Geum.ru

Владимир Набоков. Приглашение на казнь

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   6   7   8   9   10   11   12   13   ...   21

X




- Когда волчонок ближе познакомится с моими взглядами, он

перестанет меня дичиться. Кое-что, впрочем, уже достигнуто, и я

сердечно этому рад, - говорил м-сье Пьер, сидя, по своему

обыкновению, бочком к столу, с плотно скрещенными жирными

ляжками, и беря одной рукой беззвучные аккорды на клеенкой

покрытом столе. Цинциннат, подпирая голову, лежал на койке.

- Мы сейчас одни, а на дворе дождь, - продолжал м-сье

Пьер. - Такая погода благоприятствует задушевным шушуканиям.

Давайте раз навсегда выясним... У меня создалось впечатление,

что вас удивляет, даже коробит, отношение нашего начальства ко

мне; выходит так, будто я на положении особом, - нет, нет, не

возражайте, - давайте уж начистоту, коли на то пошло.

Позвольте же мне сказать вам две вещи. Вы знаете нашего милого

директора (кстати: волчонок к нему не совсем справедлив, но об

этом после...), вы знаете, как он впечатлителен, как пылок, как

увлекается всякой новинкой, - думаю, что и вами он увлекался в

первые дни, - так что пассия, которой он теперь ко мне

воспылал, не должна вас смущать. Не будем так ревнивы, друг

мой. Во-первых, как это ни странно, но, по-видимому, вам до сих

пор неизвестно, за что я угодил сюда, - а вот, когда я вам

скажу, вы многое поймете. Простите, - что это у вас на шее, -

вот тут, тут, - да, тут.

- Где? - машинально спросил Цинциннат, ощупывая себе

шейные позвонки.

М-сье Пьер подошел к нему и сел на край койки.

- Вот тут, - сказал он, - но я теперь вижу - это

просто тень так падала. Мне показалось - какая-то маленькая

опухоль. Вы что-то неловко двигаете головой. Болит? Простудили?

- Ах, не приставайте ко мне, прошу вас, - скорбно сказал

Цинциннат.

- Нет, постойте. У меня руки чистые, позвольте мне тут

прощупать. Как будто все-таки... Вот тут не болит? А тут?

Маленькой, но мускулистой рукой он быстро трогал

Цинцинната за шею, внимательно осматривая ее и с легким

присвистом дыша через нос.

- Нет, ничего. Все у вас в исправности, - сказал он,

наконец отодвигаясь и хлопая пациента по загривку. - Только

ужасно она у вас тоненькая, - но так все нормально, а то,

знаете, иногда случается... Покажите язык. Язык - зеркало

желудка. Накройтесь, накройтесь, тут прохладно. О чем мы

беседовали? Напомните мне?

- Если вы бы действительно желали мне блага, - сказал

Цинциннат, - то оставили бы меня в покое. Уйдите, прошу вас.

- Неужели вы не хотите меня выслушать, - возразил с

улыбкой м-сье Пьер, - неужели вы так упрямо верите в

непогрешимость своих выводов, - неизвестных мне вдобавок, -

заметьте это, неизвестных.

Цинциннат молчал, пригорюнившись.

- Так позвольте рассказать, - с некоторою

торжественностью продолжал м-сье Пьер, - какого рода совершено

мною преступление. Меня обвинили, - справедливо или нет, это

другой вопрос, - меня обвинили... В чем же, как вы полагаете?

- Да уж скажите, - проговорил с вялой усмешкой

Цинциннат.

- Вы будете потрясены. Меня обвинили в попытке... Ах,

неблагодарный, недоверчивый друг... Меня обвинили в попытке

помочь вам бежать отсюда.

- Это правда? - спросил Цинциннат.

- Я никогда не лгу, - внушительно сказал м-сье Пьер. -

Может быть, нужно иногда лгать - это другое дело, - и, может

быть, такая щепетильная правдивость глупа и не приносит в конце

концов никакой пользы, - допустим. Но факт остается фактом: я

никогда не лгу. Сюда, голубчик мой, я попал из-за вас. Меня

взяли ночью... Где? Скажем, в Вышнеграде. Да, - я вышнеградец.

Солеломни, плодовые сады. Если вы когда-нибудь пожелали бы

приехать меня навестить, угощу вас нашими вышнями, - не

отвечаю за каламбур, - так у нас в городском гербе. Там - не

в гербе, а в остроге - ваш покорный слуга просидел трое суток.

Затем экстренный суд. Затем - перевели сюда.

- Вы, значит, хотели меня спасти... - задумчиво произнес

Цинциннат.

- Хотел я или не хотел - мое дело, друг сердечный,

таракан запечный. Во всяком случае, меня в этом обвинили, -

доносчики, знаете, все публика молодая, горячая, и вот: "я

здесь перед вами стою в упоенье..." - помните романс? Главной

уликой послужил какой-то план сей крепости с моими будто бы

пометками. Я, видите ли, будто бы продумал в мельчайших деталях

идею вашего бегства, таракаша.

- Будто бы или?.. - спросил Цинциннат.

- Какое это наивное, прелестное существо! - осклабился

м-сье Пьер, показывая многочисленные зубы. - У него все так

просто, - как, увы, не бывает в жизни!

- Но хотелось бы знать, - сказал Цинциннат.

- Что? Правы ли были мои судьи? Действительно ли я

собирался вас спасать? Эх вы...

М-сье Пьер встал и заходил по камере.

- Оставим это, - сказал он со вздохом, - решайте сами,

недоверчивый друг. Так ли, иначе ли, - но сюда я попал из-за

вас. Более того: мы и на эшафот взойдем вместе.

Он ходил по камере, тихо, упруго ступая, подрагивая

мягкими частями тела, обхваченного казенной пижамкой, - и

Цинциннат с тяжелым унылым вниманием следил за каждым шагом

проворного толстячка.

- Смеха ради, поверю, - сказал наконец Цинциннат, -

посмотрим, что из этого получится. Вы слышите, - я вам верю. И

даже, для вящей правдоподобности, вас благодарю.

- Ах, зачем, это уже лишнее... - проговорил м-сье Пьер и

опять сел у стола. - Просто мне хотелось, чтобы вы были в

курсе... Вот и прекрасно. Теперь нам обоим легче, правда? Не

знаю, как вам, но мне хочется плакать. И это - хорошее

чувство. Плачьте, не удерживайте этих здоровых слез.

- Как тут ужасно, - осторожно сказал Цинциннат.

- Ничего не ужасно. Кстати, я давно хотел вас пожурить за

ваше отношение к здешней жизни. Нет, нет, не отмахивайтесь,

разрешите мне на правах дружбы... Вы несправедливы ни к доброму

нашему Родиону, ни тем более к господину директору. Пускай он

человек не очень умный, несколько напыщенный, ветроватый, -

при этом любит поговорить, - все так, мне самому бывает не до

него, и я, разумеется, не могу с ним делиться сокровенными

думами, как с вами делюсь, - особенно когда на душе кошки,

простите за выражение, скребутся. Но каковы бы ни были его

недостатки, - он человек прямой, честный и добрый. Да, редкой

доброты, - не спорьте, - я не говорил бы, кабы не знал, а я

никогда не говорю наобум, и я опытнее, лучше знаю жизнь и

людей, чем вы. Вот мне и больно бывает смотреть, с какой

жестокой холодностью, с каким надменным презрением вы

отталкиваете Родрига Ивановича. Я у него в глазах иногда читаю

такую муку... Что же касается Родиона, то как это вы, такой

умный, не умеете разглядеть сквозь его напускную грубоватость

всю умилительную благость этого взрослого ребенка. Ах, я

понимаю, что вы нервны, что вам трудно без женщины, - а

все-таки, Цинциннат, - вы меня простите, но нехорошо,

нехорошо... И, вообще, вы людей обижаете... Едва

притрагиваетесь к замечательным обедам, которые мы тут

получаем. Ладно, пускай они вам не нравятся, - поверьте, что я

тоже кое-что смыслю в гастрономии, - но вы издеваетесь над

ними, - а ведь кто-то их стряпал, кто-то старался... Я

понимаю, что тут иногда бывает скучно, что хочется и погулять и

пошалить, - но почему думать только о себе, о своих хотениях,

почему вы ни разу даже не улыбнулись на старательные шуточки

милого, трогательного Родрига Ивановича?.. Может быть, он потом

плачет, ночей не спит, вспоминая, как вы реагировали...

- Защита во всяком случае остроумная, - сказал

Цинциннат, - но я в куклах знаю толк. Не уступлю.

- Напрасно, - обиженно сказал м-сье Пьер. - Это вы еще

по молодости лет, - добавил он после молчания. - Нет, нет,

нельзя быть таким несправедливым...

- А, скажите, - спросил Цинциннат, - вы тоже пребываете

в неизвестности? Роковой мужик еще не приехал? Рубка еще не

завтра?

- Вы бы таких слов лучше не употребляли, -

конфиденциально заметил м-сье Пьер. - Особенно с такой

интонацией... В этом есть что-то вульгарное, недостойное

порядочного человека. Как это можно выговорить, - удивляюсь

вам...

- А все-таки - когда? - спросил Цинциннат.

- Своевременно, - уклончиво ответил м-сье Пьер, - что

за глупое любопытство? И вообще... Нет, вам еще многому надобно

научиться, так нельзя. Эта заносчивость, эта предвзятость...

- Но как они тянут... - сонно проговорил Цинциннат. -

Привыкаешь, конечно... Изо дня в день держишь душу наготове, -

а ведь возьмут врасплох. Так прошло десять дней, и я не

свихнулся. Ну и надежда какая-то... Неясная, как в воде, - но

тем привлекательнее. Вы говорите о бегстве... Я думаю, я

догадываюсь, что еще кто-то об этом печется... Какие-то

намеки... Но что, если это обман, складка материи, кажущаяся

человеческим лицом...

Он остановился, вздохнул.

- Нет, это любопытно, - сказал м-сье Пьер, - какие же

это надежды, и кто этот спаситель?

- Воображение, - отвечал Цинциннат. - А вам бежать

хочется?

- Как так - бежать? Куда? - удивился м-сье Пьер.

Цинциннат опять вздохнул:

- Да не все ли равно - куда. Мы бы с вами вместе... Но я

знаю, можете ли вы при вашем телосложении быстро бегать? Ваши

ноги...

- Ну, это вы того, заврались, - ерзая на стуле,

проговорил м-сье Пьер. - Это в детских сказках бегут из

темницы. А замечания насчет моей фигуры можете оставить при

себе.

- Спать хочется, - сказал Цинциннат.

М-сье Пьер закатал правый рукав. Мелькнула татуировка. Под

удивительно белой кожей мышца переливалась, как толстое круглое

животное. Он крепко стал, схватил одной рукой стул, перевернул

его и начал медленно поднимать. Качаясь от напряжения, он

подержал его высоко над головой и медленно опустил. Это было

еще только вступление.

Незаметно дыша, он долго, тщательно вытирал руки красным

платочком, покамест паук, как меньшой в цирковой семье,

проделывал нетрудный маленький трюк над паутиной.

Бросив ему платок, м-сье Пьер вскричал по-французски и

оказался стоящим на руках. Его круглая голова понемножку

наливалась красивой розовой кровью; левая штанина опустилась,

обнажая щиколотку; перевернутые глаза, - как у всякого в такой

позитуре, - стали похожи на спрута.

- Ну что? - спросил он, снова вспрянув и приводя себя в

порядок.

Из коридора донесся гул рукоплесканий - и потом,

отдельно, на ходу, расхлябанно, захлопал клоун, но бацнулся о

барьер.

- Ну что? - повторил м-сье Пьер. - Силушка есть?

Ловкость налицо? Али вам этого еще недостаточно?

М-сье Пьер одним прыжком вскочил на стол, встал на руки и

зубами схватился за спинку стула. Музыка замерла. М-сье Пьер

поднимал крепко закушенный стул, вздрагивали натуженные

мускулы, да скрипела челюсть.

Тихо отпахнулась дверь, и - в ботфортах, с бичом,

напудренный и ярко, до синевой слепоты, освещенный, вошел

директор цирка.

- Сенсация! Мировой номер! - прошептал он и, сняв

цилиндр, сел подле Цинцинната.

Что-то хрустнуло, и м-сье Пьер, выпустив изо рта стул,

перекувыркнулся и очутился опять на полу. Но, по-видимому, не

все обстояло благополучно. Он тотчас прикрыл рот платком,

быстро посмотрел под стол, потом на стул, вдруг увидел и с

глухим проклятием попытался сорвать со спинки стула впившуюся в

нее вставную челюсть на шарнирах. Великолепно оскаленная, она

держалась мертвой хваткой. Тогда, не потерявшись, м-сье Пьер

обнял стул и ушел с ним вместе.

Ничего не заметивший Родриг Иванович бешено аплодировал.

Арена, однако, оставалась пуста. Он подозрительно глянул на

Цинцинната, похлопал еще, но без прежнего жара, вздрогнул и с

расстроенным видом покинул ложу.

На том представление и кончилось.