Рассказчик берет на себя смелость утверждать, что повесть сия
| Вид материала | Рассказ |
- Теоретические основы крэкинга, 2843.38kb.
- Теоретические основы крэкинга, 1953.85kb.
- Модернизация и коррупция, 177.57kb.
- Действительно интересна и актуальна. Писать работу на подобные темы легко и интересно,, 21.1kb.
- Предисловие введение. Закрытое сознание, открытые вопросы часть первая. Хроника неведомого, 4134.98kb.
- Кельтская цивилизация и ее наследие, 2153.07kb.
- Составление: Бойко Б. Л., канд филол наук, профессор, 1788.97kb.
- В. И. Тарасов Ясобирался сегодня рассказ, 72.41kb.
- Поэма эпическая, 675.92kb.
- Сочинение на тему: «Книга, прочитанная летом», 18.43kb.
и вместе с тем мне казалось, что оно всем очевидно. Я ждала, что дочь
вот-вот меня узнает, и в то же время должна была во что бы то ни стало это
предотвратить. Мне надлежало от нее спрятаться, однако прятаться было
некуда. Короче говоря, отступать было поздно, пути к бегству отрезаны,
скрыть, от нее мое лицо невозможно, а если бы я вздумала изменить голос, мой
муж не преминул бы это заметить. Словом, помощи никакой ниоткуда, и
надеяться на то, что счастливый случай вызволит меня из беды, я не имела ни
малейшего основания.
После пытки, длившейся около получаса, в течение которого я держалась
довольно сухо и, быть может, даже чрезмерно чопорно, супруг мой завел с
капитаном разговор о корабельном устройстве, о морском плавании и прочих
материях, далеких от нашего женского понимания: в конце концов они вышли на
палубу, оставив нас одних в. кают-компании. Беседа наша сделалась несколько
непринужденнее, и я немного оживилась под впечатлением внезапной мысли - а
именно, мне показалось, что девица меня не узнала; эту свою догадку я
строила на том, что она не выказала никаких признаков расстройства чувств -
ни в манере держаться, ни в лице, никакого смущения, ни малейшей запинки в
разговоре и, - главное, как я ни следила, я не приметила, чтобы она особенно
часто останавливала глаза на моем лице, иначе говоря, мне ни разу не
довелось перехватить ее взгляда, устремленного на меня в упор, а этого я
боялась больше всего; если она кого и выделяла, то скорее мою добрую
квакершу; вслушавшись в их разговор, я убедилась, что это была обычная
беседа о ничего не значащих пустяках.
Я было совсем успокоилась и даже несколько приободрилась как вдруг меня
словно громом поразило: я услышала, как, обернувшись к жене капитана и имея
в виду меня, она сказала: "Послушай, сестрица, тебе не кажется, что миледи
очень напоминает ***? При этом назвала какое-то имя, и жена капитана
согласилась, что я, точно, на нее похожа.
Да, продолжала моя дочь, она уверена, что видела меня когда-то прежде,
но никак не припомнит, где; я отвечала (хоть речь ее и не была обращена ко
мне), что навряд ли она могла видеть меня когда-либо прежде в Англии, и, в
свою очередь, спросила, не бывала ли она в Голландии. Нет, нет, отвечала
она, нет, она никуда не выезжала за пределы Англии; я возразила, что в таком
случае она не могла меня видеть, разве что совсем недавно, ибо я долгое
время жила в Роттердаме. Так я довольно успешно вывернулась, и для пущей
достоверности, когда в каюту вошел прислуживавший капитану мальчик-голландец
(а что он голландец, я поняла сразу) я заговорила по-голландски и стала
весело с ним шутить - настолько весело, насколько это было возможно для
человека, испытывающего ни на минуту не покидавший его ужас.
Впрочем, к этому времени я вполне убедилась, что девица меня не узнала,
или что, во всяком случае, хоть у нее шевельнулось какое-то смутное
воспоминание, ей, однако, и в голову, по-видимому, не пришло, кто я такая на
самом деле; иначе радость ее не могла бы сравниться ни с чем, разве что с
моим замешательством, которого мне уже не удалось бы скрыть. Но нет, было
совершенно очевидно, что она и не подозревала истины, - уж она-то не сумела
бы утаить своих чувств!
Итак, наша встреча прошла без особенных происшествий. Я, разумеется,
твердо положила - если только выйду сухой из воды на этот раз - впредь
избегать подобных свиданий, чтобы не давать пищи ее фантазиям; в этом я,
однако, как вы узнаете из дальнейшего, не преуспела. После того, как мы
побыли на судне, жена капитана повела нас к себе в дом, который стоял тут
же, на берегу, и снова угостила нас на славу, а прощаясь, взяла с нас слово,
что мы еще раз ее навестим прежде, чем закончим все приготовления к
отплытию; при этом она заверила меня, что и она и ее сестрица решились
пуститься в это путешествие исключительно ради общества миледи. Я же
подумала про себя: "В таком случае, голубушки, не придется вам
путешествовать", - ибо тотчас же тверд" решила, что миледи ни в коем случае
не следует с ними ехать: ведь, общаясь с дочерью повседневно, я рисковала
тем, что она меня наконец, узнает, и уж, разумеется, не преминет заявить о
нашем родстве.
Я и вообразить не могу, как бы мы вышли из положения, если бы я привела
с собой на судно свою служанку Эми; все бы, конечно, пошло прахом, и я бы
сделалась навеки рабой своей дочери, иначе говоря, мне пришлось бы либо
довериться ей и открыть свою тайну, либо ждать, что она сама меня разоблачит
и тем погубит. Одна мысль об этом повергала меня в ужас.
Впрочем, покуда судьба ко мне благоволила, ибо Эми на этот раз со мною
не было, и таким образом мне было даровано избавление. Но впереди нас
ожидала еще одна задача. Я решилась отказаться от морского путешествия, а
также, разумеется, от следующего визита к жене капитана, ибо дала себе
строжайший зарок - больше никогда не попадаться на глаза моей дочери.
Однако, чтобы выйти из этого затруднения с честью и, кроме того. по
возможности что-нибудь выведать, я просила мою добрую квакершу нанести жене
капитана условленный визит, извинившись за меня и сказав, что я прихворнула;
я велела ей к концу разговора дать им понять, что я, быть может, не буду в
состоянии пуститься в плавание в срок, намеченный капитаном для отбытия его
судна, и что мы, - вернее всего, дождемся следующего рейса. Никаких причин,
кроме нездоровья, квакерше я не выставляла и для вящей убедительности дала
ей понять, что я, быть может, затяжелела.
Такую мысль внушить ей было нетрудно, и она, разумеется, намекнула
капитанше, что я очень плоха, и, неровен час, могу выкинуть и что,
следовательно, о путешествии нельзя и помышлять.
Итак, квакерша навестила капитаншу и - как я того и ожидала - мастерски
справилась со своей задачей; нечего говорить, что об истинной причине моего
тяжкого недуга она не догадывалась. Но я вновь приуныла, и сердце мое так и
замерло, когда она сказала мне, что во время ее визита одно обстоятельство
повергло ее в недоумение: молодая особа (как квакерша именовала подругу и
названную сестрицу капитанши) проявила чрезвычайное и, можно сказать, даже
назойливое любопытство относительно меня, закидывая ее вопросами: кто я
такая? давно ли в Англии? где проживала до того? и все в таком духе; и,
главное, она все спрашивала, не жила ли я когда в другом конце города?
- Расспросы ее показались мне столь неуместны, - сказала моя честная
квакерша, - что я не стала удовлетворять ее любопытству; приметив по твоему
обращению в каюте, что ты не намерена свести с нею знакомство покороче, я
решила, что не позволю ей от меня выведать ничего; и когда она меня
расспрашивала, где ты проживаешь - там ли, тут ли, - я на все такие вопросы
отвечала, что ты голландка и возвращаешься на родину, где живет твоя семья.
Я от души поблагодарила ее за ее скромность, но не показала вида, сколь
большую услугу она мне оказала; словом, квакерша моя так ловко отбрила
любопытную девицу, что, знай она всю правду, она и то не могла бы отвечать
лучше.
Должна, однако, признаться, что с этой минуты пытка моя началась
сызнова, и я совсем пала духом: я не сомневалась, что негодница пронюхала
истину, что она прекрасно помнит мое лицо и узнала меня, но искусно
прикидывается до случая. Я поделилась всем этим с Эми, ибо с нею одной и
могла отводить душу. Бедняжка (Эми то есть) была готова повеситься оттого,
что,, как ей думалось, всему виною оказалась она и что если я погибну (а в
разговоре с нею я всегда употребляла это слово), то моею губительницею
окажется она, Эми; она так терзалась, что иной раз я даже принималась ее
утешать, а заодно и сама немного успокаивалась.
Особенно кляла себя Эми за то, что позволила девчонке, как она
именовала мою дочь, застигнуть ее врасплох и открылась ей. Это и впрямь было
большой ошибкой со стороны Эми, о чем я неоднократно ей говорила. Ну, да
теперь не о том надобно было думать; следовало позаботиться, как бы выбить у
этой девчонки из головы подозрения, а заодно избавиться от нее самой, ибо
отныне что ни день, то больше было риску; и если я всполошилась, когда Эми
пересказала мне все, что в свое время ей наболтала девчонка, то теперь,
когда я сама ненароком на нее наткнулась, у меня было в тысячу раз больше
причин тревожиться; ведь она, мало того, что увидела меня в лицо, еще и
узнала, где я живу, под каким именем и прочее.
Но и это еще не все. Несколько дней спустя после визита квакерши, во
время которого та им рассказала о моем недомогании, они обе - капитанша и
моя дочь (которую она именовала сестрицей) - под видом участия явились меня
навестить, сам же капитан проводил их до дверей моего дома, а затем
отправился по своим делам.
Если бы, по счастью, моя добрая квакерша не забежала ко мне наверх
перед тем, как впустить их в дом, они бы застигли меня в гостиной и, - что в
тысячу раз хуже, - увидели бы со мною Эми; в таком случае мне, пожалуй, не
осталось бы иного выхода, как позвать мою дочь в другую комнату и открыться
ей, что было бы, конечно, безумием.
Однако квакерша, которую мне послала счастливая звезда, увидела их,
когда они подходили к дому; одна из них уже поднесла руку к шнуру
колокольчика; квакерша, однако, вместо того чтобы открыть им дверь, вбежала
ко мне в некотором замешательстве и объявила, кто к нам идет; Эми тотчас
поднялась с места и выбежала из комнаты вон, я последовала за ней, наказав
квакерше подняться ко мне, как только она впустит посетительниц.
Я хотела было попросить ее сказать, что меня нет дома, но одумалась:
после всех разговоров о моем нездоровье это могло бы показаться странным; к
тому же я слишком хорошо знала мою честную квакершу, знала, что за меня она
готова в огонь и в воду, но вместе с тем лгать в глаза ни за что бы не
согласилась; да у меня самой язык не повернулся бы ее просить об этом.
Проводив их в гостиную, квакерша поднялась ко мне, где, едва успев
перевести дух от испуга, мы с Эми поздравляли себя с тем, что и на этот раз
Эми не была застигнута со мною.
Гостьи нанесли мне визит по всем правилам этикета, и я приняла их столь
же церемонно и чинно; два-три раза, впрочем, я, как бы ненароком, выразила
опасение, что не буду в состоянии плыть в Голландию, во всяком случае к тому
сроку, когда капитану придет время отчаливать; при этом я изъявила вежливое
сожаление, что таким образом лишу себя удовольствия путешествовать в их
обществе и пользоваться их услугами; я дала им понять, будто рассчитываю
дождаться возвращения капитана и поехать с ним следующим рейсом; но тут
квакерша тоже вставила словечко, сказав, что к этому времени дело,
навернете, зайдет слишком далеко (она хотела сказать, что я уже буду на
сносях) и что я, может, и вовсе не рискну ехать, в каковом случае (сказала
она с радостной улыбкой) она надеется, что на время родов я воспользуюсь ее
домом; такой оборот придал разговору больше натуральности, что было неплохо.
Меж тем пришло время объявить мужу о моем состоянии; впрочем, сейчас
мне эта забота была не в заботу. Поговорив, как водится, о том! о сем, моя
шальная девчонка вдруг принялась за прежнее: два, а то и три раза она
заводила разговор о моем сходстве с какой-то дамой, которую она якобы имела
честь знать, когда жила в другом конце города; сходство это, утверждала она,
было столь разительно, что она не могла на меня взглянуть без того, чтобы та
дама не пришла ей тотчас на ум. Временами мне казалось, что девчонка вот-вот
расплачется: опять и опять возвращалась она к этому предмету, и я увидела,
что у нее и в самом деле на глаза навертываются слезы. Уж не умерла ли дама,
о которой она вспоминает с таким участием, спросила я. Услышав ответ, я
впервые за все время вздохнула свободнее. Да, отвечала девчонка, вернее
всего, той дамы и в самом деле нет в живых.
Впрочем, облегчение мое было непродолжительным и вскоре сменилось
отчаянием, ибо у моей негодницы язык оказался, что называется, без костей.
По всей видимости, она в свое время рассказала своей подружке все, что
только удержалось в ее башке: и о Роксане, и о моей веселой жизни в другом
конце города. Поэтому в любую минуту можно было ожидать очередного
губительного взрыва.
Когда нагрянули мои гостьи, я сидела в дезабилье - на мне было нечто
вроде просторного платья или утреннего капота, но на итальянский манер: он
обрисовывал тело более, чем это принято нынче, и, быть может, более, чем то
было бы прилично, если бы я ожидала мужское общество; дома же, среди своих,
он был вполне пристоен и особенно удобен в жаркую погоду; я лишь немного
причесалась, переодеваться же не стала: поскольку меня уже отрекомендовали
как больную, то этот наряд как нельзя лучше подходил к моему состоянию.
Однако это мое платье или капот - правда, очень богатый, из зеленой
французской камки с разводами - вызвал у девчонки приступ болтливости, а ее
сестрица, как она величала свою подружку, всячески подстрекала ее на
разговоры: так, рассматривая мой капот и восхищаясь изяществом его покроя,
тонкостью ткани, благородством отделки и так далее, моя девица, обращаясь к
сестричке (жене капитана), говорит: "Точно в таком наряде, - говорит она, -
танцевала та дама, о которой я тебе рассказывала".
- Как? - воскликнула капитанша. - Та самая леди Роксана, о которой ты
мне прожужжала все уши? Ах, это прелестнейшая история и миледи, наверное,
будет интересно ее послушать!
Делать нечего, мне пришлось присоединиться к просьбам капитанши, меж
тем как за одно упоминание ненавистного имени Роксана я от души желала бы
отправить рассказчицу на небо или в преисподнюю - для меня это было все
едино, лишь бы избавиться от девчонки и ее истории: ибо когда та принялась
описывать мой турецкий наряд, сметливая и проницательная квакерша, при всем
ее ко мне доброжелательстве, представляла для меня большую опасность, нежели
эта безмозглая девчонка. Нечего говорить, если бы я в свое время посвятила
квакершу в историю моей жизни, я бы скорее решила довериться ей, чем
девчонке; больше того, с ней я себя чувствовала бы совершенно спокойно.
Так или иначе, а длинный язык моей девицы держал меня в постоянном
трепете, а когда капитанша упомянула имя Роксана, душа моя и вовсе ушла в
пятки. Не знаю, выдала ли я себя - ведь своего лица не видишь, - но только
сердце у меня забилось так, что казалось, вот-вот выпрыгнет из груди, и я
боялась, что лопну от душившей меня ярости. Словом, я была в молчаливом
неистовстве и все мои силы ушли на то, чтобы не дать ему выйти наружу.
Никогда-то еще не доводилось мне с таким трудом себя перебарывать! У меня не
было отдушины, некому было открыться или поплакаться, не было возможности
дать своему чувству какой-то выход; покинуть комнату я не смела, ибо, не
зная, о чем девчонка рассказывала, а о чем умолчала в мое отсутствие, я бы
пребывала в постоянной тревоге; одним словом, мне пришлось выслушать историю
Роксаны, иначе говоря, собственную историю, пребывая при этом в
неизвестности, лукавит рассказчица или нет, правда ли, что она не знает, кто
я, или прикидывается простушкой; короче говоря, выведут меня на чистую воду
или нет?
Она начала рассказывать в общих чертах, где жила Роксана, каков был дом
ее, сколь славные у нее бывали гости; как они проводили у нее ночи напролет,
играя в карты и танцуя, какою роскошью была окружена ее госпожа и сколь
изрядное жалование получала у нее старшая прислуга; что до нее самой,
сказала она, то она работала не в большом доме, а на кухне и получала
немного, если не считать одного вечера, когда на всю прислугу было
пожаловано двадцать гиней, из которых на ее долю пришлось две с половиною.
Затем она рассказала, сколько всего было слуг и как между ними
распределялись обязанности; впрочем, сказала она, там имелась некая госпожа
Эми, которая возглавляла всю прислугу и, будучи в особом фаворе у миледи,
получала от нее особенно большое жалование. Было ли "Эми" фамилией или
именем фаворитки, она точно сказать не может, но полагает, что это вернее
всего ее фамилия; говорили, что однажды, в тот самый день, когда остальные
слуги поделили между собой двадцать гиней, миссис Эми было пожаловано
шестьдесят золотых.
Тут я перебила рассказчицу, заметив, что это изрядная сумма.
- Да ведь для служанки, - сказала я, - это целое состояние!
- Помилуйте, сударыня, - возразила моя дочь, - это капля по сравнению с
тем, что она получила впоследствии; мы, остальные слуги, от души ее за это
ненавидели; иначе говоря, злились, что такая доля выпала ей, а не нам.
- В таком случае, - сказала я, - у нее было довольно денег, чтобы
заполучить себе хорошего мужа и устроить свою жизнь, если только у нее
хватило на это ума.
- О да, сударыня, - сказала моя дочь. - Говорят, у нее одних сбережений
было больше 500 фунтов; впрочем, госпожа Эми, должно быть. понимала, что с
такой репутацией, как у нее, необходимо иметь большое приданое.
- Вот как, - сказала я. - Ну, тогда другое дело.
- Не знаю, сударыня, точно, нет ли, - продолжала она, - но
поговаривали, будто некий молодой баронет не на шутку за нею приволакивался.
- Какова же ее дальнейшая судьба? - спросила я. Коль скоро уж она обо
всем этом заговорила, мне хотелось знать, что она расскажет не только обо
мне, но и об Эми.
- Не знаю, сударыня, - сказала она. - Я ничего о ней не слышала много
лет и только на днях вдруг ее повстречала.
- В самом деле? - спросила я, лицом и голосом изобразив крайнее
изумление. - И уж, верно, в лохмотьях; ведь подобные ей твари именно тем
обычно и кончают.
- Напротив, сударыня, - говорит она. - Она навещала одну мою знакомую,
не ожидая, я думаю, встретить у нее меня, и приехала в собственной карете.
- В собственной карете! - воскликнула я. - Она, видно, не теряла
времени даром и ковала железо, пока горячо. Стало быть, она замужем?
- Насколько мне известно, сударыня, когда-то она, точно, была замужем.
Впрочем, она как будто уезжала в Индию; и если она и вышла замуж, то, верно,
там. Помнится, она говорила, что в Индии ей улыбнулась фортуна.
- Иначе говоря, - вставила я, - ей, верно, удалось там похоронить
своего супруга.
- Я так и поняла, сударыня, - отвечала девица. - И, кроме того, она
унаследовала все состояние мужа.
- Так это и было улыбкой фортуны? - спросила я. - Быть может, и в самом
деле повезло в том, что ей достались его деньги, однако немногого же стоит
женщина, которая может говорить о смерти мужа как об удаче!
На этом разговор об Эми прекратился, ибо моей дочери больше о ней
ничего не было известно; но тут, к несчастью, квакерша - без всякого умысла,
конечно, - задала вопрос, который, - знай эта добрая душа, что я намеренно
завела разговор об Эми, дабы увести его от Роксаны, - конечно, задавать бы
не стала.
Ну, да, видно, мне не суждено было так легко отделаться.
- Ты, однако, намекала, что в истории твоей госпожи, - запамятовала ее
имя - Роксана, что ли? - кроется какая-то тайна. Каков же конец этой
истории? - спросила квакерша.
- Да, да, Роксана! - подхватила капитанша. - Расскажи, сестрица,
историю Роксаны до конца; миледи, я думаю, будет забавно послушать.
"Вот и врешь, - подумала я про себя. - Кабы ты знала, сколь мало меня
забавляет твоя история, я была бы в твоих руках". Впрочем, я понимала, - что
не в моих силах ее остановить, и приготовилась к худшему.