словоупотребление понятия «нация» отражает сословно-цеховое социальное устройство средневекового общества. В то время понятие «нация» не использовалось для обозначения населения современного государства.

Приблизительно с XVI в. понятие «нация» начинает использоваться аристократией для обозначения привилегированного слоя дворян, участвующих в католических соборах и собраниях сословных парламентов. В таком виде оно приобретает политическое значение – с помощью него осуществлялось противопоставление привилегированного сословия (nation), объединяющего аристократию, дворян и духовенство, - и остальных, обозначаемых словом «народ» (populus). Эту дихотомию в XVIII в. исчерпывающе выразил И. Кант: «Под словом «народ» (populus) понимают объединенное в той или другой местности множество людей, поскольку они составляют одно целое. Это множество или часть его, которая ввиду общего происхождения признает себя объединенной в одно гражданское целое, называется нацией (gens), а та часть, которая исключает себя из этих законов (дикая толпа в народе), называется чернью (vulgus), противозаконное объединение которой назыается скопищем (agree per turbas); это такое поведение, которое лишает их достоинства граждан»^²⁹.

В XVIII в. за право именовать себя «нацией» начинает претендовать «третье сословие». До того, как крестьяне и «чернь» получили возможность принимать участие в политической жизни, должно было пройти еще некоторое время. Крестьяне вплоть до XIX в. ощущали себя «гасконцами», «бретонцами», «провансальцами», но не французами.

Самый значительный вклад в формирование понятия «нации» был сделан Французской буржуазной революцией. Она сделала его средоточием политических идей, увязав его с идеей народного суверенитета. На этой основе было сформировано революционно-демократическое понимание нации, для которого ключевым было понятие суверенного народа. Это нация, которая создавалась через свободный политический выбор ее членов, зачастую вопреки территориальным, этническим, языковым, историческим, религиозным и другим локальным барьерам.

Осмысление понятия во французской политической мысли связано с именем французского историка Эрнеста Ренана. В своей лекции, датированной 1882 г., он высказал известную формулу: «существование нации – это … повседневный плебисцит»^³⁰. Впоследствии Эльзас и Лотарингия, состоящие из этнических немцев, руководствуясь политическими и социальными соображениями, добровольно присоединились к французской нации.

Подход к нации как «народу» предполагал, во-первых, распространение термина «нация» с локальных сообществ на общество в целом, что было связано с переносом чувства исконной самоидентификации человека с его «малой» родины на родину «большую». Критерии, указывающие на общее историческое происхождение или исконное территориальное единство, как ни странно, определяющими не являлись. В основу понятия нации были положены характеристики социально-экономической целостности, определяющей политико-правовые границы, что позволяло ведущему деятелю французской революции аббату Э.-Ж. Сийесу определять нацию первоначально как совокупность производителей, а затем как «объединение людей, подчиняющихся общему для всех закону и представленному общими законодателями»^³¹. На уровне отдельного человека данный подход выражался в том, что национальность определялась исключительно гражданством, этнические различия имели второстепенное значение. Например, Французская республика не видела никаких препятствий к тому, чтобы избрать в свой Конвент англоамериканца Томаса Пейна.

Рожденный Французской революцией смысл понятия «нация», как никакой предшествующий, был способен выступить в качестве критерия объединения североамериканских колоний и отграничения от образовавшей их метрополии. Ни этническая принадлежность, ни общность языка, ни общность исторических воспоминаний, религии – почти ни один из этих критериев существенно не объединял американскую нацию, кроме территории, не имевшей определенных границ. Роль социально-политического интегратора в этих условиях сыграли политические принципы, положенные в основу американского государства.

В политической традиции нации произошла замена монарха как источника суверенной власти на некое абстрактное, «нематериальное» понятие – нацию. Это идея стала как обоснованием внешнего суверенитета, так и источником внутренней власти государства. Следовательно, она легитимировала политический режим и правление в стране. С другой стороны, если суверенитет династии связывался с сакральным происхождением монаршей власти, то теперь ей на смену пришла идея «народного» или «национального» суверенитета. Отсюда логически возникло требование подчинить государство национальному сообществу, - этот принцип стал ориентиром демократических преобразований в странах Западной Европы и США. Таким образом, как мы видим, становление демократии было органически связано с формированием политической нации.

«Немецкая» традиция нации восходит к философу культуры Иоганну Г. Гердеру и немецким романтикам XIX века. По их представлению, нация выражает «народный дух», опирается на культуру и общее происхождение. Уже в прошлом веке сторонники двух точек зрения схлестнулись в научном споре, имевшем вполне конкретную цель - обосновать территориальную принадлежность Эльзаса и Лотарингии. По мнению немецких историков, они должны входить в состав германского государства, поскольку население этих областей было бесспорно связано с немецкой историей, языком и культурой. Французские теоретики, в частности Э. Ренан настаивали на обратном: этнокультурные факторы сами по себе не обусловливают выбора населением своей государственной принадлежности.

Становление немецкого национализма было тесно связано с возвращением к культурным истокам германцев, народным традициям, фольклору и т.п. В результате, линия раздела между германцами и не-германцами для немецких философов и публицистов прошли по лингвистическим и расовым границам. Становление немецкого национализма произошло под действием идей философа И.Г.Фихте («Речи к немецкой нации», 1808), публициста Э.М. Арндта и педагог Ф.Л. Яна («Немецкий народ», 1810), и, во многом, под действием наполеоновских войн. Ими, по существу, ставится задача, чтобы эти «внутренние границы» государства (отличие нации от других по языку и пр.) стали также и его «внешними границами». Таким образом, мы видим обратное гражданскому национализму движение самоидентификации: не от «государственного» к «личному», а наоборот, «от субъективного» к «государственному». Мы видим, что у этнического национализма изначально было свое концептуальное назначение: обосновать претензии на создание собственного государства. В дальнейшем именно он получил активное распространение среди всех национально-освободительных движений от Восточной и Южной Европы, до Азии и Африки.

Представления о нации, уже сформулированные у Г.И. Фихте и Э. Ренана, в дальнейшем получили свое развитие у крупнейших социологов XIX в. В трудах М. Вебера (1864-1920 гг.), в частности, есть целый ряд положений, имеющих практическое значение для классического модернизма: важность памяти, роль интеллигенции в сохранении незаменимых культурных ценностей нации, значение национальных государств для формирования особого характера западного модерна. Его значение политического действия важно как для формирования этнических групп, так и для развития современных европейских наций. Для М. Вебера, именно стремление к созданию своего государства отличает нацию от других типов общности^³². И теперь его тезис вдохновляет многих современников построения национального государства. Вебер рассуждает о национальности и пишет о субъективном характере этнической группы и нации, об эмоциональном характере этнической солидарности, о роли интеллигенции в формировании национального самосознания. Нации М. Вебер рассматривает как большие статусные группы, экономически заинтересованные бороться за власть и престиж.

Важным для классической модернистской парадигмы является наследие Дюркгейма (1857-1917 гг.). Это относится, прежде всего, к его анализу религии или ядру морального сообщества, к утверждению о вечном элементе в расе, сохранении при любых изменениях религиозной символики. По его мнению, подчинение идее патриотизма революционизирует умы. Дюркгейм дал классическому модернизму концептуальный каркас.

В учениях о нации и национализме в целом принято выделять несколько основных подходов: примордиализм, инструментализм, перенниализм, модернизм и конструктивизм. Один из самых полных их обзоров представлен в работе Э. Смита «Национализм и модернизм. Критический обзор современных теорий наций и национализма»^³³.

До 1960-х годов доминировало логично вытекающий из представлений о нации XIX в. примордиалистской подход: антрополог А. Радклиф-Браун (1881-1995 гг.), социологи Э. Шилз (1911-1995 гг.) и К. Гирц (1926-2006 гг.). Он целиком исходило из того, что нации – это реально существующие с древности сообщества. Этническая и национальная принадлежность индивида, в соответствии с идеями примордиалистов, является его изначальной характеристикой. В рамках примордиализма, в свою очередь, выделяют два основных подхода: социобиологический и эволюционно-исторический. Первый возводит корни нации к биологическим и антропологическим основаниям, а второй – к историко-культурным.

В первой половине и середине XX в. исследовании национализма в основном развивались в рамках исторической школы в работах К.Хайеса («Очерки о национализме», 1926 г.) и Г.Кона («Идея национализма», 1944 г., «Национализм: его смысл и история», 1955 г.)

К. Хайесом бала предпринята попытка предложить свою классификацию национализмов. По его мнению, современный ему национализм проявляется в 6 различных формах: гуманитарный, якобинский, традиционный национализм, либеральный, интегральный и экономический национализм. В этой классификации доминирует хронологический подход. К. Хейес также наметил основные этапы распространения национализма: разработка его доктрины выдающимися «интеллектуалами», поддержка доктрины группой граждан, исходя из их культурных или экономических интересов, укоренение в народном сознании с помощью массового образования.

Гораздо большее влияние на последующие исследования оказала предложенное Гансом Коном разделение национализма на «западный» и «восточный». Он подразумевает, что в западной Европе (Англии, Франции) и США национализм был результатом действия политических и социальных факторов. Он политически реализовался в создании национальных государств. В Центральной и Восточной Европе и в Азии национализм возник позже и на более низкой стадии социального и политического развития. Вступая в противоречие с существующей моделью государственности, национализм вначале нашел свое выражение в сфере культуры и искал свое оправдание в «естественном» факте существования общности, объединенной традиционными узами родства и статуса. Границы же существовавшей политии редко совпадали с формирующейся нацией.

Западный национализм родился из духа Просвещения и был тесно связан по своему происхождению с концепциями индивидуальной свободы и рационального космополитизма: отсюда его оптимизм, плюралистичность и рационализм. Он, по большей мере, являлся выражением политических устремлений поднимающегося среднего класса. Так называемый «восточный» национализм отвергал или преуменьшал дух Просвещения: вместо этого прославлялась единая авторитарная государственность и вера. Национализм означал коллективную власть и национальное единство, независимость от иностранного владычества (а не свободу жизни внутри страны) или необходимость экспансии высшей нации. Он отражал надежды низшего слоя аристократии и масс. Восточный национализм, по Г. Кону – это «рациональная попытка слабых и бедных народов добиться автономии и свободы». Кроме того, у западного и восточного типов национализма разный социальный базис. На Западе это буржуазия, а на Востоке – аристократия. Классификация Г. Кона в целом оказала существенное влияние на типологии, предложенные в более поздний период.

В 1980-е гг. XX века большое влияние получает модернистский подход к изучению нации и национализма: Б. Андерсон, Э. Геллнер, Ч. Тилли, М. Манн, Дж. Бройи, М. Хрох, Э. Хобсбаум. Все модернистские концепции исходят из того, что формирование наций и распространение национализма стало следствием процессов модернизации и наступления Современности в социологическом понимании этого слова. Представители модернизма рассматривают нацию и национализм, а также связанное с ними национальное государство, изначально как европейское явление, которые впоследствии было распространено и на другие части света. При этом, однако, разные исследователи делают акцент на разных сторонах процессов модернизации: социально-экономических, культурных или политических.

Концепция Б. Андерсона была сформулирована в его главной работе «Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма» (Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism”, 1983). В ней дается определение нации – это «воображенное политическое сообщество», которое «воображается как нечто неизбежно ограниченное, и в то же время суверенное»^³⁴. Таким образом, по мнению Б. Андерсона, нация представляется ее членам как сообщество, имеющие границы, за которыми находятся другие такие же нации. У членов этого сообщества есть понимание собственной общности по отношению друг к другу, даже если они никогда не встречались, и в то же время – четкое понимание своего коллективного отличия от всех остальных. Их также объединяет чувство «глубокого, горизонтального товарищества»^³⁵, которое имеет место, не смотря на все возможное неравенство. И, в такое качестве, как чувство и понимание, нация и национализм является, с точки зрения Б. Андерсона, особого рода культурным артефактом.

Появление национализма в Европе, считает Б. Андерсон, было вызвано распространением книгопечатания, которое уже в XVI в. приобрело довольно интенсивный характер. Необходимость увеличения аудитории заставила издателей переходить на народные языки и отказываться от латыни (письменного языка ученых и священнослужителей в средневековой Европе), которые, одновременно, становясь письменными языками, унифицировались. В результате довольно обширные группы населения: купцы, горожане и т.д.,- ранее разделенные местными и сословными разговорными диалектами, научились понимать друг друга. Кроме того, издание книг и газет на новых национальных языках позволило запечатлеть образ национальной общности в исторической перспективе. В соответствии с представлениями Б. Андерсона, распространение чтения также изменило и представление о времени, сформировав ощущение одновременности происходящих событий за пределами локальных сообществ, чего для эпохи Средневековья не было характерно.

Не менее важно и то, что распространение национальных письменных языков и издание на них религиозных текстов привело к постепенной утрате латыни. А за этим последовала дальнейшая фрагментация и плюрализации христианского мира, что прямо вело к падению средневековой Христианской империи. Эрозия религиозного единства привела также и к разрушению династической легитимности, которая исходило из того, что право династии даровано из некого божественного источника.

Формирование национальных языков, связанное с собиранием устных и изданием народных традиций, словарей и распространением грамотности, однако, породило языковой конфликт. Долгое время именно языковое отличие было характерным признаком правящей аристократии: парижский французский сильно отличался от народного французского, также как и королевский английский, не говоря уже о том, что часто династические монархии правили иноязычными народами. В ответ правящим династиям пришлось выбрать один из языков в качестве национально-государственного, главного для всей их многоязычной империи, и сформулировать новые основание для своей легитимности, как вытекающие из исторического наследия монархии. «Романовы открыли, что они великороссы, Ганноверы – что они англичане, Гогенцоллерны – что они немцы…»^³⁶ Это, в свою очередь, привело к распространению в Европе «официальных национализмов» и политики унификации (в Англии – к Ирландии, в Германии – к Польше, и т.д).

Э. Геллнер, основная работа которого «Нации и национализм» («Nations and Nationalism») вышла в 1983 г., также уделял большое внимание культурным факторам. При этом он, однако, сделал акцент на осознанном конструировании этнокультурных представлений, которые, с его точки зрения, «изобретаются» представителями культурной элиты – писателями, историками, художниками и т.д. Далее эти представления транслируются на потенциальных представителей нации при помощи различных средств массовой информации и массового искусства. То есть, помимо того, что национальность есть вымышленный культурный конструкт, она по сути «навязанная» социальность. Это выразилось в парадоксальной, на первый взгляд, формуле: «именно национализмы создают нации, а не наоборот».

Э. Геллнер начинает свою книгу с определения понятия «национализм»: «это прежде всего политический принцип, который требует, чтобы политические и национальные единицы совпадали, а управляемые и управляющие принадлежали к одному этносу». Он считает, что нация – это, прежде всего, «продукт человеческих убеждений, пристрастий и наклонностей», «два человека принадлежат к одной нации лишь в том случае, если они признают принадлежность друг друга к этой нации. Именно взаимное признание такого объединения и превращают их в нацию»^³⁷.

Главной движущей силой, приведшей к рождению национализма и, как следствие, образованию национальных государств, по мнению Э. Геллнера явились все же экономическое развитие и индустриализация. Их влияние двояко. Во-первых, экономика в условиях индустриализации постоянно формирует потребность в новых профессиях и, как следствие, в мобильных трудовых ресурсах, способных обучаться новым формам деятельности. Это разрушает замкнутые локальные цеховые или сельские общности и требует наличия базового образования. Во-вторых, те же самые процессы приводят к формированию широкого слоя пролетариата – крестьян, оторванных от своих мест, и переехавших в города. Необходимость социализации потребовала от них отказа от своих местных традиционных культур в пользу некой унифицированной культуры коммуникации. «По самой своей производственной деятельности индустриальное общество является огромным, анонимным, мобильным и нуждается в хорошей системе коммуникативной системе для общения независимо от ситуации»^³⁸.

Взять на себя функции по распространению гомогенной культуры может только государство. Главное средство здесь – это школьное образование. Постепенно такая политика приводит к совмещению государственных и культурных границ, что Э. Геллнер выразил в формуле: «одна культура – одно государства; одно государство – одна культура»^³⁹. Именно это и характеризует, с точки зрения Э. Геллнера, национальное государство.

Однако, по мнению Э. Геллнера, исходных культур всегда слишком много, чтобы каждая из них стала основой для собственного государства. В результате, между культурами всегда идет жестокая борьба на выживание. И вопрос, какая именно местная традиция выступит основной для общенациональной культуры – вопрос всегда открытый. Это во многом зависит от успешности деятельности творческой элиты по созданию «высокой культуры».

Таким образом, сила национализма оказывается прямо связана с «силой» национальной культуры. Она делает привлекательным национальное гражданство для различных групп общества, социализирует людей. Основой для становления развитого национализма может быть только высокая культура с богатой письменной и литературной традицией.

Разность национальных культур, по мнению автора, на этапе индустриализации начинает ощущаться так остро именно потому, что она в многонациональных государствах давала явные преимущества выбраться из бедности, приобрести положение в обществе людям той национальности, чей язык - язык администрации, школы, политики. Невозможность в короткий срок привести к единству государственные и культурные границы привела к распространению политического ирредентизма и этнонациональным конфликтам в Европе в XIX - первой половине XX века. Их идейным оформлением выступили идеологии политического национализма.

При помощи различных сочетаний основных факторов, влияющих на формирование современного общества, Э. Геллнер приводит свою типологию национализма. Это факторы – власти и доступности образования или жизнеспособной современной культуры.

В результате их сочетания могут сформироваться три типа культурного национализма. Первый можно определить как «классический габсбургский». По этой модели те, кто у власти, имеют преимущества в доступности центральной государственной культуры, лишенные же власти лишаются также и возможности получить образование. Для них или части из них доступна народная культура, которая с большим трудом может превратиться в новую высокую культуру, противопоставляющую себя старой. Этой задаче себя отдают наиболее сознательные представители данной этнической группы.

Второй тип - у одних есть власть, у других - нет. Различия совпадают и выражаются так же, как культурные. Различий в доступности образования нет. Данный национализм унификаторского рода действует во имя распространения высокой культуры и нуждается в целенаправленной политике. Автор приводит в пример попытку объединения в XIX веке Италии и Германии.

Третий тип национализма Э. Геллнер называет национализмом диаспоры. Речь идет об этнических меньшинствах, лишенных политических прав, но не отсталых в экономическом отношении (и даже наоборот), следовательно, приобщенных к «высокой культуре». Проблемы общественных преобразований, культурного возрождения и обретения территории, неизбежность столкновений с враждебностью тех, кто претендует или претендовал на эту территорию ранее. Иногда опасность ассимиляции заставляет сторонников ненационалистического решения отстаивать свою точку зрения.

На политические аспекты процессов модернизации, с акцентом на межгосударственные отношения, обращают преимущественное внимание американские политологи Ч. Тилли и М.Манн. Ч. Тилли обосновывает точку зрения, что нации и национальные государства стали, по сути, продуктом войны. Необходимость ведения войн требовала мобилизации все большего количества ресурсов от населения. Это, в свою очередь, потребовало усиления контроля над населением со стороны государства. Одним из результатов этого стало внедрение централизованной бюрократии. Другим – обустройство границ и создание системы регистрации населения. Третьим результатом стало развитие системы культурного контроля с помощью распространения общего образования, внедрения культурных стандартов и национальных символов. Чтобы компенсировать населению усиление контроля со стороны государственных институтов, правящим элитам, однако, пришлось пойти и на некоторые уступки – в частности, расширения института гражданства и создание механизмов для народного волеизъявления^⁴⁰.

М. Манн считает, что примерно к 1700 г. государствам удалось полностью монополизировать функцию военного насилия. И только после этого они начались интенсивно вмешиваться в другие сферы жизни своих граждан. Обложение же налогами поставило вопрос о легитимности государства и заставило правящие элиты создавать органы народного представительства. Милитаризм и представительство вместе стимулировали формирование наций^⁴¹.

На социальных и внутриполитических аспектах развития обществ делает акцент профессор Лондонской школы экономики Дж. Бройи. По его мнению, изначальной причиной рождения национализма стало «осовременивание» социальных институтов в Новое время, которое сопровождалось их специализацией. Одним из «незапланированных» следствий такой специализации явилось разделение институтов на общественные (правительство) и частные (каковым, например, стала церковь). В результате институты государства и отдельные индивиды, ранее связанные сословно-цеховыми структурами, оказались оторваны друг от друга. Новой формой соотнесения государства и населения стал национализм в его политическом смысле – т.е. как внедрение института гражданства и предоставление политических прав гражданам, что в свою очередь, формировало чувство идентичности и по-новому решало проблему легитимности правления.

В таком понимании национализм выступает идеологией борьбы за политические права и институты правления со стороны граждан. Тогда понятно, что изначально он должен быть направлен против существующего правления. Однако, в зависимости от того, как данный национализм соотносится с государством в целом, он может выражаться, по мнению Дж. Бройи, в трех различных программах:

если нация, от имени которой выступает национализм, совпадает с территорией государства – он воплощается в программе реформ;
если нация, от имени которой выступает национализм, составляет только часть территории государства – он воплощается в программе сепарации (это случай национальных движений в империи Габсбургов и Османской империи в XIX в.);
если нация, от имени которой выступает национализм, выходит за пределы территории государства – он воплощается в программе унификации (национальное движение в Германии, Италии и Польше в XIX в.)

Дж. Бройи также отмечает, что государство, в оппозиции к которому находятся националисты, может позиционировать или не позиционировать себя в качестве национального. Наконец, Дж. Бройи идентифицирует три различных типа национализма в зависимости от того, какую главную функцию выполняют националистические идеи: «координации», «мобилизации» или «легитимизации»^⁴².

М. Хрох же, хоть и остается в рамках модернистской парадигмы, т.к. отдает главную роль в формировании наций факторам социальной мобильности и интенсивности коммуникаций, тем не менее полагает, что процессы формирования наций все-таки имеют под собой определенные объективные предпосылки. В их числе могут быть исторические связи, память об общем прошлом, языковое и культурное родство.

По М. Хроху процесс формирование нации разворачивается в три этапа. На первом происходит формулирование национальной идентичности исследователями-эрудитами. На второй – распространение этих идей среди патриотически настроенных энтузиастов. На третьей – формирование массового национального движения. Трансформации национальных идей в политическую программу способствует социальный и политический кризис старого порядка, возникновение разногласий между влиятельными группами населения и утрата веры в традиционные нравственные ценности^⁴³.

Британский историк Э. Хобсбаум разработал не просто модернистский, а конструктивистский подход к феномену нации. Принимая общие положения модернизма о том, что нации – это феномен Нового времени и их формирование связано с распространение книгопечатания и всеобщей грамотности, Э. Хобсбаум обращает главное на субъективные переживания феномена нации. Эти переживания же, в первую очередь, связаны с чувствами принадлежности к нации и национального патриотизма, который заставляет человека в экстремальных случаях (таких, как война) жертвовать всем, вплоть до жизни.

По его мнению, в формировании нации и национального государства главное место играет постоянное культивирование национальных чувств с помощью специальных символов (в частности, флаг, герб и гимн), праздников и мероприятий (таких, как национальные соревнования). При этом, отмечая довольно недавнее появление всех национальных символов в разных странах, Э. Хобсбаум считает их «изобретенной традицией» - «совокупностью общественных практик ритуального или символического характера»^⁴⁴. Э. Хобсбаум утверждает, что связь изобретенных традиций с историческим прошлым по большей части фиктивная, и они являются результатом «искусственного конструирования, целенаправленного изобретения и социальной инженерии»^⁴⁵. При этом, однако, традиции изобретаются все же не на пустом месте. Для того, чтобы они укоренились, в обществе уже должны существовать некоторые протонациональные связи, источником которых может, например, общее политическое прошлое или религиозные особенности.^⁴⁶

Резюмируя выше сказанное, национальное государство можно рассматривать как исторический тип государства, приходящий на смену государству сословного типа и отличающийся от последнего по ряду признаков, главный из которых – социокультурная и правовая однородность населения. Системообразующим же признаком для него является нация. При этом, как отмечает Ю. Хабермас, «два компонента понятия национального государства – государство и нация – относятся к сближающимся, но изначально разным историческим процессам: образованию современных государств и строительству современных наций»^⁴⁷.

Национальное государство – результат сложного исторического развития. Появившись в Европе (общепризнанно, что это европейский феномен) оно пришло на смену абсолютной сословной монархии, оформило право подданных (затем граждан) на участие в политической жизни страны. «В конце концов, государство-нация оказалось единственной политической структурой, удовлетворившей потребность в национальной автономии и объединении, сопровождаемых вторжением народных масс на политическую арену и отвечавших требованиям народного суверенитета» – пишет в своей статье Д. Битбэм^⁴⁸.

Воплощая в себе идею народного суверенитета, национальное государство сущностно связано с принципами народного представительства и, таким образом, с демократией. Американская исследовательница Л. Гринфельд в связи с этим даже пишет, что «Демократия развилась с чувством национальности… Национализм был той формой, в которой демократия впервые явилась миру, спрятанная в идее «нация», как бабочка в коконе. Изначально национализм развивался как демократия: там, где сохранялись условия для такого развития, эти два понятия стали тождественны»^⁴⁹.

Аналогично, немецкий исследователь Э. Ян пишет, что «национальное государство – это политическое системное понятие, отличающее государство, на деле опирающиеся на народный суверенитет, от авторитарного и диктаторского, и одновременно понятие историческое, противопоставляющее такого рода государство донациональному династическому»^⁵⁰.

Надо, однако, помнить, что о реализации идей национального государства можно говорить только тогда, когда в действительности обеспечены принципы политического равенства всех граждан и народного представительства. А в полиэтничных странах это достигается, как правило, очень непросто. Во многих случаях национальные устремления могут быть источником крупных социальных потрясений и разрушительных конфликтов.

При этом, хотя нация и государство изначально представляли собой исторически разные феномены, в последние несколько столетий их развитие было взаимообусловлено. Сложно представить себе историю государств последнего времени без явлений, связанных с национальностью, и так же сложно представить себе развитие нации, никак не связанное с институтами государства. Можно даже сказать, что нация и государство – явления не только взаимосвязанные, но и, фактически, взаимопорождающие.

Важно также отметить, что национальные государства возникли в Европе в специфической международной среде, после подписания Вестфальского мирного договора, который гарантировал государствам внешний суверенитет и привел к складыванию миропорядка, в основу которого был положен «баланс сил». Таким образом, национальное государство исторически связано со специфическим мироустройством.

Национальное государство в контексте международных отношений и мировой политики

К идеям Н. Макиавелли, Т. Гоббса, а также Л. Фон Ранке (1795-1886 гг.), Э. де Ваттеля (1714-1767 гг.) и Л. Оппенгейма (1813-1985 гг.) восходит реалистическая школа международных отношений. В ней представление о суверенных государствах как о главных акторах международных отношений получило наиболее законченную форму. Представители этой школы рассматривают государства как идентичные по своей природе политические единицы, действующие исключительно в собственных национальных интересах. Эти интересы заключаются в конченом счете в обеспечении собственной безопасности и установлении власти над другими государствами^⁵¹. Один из видных приверженцев этой школы А. Уолферс (1892-1968 гг.) сравнил государства с шарами на бильярдном столе, поскольку каждое из них представляет собой ««замкнутую, непроницаемую и суверенную величину»^⁵².

Сторонники более современного направления этой школы – структурного реализма (К. Уолц) – полагают, что поведение государств все-таки регулируется международной структурой, состоящей из главных международных институтов и договоренностей между сильнейшими государствами. На современном, институциональном этапе международных отношений, борьба между государствами разворачивается уже в рамках этой структуры.

В существующей системе международного права действительно воплощены многие принципы, характеризующие национальное государство. Его эволюция, вызванная объективными политическими, экономическими и социальными процессами, будет также оказывать решающее влияние на становление национальных государств в будущем.

Принцип суверенного равенства государств (принцип равноправия государств) отражает основное качество международного права как права равных (par in paren not habet imperium) субъектов. Качество суверенитета уникальное по своему характеру, является основанием для классификации субъектов международного права, определения их юридической природы, объема их правосубъектности для установления только согласительной процедуры международного нормотворчества. В силу этого качества государства равны независимо от времени возникновения, величия территории, количества населения, наконец, от чьего-то признания и непризнания. Принцип равноправия закреплен в писаной форме в п. 1 с Устава ООН 1945 г.

Закрепляя формально-юридическое равенство участников правоотношений, баланс их взаимных прав и обязанностей, принцип препятствует достижению фактического равенства. Международное право поощряет создание режимов преференций для развивающихся государств оказание помощи жертвам катастроф, вооруженных конфликтов, что должно рассматриваться не как дискриминация и нарушение принципа равноправия, а как следование императивам общеправового принципа справедливости.

В качестве санкции за нарушение принципа могут применят соразмерные во времени, по объекту, степени тяжести меры ответственное гак называемые репрессалии, исключающие применение вооруженной сил.

Принцип невмешательства во внутренние дела государства тесно связан с наличием качества суверенитета и основывается на одном из его элементов - независимости государства при осуществлении внутренних функций. Принцип призван защищать внутреннюю функциональность государства, представляющую один из аспектов полной и суверенной власти осуществляемой им на своей территории в пределах своих границ.

Возникновение принципа во времени, как и обычно-правовая форма его выражения, может быть соотнесено с принципом равноправия. Устав ООН сформулировал в писаной форме только часть этого принципа (п. 7 ст. 2), касающуюся невмешательства международной организации в дела, «по существу входящие во внутреннюю компетенцию государства», оставив существенную его часть - взаимоотношения между самими государствами - в форме обычая. Таким образом, в полной формулировке принцип существует все же в обычно-правовой форме.

Обязанности государства в рамках принципа состоят в невмешательстве во внутренние дела другого государства, такие, как установление формы правления, проведение референдумов и плебисцитов, принятие законов, расходование займов и др.

Принцип территориальной целостности государств, защищающий право государства на целостность и неприкосновенность его территории, является важнейшим средством обеспечения суверенитета государства. Территория есть основное условие существования государства, сфера действия его суверенитета. Устав ООН запрещает применение силы против территориальной целостности государств в виде вторжения, аннексии, оккупации, любых попыток расчленения государственной территории, если это не связано с международными санкциями.

Принцип нерушимости государственных границ регламентирует отношения государств по поводу установления (делимитации, демаркации, ректификации) и охраны разделяющей их территории границы и решения спорных вопросов в связи с границей.

Содержание принципа и тенденции его развития можно отследить также по резолюциям, декларациям международных организаций. К ним относятся в первую очередь акты органов ООН, в частности Декларация принципов, касающихся дружественных отношений государств 1970 г., а также Декларация и Документ о мерах доверия Заключительного акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (Хельсинки 1975 г.), которые посвящены новому для рассматриваемого принципа институту мер доверия.

Принцип добросовестного выполнения международных обязательств - один из старейших функциональных принципов системы международного права. Можно сказать, что на нем держится весь международный правопорядок. Устав ООН (п. 5 ст. 2), на который ссылаются как на источник принципа, обеспечивает только часть его содержания, а именно предписывает государствам соблюдать обязательства, вытекающие из членства в ООН, а для государств-нечленов - только обязательства, обусловленные принципами Устава ООН.

Наиболее полное выражение принцип получил в Венской конвенции о праве международных договоров 1969 г. и в ст. 38 Статута Международного суда ООН, где говорится о равенстве писаных и обычных норм. В настоящее время практика и доктрина единодушны в том, что принцип защищает все нормы международного права независимо от формы их объективирования.

Принцип запрещения применения силы или угрозы силой в виде универсальной нормы, обязательной через положение п. 6 ст. 2 Устава ООН, сформулирован в п. 4 ст. 2 гл. I Устава ООН, дополняемой системой норм гл. V-VIII. Обязательства государств в соответствии с принципом состоят в неприменении друг против друга первыми вооруженной силы в нарушение положений Устава ООН независимо от того, выражается ли это во вторжении на территорию государства, или ее оккупации, или бомбардировке, или нападении вооруженными силами на военные сухопутные, морские или воздушные силы вне пределов государства, в формировании и засылке вооруженных банд и т.д.

К «уставным» принципам международного права относится принцип уважения прав и основных свобод человека. Сам принцип в универсальной форме впервые был закреплен в п. 3 ст. 1 Устава ООН в 1945 г. В 1946 г. Генеральная Ассамблея ООН поручила Комиссии международного права разработать и предложить государствам-членам проект универсального кодифицирующего международного договора, содержащего перечень прав и основных свобод человека, который бы соответствовал требованиям второй половины XX в. Важным, но не решающим этапом на этом пути была принятая на III сессии Генеральной Ассамблеи ООН (в порядке реализации ст. 18 Устава ООН - голосованием, в виде морально-политической, а не юридической нормы) в 1948 г. Всеобщая декларация прав человека.

Документы, удовлетворяющие всем признакам источника основного принципа, - Пакты о гражданских, политических и экономических, социальных и культурных правах - были одобрены государствами только в 1966 г. и вступили в силу после сдачи 35 ратификационных грамот в 1976 г.

Из всех международных деклараций о правах, провозглашенных за послевоенные годы, особенно стоит отметить «Европейскую конвенцию по независимую политику, устанавливать дипломатические отношения с другими государствами, объявлять им войну и заключать мир.

Идея национального самоопределения получает значение «принципа» в п. 2 ст.1 Устава ООН, принятого в 1945 г. в Сан-Франциско, в ст. 55 самоопределение отнесено к одной из основ мирных и дружественных отношений между нациями, которые сами являются условиями стабильности и благополучия. На VII сессии Генеральной Ассамблеи 16 декабря 1952 года самоопределения получает статус «права», когда было принята резолюция 637 (VII) «Право народов и наций на самоопределение», в которой провозглашалось, что «право наций на самоопределение является предпосылкой для пользования во всей полноте правами человека… население несамоуправляющихся и подопечных территорий имеет право на самоопределение, а государства, отвечающие за управление этими территориями, должны применять практические меры для реализации этого права».

В другой Декларации – Декларации о предоставлении независимости колониальным странам и народам (резолюция 1514 (XV) Генеральной Ассамблеи ООН от 14.12.1960) отмечается связь между правом народов на самоопределение и индивидуальными свободами, и возникает несколько иное толкование этого права. Статьей 2 провозглашается, что «все народы имеют право на самоопределение; в силу этого права они свободно устанавливают свой политический статус и осуществляют свое экономическое, социальное и культурное развитие». С другой стороны, в ст. 6 содержится важное ограничительное положение о том, что любая попытка разрушения национального единства и территориальной целостности страны несовместима с целями и принципами Устава ООН^⁵³. Ю.А. Решетов отмечает, что «Хотя данный документ можно назвать историческим, его принятие положило начало явно расширительному толкованию права на самоопределение»^⁵⁴. Дальнейшие резолюции, как, например, резолюция 3236 от 22 ноября 1974 «Вопрос о Палестине» подтверждали неотъемлемое право народов, находящихся под колониальным господством, на самоопределение.

В ходе принятие вышеуказанных актов неоднократно возникали жаркие дискуссии, связанные с проблемами толкований тех или иных терминов. Например, во время подготовки Устава ООН была отклонена поправка, в которой говорилось о «праве народов на самоопределение» на том основании, что термин «народы» мог толковаться двояко: непонятно, что имелось ввиду – национальные группы или группы, идентичные с населением государств. Это же относилось и к термину «нация». Некоторые эксперты полагали, что положение о праве народов на самоопределение может создать юридические основания для вмешательства извне. В ходе дискуссий выделялась двуаспектность самоопределения: внутренняя – дающая возможность самоуправлени, и внешняя – предоставляющая народу независимость.

«Декларацией о принципах международного права, касающихся дружественных отношений и сотрудничества между государствами в соответствии с Уставом Организации Объединенных Наций» от 24 октября 1970 г. уточнялись формы самоопределения: «Создание суверенного и независимого государства, свободное присоединение к независимому государству или объединении с ним, или установление любого другого политического статуса, свободно определенного народом, являются формами осуществления этим народом права на самоопределение».

В тексте указывается, что «ничто в приведенных выше пунктах не должно истолковываться как санкционирующее или поощряющее любые действия, которые вели бы к расчленению или к частичному или полному нарушению территориальной целостности или политического единства суверенных и независимых государств, соблюдающих в своих действиях принцип равноправия и самоопределения народов, как этот принцип изло жен выше, и, вследствие этого, имеющих правительства, представляющие без различия расы, вероисповедания или цвета кожи весь народ, проживающий на данной территории».

Иными словами, в тексте прямо и косвенно указывается, что право на самоопределение применимо к колониальным ситуациям и этим правом обладают народы, находящиеся в колониальной или иностранной зависимости. Кроме того, прямо признается, что часть народа той или иной независимой страны может воспользоваться этим правом только в том случае, если отсутствуют демократические формы участия всех представителей народа, независимо от национальной, расовой или конфессиональной принадлежности в органах власти, то есть участия в управлении государством наравне со всеми. Именно на таком понимании сходится большинство специалистов по международному праву и политологов, в том числе и западных. «Таким образом, - писал Э.Х. де Аречага, - независимое и суверенное государство, правительство которого представляет весь народ, оказывается защищенным этой предохранительной клаузулой от требований самоопределения со стороны части или группы населения...»^⁵⁵.

В то же время в Заключительном акте совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе 1975 года право на самоопределение признается за всеми народами и говорится: «Исходя из принципа равноправия и права народов распоряжаться своей судьбой, все народы всегда имеют право в условиях полной свободы определять, когда и как они желают, свой внутренний и внешний политический статус без вмешательства извне и осуществлять по своему усмотрению свое политическое, экономическое, социальное и культурное развитие». Этой формулировкой практически разделяется понятие внешнего и внутреннего самоопределения, что является еще одним аргументом в пользу понимания внешнего самоопределения народов как деколонизации. Кроме того, в акте постулируется принцип нерушимости границ и территориальной целостности: «Государства-участники будут уважать территориальную целостность каждого из государств-участников. В соответствии с этим они будут воздерживаться от любых действий, несовместимых с целями и принципами Устава Организации Объединенных Наций, против территориальной целостности, политической независимости или единства любого государства-участника и, в частности, от любых таких действий, представляющих собой применение силы или угрозу силой».

Последний этап в истории права народов на самоопределение начинается с крушением биполярного мира. Падение социалистических режимов и крах коммунистической идеологии сменился небывалым ростом национализма, оказавшегося движущей силой при образовании новых государств. Пятнадцать государств, бывшие республики СССР, возникли благодаря дискуссиям вокруг права народов на самоопределение. Правда следует отметить, что во многом это было вызвано конституционным закреплением права на выход из состава СССР, а также дискуссиями вокруг Югославии.

В Докладе ООН о мировом социальном положении 1993 года дана следующая картина самоопределения в этот период; «После окончания «холодной войны» в мире произошло резкое увеличение числа кровопролитных конфликтов - в бывшем Союзе Советских Социалистических Республик, в Восточной Европе, в Азии и Африке. В 1989-1990 годах произошло 33 вооруженных конфликта, в каждом из которых было более 1000 погибших. Только один из них произошел между национальными государствами. Все остальные представляли собой гражданские войны - конфликты между этническими, религиозными или другими группами в одном и том же национальном государстве»^⁵⁶.

Все вышесказанное позволяет сделать определенные выводы:

1. Национальное государство – особый исторический тип государства, сформировавшийся в ходе процессов модернизации, понимаемых как переход от традиционного общества к современному в социологическом понимании этого слова.

2. Национальное государство – системный феномен, который выражается через целый комплекс взаимосвязанных принципов внутриполитической и международной жизни, и позволяет соотносить эти принципы друг с другом.

3. Главным принципом, который лежит в основе национального государства, является политическое отождествление народа (нации), проживающего на территории определенного государства, с самим этим государством.

4. Главным условием отождествления государства и нации является реализация идеи народного (национального) суверенитета, воплощающаяся в рамках государственного устройства в принципе народного представительства.

5. В международной сфере принцип народного (национального) суверенитета отражается в принципе государственного суверенитета, реализующегося, в свою очередь, через ряд производных принципов международного права.

6. Существование национальных государств связано с существованием определенной международной среды, основанной на признании принципа государственного суверенитета и наличии реальных гарантий такого признания (в качестве таковых может выступать «баланс сил»).

7. Количество социальных общностей (культурных, этнических, национальных) на Земле значительно больше количества государств, что приводит к системному конфликту в рамках международного права двух принципов: принципа национального суверенитета, понимаемого как право народов на самоопределение, с принципом государственного суверенитета, понимаемого как принцип суверенного равенства государств.

8. Историческое движение различных народов к модели национального государства, закрепленной в международном праве в качестве основополагающей, зависит от специфических социальных особенностей существования этих народов и может быть связано, в зависимости от каждого конкретного случая, с действием факторов разного рода: социальных, экономических, политических, военных, международных и пр.

Blog

Содержание