Geum.ru

Мальчишкой, а было это давно, когда еще не было мобильных телефонов, когда на шеях детей были повязаны красные галстуки, я очень любил бегать по крышам гаражей

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5

- Давай еще быстрее – сказал Серега и потянул на себя веревки сильнее.

Андраник не отставал. За время, проведенное на паруснике, они устали. Шкоты натерли им руки, даже перчатки не помогали, а мышцы бицепса стали твердыми, как камень.

- Последний рывок, пацаны – крикнул Женька.

Серега и Андраник потянули еще сильнее. Скорость стала более ощутимей, вода шумела громче, а Александр Сергеевич думал: «Хорошие парни попались!» Заметно быстрее наш парусник достиг буйка. Мы не успели затормозить и нам пришлось развернуться за ним. Плавая до этого в заливе, нам ничего не угрожало, но здесь было течение сильнее, не подвластное нашей лодке - это территория настоящих кораблей.

- Пацаны помогайте – кричал Женька, его резкий тон разогнал кровь по телу.

Как и предупреждал нас директор городского порта, мы не смогли развернуться. Парусник двигался по течению в сторону другого берега. Вдруг, в минуту, небо стало темно фиолетовым, ветер ударил в парус и Серега заорал. Вновь динамики заскрипели:

- Обратно, быстро, обратно поворачивай!

Мы поняли: плохи наши дела. Тучи на небе уплотнялись и темнели, вода в Каме перестала отражать солнечный свет, его просто не было. Большие, наполненные влагой облака густели на глазах. Серега и Андраник уже не справлялись, веревки до крови натерли им руки, но стиснув зубы никто не отпустил веревки. Мы из последних сил тщетно пытались развернуться обратно на звук хриплых динамиков, к Александру Сергеевичу, на берег к железным титанам, но нас уносило прочь, во владения Пермской княгини, в темную рощу из хвойных деревьев. Ничего не выходило, парусник плыл на другую сторону, там, где остановилась огромная баржа. Ветер будто сошел с ума, он рвал наш парус.

- Трави шкоты! – кричал Серега, на его фоне по-прежнему разрывались динамики, с берега в микрофон что-то плевал Александр Сергеевич, но мы его не понимали. Между тем парусник приближался к другому берегу Камы. Облака кипели - начинался дождь. Руки не выдерживали, и силы были на исходе, но цель была ясна: доплыть до земли до хоть какой-нибудь земли. Постепенно стемнело. Солнечный день превратился в поздний вечер, а стрелка часов еще не перевалила даже за три. С неба начали падать водяные гвозди. Кама почернела, и стала напоминать кадры из фильмов ужасов, вот-вот и полезут из воды неведомые до селе человеку существа, так было страшно, что кто-то закричал: «Ааааааааа!». А вдруг он перевернется? Мы же утонем! Ладно я и пацаны плавать умеем, но далеко ли мы уплывем от Александра Сергеевича, который захочет утопить нас, за потерянный парусник. Вероятно, мстя его будет страшна! Не жалея Джинс и кроссовок, я спрыгнул в воду и потащил парусник на берег. Капли били в лицо, но как только он оказался на берегу, я и парни рванули к барже переждать дождь. Но голос с другого берега, остановил нас:

- Парус снимите! Парус снимай! ПАРУС!!!

Опасная ситуация сплотила нас; быстро, собрав парус, парни зачем-то стали разжигать костер, но ничего не получалось. Еще бы! Что за дураки будут разжигать костер в такой дождь? Только мы. Затея была смешная, что нам от такого костра? Тепло? Нет, но Андрюха надувал щеки, пытаясь создать огонь. Мы смотрели на него и поражались. Я не знал, как помочь ему. И хотел ли я помочь, стоя под пышной еловой веткой? Вдруг шквал резкого ветра, и как будто по воле неба, деревяшки окутали языки желтого пламени. Это произошло настолько неожиданно, тем более в такой момент, когда все надежды исчезли, что мы весело залились смехом, точнее заржали как лошади. Дождь усилился. Ждать его конца под деревьями не представилось возможным. Мы направились к барже. Она была огромная, в высоту пятиэтажного дома. Слишком малы люди, в сравнении с ней. Там о нас доложили капитану корабля. Он был одет в практичную одежду, с множеством карманов, наград не было на его груди – это мы заметили сразу и все. Его не соответствие с образом капитана, навеянным средствами массовой информации, не давало покоя лишь Женьки. Он не мог спокойно сидеть на стуле и ждал прихода того самого «морского волка» с попугаем на плече. Помимо капитана, есть масса других категоричных образов; наш еще не развитый мозг воспринимает все буквально. Одноглазый капитан с деревянной ногой, так и не явился в каюту, а Женька все ждал. «Они все врут!» - думал он – «Это проверка на вшивость, сейчас они поймут, что мы нормальные пацаны и к нам придет настоящий капитан дальнего плавания, а может он захочет взять нас с собой? У нас же есть опыт, какой-никакой с лодками». Во время этих мыслей Женька даже немного подпрыгивал.

Каюта, или как это называется, представляла собой большую комнату с коврами, шкафами, столом и стульями, еще диваном, стоящим в углу. Не было только окон, вместо них были маленькие круглые иллюминаторы, через которые можно наблюдать погоду на улице; она впечатляла своим усердием, дождь шел как «из ведра», не прекращая, небо выжимало все соки. А мы, сидя на диване, спокойно пили горячий чай и чувствовали, как огромная баржа то и дело ударяется о бетонную стену своим бортом, с силой что дрожали стулья. Никогда больше я не был в таких баржах. Дождь, как и начался, резко закончился. Попрощавшись, мы вышли на улицу, где на небе пропали облака, вода гладкая как лед, растелилась повсюду, а где-то вдалеке к нам на лодке греб Александр Сергеевич.


***


Помимо нас в лагере отдыхали дети из неблагополучных семей, интерната и детского дома. Я был хорошо знаком с каждым из них. Бывало, мы дрались, защищая свою честь; любили, что боялись подойти друг к другу, в мечтах желая поцеловать; дружили, как настоящие братья и сестры; смеялись, забыв обо всем. Кто же эти дети? – Невольники Обстоятельств? – Или раненые Судьбой? – Может... нет… не то. Почему с ними? За что?

Петухова Вероника с четырех лет гуляет по городу. Ну как гуляет, она живет на улице. Дома, мама и папа пьют, так что лучше там не появляться хотя бы до утра, а потом съесть, что осталось, и снова на лавку. Не вру! Честно, такие истории есть и будут! Как она на улице ночью, где спит, какие мысли в ее голове – не знает никто кроме нее. Знаете, лучше и не знать – крепче будем спать. Кто убегал из дома хоть раз помнит тот страх Ночи, что пугает своим одеялом. Вероника молчала. Она не знает как должно быть, она знает как есть. Она смирилась и она молчала. А где-то во дворе играет в футбол ее брат Кирилл, он старше и он сын другого папы, в которых, она уже, если честно, запуталась. Друзьям Кирилла и в голову не приходило спросить, почему, когда в девять вечера всех зовут домой, он остается играть в мяч сам с собой. Может до полуночи, некоторые видели его даже утром по пути в школу – а он так же молчал. В один день пришли люди и забрали Веронику с Кириллом в новый дом. Тут он и заговорил трехэтажным матом кроя все и вся! Такие слова услышит редкий человек, так что дама в прямоугольных очках заплакала, увидев, как Кирилл ведет беседу. Мама же едва понимала что-либо, а папа лежал с голой задницей на диване и по его ягодице бегала муха, она волновала его.

В детский дом привезли двух сестер Аню и Лену Рябининых, во время первого обеда они ели руками, по-другому не получалось, так удобней. Не вру! Так и было. В новом доме они нашли себе друзей, каких и не было никогда. А через год Аня возьмет Гран-при в номинации «Вокал».

Белокурая Полина, тоже мечтала о сцене, но в девять лет на нее напал отец и теперь в свои шестнадцать, она выглядит на десять, а нравятся ей мальчики лет восьми.

Балабай Игорь – Мистер «Лагеря Лето в Ритме», девушки любят его за утонченный вкус к жизни и хорошее чувство юмора. Парни видят в нем преданного друга, завистники – врага, а воспитательницу Надежду Константиновну он обнимал при каждой встрече. Улыбка растягивалась на его лице каждый раз, а доброе сердце и манеры поэта служили украшением чистой души. Как и Кирилла, Игоря можно легко вывести из себя, как будто по щелчку пальцев, он мгновенно превращался в дикого и уже не контролировал себя: бил окна и стаканы, ругался матом, убегал далеко в лес, так что приходилось вызывать спасателей. Ему пятнадцать лет, а он уже четыре раза был в дурке, там его травили транквилизаторами, заставляли решать дурацкие задачи – лечили его. Вы когда-нибудь представляли себе людей, кто работает в психбольнице? Знаю одного. Дядя Коля, до психбольницы работал грузчиком, только такой двухметровый амбал, на морде которого не было эмоций, и мог работать в дурке. Балабай Игорь пишет чудесные стихотворения и не хочет вспоминать о дяде Коле.

В городе случился пожар, чудом Максим Поздняков уцелел, а его родители, в попытке сохранить вещи, погибли. Как это? Погибли? Долго не понимал трехлетний Максим. В лагере нет такого мальчика, которого бы он обматерил или не ударил. Он каждого не любит, его соответственно тоже. Мало людей заметило его слезы во время учебной пожарной тревоги, да и кому какое дело, правда?

Владик и Кузя Еремеевы живут в однокомнатной квартире, своего отца. Они никогда его не видели, как и не произносили слово: «Папа!» Мама, однажды, привела домой подругу тетю Ирину вместе с ее дочерями – Машей и Ниной. Только Кузя признался, что тетя Ирина их бьет, Владик старше – терпит. Ее дочери не получали даже щелбан за провинность, ведь их мама стала главной в доме, а бывшая хозяйка не найдет в себе силы признаться в ненависти, которую испытывает (мы все это чувствуем как бы не скрывали наши родители), наверное спиртное сегодня решает. Кстати, у тети Ирины все зубы золотые.


***


Возвращаться домой всегда приятно, даже когда скоро на учебу.

А этот запах моего дома… он всегда встречал меня, после долгого расставания. Откуда этот вкус, это благоухание моего дома? – Этот родной аромат только мой.

Своей комнаты у меня не было, зато был свой стол, на котором лежал лист стекла, под ним я хранил разные картинки, расписание уроков, памятные мне листки-безделушки и фотографии звезд, время от времени заменяя устаревших. На столе, помимо подставки для книг, которой я ни разу не смог практично воспользоваться, пенала с ручками, в виде взлетающей ракеты, снимка с семьей, был двухкассетный магнитофон «ИЖ». Он играл мне песни Касты, Децла, Отпетых Мошенников, Металлики, Оникса, Эминема, Мальчишника и других групп.

Вечером был час чтения перед сном. Юле давали одну книгу – мне другую. Я заметил такую прогрессию: чем старше я становился, тем больше любил гулять и тем меньше любил читать. Это ужасно! С каждым годом книги становились толще, а картинки в них попадались реже. Сначала не было повода волноваться, каждые две-три страницы украшал рисунок эпизода. Но затем они постепенно исчезали, листов становилось больше, а шрифт все меньше, меньше, меньше, меньше, меньше пока его не стало видно. Каждая страница давалась с трудом, я постоянно смотрел, когда же будет очередная зарисовка, но пришло время и в книге их совсем не стало. Теперь не было возможности остановить свой взгляд на изображении, подумать, представить четче, отдохнуть от, кажется, бесконечного чередования слов, порою не понятных мне, заставляющих потеть при его произношении. Быстро уставая, я пропускал важный момент, не считая его нужным, и вновь возвращался к началу абзаца, теряя логику, это раздражало, мало того что книга еле как читается, еще и приходится по несколько раз прочитывать одно и то же.

Разве я не заслуживал маленькой картинки?

Дорого и глупо ее печатать?

Но так же гораздо интересней!

Задания внеклассного чтения не прекращались, и я перестал читать совсем.


***


Осень унылая пора, но глаз она очарованье, зеленый лист, отрываясь, парит на языке седого ветра. Холодеет Кама и меньше людей выходит на улицу вечерами. Дни короче, солнца меньше, звезд побольше и ночи крепче. Каждое время года обладает особой энергетикой, атмосфера вокруг настраивает на последующий день и осень в желто-красных тонах такая яркая, так золотом отражается в воде, что я мог часами бродить и пинать кучи листьев после своих уроков. Школа моя, каждый будничный день, встречала меня раскрытыми объятиями, требуя при входе сменную обувь, ровно в 7:45, за 15 минут до начала урока. Не помню когда я перестал опаздывать, может, как не научился, так по-прежнему и живу.

Обычно рано утром сонные, ленивые ученики задумчиво стекались со всех районов в муниципальное общеобразовательное учреждение. Медленно перебирая ноги все благополучно добираются до парты и входит учитель. Удивительно бодрый, он старается воодушевить нас на просвещение, но слова летят мимо, бьются лишь о стенки кабинета с фотографиями Уральских красот. Я приходил в себя где-то к обеду, если же шла литература, то всегда старался выпроситься дежурить, так как учительница слишком эмоционально, восхваляла поэтов. Она не понимала, что попросту убивала нас стихами.

Литература сложна своей эластичностью. На любой вкус тебе дана книжка, самого разного автора, она будет отличаться от всех других, похожей вряд ли найдешь. Здесь нет законов и теорий, не то что в математике, но здесь как будто по волшебству ты чувствуешь! писатель как хочет воротит твоими эмоциями, заставляя плакать от большого счастья или от большого горя. А сколько своей жизни он вкладывает в строки!

Я любил библиотеки за их запах, книги пахли так, что хотелось открыть и нырнуть в нее, а потом в другую, узнать что же там за история описана, в какой мир отправишься на этот раз. Любознательность так и распирала меня изнутри, хотелось всего и много, да еще и сразу. Но так неохота было читать, это же так долго:

«…Ше-ст-а-я пла-н-е-та была в де-ся-ть ра-з бо-ль-ше пре-ды-ду-щ-ей. На не-й жил ста-рик, ко-то-ры-й пи-сал то-лст-енн-ые кни-ги.

— Смо-тр-и-те-ка! Вот пр-и-бы-л пу-те-ше-ст-вен-ни-к! — во-ск-ли-кн-ул он, за-ме-ти-в Ма-ле-нь-ко-го пр-ин-ца.

Ма-ле-нь-ки-й пр-и-н-ц сел на сто-л, что-бы от-ды-ша-ть-ся. Он уже ст-о-ль-к-о ст-ра-н-ст-во-ва-л!

— От-ку-да ты? — сп-ро-си-л е-го ста-рик.

— Что э-то за о-гро-м-ная кн-и-га? — сп-р-оси-л Ма-ле-нь-ки-й при-нц. — Что вы зде-сь де-ла-е-те?

— Я г-е-о-г-р-а-ф, — от-ве-ти-л ста-рик.

— А что тако-е г-е-о-г-р-а-ф?

— Это уче-ный, ко-то-рый зна-ет, г-де на-хо-дя-т-ся мо-ря, ре-ки, го-ро-д-а, го-р-ы и пу-с-т-ы-ни.

— Как ин-тере-с-но! — ска-зал Ма-ле-нький принц. — Вот это — насто-я-щ-ее де-ло!

И он оки-нул в-з-г-ля-дом пла-нету г-е-о-г-р-а-ф-а. Ни-ко-г-да еще он не ви-дал такой ве-ли-че-с-т-ве-н-н-ой пла-не-ты!

— Ва-ша пла-не-та очень кра-си-вая, — сказал он. — А оке-а-ны у вас есть?

— Этого я не знаю, — сказал гео-гра-ф.

— О-о-о… — разо-чаро-ван-но про-тя-нул Ма-ле-нький принц. — А горы есть?

— Не знаю, — повторил гео-граф.

— А го-ро-да, ре-ки, пу-с-тыни?

— И этого я тоже не знаю.

— Но ведь вы гео-граф!

— Вот имен-но, — сказал старик. — Я гео-граф, а не пу-те-ше-с-т-вен-н-ик. Мне ужа-сно не хва-та-ет пу-те-ше-ст-венн-иков. Ведь не гео-графы ве-дут с-ч-ет го-ро-дам, ре-кам, го-рам, мо-рям, океа-нам и пус-тыня-м. Гео-граф — сли-ш-ком в-аж-ное лиц-о, ему неког-да раз-гу-ли-ва-ть. Он не вы-хо-дит из сво-его ка-бине-та. Но он при-ни-ма-ет у себя пу-те-ше-ствен-ников и за-пи-сы-вает их рас-ска-зы. И если к-то-ни-бу-дь из них рас-ска-жет ч-то-ни-бу-дь ин-те-ре-с-ное, гео-гра-ф на-во-ди-т сп-рав-ки и про-ве-ря-ет, по-ря-до-ч-н-ый ли че-ло-ве-к э-то-т пу-те-ш-ес-твен-ни-к.

— А за-че-м?

— Да ве-дь если пу-те-шествен-ник ст-ане-т вра-ть, в уче-б-ни-ках гео-г-ра-фии все пе-ре-пу-та-ет-с-я. И если он вы-пи-ва-е-т ли-ш-н-е-е — т-о-же б-ед-а.

— А по-че-м-у?

— По-то-м-у, ч-то у пьяниц д-во-и-т-с-я в глаз-ах. И там, г-де на са-мо-м де-ле од-на го-р-а, гео-гра-ф о-т-мети-т две.

— Я зна-л од-но-го че-ловека… И-з нег-о вы-шел бы плохой путешес-твен-ник, — за-ме-ти-л Мале-нь-кий принц.

— Оче-нь во-змо-жно…»

Уф! Да, как вы заметили, я читал очень плохо.

Светлана Борисовна работала в библиотеке очень давно, столько я тогда еще даже не прожил. Мудрая до седины, добрая, что приветливая улыбка не сходит с лица, казалось, она прочитала все на свете. Тетя Света – так она позволяла называть себя только мне, по обыкновению угощала меня чаем и пряниками, таких я больше нигде не ел.

- Хочешь быть умным?

- Да! – уверенно говорил я.

- Тогда читай книжки! – уверенно говорила она.

Как-то по дороге домой я встретил Андраника, который, неожиданно для меня, предложил поесть яблоки, конечно чужие, они ведь всегда вкуснее своих – это знал каждый парень во дворе. Был один дом, где росли самые сочные плоды, он находился недалеко от школы и принадлежал какому-то старику. Белая яблоня с красными фруктами переливалась под солнцем спелым сентябрьским урожаем. Забраться сюда совсем не сложно, забор, с годами повалился и держался лишь на добром слове и бревне, по которому можно забежать и перепрыгнуть в огород. Мы с Андраником забрались наверх и остановились, осматривая обстановку внутри. Почва на грядках была черная, влажная, а остатки серебряной воды сверкали на еще зеленых листьях. Беседка украшена резными зверюшками и птицами, внутри были разбросаны разноцветные игрушки. Посередине стоял массивный стол и две лавки, застеленные полосатыми половиками.

- Че прыгаем? – сказал я и уже полетел вниз на тропинку.

В воздухе, почувствовав опасность, я увидел какое-то движение под кустами смородины, звук быстрых шагов и голос, по которому было понятно, что я влип.

Все произошло в секунду, на земле ко мне подбежал дед и своей крепкой рукой взял меня за шиворот. Я так и стоял в оцепенении, был пойман с поличным, кровь бежала к щекам, а глаза намокли, прося пощады или хотя бы скромного наказания.

- Вот кто у нас яблоки ворует! – прохрипел старик – Мать, звони в милицию.

Здесь начался театр одного актера, как я потом понял. Старик совсем не умел врать, он страстно переигрывал, желая как можно сильнее обострить ситуацию, чтобы я раскаялся в содеянном и больше так никогда не поступал. Он кричал в дом, что надо вызывать милицию, при этом не меняясь в лице, оно по-прежнему оставалось ласково-теплым, старик даже с заботой придерживал меня за рубашку, но я и не думал бежать. Он сам не понимал что говорит, сначала о том, как сильно мне попадет, потом о своей старушке, которой как я понял, дома нет, а потом вообще о пельменях. Все это было похоже на выступление никудышного артиста, он не мог подобрать точную интонацию, скорчить нужную гримасу у него ничего не получилось, но поначалу и этого хватило, для меня. До смерти напугавшись, я уже поклялся внутри, что никогда, не полезу в чужой огород за яблоками, даже если меня попросит мама. Старик снова и снова обращался к воображаемой старушке, которая якобы должна уже попросить милицию не приезжать.

- Ты, смотрю, парень смышленый, дак если захочешь яблок, ты это приходи через ворота, а то какие это гости что лазают через забор?

Он налил мне чая и угостил пряниками, вкус которых мне до слез стал знаком. Стало очень стыдно, не очень стыдно, а ужасно стыдно, даже не ужасно стыдно, а так, что еще чуть-чуть и я бы сгорел от стыда. Я заплакал, а дед заохал.

В дорогу он дал мне целую кучу мытых, холодных яблок.

- Спасибо большое – нашел, что сказать я и вышел на дорогу, где вдалеке быстрыми шагами ко мне приближалась мама с пацанами из двора, в руках ее был аргумент – вичка из осины, а под левое ухо ей что-то страстно рассказывал Андраник.

Я не стал дожидаться этой неизбежной встречи, развернулся и побежал в другую сторону, роняя яблоки по пути одно за другим. Я побежал, но не думал зачем. Сначала, вдоль улицы Ленина, которая всегда казалась очень длинной, потом свернул на Интернациональную, которая была еще длиннее. Я бежал, и не знал откуда столько сил в моих ногах, откуда такая легкость, будто бег будет вечным. Я бежал уже вдоль улицы Мира, там где стоит моя школа, сделал круг по стадиону и направился в парк. И все время думал, наводил порядок в голове. С прежней легкостью я пересек и парк и улицу Степана Разина, и район Мелиораторов, вернулся в Питер, там побежал на набережную, где пробежал вдоль Камы. Мама, Юля, тетя Света, тот дедушка, Андраник, Катя, мои друзья, школа, планы – все это неслось в голове, как мои ноги неслись по земле. Все занимало свое место, и я бежал уже по улице Максима Горького. Я бежал, а люди смотрели и представляли смысл моего бега: может натворил что-то, может спешит куда-то, может занимается, кто знает какие мысли вызывает бегущий парень. Я не знал куда бегу, зачем бегу, но продолжал и вдруг засмеялся – что живу, раз смеюсь, смеюсь от взглядов прохожих, раз мне еще совестно за мои поступки и смешно, раз я неравнодушен, мне нравится что я смеюсь еще сильнее, раз я размышляю и даю клятвы и громче смеюсь от смеха; что не гнию раз ноги такие легкие и никак не могут остановиться, раз мое сердце болит, значит чувствует, раз не стесняюсь того что смеюсь – значит живой; что все у меня хорошо, как бы не было плохо, даже прекрасно от того что фигово… и что от справедливой руки госпожи Судьбы все равно не убежать. Но я бежал.


***


Одним вечером я заметил, как моя кошка Черныш ждала меня после школы, потом это стало повторяться. В мою голову пришло не для всех само собой разумеющееся заключение: «Животные думают». Кошки разумны, если они откликаются на свое имя, это ведь не рефлекс; кошки чувствуют, если они приходят к тебе нежится, когда ты сильно устал; кошки сознательны, если они могут вернуться домой за много километров; все это доказали и чтили предки, но вот только этот почет животным почему-то стерся годами. Значит, кошки только ракеты не строят, а в остальном как люди. Чувства, вот их разум, не лукавя они любят и ненавидят, боятся и побеждают, лгать они не могут, а значит даже живее живых людей. И как же жесток человек, когда не ценит братьев наших меньших или даже губит, это же настоящее убийство.

Серегина кошка Пуся – одинока, худоба тому причиной. На улице выживает лишь сильная, остальные остаются стадом. Пуся после нескольких вылазок на улицу приняла свою участь и старалась скрываться от ревностных оскалов соседских кошек сидя дома.