Сегодняшнего разговора – инклюзивное образование, то есть включение детей с ограниченными возможностями в обычную образовательную среду, и говорить мы будет, главным образом, о средней школе. Во-первых, потому что закончился срок внесения поправок в законопроект Мосгордумы «Об образовании лиц с огра

Вид материала

Подобный материал:

РАДИО «СВОБОДА»:

Эксперты в программе Тамары Ляленковой обсуждают тему: «Инклюзивное образование - необычные дети в обычной школе»

31.01.2010 19:00

ссылка скрыта

Тамара Ляленкова: Говорит радио «Свобода». Вы слушаете «Классный час Свободы: образование и общество». У микрофона Тамара Ляленкова.

Тема сегодняшнего разговора – инклюзивное образование, то есть включение детей с ограниченными возможностями в обычную образовательную среду, и говорить мы будет, главным образом, о средней школе. Во-первых, потому что закончился срок внесения поправок в законопроект Мосгордумы «Об образовании лиц с ограниченными возможностями здоровья», который, скорее всего, станет образцом для остальных регионов. Во-вторых, именно в школе происходит первая серьезная социализация, не говоря уже о том, что полученный в общеобразовательном учреждении аттестат открывает перед инвалидом перспективу равноправного вхождения в общество.

Мои собеседники сегодня - председатель комиссии по образованию и молодежной политике Мосгордумы Виктор Кругляков, Уполномоченный по правам ребенка в городе Москве Евгений Бунимович, учитель-дефектолог специальной (коррекционной) школы 169 Людмила Шаргородская, председатель психолого-медико-педагогической комиссии департамента образования администрации Томска Наталья Артюшенко, родители учеников с ограниченными возможностями здоровья и московские школьники.

Но сначала послушаем и обсудим новости образования, которые специально для «Классного часа» подготовила моя коллега из интернет – портала «Пять баллов.Ру» Юлия Дроздова.

Тамара Ляленкова: ….. а мы возвращаемся к не менее важной для духовной жизни общества теме – инклюзивному образованию. У микрофона Тамара Ляленкова.

Напомню, что в России, по подсчетам ООН, проживает 10миллионов инвалидов, из них – примерно один миллион – это дети. Ежегодно рождается, по данным медико-генетической консультации Московской области 2000 детей с диагнозом: синдром Дауна. 20 процентов таких детей умирают в младенческом возрасте, остальные попадают в интернаты, или, что значительно реже, остаются жить, как правило, с мамой, поскольку семья в таких случаях довольно быстро становится неполной.

Устроить ребенка с синдромом Дауна в общеобразовательную школу практически невозможно, но Ольга Литвак из Иванова этого добилась.

Ольга Литвак: Школьное время решает многое – или человек пойдет в жизнь, или он пойдет к дальнейшей инвалидизации. Это стопроцентная истина. И мой сын – всего лишь один человек из неполной семьи невысокого ранга. Но он человек, и если этому человеку помочь, то гораздо легче будет помочь следующей когорте, которая у нас большая. Мне потребовалось пять с половиной лет, чтобы добиться. Я обращалась восемь раз в школу по месту жительства. И на тот момент, когда я в первый класс принесла справку детского психиатра области с рекомендацией об обучении в коррекционном классе массовой школы - на тот момент это было по закону, и сейчас это по закону. Не прошло шести лет, и я получила с помощью хорошего человека, руководителя департамента образования письмо с разрешением зачислить ребенка в школу в порядке исключения. В этом письме не было ни одной оговорки. В договоре, который заключила со мной школа, был целый ряд оговорок. И самое главное, что, исходя из того, что ребенок не может освоить программу… Простите, а откуда вы знаете, что не может? От того, что у него синдром Дауна. Простите, а что вы знаете? Есть люди с синдромом Дауна, которые университет закончили. Есть люди, которые закончили массовые школы. Вам это кажется невероятным, многим родителям тоже. Но я, как педагог утверждаю, что мой ребенок может. Мало того, все, что он получил, а мы учились в целом ряде типов учреждений, конечно, это моя работа, домашняя, он получил в массовой школе. Целый мир получил, именно там, в тех предметах, которых вообще нет в программе. Я, правда, считаю, что не дети разные, а что их образовательный маршрут разный. Что, если он попал в три года в массовый сад и в семь в массовую школу, и к нему предъявлялись и дома, и в школе те же требования, как и к другим, то я считаю, что они все будут такими. Может быть, я не права.

Справку на надомное обучение я каждый год брала без всякого труда в районной поликлинике. Если бы я ее захотела взять в психдиспансере, я бы ее не взяла никогда. Это тоже наши родители из организации проходили. Но зачем я оформляла? Никаких индивидуальных занятий с ребенком не было. Чтобы учителя получали за лишние часы какую-то доплату. И я все время думала, как педагог, который несколько лет на надомном обучении проработал, что если бы эти часы были реально отданы ребенку в дополнение к тому, что он в классе сидит, как это было бы здорово. То есть я не вижу никакого сделанного мне огромного одолжения. Я выполнила все условия. Я сидела с ребенком в классе. Это мешало процессу всю дорогу. К восьмому классу стало страшно мешать, потому что 16-летний ребенок с мамой за ручку – вы понимаете, что это такое для мамы и что это такое для ребенка, и какая там социальная адаптация происходит. И мне кажется, что тут позиция охранительная. Я много раз слышала эту фразу: «Ну, не думаете же вы, что он может взять программу, или что он может получить аттестат?» Я каждый раз повторяю: «Не дать аттестат – не значит не учить». Я сама была учителем. В девятом классе было изложение с элементами сочинения. И мне сказали: «Вот этому положите сборник изложений, чтобы он его просто переписывал». Ребенка надо было просто выпустить. Я считаю, что нашим надо четыре, пять ставить. Смысл интеграции в том, чтобы они работали по одной программе. И в любой программе есть все, есть главное. Когда готовились к ЕГЭ, я посмотрела на розданные тесты: а что можно сделать с ЕГЭ в применении к моему ребенку, чтобы он его сдавал? Речь шла о том, где есть мягкий знак разделительный, а где – нет. Если ему модифицировать это как «вставь эти знаки туда, куда их надо вставить», оно бы стало для него доступным. Что я хочу сказать? Вот учитель говорит мне, он у вас отстает. А я про себя думаю: вы даже не представляете, насколько. И оттого, что вы не представляете, он у вас и развивается. Как только вы представите, что он этого не может, потому что синдром Дауна… Я не знаю…

Тамара Ляленкова: Справедливости ради надо заметить, что в соответствии с российским законодательством дети с ограниченными возможностями здоровья могут получать образование по индивидуальной программе на дому, в специальных (коррекционных) образовательных учреждениях, а также в общих классах и группах системы общего образования. Трудности, по мнению, по мнению Аллы Шумариной, консультанта управления образования Ивановской области, возникают из-за отсутствия нормативной базы.

Алла Шумарина: Нормативной базы по инклюзивному образованию нет. Все пока на уровне разговоров, обсуждений. И поэтому я бы хотела, чтобы родители, которые озадачены этой проблемой, тоже с пониманием относились к ситуации, как она есть. Очень хорошо, что инициатива идет снизу. Наверное, неправильно, но, тем не менее, она идет снизу. Да, хорошо, что в целом в стране объединились родители, которые эту проблему понимают и пытаются заставить власть эту проблему решить. Но в сегодняшней ситуации мы работаем в той нормативно-правовой базе, которая существует.

Более того. Коррекционная сеть не финансируется муниципальными органами, она финансируется субъектом, то есть коррекционные школы переданы субъекту Федерации. Здесь тоже свои проблемы. Власть сумела сохранить, несмотря на финансовые проверки и все, что мы пережили, эту сеть и коррекционные классы. Хотя в сегодняшних условиях, условиях подушевого финансирования и нормы оплаты труда мы вынуждены будем и уже закрываем коррекционные классы седьмого вида образовательных учреждений сами, так как средняя наполняемость по школе идет с расчетом именно этих классов.

И если ребенок попал в общеобразовательную школу, хотим мы этого или не хотим, мы обязаны будем ему выдать документ. А для того, чтобы выдать документ, он должен подтвердить то, что он освоил образовательные программы общеобразовательной школы. И ничего другого на сегодняшний день нет, не придумано.

Тамара Ляленкова: С консультантом из Ивановской области не согласна председатель психолого-медико-педагогической комиссии города Томска Наталья Артюшенко. По образованию она врач-дефектолог.

Наталья Артюшенко: Так как я тифло-педагог, то я учила детей с нарушениями зрения. Но, как вы понимаете, там параллельно и с нарушением слуха, и умственная отсталость, и задержка развития, и речь. Поэтому я точно знаю, что учить можно всех. Потом я еще 20 лет проработала в комиссии медико-педагогической. И вот это, простите меня, ОТК комиссий – этот может, этот не может, этого туда, этого сюда – меня никак не устраивало, когда я там работала первые пять лет. Потом, когда я стала руководителем этой комиссии, тогда мы начали думать о том, что же нам надо сделать в городе для того, чтобы изменить ситуацию, для того, чтобы создать условия для детей. Но мне повезло с начальством, начальство у нас вменяемое. Начальство у нас исключительно законники. Если я им показываю пальцем в эту строку, посмотрите, у нас написано вот это и вот это, и мы можем сделать вот так и так… Между прочим, иногда не надо больших денег для того, чтобы просто изменить ситуацию. И мне очень важно, чтобы, когда меня не будет, это продолжалось. Значит, нужно написать бумагу. Но это, конечно, враз все не делалось. Начальство нужно убедить, начальству нужно доказать, начальству нужно показать кучу всяких бумаг. Вне всяких сомнений, в федеральном правовом поле вполне можно на уровне региональном и муниципальном создавать какие-то свои положения. И появится вот это самое поле нормативное, которое поможет и директору школы, и родителю, и учителю обучать детей там, где хотят родители. Если у ребенка есть потенциальные возможности, согласно министерскому письму еще 1989 года, они рекомендуют медико-педагогическим комиссиям детей-выпускников классов восьмого вида переосвидетельствовать. НИИ дефектологии тогда выявило, что из 100 детей для 60-ти потенциально возможно обучение дальше. Это значит, что не ошибка была. Просто они развиваются медленнее, чем эти дети, но они развиваются. Имеется в виду, конечно, только легкая умственная отсталость. В этом случае, у нас это тоже сделано по приказу департамента, мы смотрим всех выпускников, и те, у кого есть возможность продолжить обучение, обучаются в ПТУ. При этом же ПТУ у нас есть учебно-консультационный пункт от общеобразовательной школы, куда идут учащиеся этого ПТУ, в том числе и наши дети. Их берут в седьмой класс. То есть они учатся профессии три года - седьмой, восьмой, девятый классы. По окончании ПТУ они заканчивают учебно-консультационный пункт и получают уже цензовое образование. И в этом случае они могут поступать уже в другое училище, дальше. То есть то, что у нас детки заканчивают школу восьмого вида, вовсе не значит, что на этом все их образование прекращается. Я хочу сказать, что давайте мы не будем говорить, что нет законов. Для меня самая ужасная жизнь в нашей стране заключается в том, что мы живем не по закону, а по понятиям.

Тамара Ляленкова: Это была Наталья Артюшенко.

У микрофона Тамара Ляленкова. Вы слушаете «Классный час Свободы», в котором мы говорим о плюсах и минусах инклюзивного образования.

Разговор о том, что можно сделать, чтобы устроить ребенка с ограниченными возможностями в обычную районную школу, мы продолжим после блока главных новостей образования.

……Передачу ведет Тамара Ляленкова, и микрофон я передаю педагогу-психологу московской гимназии Софье Розенблюм. Для того, чтобы у ее сына было будущее, она сама пошла работать в школу.

Софья Розенблюм: Все эти правозащитные родительские организации очень настроены на то, чтобы родители боролись за свои права. Наверное, это правильно. Но задачи наши надо разделять. Я хочу помочь в этой жизни здесь и теперь своему ребенку или я хочу исправить человечество. Вот человечество исправить точно не удастся. А помочь своему ребенку и еще соседнему, и еще пятерым, тоже соседним, у меня получится точно. Но когда мы начинаем разговаривать на юридическом языке и бороться за права, в этот момент школа, администрация, учителя – все становятся против нас. Это оппозиция. И в этом смысле ребенок проваливается в эту щель. Поэтому конструктивнее здесь понять, что государство – это отдельная история. Не подкреплены все эти законы ничем. То есть никакого ресурса у школы нет. И поэтому учителя поставлены в эту ситуацию. Как бы они не могут выполнить то, чего мы от них добиваемся по закону. Значит, в этой ситуации можно, только осознав это, работать на все-таки какое-то сотрудничество. То есть вот эта ситуация постоянно человека с протянутой рукой. Я пришла в школу как человек с протянутой рукой: "Помогите мне, пожалуйста, вы лично". Государство мне должно, и оно не выполняет. Но вы лично мне ничего не должны, поэтому вас лично я прошу только о помощи. И вот это работает. Как раз сейчас у меня уже нет личной заинтересованности, мой ребенок уже ушел из школы, и сейчас как раз оппозиционно получается хуже, потому что людям непонятно, за что я тут бьюсь, за что я тут сейчас бьюсь. А я бьюсь, если мне уже удалось, я уже знаю алгоритм как для своего… Но, как честный человек, я могу еще кому-то тоже этим же алгоритмом помочь. Но с точки зрения учителей, эта ситуация уже не очень понятна, что-то здесь не то. Я осталась в школе, а ребенок закончил школу. Он закончил уже институт, это тоже была отдельная десятилетняя история. Мы успели в трех разных местах поучиться, каждый раз уходя надолго в академку. Но тем не менее, зубами, когтями и клыками мы через институт проползли. В институте уже этот алгоритм не работает, потому что там очень много кафедр. У меня была такая идея, я так прикинула, но в общем поняла, что в школе все всех знают, а институт – это большая такая история, там так не работает. Ну, удалось проскочить и через институт. До пенсии доведем. Сейчас мы в аспирантуре учимся. При чем это не родительские амбиции.

Тамара Ляленкова: Рассказывала Софья Розенблюм.

Действительно, некоторые родители детишек с ограниченными возможностями, имеют специальное педагогическое образование. Чтобы научить своего ребенка, приходится учиться самому.

Мы возвращаемся к разговору о российском законодательстве, в рамках которого закреплена обязанность государства создавать "гражданам с отклонениями в развитии условия для получения ими образования, коррекции нарушений развития и социальной адаптации на основе специальных педагогических подходов".

Однако для того, чтобы федеральный закон «Об образовании» действовал, требуется воля местного руководства. Депутатам московской городской думы скоро предстоит третье чтение законопроекта «Об образовании лиц с ограниченными возможностями здоровья».

Подробнее о будущем законе, с которого будут брать пример российские регионы, я попросила рассказать председателя комиссии по образованию и молодежной политике Виктора Круглякова.

Виктор Кругляков: В этом законе впервые было прописано право этих лиц на совместное обучение с лицами, которые недостатков в здоровье не имеют. Это не означает, что теперь все обязаны учиться в обычных общеобразовательных учреждениях. Совсем нет. Коррекционные школы тоже нужны, и учреждения закрытого типа тоже нужны. Они все остаются. Только впервые появляется право у лиц с ограниченными возможностями здоровья обучаться, если они того желают, в среде, где у других лиц физических недостатков нет. Это инклюзия. Это очень серьезная подвижка, чего нет вообще ни в одном региональном законе, да в федеральном законодательстве тоже нет.

Тамара Ляленкова: Виктор Михайлович, но вы сами заканчивали пединститут, и вы хорошо понимаете, что такое получить учителю в класс ребенка с ограниченными возможностями. Это очень большая нагрузка.

Виктор Кругляков: Если дети к этому готовы, то должны быть готовы и учителя. А дети к этому готовы. Конечно, к полноценной стопроцентной инклюзии Москва не готова. Но надо начинать когда-то. Более того, я уверен, что массового движения детей в общеобразовательные школы тоже не будет. Ведь это во многом зависит от родителей. А, к сожалению, из опыта работы и встреч с такими родителями, с такими детьми я могу сказать, что очень спокойное, слишком спокойное отношение родителей к этим детям. То есть, я бы сказал, патерналистское. Они в интернат ребенка отдают и неделю он там находится. Через неделю – хорошо, его заберут домой, а могут и не забрать. А если ребенок в общеобразовательной школе находится, то его надо каждый день забирать, каждый день привозить. Поэтому, надо сказать, это, может быть, жестоко, но большого количества детей я не ожидаю после того, как выйдет этот закон. Но те родители, которые к этому готовы, которые это понимают, им это действительно нужно.

Есть общемировой, общеевропейский опыт, когда дети, в том числе и Дауны, с другими дефектами, они в нормальной среде находятся с детства. И это действительно не инвалиды, это люди с ограниченными возможностями, это понимается, их поддерживают, они живут все вместе. Они не чувствуют себя ущемленными. Для них выстроена вся структура. Москва не может быть цивилизованным городом, если инвалиду в нем не комфортно. Это наследие еще старой советской системы, когда в замечательной великой стране, самой счастливой и самой лучшей, инвалидов в принципе не могло быть. Как могли быть инвалиды в нашей стране, где всем хорошо живется? А в это время вся Европа все это делала. Все, кто туда приезжает, видят, что там никого это не удивляет. Подъезжает автобус, опускается подъемник, туда заезжает инвалид-колясочник. Они совершенно спокойно по улицам на механических, на электрических колясках передвигаются. Во всех учреждениях есть специальные для них пандусы, оборудование, сантехника и так далее. Люди просто живут. Да, они несколько ограничены, но они не чувствуют себя ущербными. И начинать это надо со школы, начинать с детского сада.

И надо это, кстати, не только больным детям, но и здоровым. Может быть, в не меньшей степени. Это воспитывает с детства толерантное отношение, желание помочь, чувство сострадания и так далее – тоже очень важно.

Тамара Ляленкова: Что в будущем законе принципиально нового? Потому что в федеральном законе понятно, что каждый имеет право на то образование, которое сочтет нужным. Другое дело, как это право реализовывается?

Виктор Кругляков: Что нового? Вы знаете, какие документы ребенок должен предоставлять в школу, прежде чем его туда примут? Справки о состоянии здоровья. Если он в первый класс идет, значит, он не предоставляет никаких особых данных. А если он идет во второй-третий, личное дело, какой класс, какие оценки. Справка о состоянии здоровья ребенка медицинская обязательна. И вот до выхода этого закона директор школы был вправе, если ребенок имеет ограничения, сказать: «Извините, у нас школа общеобразовательная, идите в специальную школу, идите в коррекционный класс. А я вас не могу принять, потому что у ребенка есть ограничения в здоровье, подкрепленные медицинской справкой». После выхода этого закона директор так сказать не может. Если родитель скажет: «Извините, ребенок имеет интеллект норма, психолого-медико-педагогическая комиссия считает, что ребенок может учиться в общеобразовательной среде, и он не представляет, даже если у него есть ограничения в интеллекте, задержка, но он не представляет угрозы для детей, ребенок совершенно спокойно может учиться в этом классе». Просто для него надо создавать специальные условия. Директор не вправе ему отказать. Вот что меняется. Это действительно закрепление прав.

В школах должны быть пандусы, в школах должны быть все необходимые условия для ребенка. Если ребенку требуется помощник, значит, директор должен выходить с предложением, чтобы по этому классу делали индивидуальное штатное расписание, вводили дополнительные единицы. Определенная группа медиков должна контролировать, смотреть, следить. Серьезная тема. Я еще раз говорю, что в абсолютном виде Москва не готова к инклюзии. Она никогда не будет готова, если мы не примем закон, если люди не скажут: «А мы хотим, чтобы вы нам это обеспечили». Это требует серьезных и материальных затрат, это требует серьезных моральных затрат, требует изменения психологии, в том числе родителей. Родители хотят, чтобы их дети учились с инвалидом, который во время урока может встать, пойти куда-то, выйти, потом придти? Они скажут, «нашим детям это мешает». Но государство должно занимать жесткую позицию. Это государственные школы. И если вы не хотите, вас что-то не устраивает, то государство для вас, к сожалению, а для всех детей, к счастью, это государственная школа, она для всех детей, и с ограничениями, и без ограничений. И мы будем учить всех. Если вас что-то не устраивает, вы можете искать другую школу, где нет таких детей, либо идите в негосударственную, платите деньги, либо индивидуальная форма образования. Вы можете выбрать все что угодно. Но диктовать государству, что не хочу, чтобы мой ребенок учился там, где рядом мальчик или девочка-инвалид, вы не имеете права. Это государственное образовательное учреждение для всех детей. Это то, что касается родителей. А то, что касается детей, то для них не менее важно, хотя часто дети достаточно жестоки, особенно в школе, особенно в средних классах. И здесь ключевая роль учителя.

Тамара Ляленкова: В законе проговаривается процент учеников с ограниченными возможностями в школе, в этом тоже есть некий принцип. Понятно, что если какие-то школы будут готовы к этому, то туда пойдут. И может накопиться много детей с ограниченными возможностями. Есть это процентное соотношение?

Виктор Кругляков: Есть: не более 10 процентов от общего числа учащихся. То есть получается, грубо говоря, что если 30 человек в классе, то три ребенка. Я не знаю, какая будет окончательная редакция, мы понимаем, что какие-то ограничения нужны, но ограничивать это законодательно, это уже моя точка зрения, потому что я не могу говорить от имени комиссии всей думы, я считаю, это неправильно. Потому что это нарушение прав лиц с ограниченными возможностями. По сути дела, мы законом ограничиваем их право на образование. Он придет, а ему скажут, извините, тут уже будет больше 10 процентов, если мы вашего ребенка возьмем. Поэтому извините. Это ущемление прав, ущемление международных принципов. Это не вписывается ни в какие общеевропейские хартии, решения Организации Объединенных наций и так далее. И с точки зрения международной, противоречит определенным нормам права. Да и с точки зрения российского законодательства нашего, тоже ущемление прав. И в такой редакции, я думаю, будет возражение со стороны прокуратуры, которая должна отслеживать возможное противоречие законодательства. Но ограничения какие-то нужны. Эти ограничения не надо вводить в закон, это уже на местах, может быть, по умолчанию, может быть, какими-то подзаконными нормативными актами, как-то надо регулировать. Но законом вводить ни в коем случае нельзя. Если меня сейчас слушают учителя, директора школ, заведующие, они могут говорить: «Да, законодатель от жизни оторвался, он вообще не знает, что на земле происходит, как у нас все будет». Я хочу сказать именно этой категории слушателей, что я знаю, как все в школе, я 13 лет этим занимался, я сам был учителем. Я понимаю, как будет трудно и тяжело. Но другого пути нет, мы должны принять этот закон.

Тамара Ляленкова: Это был депутат Мосгордумы Виктор Кругляков.

В этой части программы мы поговорим о вреде, который может принести включение детей-инвалидов в обычный образовательный процесс. Наталья Селиверстова, сотрудник Центра психолого-медико-социального сопровождения «Раменки» и мама дошкольника с ограниченными возможностями.

Тамара Ляленкова: Учитель –дефектолог специальной, то есть восьмого вида, коррекционной, школы Людмила Шаргородская, также считает, что даже благие намерения, равно как и родительские амбиции, могут ребенку-инвалиду навредить. Она привела несколько примеров из своей практики

Людмила Шаргородская: Девочка занималась в ЦЛП, сначала мама очень хотела массовую программу, массовую школу, девочка с эпилепсией. Мама пробила частную школу, девочка туда ходила год. В результате у нее приступы стали постоянными, ухудшилось психическое состояние жутко совершенно. То есть в школе ей приносили специальный коврик, чтобы она там лежала. Она приходила и ложилась лицом к стене. Когда она к нам попала в результате мы год ее просто откачивали после этой массовой школы, в которой не было специалистов, не было людей, которые могли с этой девочкой работать. Потому что для любого ребенка, прежде чем мы его пытаемся встроить в какую-либо среду, мы должны все-таки предусмотреть то, что эта среда будет полезна для этого ребенка. Второй ребенок, который у меня сейчас в этом наборе, мы начали с того, что поскольку были эмоционально-волевые проблемы основными, это энурез шесть раз за те три часа, это дикие совершенно истерики с агрессией по отношению к взрослым. И я понимаю, что если бы он пошел в речевую школу, это было бы индивидуальное обучение, потому что нет у них специалистов, которые с этим умеют работать. И он бы там ничего не получил. Сейчас у нас совершенно поразительно, с этим ребенком, который фантастически развил познавательное развитие после того, как сняли этот фон. Но у нас специалисты, которые умеют с этим работать. У нас нет энуреза. И он лучше, чем другие дети, которых мы брали с сохранным интеллектом, считает. Это вообще показатель – освоение математики – все-таки основной из показателей познавательного развития. Он легко осваивает. Если этот же ребенок попадет в другое место, у него ничего этого не будет.

Тамара Ляленкова: По данным Росстата, которые отличаются от данных ООН, при общем количестве детей-инвалидов 590 тыс. человек, получают образование менее половины. Из них 140 тыс. детей обучаются в общеобразовательных школах.

О том, как в Центре психолого-медико-социального сопровождения «Раменки» обучают и готовят детей к поступлению в школу, расскажет Наталья Селиверстова, она руководитель коррекционно-диагностического отдела.

Наталья Селиверстова: В основном контингент – дети с инвалидностью. Но инвалидность здесь не только связанная с ДЦП, мы пробовали брать и аутистов, у нас ходят детишки с синдромом Дауна, которые живут рядом. Это была обычная школа трехэтажная, но опять-таки, когда строители ее реконструировали, то никто не спрашивал, как это должно быть, какие подъемники должны быть. У нас долгое время не работал лифт. То есть его как бы сделать то сделали, прилепили к нашему зданию, но, как выяснилось, с нарушением всего чего только можно. Документов мы найти не могли, бились мы с этим не знаю уже сколько лет, выходили на такой уровень. У нас просто приходили к нам детишки, родители которых имели возможность выйти на уровень такой. Нас нигде в принципе особо не слушали. Когда мы обращаемся в ту же управу, что вы знаете, у нас территория, хоть малые какие-то игровые формы, пожалуйста, сделайте нам, говорят: «Зачем, у вас же инвалиды?» Провели мы такое анкетирование, взяли пока мы школы близлежащие, в которых в принципе наши дети могут по инклюзии попасть. Потому что дети с гемопарезом, если с ними замечательно заниматься, если ребенок сохранный, ортопедическая специальная обувь, он настолько скомпенсирован, что в общем-то, не специалист и не поймет, что этот ребенок с ДЦП. Может быть, речь… Но извините, сейчас в обычных садах смотришь, дети практически все дизартрики, никакого ДЦП нет. Здесь в общем, они особо не отличаются. И мы понимаем, что наши дети могут попасть в эти учреждения, и мы решили провести такое анкетирование специалистов, а готовы ли они вообще? Оно было анонимное, нам не надо было ни писать ни фамилий. Но когда мы стали анализировать эти анкеты, в общем-то мы пришли к такому не очень утешительному выводу. Учительница говорит: «Я не могу, вот сидит класс, а среди класса один сидит ребенок…» Дети с ДЦП, вы же сами понимаете, особенно если это тяжелая форма, эти дети искорежены, потому что спастика, гиперспастика у детей. Причем она как бы не только конечности, но и мышцы лица, это гиперсаливация, когда сидит ребенок, слюни. То есть они честно говорят, что им неприятно.

Тамара Ляленкова:. У микрофона Тамара Ляленкова, и мы переходим к заключительной части сегодняшнего разговора: готова ли современная школа принять таких, с ограниченными возможностями, учеников? Вот что на этот вопрос Анне Крамар, студентке факультета журналистики Высшей школы экономики, ответили московские школьники.

- Здравствуйте, меня зовут Даша Ларинская, я из 8 А. Я думаю, что насчет детей с ограниченными возможностями, это хорошая идея, потому что, во-первых, им не так обидно будет, потому что им же тоже скучно дома сидеть, а так они общаются с другими людьми, с другими детьми. И для детей, которые нормальные, для них тоже это будет как уроком, что надо помогать, что надо заботиться, тоже есть такие дети.

- Они же тоже люди и не отличаются ничем. Только немного по-другому у них мир представляется. Хорошие учителя у нас.

- Я считаю, что тоже это очень хорошая идея, потому что дети с низкими интеллектуальными способностями смогут получить образование так же, как и все остальные дети. Но, с нашей стороны, мы должны им помогать им в этом. Это даже будет какой-то жизненный опыт еще больший.

- Я согласна с девочками по поводу того, что не надо как-то отталкивать, наоборот, надо им помогать. Но я только боюсь, что им особенно поначалу будет все-таки тяжеловато. Не то что по дружбе, по общению, а по учебе сначала им будет тяжело тянуться за остальными ребятами. Но в принципе я тоже готова позаниматься, если надо, помочь.

Тамара Ляленкова: Ольга Литвак, мама мальчика с синдромом Дауна также считает, что с одноклассниками у таких детей проблем не возникает.

Ольга Литвак: В Васиной в школе толерантная среда. И по сю пору с ним здороваются дети, иногда даже в Плесе, где мы отдыхали: "Вася, здравствуй, как твои дела?" Я понимаю, что это ребенок из этой школы. Большая школа, много классов. Единственное, что каждый год, когда приходили новые первоклассники, вот это было такое хи-хи и разворачивание. Я обычно сразу в стойку, как дура, что называется, потому что я начинаю на него тоже смотреть или спрашивать. На самом деле этого ничего не нужно, потому что они один раз обернутся, второй, на третий привыкнут. Наоборот, ко мне подходили, говорили: "Что вы его ругаете?" "Виноват, - говорю, - потому что". "Да он же хороший". Они его от меня защищали. Я их никого не знаю. Они меня просто видят мои растерянные глаза, потому что я его постоянно искала где-то в школе на переменах, пока я с учителем, он у меня уже где-то растворился, причем часто в раздевалке. Первым делом я шла в библиотеку. Это был единственный ребенок в школе, которого искать надо было в библиотеке. Но если библиотека закрыта, и он не там, то значит я уже начинала искать. И встречаются люди и говорят: "Вася там, под лестницей сидит, во взрослой раздевалке". На уроке все были готовы помочь. Это ничего не стоило организовать. Помощь детей, введение в урок, и я ничего не имею против учителей. Им сказали: "Мы его не учим". Если бы им сказали: "Мы его учим", то было бы так. А поскольку сказали "не учим", то могло быть так. На четвертый год нашего обучения меняется педагог, и он вдруг мне говорит: "Я его учить не буду". Вот я уже там четыре года, я там работала до этого несколько лет. И у меня все сжимается. А это педагог, который 100 тысяч получил. Знаете, есть конкурс педагогов. То есть передовой из прямо я не знаю... из передовых. И я говорю: "Да вы не учите, не учите. Мы тут так просто сидим". Вы не представляете, как это обидно.

Тамара Ляленкова: Действительно, одна из важных составляющих инклюзивного образования - готовность учителей принять такого ребенка в класс. Как отмечают специалисты общественной организации инвалидов «Перспектива», подготовка специальных педагогов ориентирована исключительно на работу в системе специальных школ, а система подготовки и переподготовки кадров для обучения детей-инвалидов в системе общего образования просто отсутствует.

Уполномоченный по правам ребенка в Москве, заслуженный учитель России Евгений Бунимович считает, что к инклюзивному образованию не готовы не только российские учителя.

Евгений Бунимович: А почему они должны быть к этому готовы? Их кто-нибудь учил этому? А учитывая, что это действительно другие ребята и другая ситуация, но это действительно нужны специальные знания, специальный опыт и даже специальная готовность это делать. Более того, когда мы говорим про инклюзивное образование, могу вам сказать, что не только они к этому не готовы. К этому не готовы часто и сами дети, потому что эти дети сами с проблемами здоровья, к этому не готовы и обычные дети, хотя они адаптируются лучше всего, если, конечно, не накручивают семьи. Вот родители семей тоже к этому не готовы. Это все очень серьезно. Потому что, во-первых, инклюзивное образование, как и любое индивидуальное образование, а здесь тем более, - это вещь очень дорогая. Это я могу сказать точно по своему предыдущему опыту думскому, который связан с бюджетом образования, это очень дорого. Казалось бы, не все решается деньгами, но деньгами показываются приоритеты. Вот, например, сейчас везде есть нормативное финансирование, во всей стране его вводят. Но вводят по-разному. Вот я всегда настаивал на том, чтобы оно было дифференцированным. Если это ребенок с проблемами здоровья, то на него нужно примерно в два раза больше денег просто потому, что это все гораздо сложнее, чем на обычного, нормального ребенка. А у нас есть очень много регионов, где просто всем дают одно и то же.

Тамара Ляленкова: Их обучение итак стоит больше, потому что они очень часто учатся, занимаются в специальных школах, в интернатах. И там деньги идут совсем другие, там идут не такие, как в образовательную школу. То есть они итак дороже обходятся.

Евгений Бунимович: Да. Так вот мы хотим, я настаивал, пока это не очень получилось, что если он пойдет в обычную школу, то эти деньги, дорогие деньги, шли за ним. Вот это сейчас будет. Это необходимое, но недостаточное условие. Поэтому не будет завтра с утра везде инклюзивного образования, но оно существует. И есть приличный опыт. И гораздо быстрее, чем нам казалось. Более того, не нужно, чтобы все образование было инклюзивным. Я знаю сторонников только такого образования, они всегда очень хорошие подвижники, очень хорошие люди. Я убежден в другом, что все дети разные. А уж тем более дети с проблемами здоровья, они тем более все разные. И поэтому родители должны выбирать эту форму. Она совершенно не обязательно должна быть инклюзивной. Есть очень тяжелые случаи, когда просто ребенок ни в какую школу не может ходить. И вот мы тогда сделали вот эту программу в Москве дистантного образования, то есть им домой ставится компьютер, да еще не обычный компьютер, потому что там бывают проблемы и с руками, и с ногами, их просто может не быть. И это другая форма. И наши законы, наши правила – они все из прошлого века, они психологически из прошлого века. Это же не только потому что какая-то коррупция, какое-нибудь воровство, это другой вопрос. Это потому что такие мозги, они оттуда, они не отсюда. И вот поэтому надо быть очень осторожным, потому что это же инклюзивное образование – это обоюдоострое оружие, оно может стать очень опасным, если оно не в тех руках.

Тамара Ляленкова: Очень часто противники инклюзивного образования, не то что противники, а те, кто не понимает, считают, что присутствие в классе людей с ограниченными возможностями будет тормозить учебный процесс, понижать планку знаний, замедлять подачу, то есть лишнее время.

Евгений Бунимович: Да, вполне реально. Только я хотел бы знать, какой учебный процесс. Такие люди, видимо, думают, что учебный процесс – это количество формул, которые человек выучит на уроке. А они не хотят, чтобы дети их, когда они вырастут, станут пожилыми людьми, чтобы они понимали, что такое сострадание, чтобы они понимали, что такое больной человек, чтобы они понимали, какая нужна помощь, и как она вообще осуществляется, эта помощь? Этого не хотят эти родители? Они думают, что они сами будут жить вечно? И они что думают, что это все только вопрос количества единиц знаний, которые даются на уроке, или все-таки школа общеобразовательная предлагает человеку адаптироваться и жить в том обществе, в котором он живет? Где да, есть не только те, у кого проблемы со здоровьем, и в этом смысле с ними труднее работать, но и вообще есть глупые и умные, есть богатые и бедные, есть люди, которые говорят на другом языке и плохо говорят по-русски. Или они им потом тоже сделают какой-то оазис, где они ничего этого знать не будут? А самое главное, что рядом с этим оазисом будут все те, кого они считали изгоями, с которыми не хотели учиться в одном классе. И как они будут к этому относиться? И чем все это может закончиться?

Тамара Ляленкова: К словам Евгения Бунимовича, которыми мы завершаем программу, добавлю только, что ситуация с детьми-инвалидами отражает состояние здоровья российского общества, и не только физическое.

Это была программа «Классный час Свободы: образование и общество».

Трудности инклюзивного образования сегодня обсуждали депутат Мосгордумы Виктор Кругляков, Уполномоченный по правам ребенка в городе Москве Евгений Бунимович, председатель психолого-медико-педагогической комиссии департамента образования администрации г. Томска Наталья Артюшенко, педагоги, родители учеников с ограниченными возможностями, московские школьники и другие.

Источник:

ссылка скрыта

Blog