Geum.ru

Была ночь, когда Барбара пришла в мир. Слой снега высотой с метр похоронил под собой последние остатки любви к ближнему

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7
«Но я ведь немая!»

Он тихо улыбался, наполовину сочувственно, наполовину упрекая.

«Разве ты ещё не знаешь, что объяснение действует не только посредством голоса? Духовно ты можешь во многом быстрее, во многом естественнее высказать то, что имеешь в виду. Ты должна только об этом подумать. Если правильно просишь в духе у своего брата о прощении, то это так же, как если бы ты у него просила в действительности. Его дух постоянно способен принимать твои вибрации и примет извинение. Даже не зная об этом воздействии, его чувства затем понемногу изменятся. А после некоторого времени дойдёт и до прощения, даже если брат и не знает его механизма. Это действует всегда. Только иногда мы неточны во времени, которое человек на это отводит. Но обязательно во время, когда для этого наступит час.

Ведь существует разница между духом и словом: дух должен быть честным. Ведь о той мысли, которую ты формируешь, ты не должна думать, что формируешь её просто так, лишь бы. Она никогда не будет действовать. Слова многих сначала могут обмануть, но долго это продолжаться не может».

Опять мы долго были вместе. Я могла слушать Михаила целыми часами. С ним я никогда не скучала. Не зная, чем я больше наслаждалась, его присутствием или средой, местностью, в которой мы как раз находились. Когда он замолчал, взял меня за руку, и мы странствовали потихоньку пахучими лугами, но со временем в меня вкрадывался страх, что я должна вскоре «пробудиться», и сон уйдёт. О, как бы я была рада остаться здесь навсегда. Но это невозможно. Я это хорошо знала.


*


Для меня не было неожиданностью, когда я вдруг снова увидела отца. Он опять был здесь, прошло шесть недель. Это были длинные недели. В его руках я снова была кем-то, и мне не нужно было никого стесняться. В его руках гадкий утёнок преобразовывался. Я могла думать о своём первом театральном представлении, которое я смогла увидеть. У меня была привилегия, так как я сидела в первом ряду, почти одна. Кто же захотел бы сесть возле пострадавшей! Отец из-за этого всегда был печальным. Его затрагивала больше, чем меня, постоянная немая враждебность, посторонние взгляды, осторожное отстранение и боязливое отодвигание. Действительно, он страдал из-за меня. Он был способен понимать и чувствовать меня. Он любил меня.

Сказка, которую играли, называлась «Гадкий утёнок». Речь шла об утёнке, который был совсем другим, чем все остальные, и они постоянно его дразнили из-за его внешности. До одного дня, когда утёнок, в собственном горе, оставил утиный двор и избрал для своего нового дома большое озеро. Надеясь, что сможет жить неузнанным в этом мире. Но на озере как раз жили лебеди, и однажды утёнок увидел в своём зеркальном отражении прекрасного лебедя. Последняя фраза, которую сказал рассказчик, звучала так:

«Отнюдь не беда родиться на утином дворе, если находишься в лебедином яйце».

Я перефразировала тогда эту фразу себе:

«Отнюдь не беда, если … да, если дух при этом получит возможность набраться опыта, который он не смог бы приобрести в другом месте».

Следующей ночью у меня был сон. Я играла в спектакле. Была это игра в одном лице. Я должна была играть все роли одна. Клоуна, короля, разносчика-торговца, хозяина, пьяницу, слепого военного с одной ногой и оперного певца. Каждая сцена вызывала бурные аплодисменты. В конце я показалась ещё раз во всех семи масках. Аплодисменты переросли в овации. Позже я вышла без маски, только как простой человек, и уже никакой не актёр. Люди тут же встали и ушли. Я плакала. Директор меня успокаивал: «Так бывает всегда. И ты здесь ничего не сможешь изменить. Сам человек неинтересен, хотят видеть только маски».

Отец был снова здесь, его не интересовала никакая маска, он любил меня. И это было так прекрасно. Ему удалось найти новое место работы. Он мог полдня работать в сельской мастерской, в качестве подметальщика, в большой соседней деревне. Кроме этого, снова начал хозяйничать в имении. Финансово это был большой убыток, но отец был счастлив. Радовался работе во дворе, на свободе, на природе, которая его телесно подкрепляла, в отличие от его прошлой деятельности в шумной и душной монтажной мастерской. Не страдал от общественного престижа, любил больше спокойствие в работе, что давало ему время для его мыслей и для связи с Богом. Мать сначала сильно сопротивлялась его уходу в хозяйственную деятельность и финансовому упадку; все же в обоих случаях налагались ограничения. Однако на её вспышки гнева отец никогда грубо не реагировал. Сносил их смиренно со стоическим спокойствием, постоянно объяснял ей своё положение, спокойно, твёрдо и по существу, но ласково. Я думаю, что со временем она это приняла. Помогала отцу в хозяйстве, и мало-помалу становилась настоящей крестьянкой. И, несмотря на то, что зачастую работы было много, эта работа во дворе приносила ей пользу. Теперь мы опять были хорошей семьёй. Спокойное поведение отца, его излучения лежали над нами, как защитный колокол и приносили нам мир.

Это означало большой поворот в нашей жизни. Для меня наступило прекрасное время. Каждый день отец уделял мне до двух часов своего времени. Учил меня языку глухонемых и делал со мной лечебные упражнения. Это было нелегко. Обучение было очень трудным, а упражнения неприятными, часто болезненными. Но я радовалась той любви, которая струилась от моего отца ко мне. Ведь мать тут и там уже давно делала со мной эти упражнения, но часто механически, и безучастие с её стороны делали эти упражнения страданиями. Долгое время я отвечала на её отрицательное поведение также отрицательно. Но, с той поры, когда с помощью Михаила я могла лучше удерживать свои чувства под контролем, я это делала намного реже. Это было для меня очень важным опытом, что одно и тоже движение, одна и таже боль могут ощущаться совсем по-другому. Это был явный знак, что найденная дорога является правильной, что я могу и должна полностью доверять Михаилу, если я хочу идти дальше. А идти дальше я хотела. Я хотела использовать тот шанс, который мне эта жизнь предоставила. Я хотела приобрести столько опыта, сколько было возможно. И если я казалась с виду безучастной и дебильной, мой дух был постоянно бодрствующим, и воля у меня была весьма сильной. Ведь я знала от Михаила, как трудно было получить тело.

«Знаешь», - говорил он, «миллиарды душ ждут того, чтобы смочь инкарнироваться. Они знают, что в своём развитии они смогут идти дальше, если только инкарнируются на земле. Но для этого необходимо два человека, которые охотно предоставили бы «место для созревания», сделали бы возможной жизнь ребёнка. Сегодняшний способ мышления для всех этих душ, является раной на сердце. Большинство людей хотя и счастливы, что могут здесь родиться и жить, но мало кто хочет передать эту жизнь дальше, потому что должен был бы отдать часть своей мнимой свободы. Эти люди считают себя свободными, думая, что они не связаны друг с другом, и при этом они зависимы от ежедневных пилюль, как алкоголик от вина. Полагают, что они свободны, так как могут посещать довольно далёкие чужие страны, но не осознают, что эта необходимость путешествовать далеко возникает потому, что у себя внутри они чувствуют пустоту. Затем этих людей считают за знатоков мира, глядят на них с почтением и завистью, и считают их, чуть ли не святыми. Если бы человек мог приобрести опыт извне. В действительности, опыт можно приобрести только внутри. Для этого нет надобности в чужих культурах и чужих странах, человеку необходимы только люди, что его окружают, профессия, которой он выучился и жизненные обстоятельства, которым он подвергается. Многие считают свободой то, что они могут каждый вечер выйти «в люди», не считаясь с кем-то. При этом они не замечают, что подвергаются давлению, принимая каждое приглашение только для того, чтобы показаться в определённых общественных кругах, даже если атмосфера там судорожная и увеселительная до пошлости. Должны каждый вечер выйти, потому что не знают, что с собой делать, потому что имеют страх сами перед собой не упасть в пропасть, которая открылась у них внутри. Считают свободой то, что имеют достаточно денег, и по своему усмотрению могут их выдавать, но не осознают, что они непрерывно находятся под давлением, которое заставляет их постоянно ездить на новейшем и самом быстроходном автомобиле и этим импонировать другим. Они не способны видеть человека, контактировать с ним, заниматься его чувствами. Они видят только актёров, театральных кукол, окружённых нарядами, автомобилями, квартирами и общественным признанием. Многие зашли сегодня так далеко, что живут совершенно одни, сознательно устранились из Божьего порядка, чтобы безмятежно удовлетворять свои желания и страсти. Считают свободой то, что могут сексуально контактировать с любым партнёром, и не замечают, что они только пленники своих страстей, что ведь уже сами не могут управлять собой, потому что сексуальный инстинкт их полностью поработил. Считают свободой то, что могут заниматься самыми излюбленными видами спорта, и не замечают, что они под давлением, чтобы подтвердить свои физические способности, прежде всего, перед самими собой и перед другими, потому что их духовные способности ещё не созрели или уже пропали. Этим признаётся только тело, а это внешний взгляд. Истинных ценностей никто не желает, ведь человек не может не видеть, что мы являемся «кем-то» лишь тогда, когда нами восхищаются другие. Так как мало тех, кто это действительно выдерживает сам, поэтому они должны организовывать множество встреч, где для многих проще спрятаться за своими масками или за другими. Там допускаются отношения только до «необратимой точки»; стало быть, до точки, где рассудок ещё может контролировать чувства, рассудок, который работает так плачевно. А должно было бы быть, собственно, совсем наоборот: ощущение должно было бы управлять рассудком. И всё это только из-за того, что эти люди испытывают страх открыться другому, понять его своим ощущением. Страх, что должен снять маску и остаться нагим. Страх, что другой мог бы его поранить, если бы он снял своё вооружение, панцирь своего внешнего блеска. Такой эгоизм вредит душе намного больше, чем большинство себе это представляет.

Если бы не было необузданного сексуального инстинкта, и если бы человеческая забывчивость и ненадёжность предохранительных средств вновь и вновь не мешали планам, не было бы уже возможности так быстро родиться на этой планете. Не смотря на то, что немного доброй воли и без больших проблем было бы возможно на земле разместить и прокормить в десять раз больше людей, сегодня делается всё для того, чтобы человечество уменьшилось, в некоторых странах даже с помощью закона, с угрозой наказания при его несоблюдении. Если же предохранительные средства недопустимы и это без исключения, так как закрывают собственным братьям и сёстрам двери перед самым носом, тогда стерилизация является наибольшим злодеянием против человека, который когда-либо существовал, и будет существовать. Только при размножении, непосредственно после слияния семени с яйцеклеткой появляется маленькое тело – и это не единственное обиталище души. Во всей бесконечной вселенной не существует ни единого атома, который не был бы одушевлён. Каждое животное, каждое растение, даже каждый камень являются одушевлёнными, и как самое высокоразвитое существо смогло бы прожить, оставшись без духа? Ты сама это пережила, когда воевала со своей матерью за свою жизнь, и спасло тебя, в конце концов, только отцовское абсолютное «нет». Житейские обстоятельства, которые ты здесь нашла, как бы долго они не длились, являются для тебя, для твоего духовного развития такими ценными, так точно настраивались, прежде чем нашлись подходящие условия. Больше, чем 50 миллионов душ ежегодно получают горький урок, что их надежда смочь развиваться дальше, приблизиться на шаг ближе к Богу, жестоко и немилосердно уничтожается абортами. И это всё только из-за эгоизма! Бог в этой среде стал плохим словом. Где правит холод, замерзает тепло, а с ним угасает и любовь. Сколько же ещё должны люди получить горьких уроков, пока прекратится этот ужас?»


*


Моему отцу приходилось трудно со мной. В начале я расстраивала любую его попытку. Я не хотела оставлять своё изолированное положение. Я хотела сохранить своё спокойствие. Но Михаил меня убедил, что это неправильно.

«Если кто-то пытается и хочет тебе помочь, то ты не должна его разочаровывать. Не упрямься, а предоставь ему случай, чтобы он мог тебе помочь, и прими с благодарностью его помощь».

Несмотря на всё это, не было видно почти никакого прогресса. Даже через наивысшие усилия воли, мне не удавалось контролировать свои члены тела. Так как я не могла ничего взять своими руками, то я также не могла научиться языку глухонемых. Я могла только двигать головой.

Отец дал мне ещё одну возможность. С помощью азбуки Морзе, я могла выразить самое нужное и самое жизненно необходимое. Теперь я была счастлива, что не отдалилась. Хотя никакое большое развлечение не было для меня возможным, но я, по крайней мере, могла принимать участие в важных вещах.


*


«Случай» к этому представился, так как тогда пребывал по близости йог и врач, знаток авестических наук, которому предшествовал слух о его большой чудодейственной деятельности. У отца зародилась новая надежда, когда он ехал со мной в город. По вибрациям, которые выходили от йога, я отметила, что это должно быть весьма посвящённый муж. В тот же час он начал говорить со мной в духе, как до сих пор я только так говорила с Михаилом. По крайней мере, я не делала ничего для этого, но он мог внушать мне свои мысли, и я так же знала, что он может принимать мои. Казалось, что он обо всём знает и всё понимает. Отец видел, что ничего необычного не происходит, и вёл себя вполне тихо. Это было прекрасно. Я была бы рада разговаривать с этим мужчиной долгие часы, он понимал меня так обстоятельно и со всем безоговорочно соглашался. В конце он обратился к моему отцу:

«Я не смею лечить вашего ребёнка! Если бы я лечил его тело, то умертвил бы его дух. Существуют законы и обстоятельства, которые мы должны исполнять, которые мы не должны и не смеем менять. Вы узнаете об этом очень скоро».

Тогда я ещё не знала, что он имел в виду. При расставании он взял меня на руки и благословил. Меня пронизало чувство силы и тепла, которое я до сих пор не знала. Мне показалось, что по моему позвоночнику пробегает поток, от которого вибрирует всё моё тело. Это было так больно, что я потеряла сознание.

Светило солнце. Очень медленно я осознавала, что это знамение. Светило солнце. Оно было так близко, что можно было до него дотянуться. Я могла сойти с ума от радости. Тихо я упала на колени и молилась. Я ощущала, как тесно связана с Богом, знала, что Иисус недалеко, я знала, что это Он, которого я смогла увидеть в солнце. Полностью побеждённая, я легла на траву и отдалась этому чуду. Но помалу появился туман. Одна пелена за другой находили на солнце, пока его совсем не стало видно. Меня обуял страх. В густом тумане после долгого времени, я увидела, что ко мне, в конце концов, приходит свет. Это был Михаил. Он держал в руке фонарь и имел на себе белое пальто с большим белым капюшоном.

«Что случилось, Михаил?», - я слышала, как говорю, «что это за окружающая среда, почему не видно никакого света, никакой местности? Где птицы, деревья? Почему здесь так холодно?»

«Не бойся, я буду всегда с тобой. И даже если резкий ветер погасит мой фонарь и ты не будешь меня видеть, тем не менее, я буду с тобой. Думай о том, что только тепло может растопить туман».

Действительно, сильный порыв ветра погасил свет в его фонаре, и почти одновременно всё страшно затрещало. Нечто с треском на меня навалилось и похоронило меня под собой. Мне не хватало воздуха, я хотела кричать. Позже я не видела ничего.


*


Когда я открыла глаза, я лежала на больничной койке. Надо мной висели какие-то бутылочки, и по нескольким шлангам до моего тела капала жидкость. Я чувствовала сильную боль в ноге, у меня была перевязана голова, всё у меня болело, и я была сильно уставшей. Я не была способна нормально мыслить, я не знала, что со мной случилось. Я уснула до того, как получила объяснения. Когда я проснулась, была бессонная, глубокая и чёрная ночь. Почему я была здесь? Почему лежала в постели? Что было с моей ногой и головой? И, прежде всего, где был отец? Я не смогла его ощутить, должно быть, он где-то далеко. Потихоньку воспоминания возвращались снова. Мы были у индусского врача, который со мной простился, он ещё сжимал руку отца и долго на него смотрел: «Она идёт своей дорогой. Эта дорога нелегкая, а будет ещё каменистей, но она пройдёт по ней. Поэтому ни о чём не беспокойтесь, чтобы не случилось». Затем меня благословил, и я уснула. Тогда отец должен был со мной ехать домой. Только почему я была на больничной койке, а отца здесь почему-то не было? Почему здесь совершенно никого не было? Прошла целая вечность, пока пришли два врача.

«Кажется, она проснулась. Возможно, мы сможем с ней поговорить».

Спрашивали, как меня зовут, знаю ли я, что случилось. Я попыталась ответить головой, как меня этому учил отец, но это не получалось. При каждом движении, мне казалось, что во мне рушатся горы и что они разрывают мне голову. Понятно, что меня с трудом понимали.

«Наверно от шока, на время, потеряла речь», - я услышала, как говорил один.

Какой шок? Что случилось? Почему мне об этом никто не говорит?

Конечно, они не могли знать, что я немая. А я не имела возможности им об этом сообщить. Прошло много неясных часов, полных страха и отчаяния. Долго ещё считали врачи мою неспособность говорить и двигаться, следствием шока, при этом постоянно удивлялись, что все остальные показатели в норме. ЭЭГ и ЭКГ, пульс, кровяное давление, температура, всё было в порядке. Ещё высели надо мной бутылочки, и жидкость капала в моё тело. Я была не голодна, но меня страшно мучила жажда. Я всё бы отдала за каплю жидкости. Но я не смогла обратить внимание врачей на это. У меня были боли и жажда, у меня был страх, панический страх. Должно быть что-то случилось, я об этом знала.

Неожиданно предо мною появилась мать. Я не видела, как она пришла. В глазах у неё стояли слёзы. Она взяла меня на руки и погладила. Этого она ещё никогда не делала. А затем я узнала, раньше, чем она мне об этом сказала.

«Отец мёртв. Он стал участником массового несчастного случая в тумане, на автостраде. Ты была выброшена из автомобиля, в кустарник, который и спас тебе жизнь, и твои ранения, как сказал врач, не причинили тебе большого вреда. Но отец умер. Автомобиль в тот час загорелся и уже не мог его уберечь. Столкнулись пятьдесят автомашин, и куда ты пропала, никто не знал. Поэтому так долго это длилось, пока я тебя отыскала».

Для меня померк свет. Как это было возможно, чтобы у меня отняли отца? Теперь, когда он, наконец, был дома, когда, наконец, имел для меня время? Но затем неуверенность ушла прочь и осталась одна лишь страшная правда, стало всё вдруг пустым и бессодержательным. Я была неспособна мыслить, тупо смотрела перед собой. Как проходили дни, для меня было всё равно. Сначала я была рада, что не могу говорить и что меня оставили в покое. Моё настроение кружилось между печалью и гневом, между обвинением и жалостью к себе и постоянно в моей голове вращалось одно единственное слово: «Почему?»

Почему я, почему не кто-то другой? Почему я, которая и так уже натерпелась, почему не кто-то другой, кому до сих пор было так хорошо? Почему? Было ли это справедливо? Была ли это любовь? Почему мне не помог Михаил? Почему не был здесь, когда я в нём так нуждалась? После нескольких дней я уже не могла плакать. Глаза у меня были отёкшими и воспалёнными. Я не могла просто дальше жить. Я уже не хотела. Если бы я могла, я тотчас бы сдалась. Хотела уйти, всё равно куда. Только прочь отсюда, далеко прочь. Убежать от своей судьбы, от своей грусти. Я хотела сбежать от самой себя, от пропасти, которая вдруг открылась во мне. Прошло много недель, пока меня отпустили из клиники. Но горечь во мне скорее усилилась. Впервые я в своей жизни заболела. Я была полностью измучена и у меня была высокая температура, несмотря на то, что последствия аварии, уже давно были преодолены. Врачи дали понять, что я ещё долгое время буду иметь боли в голове. Но что было во многом хуже и неприятнее, о чём тяжело писать: Мне казалось, что кто-то мне как бы сжимает грудную клетку, сжимает её железными клещами. При этом у меня постоянно было чувство, что мне не хватает воздуха. Дыхание было напряжённым, а каждый глубокий выдох – болезненным. Я могла дышать только поверхностно. Пульс был сильно учащённым, я чувствовала каждый удар сердца, которое как бы хотело лопнуть. Притом, что моя грудная клетка отнюдь не была поражена при аварии. Ни одной ссадины, ни одного синяка, ничего. Тогда у меня также ничего и не болело. Эти симптомы появились только дома, совсем медленно.

Далее я пережила нечто, что сначала считала за обман, но со временем стало совершенно чётким: я стала снова видеть возле себя мелькание чёрных теней. Это был никакой не призрак, это я знала наверняка. Я видела это так хорошо, как прежде, стало быть, это не зависело от глаз. Михаил, которого я просила о помощи, не отвечал. Я была беспокойной и испуганной и не могла ночью уже спокойно спать. Я была постоянно уставшей, раздражённой и внутренне совершенно неуравновешенной. Злость, печаль, ярость, отчаяние, страх. Эти чувства уже не изменялись, а были все здесь одновременно. При этом я имела все мотивы, чтобы радоваться. Потому что мать полностью изменилась. Смерть отца её так сильно задела, но не в материальном плане, как я себе думала, ибо в финансовом отношении пришли ещё худшие часы, а в душевном. Она была печальна по отношению к своему мужу, но не как к своему кормильцу. Сожалела за праведным другом, а не только за тем, кто о ней заботился. Раньше я никогда не испытывала чувства тепла в её присутствии. А теперь она была ко мне почти нежна и мила и пыталась меня утешить, хотя сама была полна печали. Также она молилась со мной каждое утро и каждый вечер, хотя раньше я никогда не видела её молящейся. Говорила мне, что часто ей снится отец. Вот и третьей ночью после аварии во сне пребывал у неё. И всякий раз имел при себе друзей, которые держались в стороне, и никто из них не был случайным. Он имел простой, длинный, белый наряд, светлые волнистые волосы, пояс, усеянный цветными драгоценными камнями и по возрасту выглядел намного моложе. Отец был одет, как всегда и выглядел вполне нормально. Только его передние зубы уже не были кривыми, а были совершенно ровными. Но никогда с матерью не говорил, до последнего раза. Он сказал: «Иди к Инанду Раме!» Затем её поцеловал, благословил и под конец пошли в церковь. Там отец играл на большом органе, которого она ещё никогда не видела. Посреди великолепного музыкального произведения, которое он играл, проснулась. С тех пор он больше ей не снился. Она, ровным счётом, ничего не знала, что ей делать с указанием, идти ли к мужчине, которого она совершенно не знала.

Я была обозлена. Почему мне ни разу не приснился отец? Разве я для него ничего не представляю? Упрёки глубоко закрались в моё сердце. Ведь любил же меня! Я решила, что не скажу матери, что этот мужчина был индусским врачом и йогом, которого отец со мной навещал. Но что-то меня к этому принуждало. Чем больше я этому сопротивлялась, тем сильнее была эта власть. Мне казалось, что я не стерплю такого напора. Я должна была просто послушаться. Так хорошо, как только я могла, я объяснила матери и та, в конце концов, поняла. Она была рада от счастья.

Но я стала пленницей бунтарства и упрямства, и уже не могла освободиться. Я не хотела этого, спрятавшись за свою болезнь. Лечили меня большими дозами антибиотиков, но температура не спадала. Поэтому меня снова после четырёх недель отправили в клинику.

Больница была безнадёжно переполнена. Запихнули меня в помещение, в котором лежало четверо больных. Смертельно больных. У всех, у них был рак в последней стадии и они сильно страдали. Хотя и получали большую дозу морфия, но часто стонали. Я совершенно не имела времени думать о себе, те четверо больных слишком занимали мои мысли. Две из них, женщины средних лет, имели трёх и четырёх детей, и те почти каждый день их навещали. Но какая большая была между ними разница. Тогда как одна семья только плакала и совершенно не была способна адекватно (разумно) реагировать, другая вела себя, как если бы у их матери было только воспаление слепой кишки и вскоре снова она сможет прийти домой. Много молились вместе со своей матерью. Точно знали, что их мать уйдёт, а только её тело останется, а мать будет жить дальше и совсем необречённой, как до сих пор. Впервые после смерти своего отца я снова интенсивно молилась. Доверие тех людей, их любовь образовали область, в которой я чувствовала себя в безопасности. Хотя сами имели, что нести, но смогли принять меня в свой круг и придать мне мужества. И всякий раз, когда я молилась, тени пропадали, давление на грудь ослабевало. Понемногу я начала предощущать, что со мной творится. Нет, я не предощущала, я знала это! Я сама попалась в свои фальшивые сети, я упрямо отвернулась от Бога, спорила с ним и стала лёгкой добычей для темноты, которая постоянно была в ожидании, и только и ждала того, чтобы я показала свою слабую сторону. Ведь отец живёт, пронеслось в моей голове! Как только я могла прийти к мысли, что он был забран от меня. Как я могла спорить с Богом, обвинять Его, когда ведь знала, что Он не способен причинить боль ни одному из своих созданий. Когда я точно знала, что Бог – чистая любовь, любовь, которую мы совершенно не можем себе представить! Любовь, которая не несёт в себе даже самой наименьшей частицы зла! Я сильно испугалась. Как много я смогла об этой любви узнать, сколько Михаил мне о ней рассказывал, как точно я её ощущала, и какой самоуверенной я стала! Ведь я тоже делала большие успехи. На все унижения отвечала я любовью, победила я свои упрёки, гнев и агрессию. Я стала хозяином своих чувств, отвернула я ад в самой себе до соответствующих границ, я стала достойной Божьей любви. По крайней мере, я так о себе думала. А ныне посмотри. Как это было возможно? Разве меня не покинули все добрые духовные существа? Тяжесть моего падения меня ужаснула. Действительно, была ли это я? Соскользнула ли я к этой катастрофе с открытыми глазами? Стала ли я добровольно играющим мячиком зла? В моей голове всё переворачивалось. Промелькнуло во мне глубокое сожаление. Я хотела убежать от своего стыда, спрятаться. Как я могла предстать такой перед Михаилом, и что обо мне подумал бы Бог?

И вдруг тени снова были здесь! Обрушились на меня, как шершни. Бесчисленные тени обступили меня, хватали меня, душили за горло. В наивысшем отчаянии я воззвала к Михаилу, к Иисусу.

«Помогите мне, я уже не могу!»