Рассказчик берет на себя смелость утверждать, что повесть сия

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 25 26 27 28 29 30 31 32 ... 35

тысяча причин отложить плавание, тем более, что мне грозило общество этой

девицы; но я предпочитала, чтобы мысль эта исходила от него, а не от меня;

так оно и получилось. Я даже позволила себе немного поломаться, сделав вид,

будто недовольна. Мне, невыносима мысль, сказала я, что я могу оказаться

помехой в его предприятиях и нанести ущерб его делам; ведь он нанял для нас

пассажирскую каюту и, вероятно, уплатил часть денег вперед, да еще и

зафрахтовал корабль под свои товары; и если он теперь от всего откажется, то

и сам понесет убыток, да и капитану причинит урон.

Все это такие пустяки, сказал он, что и говорить о них нечего, и умолял

меня не принимать этого в расчет. Что до капитана, то, когда тот узнает о

причине, вынудившей нас отказаться от поездки, он, конечно, не будет в

претензии. А если и придется выплатить неустойку, то размеры ее весьма

незначительны.

- Ах, мой друг, - возразила я, - но ведь я не говорю тебе, что я

тяжела, да и не могу этого утверждать наверное; хороша же я буду, если в

конце концов окажется, что это не так! К тому же, - сказала я, - эти две

дамы, жена капитана и его свояченица, они ведь рассчитывают, что я поеду, и

делают соответствующие приготовления, и все это из любезности ко мне, - что

же я скажу им?

- Да что, мой друг, - отвечает он, - если окажется, что, против моих

чаяний, ты не брюхата, то невелика беда; задержка наша в Лондоне на

три-четыре месяца не причинит мне ущерба, и мы можем ехать, как только

уверимся, что ты не брюхата, а коли окажется, что брюхата, поедем после

того, как ты разрешишься от бремени; что до капитанши и ее сестрицы,

предоставь это мне, я устрою так, что, никакой обиды не будет. Я попрошу

капитана открыть им причину, и вот увидишь, все будет хорошо.

Большего мне и желать было нечего, и на этом я покуда успокоилась.

Правда, мысль о дерзкой девчонке меня еще заботила, но коль скоро

путешествие наше откладывается, думала я, то и с нею покончено, и я даже

почувствовала, что могу вздохнуть свободнее. Я ошиблась, ибо она чуть меня

не погубила, и притом самым непредвиденным образом.

Мой муж, как мы о том договорились, повстречав нашего капитана, объявил

ему, что, к большому своему сожалению, должен его разочаровать, ибо

обстоятельства вынуждают его переменить планы, и его семья не будет готова

ехать в назначенный срок.

- Слышал о ваших обстоятельствах, сударь, - говорит ему на это капитан.

- Оказывается, у вашей супруги на одну дочь больше, чем она думала. Ну что

ж, поздравляю вас, сударь.

- Что вы хотите сказать? - спрашивает мой супруг.

- Да ничего особенного, - отвечает капитан. - Просто я слышал, как мои

дамы судачат за чаем, и понял из их разговоров лишь то, что вы из-за этого

не намерены со мною плыть, о чем я весьма сожалею. Ну, да, вам видней, -

прибавил капитан, - а я не охотник совать нос в чужие дела.

- Как бы то ни было, - продолжает мой муж, - я должен возместить вам

убыток, который причинил, нарушив уговор, - и с этими словами достает

деньги.

- Помилуйте, - отвечает капитан, - это совершенно лишнее.

Некоторое время каждый старался превзойти другого в великодушии; но в

конце концов мой супруг настоял на своем и вручил ему три или четыре гинеи.

На этом и кончился их разговор, и они уже не возвращались к тому, с чего он

начался.

Мне, однако, несладко было все это слушать, ибо отныне тучи начали надо

мною сгущаться, и, словом, опасность грозила мне со всех сторон. Муж передал

мне слова капитана, но, к великому счастью, решил, что тот слышал звон, да

не знает, где он, и, пересказывая ему то, что узнал от других, все

перепутал; так как муж мой не понял, что хотел сказать капитан, да и

капитан, верно, сам не знал, что говорит, то он, то есть мой. муж, решил

слово в слово передать мне все, что ему наговорил капитан. О том, как мне

удалось скрыть от мужа расстройство чувств, в какое меня поверг его рассказ,

я сейчас расскажу, но перед этим я хочу сказать, что если мой муж не понял

капитана, а капитан - самого себя, то я зато прекрасно поняла их обоих, и,

сказать по чести, встревожилась пуще прежнего. Но тут мне на выручку пришла

моя изобретательность, благодаря которой мне удалось на время отвлечь

внимание мужа: мы с ним сидели за маленьким столиком подле камина, я

потянулась за ложкой, которая лежала на противоположном конце стола, и, как

бы от неловкости, сбросила при этом одну из зажженных свечей; тотчас вскочив

со стула, я подхватила горящую свечу прежде, чем та упала на пол.

- Ах, - закричала я. - Я испортила свое платье, я закапала весь подол

воском!

Таким образом, у меня был предлог оборвать разговор с мужем и позвать

Эми. А так как Эми не сразу пришла на мой зов, я сказала мужу: "Друг мой, я

должна сбегать наверх и сиять платье, чтобы Эми его тотчас почистила". Муж

тоже встал из-за стола, подошел к шкафу, в котором у него хранились деловые

бумаги и книги, снял с полки одну из книг и погрузился в чтение.

Как я была счастлива ускользнуть! Я тотчас побежала к Эми и застала ее

одну в комнате.

- Ах, Эми! - вскричала я. - Мы погибли.

Едва промолвив эти слова, я разрыдалась и долгое время не могла

говорить дальше.

Не могу удержаться, чтобы не рассказать, что все эти происшествия

навели меня на благочестивые размышления. Я была поражена этим новым

свидетельством справедливости всеблагого промысла, пекущегося обо всех делах

человеческих (причем не только у великих, но и у малых мира сего); случай,

какого нельзя предвидеть заранее, рассуждала я, способствует тому, что самые

тайные преступления становятся явными.

И еще мне пришло в голову, как справедливо, что грех и позор постоянно

следуют друг за другом по пятам; что они не только сопутствуют друг другу,

но - как причина и следствие - неразрывно связаны между собою; возникни где

преступление, тотчас за ним вслед явится огласка, и точно так же, как

человеку не дано скрыть первое, ему невозможно избежать последней.

- Что мне делать, Эми? - сказала я, как только почувствовала себя в

силах говорить. - Что будет со мною?

И снова разрыдалась с такой силой, что долго не могла продолжать. Эми

была вне себя от испуга, но не знала, в чем дело; она принялась уговаривать

меня успокоиться, перестать рыдать и поведать ей все.

- Подумайте, сударыня, - увещевала она меня, - неровен час, придет

хозяин и увидит, в каком вы огорчении, увидит, что вы плакали, и, уж

конечно, захочет знать причину ваших слез.

- Ах, она ему известна и так, - прервала я ее. - Он знает все! Все

обнаружилось, и мы погибли!

Мои слова поразили Эми как громом.

- Возможно ли, сударыня? - воскликнула она. - Коли так, то мы в самом

деле погибли; но это немыслимо, этого не может быть.

- Увы, - отвечала я, - не только может, но и есть.

И, понемногу успокаиваясь, я рассказала ей, как муж мой повстречал

капитана и что тот ему сказал. Эми пришла в такое неистовство, что стала

плакать, браниться, выкрикивать проклятья, как безумная, затем - укорять

меня за то, что я не дозволила ей убить девчонку, как она в свое время

предлагала, твердя, что я сама себя погубила, и все в таком роде. Но я и

теперь не соглашалась на то, чтобы ее убили. Одна мысль об этом была мне

нестерпима.

Так, в междометиях и бессмысленных восклицаниях прошло около получаса,

и мы ничего, конечно, за это время не придумали. Ибо, чему суждено случиться

помимо нашей воли, того не предотвратить, а следовательно, и нам было

неоткуда ждать спасения. Облегчив несколько душу слезами, я вспомнила, что

меня внизу ждет супруг, которого я покинула под тем предлогом, что якобы

перепачкала платье воском. Итак, я переоделась и спустилась к нему.

Посидев некоторое время с ним и заметив, что он, против моих ожиданий,

не возвращается к своему рассказу, я несколько приободрилась и сама ему о

нем напомнила.

- Друг мой, - сказала я, - своей неловкостью я прервала твой рассказ,

может, ты его продолжишь?

- О чем? - спрашивает он.

- Да о капитане, - говорю я.

- Да больше, собственно, ничего и не было, - ответил он. - Это все, что

я знаю; капитан передал мне какие-то слухи, которые он сам хорошенько не

понял, да и пересказал-то он лишь обрывки этих слухов, а именно, что, будучи

тяжела, ты не можешь предпринять морское путешествие.

Я убедилась, что мой супруг так ничего и не понял, а решил, что ему

передали сведения, которые, пройдя через несколько рук, дошли до него в

искаженном виде, и что сущность этих слухов заключалась в том, что ему уже и

без того было известно, а именно, что я брюхата; что же касалось его, то он

очень надеялся, что слухи эти основательны.

Его неведение было для меня истинным бальзамом, и в душе я заранее

проклинала всякого, кто попытается открыть ему глаза; поскольку он не

проявил желания вникать в эту историю дальше, считая, что она и яйца

выеденного не стоит, я не упорствовала; по всей видимости, сказала я, жена

капитана что-то ему обо мне говорила, а он слушал ее вполуха; быть может,

она затем принялась сплетничать о ком-нибудь другом, и у него все

перемешалось в голове. Таким образом, все сошло как нельзя лучше, и я могла

не опасаться, что супругу что-либо известно; то, чего я больше всего

страшилась, мне не грозило. Однако две заботы не оставляли меня: первая, как

бы мой муж не повстречался с капитаном снова и они не продолжили тот

разговор, и вторая - как бы моя неугомонная и дерзкая девица вновь меня не

посетила; в последнем случае следовало во что бы то ни стало помешать ее

встрече с Эми. Это было первейшей нашей задачей, ибо исход подобной встречи

был бы для меня не менее роковым, чем если бы девица знала всю мою историю с

начала до конца.

Что касается первого моего опасения, я знала, что капитан пробудет в

городе не более недели, так как он уже погрузил товары и судно его, снявшись

с якоря, плыло к устью Темзы, а следовательно, капитан должен был в самое

короткое время на него вступить; поэтому ближайшей моей заботой было увезти

мужа на несколько дней куда-нибудь за город, дабы предотвратить всякую

возможность такой встречи.

Я ломала голову, куда нам ехать, и наконец остановила выбор на

Нортхолле {124} - не потому, сказала я, что намерена пить целебные воды, а

затем, что тамошний воздух мне кажется полезным для моего здоровья. У мужа

моего была только одна мысль - как бы лучше мне угодить, поэтому он тотчас

согласился и велел заложить карету на следующий же день; но, когда мы

обсуждали с ним все эти дела, он обронил одно страшное для меня замечание,

которое лишало мое предприятие всякого смысла: он сказал, что предпочел бы

ехать не с самого утра, так как ему нужно до отъезда повидаться с капитаном,

дабы дать тому кое-какие письма; с этим делом, сказал он, ему удастся

управиться к полудню.

- Помилуй, друг мой, как тебе будет угодно, - отвечала я. Однако это

было с моей стороны чистое лицемерие, и голос мой был в полнейшем разладе с

сердцем, ибо я про себя положила помешать этому свиданию во что бы то ни

стало.

Поэтому вечером, незадолго перед тем, как лечь, я сказала, что

передумала и хотела бы вместо Нортхолла ехать в другое место, да только

боюсь, как бы это не расстроило его дел. Он спросил, куда же мне угодно

ехать. Я с улыбкой отвечала, что не скажу, дабы не вынуждать его менять его

собственных планов. Он отвечал мне тоже с улыбкой, - но только бесконечно

более искренней, чем моя, - что у него нет столь значительных дел, кои могли

бы ему помешать ехать со мной куда только мне будет угодно.

- Да, но ведь ты хотел перед отъездом переговорить с капитаном, -

сказала я.

- Это так, - сказал он и задумался. - Впрочем, я могу написать записку

своему поверенному и попросить его зайти к нему вместо меня; мне

всего-навсего надо подписать накладные, а это и он может сделать.

Когда я убедилась, что одержала победу, я стала жеманничать и ломаться.

- Друг мой, - сказала я, - не откладывай из-за меня свои дела хотя бы и

на час, прошу тебя! Я могу повременить со своей поездкой и неделю, и две,

лишь бы не причинить ущерба твоим делам.

- Ну, нет, мой друг, - возразил он. - Я не допущу, чтобы ты прождала

меня и часу, ибо через доверенное лицо я могу вести все свои дела, кроме дел

с моей собственной женушкой.

С этими словами он крепко обнял и поцеловал меня. Кровь так и бросилась

мне в лицо, когда я подумала, как искренне, с какою ласковостью этот

добросердечный джентльмен обнимает самое презренное и лицемерное существо,

какое когда-либо обнимал честный человек! Он был весь нежность, доброта,

искренность; я вся - притворство и обман; все, что я говорила и делала, было

построено на расчете и уловках, имеющих целью скрыть жизнь, исполненную

греха и порока, и помешать мужу обнаружить, что он держит в своих объятиях

дьявола в женском обличье, что все мои поступки в течение двадцати пяти лет

были чернее самого черного закоулка преисподней, что все мое существование

было цепью преступлений и что всякий честный человек, узнав о них, не мог бы

не возненавидеть меня и даже самый звук моего имени. Что делать? Переменить

свое прошлое я не могла, и единственное, что мне оставалось, - это быть

такой, какою я сделалась в последнее время, а прежнюю себя предать забвению;

это было единственное, чем я могла его вознаградить, - не покидать впредь

стези добродетели, на которую я вступила. Но, как ни тверда была моя

решимость, полной уверенности, что ее не поколеблет достаточно, сильный

соблазн, если таковой встретится (как оно впоследствии и случилось), у меня

не могло быть. Об этом, впрочем, речь впереди.

После того, как мой муж с такой предупредительностью отказался ради

меня от своих планов, мы положили выехать на следующий день поутру. Я

предложила мужу, если только он не возражает, поехать в Тэнбридж {125};

будучи покорен моей воле во всем, он охотно с этим согласился, прибавив,

однако, что если бы я не назвала Тэнбридж, он предложил бы Ньюмаркет {126},

где, сейчас находится двор и можно увидеть, много интересного. Я еще раз

слукавила, сделав вид, будто согласна ехать туда, раз ему это угодно, меж

тем как на самом деле я бы и за тысячу фунтов не рискнула показаться в

месте, где пребывает двор и где столько людей могли меня узнать. Поэтому,

поразмыслив, я сказала мужу, что в Ньюмаркете, по всей видимости, будет

очень много народу и мы вряд ли найдем, где остановиться; что до меня,

прибавила я, то ни двор, ни толпа не представляются мне интересным

развлечением, и если бы я поехала, то только ради него; если же он не

возражает, продолжала я, то мне кажется лучше отложить поездку в Ньюмаркет

до другого времени; так, когда мы поплывем в Голландию, мы отправимся из

Гарвича и можем перед тем завернуть в Ньюмаркет и Бери и оттуда двинуться к

морю через Ипсвич {127}. Мне без труда удалось его отговорить, как, впрочем,

всегда удавалось отговаривать от всего, что было мне не по душе. Итак, с

величайшей готовностью, какую только можно вообразить, он заверил меня, что

на следующий день с самого утра мы с ним отправимся в Тэнбридж. Я

преследовала двоякую цель - во-первых, помешать моему супругу видеться с

капитаном, а во-вторых, самой поскорее убраться - на случай, если эта

дерзкая девчонка, которая отныне сделалась для меня хуже чумы, вздумает, как

полагала моя квакерша (и как оно и случилось несколько дней спустя после

моего отъезда), вновь меня проведать.

Итак, поскольку отъезд мой был делом решенным, мне теперь предстояло

научить моего верного друга - я имею в виду квакершу, - что сказать злодейке

(ибо отныне она в самом деле сделалась моим злым гением) и как с ней

обращаться, если она повадится сюда ходить.

Я подумывала оставить в помощь квакерше также и Эми, ибо она отличалась

замечательной находчивостью в трудных обстоятельствах, да и сама Эми

уговаривала меня ее оставить. Однако, не знаю почему, какие-то скрытые силы

в моей душе этому воспрепятствовали; я не могла на это решиться из страха,

как бы жестокосердая негодница не разделалась с моею дочерью, а одна мысль

об этом была невыносима моей душе; впрочем, впоследствии, как о том будет

рассказано подробнее, Эми удалось осуществить свой замысел.

Это верно, что я жаждала избавиться от своей дочери, как жаждет больной

избавиться от лихорадки, что треплет его уже более трех суток; и если бы та

нашла смерть честным, как я это называла, путем, иначе говоря, если бы

умерла от какого-нибудь недуга, я бы не слишком много слез пролила над ее

могилой. Но я не настолько закоснела в злодеяниях, чтобы пойти на прямое

убийство, тем более на убийство родного дитяти, нет, я и в мыслях не имела

столь чудовищного намерения! Но, как я уже сказала, Эми все это проделала

впоследствии без моего ведома, за что я ее прокляла всей душой - и это все,

что мне оставалось; ведь если бы я набросилась на Эми, я бы погубила себя

окончательно. Впрочем, эту трагическую историю следует рассказать

пространней, а сейчас для нее нет места. Возвращаюсь к моему отъезду.

Милый мой друг квакерша была женщиной весьма доброй, но при этом и

чрезвычайно правдивой. Для меня она была готова на все, что не выходит за

пределы честности и добропорядочности. Она просила меня даже не сообщать ей

о моем местопребывании, дабы с чистой совестью сказать моей девице, если та

придет, что оно ей неизвестно; для вящей убедительности я разрешила квакерше

сказать, что из моих разговоров с мужем она поняла, будто мы намеревались

ехать в Ньюмаркет. Это квакерше понравилось. В остальном я предоставила ей

действовать по ее собственному усмотрению; единственное, о чем я ее

попросила, - это не поощрять девчонку, если та вздумает распространяться о

своем житье на Пел-Мел; напротив, говорила я, следует ей дать понять, что

все мы были в некотором недоумении, слыша, с каким видимым удовольствием она

смакует подробности этого житья; я просила ее сказать также, что миледи (то

есть я) отнюдь не в восторге от того, что в ней находят сходство с какой-то

куртизанкой, актеркой и так далее. Быть может, сказала я, такая отповедь

заставит ту в дальнейшем попридержать свой язычок. Хоть я и не сказала моей

квакерше, как адресовать ко мне письма, у ее служанки я, однако, оставила

для нее запечатанный конверт с адресом, по которому она могла снестись с

Эми, а таким образом и со мною.

Дня через два или три после моего отъезда моя неугомонная девица

притащилась к дому квакерши справиться о моем здоровье, узнать, намерена ли

я ехать и так далее. Мой преданный друг квакерша оказалась на ту пору дома и

приняла ее весьма холодно, в дверях: леди, которую та, имеет в виду, сказала

она, уехала.

Обескураженная таким приемом, девица поначалу некоторое время мялась в

дверях, соображая, что бы такое сказать, однако, заметив выражение

принужденности на лице квакерши, словно та только и ждет, как отделаться от

гостьи и закрыть за нею дверь, она почувствовала себя уязвленной. Между тем

осторожная квакерша не пригласила ее в дом оттого, что опасалась, как бы

девица, обнаружив, что они одни, не сделалась слишком развязной; к тому же,

рассудила она, чем холоднее она ее примет, тем это будет приятнее для меня.

Однако от нее не так-то легко было отвязаться. Поскольку ей не удалось

поговорить с миледи, сказала нежеланная гостья, то, быть может, она (то есть

Blog

Рассказчик берет на себя смелость утверждать, что повесть сия