Анна Райс. Королева проклятых
Вид материала | Документы |
- В. В. Макух Заявление госсекретаря США кондолизы Райс о возобновлении полных диплом, 97.43kb.
- 16 апреля 1705 Английская королева Анна произвела Исаака Ньютона в рыцари, 23.24kb.
- Энн Райс Мемнох-дьявол, 5533.02kb.
- Составитель: Е. Г. Королева, 322.04kb.
- Составитель: Королева, 150.7kb.
- План мероприятия: Вступительное слово учителя и детей. Значение имен именинников, 137.44kb.
- Г. королева московской области, 669.95kb.
- Публичный доклад муниципального образовательного учреждения средней общеобразовательной, 1565.94kb.
- Теперь программа стройности Маргариты Королевой доступна и вам. Маргарита Королева, 3442.24kb.
- В России, 1895.59kb.
Ко мне мчался настоящий гигант - глаза навыкате, в руке огромный кривой меч. Я в ярости выхватил у него меч и рубанул его по шее. Клинок прошел через кость, сломался и одновременно с головой упал к моим ногам.
Я оттолкнул тело ногой. Я вышел во двор и посмотрел на тех, кто в ужасе кинулся прочь. У меня не осталось ни рассудка, ни совести. Бездумная охота - гнать их, загонять в угол, отбрасывать в сторону женщин, которые их прикрывали или же старались их спрятать, и целиться в самое уязвимое место, наносить удары, пока они не прекращали двигаться.
Передние ворота! Она зовет меня. Мужчины во дворе мертвы; женщины рвут на себе волосы и всхлипывают. Я прошел через разрушенный храм, мимо плакальщиц и мертвецов. Толпа, собравшаяся у ворот, стояла на коленях в снегу, не подозревая о том, что произошло внутри, взывая в отчаянной мольбе:
- Допусти меня в храм; допусти меня к лику и к жажде Господней.
При виде Акаши их крики стали еще громче. Они тянули руки к ее одежде; замки не выдержали, ворота распахнулись настежь. Над горной тропой взвыл ветер; колокол на башне издал тихий глухой звук.
Я снова набросился на них, разрывая головы, сердца, артерии. Я видел, как они падают в снег, раскинув тонкие руки. Ветер пропах кровью. В жуткие вопли ворвался голос Акаши - она приказывала женщинам отойти подальше и только в этом случае обещала им безопасность.
Как ангел с незримым мечом двинулся я на извилистую тропу. И наконец все они пали на колени в ожидании смерти. Они принимали ее с отвратительной пассивностью!
Внезапно я почувствовал, что она обнимает меня, хотя ее нигде поблизости не было. В голове раздался ее голос:
"Прекрасная работа, мой принц".
Я не мог остановиться. Невидимая сила стала частью моего тела, я не мог удерживать ее, как если бы я открыл рот, чтобы вдохнуть воздух, и если не вдохну, то умру. Но она заставила меня сдержаться. По телу распространилось спокойствие, как будто мне в вены вкололи наркотик. Наконец я остановился, сила ушла внутрь, где и осталась.
Я медленно обернулся. Я бросил взгляд на чистые снежные вершины, на идеально черное небо, на длинную цепочку темных тел, усеивавших всю дорогу, начиная от ворот храма. Женщины жались друг к другу, всхлипывали, не веря своим глазам, или же издавали тихие стоны ужаса. Такого запаха смерти я никогда еще не ощущал. Я посмотрел на частицы плоти и запекшейся крови, приставшие к одежде. Но мои руки! Мои руки были чисты и сияли белизной.
"О Господи, я этого не делал! Это не я. Не я. Мои руки чисты!"
О нет, это я! И кто я есть, если натворил такое, если мне это нравилось, нравилось до умопомрачения, нравилось, как мужчинам всегда нравилась война и ее абсолютная свобода морали...
Казалось, наступила тишина.
Если женщины и продолжали плакать, то я их не слышал. Как не слышал и ветра. Я опустился на колени рядом с последним убитым мною мужчиной, опустил руку в лужу крови у его рта и размазал эту кровь по ладоням и по лицу.
Никогда за двести лет не убивал я, не пробуя вкуса крови, не отнимая ее вместе с жизнью. И это было чудовищно. Но за эти несколько жутких минут я убил гораздо больше, чем за все прошедшие годы. И сделал это с той же легкостью, с какой мыслил или дышал! О, этого никогда не искупить! Никогда не оправдать!
Я смотрел на снег сквозь окровавленные пальцы, плакал и ненавидел себя за это. Постепенно я осознал, что в женщинах произошла какая-то перемена. Вокруг что-то происходило, как будто холодный воздух согрелся и ветер оставил крутой склон в покое.
Потом перемена достигла и меня, подавив боль и даже замедлив биение сердца.
Плач действительно прекратился. Женщины в самом деле двигались по двое и трое, ступая по тропе как в трансе, перешагивая через трупы. Казалось, играет приятная музыка, земля покрывается ковром из разноцветных весенних цветов, а воздух благоухает.
Но ведь на самом деле ничего этого нет! В облаке приглушенных красок мимо меня шли женщины в шелках, лохмотьях и темных плащах. Я встряхнулся. Где моя способность соображать? Нет времени предаваться иллюзиям. Эта сила и эти трупы - отнюдь не сон, и я не мог, не имел права отдаться этому всепоглощающему чувству благополучия и покоя.
- Акаша! - прошептал я.
И, подняв глаза - не то чтобы мне этого хотелось, но пришлось, - я увидел ее на отдаленном утесе; женщины, от мала до велика, двигались к ней; некоторые так ослабли от голода и холода, что остальным приходилось тащить их по замерзшей земле.
Все стихло.
Не произнося ни слова, она заговорила с теми, кто собрался перед ней. Наверное, она обратилась к ним на их языке или же на таком наречии, которое стояло выше любого земного языка. Не знаю.
Как в тумане, я видел, что она простерла к ним руки. По белым плечам струились черные волосы, беззвучный ветер едва шевелил складки ее простого длинного платья. Я осознал, что в жизни не видел ничего прекраснее, и ее красота заключалась не просто в сумме физических достоинств, но в абсолютном спокойствии, которое я прочувствовал до глубины души. Когда она заговорила, на меня снизошла блаженная эйфория.
"Не бойтесь, - говорила она. - Кровавое царствование вашего бога окончено, теперь пора вернуться к истине".
Верующие запели негромкий гимн. Некоторые бились лбами о землю. Казалось, ей это нравится, во всяком случае она не возражала.
"Теперь вы должны вернуться в свои деревни, - продолжала она. - Вы должны рассказать всем, кто знал о существовании кровавого бога, что бог умер. Его уничтожила Царица Небесная. Царица уничтожит каждого мужчину, который не перестанет в него верить. Благодаря Царице Небесной на земле воцарятся мир и покой. Мужчин, угнетавших вас, ждет смерть, но вы должны дождаться моего знака".
Она умокла, и опять послышались гимны. Царица Небесная, Богиня, Добрая Мать - старое молебствие, пропетое на тысяче языков, обрело новую форму.
Я встряхнулся. Заставил себя встряхнуться. Необходимо сбросить эти чары! Это просто трюк, проделанный с помощью той же силы, которой я совершал убийства, - нечто, поддающееся определению и измерению; но ее облик и гимны действовали на меня как наркотик. Мягкое, обволакивающее чувство: все хорошо; все так, как должно быть; все мы в безопасности.
Откуда-то из залитых солнцем уголков моей памяти всплыл день - обычный день, - когда в мае месяце в нашей деревне среди благоухающих клумб мы короновали статую Девы Марии и пели прекрасные гимны. О, как же было красиво, когда к покрытой покрывалом голове Святой Девы подносили венок из белых лилий! В ту ночь я шел домой, распевая эти гимны. В старом молитвеннике я нашел изображение Девы Марии, которое околдовало меня и переполнило мою душу религиозным рвением... Совсем как сейчас...
А откуда-то из более потаенных глубин, куда солнце никогда не проникало, вырвалось осознание того, что если я поверю в нее и в ее слова, то эта неописуемая сцена, эта бойня, которую я устроил среди слабых и беспомощных смертных, будет каким-то образом искуплена.
"Ты будешь убивать во имя меня и ради того, что начато мною, и я дарую тебе величайшую свободу: я скажу, что убить твоего смертного брата - правое дело".
- Идите, - громко сказала она. - Оставьте этот храм навсегда. Оставьте мертвых на милость снегов и ветров. Говорите со своим народом. Грядет новая эра, и те мужчины, кто прославлял смерть и убийство, получат свою награду; и вы обретете эру покоя. Я вернусь к вам. Я наставлю вас на путь истинный. А тем временем верьте в меня и в то, чему стали свидетелями. И скажите остальным, что они тоже могут уверовать. Пусть мужчины придут и узрят, что их ожидает. Ждите моего знака.
Единой массой ринулись они выполнять ее приказ; они побежали вниз по горной тропе к тем паломникам, кому удалось избежать резни; пронзительные, исступленные вопли наполнили снежную пустоту.
По долине пронесся ветер; из храма на вершине горы донесся новый глухой удар колокола. Ветер рвал с трупов скудные одежды. Пошел снег, сначала слабый, мягкий, затем - густой; он покрывал коричневые ноги, руки и лица, лица с открытыми глазами.
Развеялась атмосфера благополучия, и все отвратительные аспекты случившегося опять обрели очертания; никуда от них было не деться. Женщины, видение... Трупы в снегу! Неоспоримые свидетельства разрушительной и губительной силы.
Тишину нарушил тихий звук: внутри храма что-то падало и разбивалось...
Я повернулся к Акаше. Она неподвижно стояла на маленьком утесе, плащ свободно ниспадал с плеч, кожа казалось такой же белой, как падающий снег. Ее глаза были устремлены на храм. Звуки не прекращались, и я понял, что происходит внутри.
Разбиваются бочонки с маслом, падают канделябры. С мягким шепотом огонь перекидывается на ткань. Наконец из колокольни и из-за задней стены повалил дым, густой и черный.
Колокольня содрогнулась; страшный грохот эхом отразился от далеких утесов, посыпались камни, и башня обрушилась на долину. Колокол, издав прощальный удар, исчез в мягкой белой бездне.
Храм был охвачен огнем.
Мои глаза слезились от дыма, который вместе с угольками и сажей пригнал к тропе ветер.
Я смутно сознавал, что, несмотря на снег, мне совсем не холодно. Что после стольких убийств я не чувствую усталости. Моя плоть даже стала белее, чем раньше. И легкие впитывали воздух так свободно, что я не слышал звуков собственного дыхания; сердце билось тише и ровнее. Холодела только израненная душа.
В первый раз в жизни, будь то жизнь смертная или бессмертная, я боялся, что могу умереть. Я боялся, что она уничтожит меня, причем имея на то причины, потому что я попросту не смогу повторить то, что сделал. Я не смогу участвовать в исполнении ее замысла. И я молился, чтобы обрести в себе силы отказаться.
Она положила руки мне на плечи.
- Повернись и посмотри на меня, Лестат.
Я исполнил ее просьбу. И опять передо мной предстало воплощение самой обольстительной красоты.
"Я твоя, любимый. Ты - мой единственный настоящий спутник, мое самое отточенное орудие. И тебе это известно".
И вновь дрожь волной прошла по моему телу. "Господи, где же ты, Лестат? Ты собираешься утаить то, что у тебя на душе?"
- Акаша, помоги мне, - прошептал я. - Объясни. Зачем ты хотела, чтобы я совершил это убийство? Что ты имела в виду, когда говорила, что мужчин следует наказать? Что на земле воцарится покой? - Какие глупости я произносил! Глядя в ее глаза, я мог поверить, что она - богиня. Она вытягивала из меня уверенность, как кровь.
Меня внезапно затрясло от страха. Затрясло. Я впервые понял, что значит это слово. Я хотел еще что-то сказать, запнулся, но в конце концов выпалил:
- Во имя какой морали все это случится?
- Во имя моей морали! - ответила она с едва заметной, но по-прежнему прелестной улыбкой. - Я есть причина, оправдание и право, по которому это случится! - Ее голос похолодел от ярости, но приятное выражение лица не изменилось. - Теперь послушай меня, прекрасный принц, - сказала она. - Я люблю тебя. Ты пробудил меня от сна ради достижения моей великой цели; мне радостно просто смотреть на тебя, видеть свет твоих голубых глаз, слышать твой голос. Твоего понимания боли не хватит, чтобы осознать, какую рану нанесла бы мне твоя смерть. Но звезды свидетели, ты поможешь выполнению моей миссии. Иначе ты будешь лишь тем оружием, которое положит всему начало, как Иуда у Христа. И я уничтожу тебя, как Христос уничтожил Иуду, когда ты перестанешь быть мне полезен.
Меня охватила злость. Я ничего не мог поделать. Внутри у меня все кипело.
- Да как ты смеешь делать подобные вещи?! - воскликнул я. - Отсылать прочь эти невежественные души, забив им головы безумной ложью!
Она молча уставилась на меня; казалось, она меня ударит; ее лицо застыло, как у статуи.
"Ну вот, момент настал, - подумалось мне. - Я умру, как Азим. И не смогу спасти ни Габриэль, ни Луи. Не смогу спасти Армана. Я не буду сопротивляться, потому что это бесполезно, - даже не шелохнусь. Если придется бежать от боли, уйду как можно глубже в себя. Я обрету какую-нибудь последнюю иллюзию, как Беби Дженкс, и буду держаться за нее, пока не перестану быть Лестатом".
Она не двигалась. На горе догорал огонь. Снегопад усилился, и она стала похожа на безмолвный призрак, сама белая как снег.
- Ты действительно ничего не боишься, да? - спросила она.
- Я боюсь тебя, - ответил я.
- О нет, я так не думаю.
Я кивнул.
- Боюсь. И скажу тебе, кто я такой. Я мерзкий червь на лице земли. И не более того. Гнусный убийца, охотящийся за людьми. Но я знаю, кто я! И не притворяюсь кем-либо другим. Ты же перед этими невежественными людьми объявила себя Царицей Небесной! Как ты собираешься оправдать эти слова, и как они отзовутся в недалеких наивных умах?
- Какая самонадеянность, - сказала она. - Какая невероятная самонадеянность, и все-таки я тебя люблю. Я люблю твое мужество, даже твою опрометчивую безрассудность, которая всегда тебя спасала. Я даже глупость твою люблю. Как ты не понимаешь? Нет такого обещания, которое я не могла бы сдержать! Я превращу мифы в реальность! Я и есть Царица Небесная! И Небеса воцарятся на земле. Я и есть именно та, кем себя называю!
- О Господи Боже, - прошептал я.
- Не говори пустых слов. Эти слова никогда ни для кого ничего не значили! Ты стоишь рядом с единственной богиней, которую тебе суждено увидеть. Ты - единственный бог, которого узнают эти люди! И теперь ты должен мыслить, как подобает богу, мой прекрасный. Ты должен перебороть свои ничтожные эгоистичные амбиции. Неужели ты не понимаешь, что произошло?
Я покачал головой.
- Ничего я не понимаю. Я схожу с ума.
Она запрокинула голову и засмеялась.
- Мы - это то, о чем они мечтают, Лестат. Нельзя их разочаровывать. Если мы их разочаруем, то предадим истину, заключенную в земле, по которой ступаем.
Она отвернулась от меня. Она еще раз поднялась на край заснеженного камня, где стояла прежде. Она смотрела вниз, на долину, на тропу, врезавшуюся в острый утес, на пилигримов, повернувших вспять, когда женщины передали им ее слова.
Каменный лик горы отразил раздавшиеся крики. Я слышал, как там, внизу, умирают мужчины, - оставаясь невидимой, она поразила их с помощью своей силы, великой, полной соблазнов силы. Женщины, обезумев, заикаясь, бормотали о чудесах и видениях. Поднялся ветер и, казалось, поглотил все на свете - холодный, равнодушный ветер. На мгновение передо мной мелькнуло ее мерцающее лицо; она приблизилась ко мне, и я подумал, что сейчас умру, - вот идет моя смерть... лес и волки… и негде спрятаться. Я закрыл глаза.
Проснулся я в каком-то небольшом доме. Я не знал, как мы туда попали, сколько времени прошло с момента бойни в горах. Я тонул в море голосов, то и дело погружался в сон, в ужасный, но знакомый сон. В этом сне я видел двух рыжеволосых женщин. Они стояли на коленях перед алтарем, на котором лежало тело, и готовились к ритуалу, к жизненно важному ритуалу. И я отчаянно пытался понять содержание сна, ибо от этого, казалось, зависело очень и очень многое. Я не должен больше забывать о нем
Но потом сон померк. И вновь возникли голоса, замелькали непрошеные образы.
В комнате, где я лежал, было грязно и темно, и к тому же мерзко пахло. В соседних домишках люди жили в нищете, детишки плакали от голода, повсюду стоял запах кухонных очагов и прогорклого жира.
Здесь шла война, настоящая война. Не разгром у горы, но обыкновенная война двадцатого века. Из мыслей страдальцев я выхватил ее вязкие картины - горят автобусы, зажатые внутри люди бьются о закрытые окна; взрываются грузовики, женщины и дети бегут от пулеметного огня.
Я лежал на полу, словно меня туда бросили. А Акаша стояла в дверях, плотно закутавшись в плащ, оставив открытыми только глаза, и всматривалась в темноту.
Поднявшись и подойдя к ней, я увидел грязный переулок - лужи и маленькие хижины с жестяными крышами, а некоторым крышами служили промокшие газеты. Прислонившись к грязным стенам, спали люди, завернутые с ног до головы в тряпки, похожие на саван. Но то были не мертвецы, и крысы, от которых они старались укрыться, это понимали. Они обгрызали лохмотья, а люди дергались и вскрикивали во сне.
Здесь было жарко, отчего вонь мочи, фекалий и рвоты умирающих детей только усиливалась. Я даже почувствовал запах голода корчившихся в спазмах детишек. И густой сырой запах канав и выгребных ям.
Это была не деревня; это был район лачуг и хижин, прибежище безнадежности. Между домами валялись трупы. Болезни распространялась повсюду; старики и больные сидели в темноте, ни о чем не мечтая, разве что о смерти, где-то плакали дети.
В переулке показался едва держащийся на ногах ребенок с распухшим животом, он кричал, потирая кулачком опухший глаз.
Нас он не разглядел. Он переходил от двери к двери и плакал, в тусклом свете поблескивала его гладкая коричневая кожа.
- Где мы? - спросил я.
К моему изумлению, она обернулась и ласково погладила меня по лицу и волосам. Я испытал огромное облегчение. Но грубые страдания этого места были слишком велики, чтобы мое облегчение хоть что-нибудь значило. Значит, она не уничтожила меня; она привела меня в ад. С какой целью? Повсюду царили горе и отчаяние. Как можно изменить несчастную жизнь этих жалких людей?
- Мой бедный воин, - сказала она. В ее глазах стояли кровавые слезы. - Разве ты не знаешь, где мы?
Я не ответил.
Она медленно заговорила мне на ухо:
- Стоит ли перечислять все названия? - спросила она. - Калькутта, если хочешь, или Эфиопия, или же улицы Бомбея; эти бедные души могут быть крестьянами Шри-Ланки или Пакистана, Никарагуа, Сальвадора. Не важно, в каком мы месте; важно, что таких мест много, что они существуют вокруг оазисов твоих блистательных западных городов и в действительности занимают три четверти мира! Прислушайся к их молитвам, дорогой мой; прислушайся к молчанию тех, кто научился молиться ничему. Ибо ничто - их удел, как ни назови их город, нацию или племя.
Мы вместе вышли на грязную улицу; миновали кучи помета, гнусные лужи, изголодавшихся собак, бежавших нам навстречу, крыс, пересекавших наш путь. Мы подошли к развалинам древнего дворца. Между камней скользили рептилии. Чернота кишела мошками. У сточной канавы спали бездомные. Дальше, в болоте, гнили раздувшиеся, всеми забытые трупы.
Вдалеке, на шоссе, проезжали грузовики, и их грохот на удушающей жаре походил на гром. Нищета действовала на меня как отравленный газ. Это запущенный край дикого сада, где не расцветает надежда. Это сточная труба.
- Но что мы можем сделать? - прошептал я. - Зачем мы здесь? И снова меня поразили ее красота и выражение сострадания, внезапно появившееся на ее лице, и мне захотелось плакать.
- Мы можем исправить мир, - ответила она, - ведь я уже говорила. Мы можем превратить мифы в реальность, и настанет время, когда мифом станет то, что человечество когда-то дошло до такого упадка. Мы позаботимся об этом, любовь моя.
- Но это им решать. Это не только их обязанность, это их право. Как мы можем вмешиваться? Неужели наше вторжение в их жизнь не приведет к катастрофе?
- Мы позаботимся о том, чтобы не привело, - спокойно сказала она. - Ах, ты еще ничего не понимаешь. Ты не сознаешь, какой силой мы обладаем. Ничто не сможет нас остановить. Но пока ты должен только наблюдать. Ты не готов, и я больше не стану подталкивать тебя. Когда ты снова начнешь убивать ради меня, ты будешь обладать непоколебимой верой и твердостью духа. Убедись, что я люблю тебя и понимаю, что сердце нельзя воспитать за одну ночь. Смотри, слушай и учись.
Она вернулась на улицу. Сначала она казалась просто хрупкой фигурой, двигающейся в тени. Потом я услышал, как в лачугах пробуждаются люди, увидел, как из домов выходят женщины и дети. Спящие тела зашевелились. Я юркнул обратно в тень.
Я дрожал. Мне отчаянно хотелось что-то сделать, умолять ее проявить терпение!
Но на меня опять снизошло ощущение покоя, идеального счастья, и я снова оказался во французской церквушке моего детства, перед началом песнопений. Сквозь слезы смотрел я на сияющий алтарь. Над цветами блестела золоченая икона Святой Девы; верующие шептали Ave Maria, словно заклинание. Я услышал, как под арками Нотр-Дам священники поют Salve Regina.
В голове раздался ее чистый голос, от которого невозможно было скрыться. Конечно же, смертные слышали его столь же отчетливо. Приказ не был облечен в слова, но суть его не оставляла сомнений: установится новый порядок, новый мир, где угнетенные и больные наконец обретут покой и справедливость. Женщин и детей призывают восстать и убить всех мужчин в деревне. Должны умереть каждые девяносто девять мужчин из ста, при этом каждых девяносто девять из сотни детей мужского пола также необходимо немедленно уничтожить. Как только это будет сделано повсеместно, на земле воцарится мир; войны прекратятся; наступят времена изобилия.
От ужаса я не мог ни двигаться, ни кричать. В панике я услышал, как взвыли обезумевшие женщины. Сонные бродяги поднялись со своих тряпок, но были отброшены к стене и умерли той же смертью, что и почитатели культа Азима.
В ушах звенело от криков. Как в тумане, я наблюдал за бегущими людьми; мужчины выскакивали из домов, но падали в слякоть. Грузовики на дальней дороге вспыхнули, водители потеряли управление, завизжали колеса. Металл скрежетал о металл. Взрывались резервуары с газом; ночь озарилась ярким светом. Перебегая от дома к дому, женщины окружали мужчин и избивали их всем, что попадалось под руку. Знавала ли прежде эта деревня, состоящая из хибар и лачуг, такой подъем жизненной энергии, какой затопил ее сейчас во имя смерти?