Geum.ru

"Винтовка рождает власть", гласит известный афоризм Мао Цзэдуна

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
  1   2   3

ГРАЖДАНСКОЕ СОПРОТИВЛЕНИЕ


Майкл Рэндл


Гражданское сопротивление и “реальная политика”


“Винтовка рождает власть”, — гласит известный афоризм Мао Цзэдуна. В том же роде, говорят, не без остроумия высказался Сталин в ответ на предупреждения о мощном влиянии католицизма в странах Восточной Европы: “А сколько у Папы дивизий?”.


Позже у Брежнева были основания с горечью вспомнить эти слова своего предшественника, когда он столкнулся с проблемой польской “Солидарности” в 1980-1981 годах. Эта проблема не исчезла и после объявления в Польше чрезвычайного положения в декабре 1981 г. и запрета “Солидарности”. Действительно, ретроспективно можно сказать, что возникновение этого движения обозначило начало заката коммунистического правления не только в Польше, но и во всех восточноевропейских государствах, а в конечном итоге — и в самом Советском Союзе.


Впрочем, в этих своих высказываниях Сталин и Мао немного хитрили. Полагайся они на одну лишь военную мощь без всей гаммы средств внушения, манипулирования и принуждения, ни тот, ни другой не достигли бы высшего положения в своих коммунистических партиях и не сохранили бы его так надолго, заняв место в рядах самых могущественных политиков ХХ века. Не приходится, впрочем, отрицать, что насилие и угроза насилия часто играют ключевую роль во властных отношениях, особенно в отношениях между государством и гражданами, а также между государствами. Речь идет лишь о том, что, во-первых, использование силы не является единственным средством принуждения, а во-вторых, что другие факторы очень важны и порой являются определяющими.


Отождествляя понятия власти и насилия, мы не сможем объяснить не только относительно ненасильственное падение многих диктаторских режимов — правых и левых — в последние годы, но даже и победу ряда тех восстаний и антиколониальных движений, в которых вооруженные силы действительно сыграли основную роль. Если бы власть просто “рождалась из винтовки”, очевидное в наше время превосходство государства над народом в средствах военной силы не дало бы шанса на успех ни одному народному вооруженному выступлению, а саму попытку такого выступления сделало бы безнадежной и безрассудной авантюрой. Однако восстания происходят и приводят к победе. Более того, порой именно репрессивные и авторитарные режимы оказываются особенно шаткими. Как это объяснить?


Кратко на этот вопрос можно ответить так: сила государства определяется его способностью обеспечить верность и повиновение основных государственных институтов (армии, полиции, гражданских служб), а также наличием поддержки власти — или по крайней мере покорности — со стороны большинства населения. При прочих равных условиях, чем больше эта поддержка, чем активнее добровольное содействие населения властям, тем крепче государственная власть. Напротив, режим, который, добиваясь подневольной покорности граждан, действует в основном методами неприкрытого насилия, весьма шаток и легко может пасть именно потому, что не имеет опоры в обществе. Даже Макиавелли, родоначальник концепции “реальной политики”, писал о слабости правителей, рассчитывающих только на подавление и насилие.


В своей основополагающей книге “О насилии” американский политолог Ханна Арендт проводит идею о том, что фундамент власти — в добровольном содействии ей. В истоках последнего, пишет Арендт, лежит “способность человека не просто действовать, но действовать согласованно. Власть никогда не принадлежит индивиду, она принадлежит группе и сохраняется, покуда эта группа едина”. Эта способность “действовать согласованно” делает возможным само существование цивилизации и общества.


Взаимоотношения насилия и власти весьма сложны. Ханна Арендт заходит даже так далеко, что не только разграничивает эти понятия (в том значении, которое она в них вкладывает), но и противопоставляет их. Тут есть некоторое преувеличение. Даже в обществах без всякой централизованной власти применяются меры принуждения в поддержании социальной сплоченности группы и норм общественного поведения. В то же время, насилие — крайняя и исключительная мера принуждения, иначе любая группа быстро бы развалилась. Куда большую роль играют такие побудительные мотивы, как удовлетворение основных биологических и социальных потребностей, требующее коллективного труда, такие воздействия, как словесное порицание, общественный остракизм, экономические санкции — в повседневной жизни факторы давления, обеспечивающие конформность сообщества, бессчетны.


Но если источником власти в конечном счете являются согласованные действия группы, это означает, что институты, координирующие и направляющие деятельность группы, могут наделять огромной властью свои исполнительные и руководящие структуры. Это справедливо даже по отношению ко многим институтам гражданских обществ, таким, как профсоюзы, политические партии, церковь. Это тем более справедливо для государственных структур, располагающих институтами принуждения и доступом к людским и материальным ресурсам, несравнимыми с возможностями других структур. Правительства, корпорации, классы, отдельные лидеры сильны только в том случае, если они располагают влиянием на большие массы людей и могут подвигнуть их действовать согласованно в выполнении определенной задачи. Основа власти коренится в самом обществе, но обычно мы представляем дело так, что власть принадлежит лицам и организациям, способным осуществлять властные функции.


Лидер может быть облечен властью по доброй воле людей, к примеру, в случае, когда человек наделяется полномочиями выступать и действовать определенным образом от чьего-либо имени — в профсоюзном движении, политической организации. Границы власти в таких случаях определенны и очевидны. Но власть может также принимать форму господства, т.е. власти над другими. Безусловно, все государства в той или иной степени — а диктаторские режимы в полной мере — проявляют власть именно в этом смысле. Такая форма власти присуща также иерархически организованным институтам внутри общества — от хозяйственной корпорации до патриархальной семьи.


Манипулирование и ограничения разного рода по определению ассоциируются с понятием господства. Тем не менее, даже самому деспотичному режиму для сохранения своего положения и проведения в жизнь своих установок необходима хотя бы минимальная коллективная поддержка.


Контролируя государственные институты и общество в целом, власти не только используют давление на массы с одной стороны и добровольное сотрудничество своих идеологических сторонников с другой, но полагаются также на такой ключевой фактор во властных взаимоотношениях, как авторитет. Авторитет обеспечивает подчинение человека чьим-либо решениям и оценкам не под угрозой давления, а благодаря положению и престижу автора этих решений.


Культурные нормы и традиции общества определяют, по крайней мере частично, на какие сферы распространяется авторитет и насколько он силен. Авторитет власти определяется тем, насколько она легитимна, в глазах народа, насколько вправе требовать повиновения в рамках определенного конституционного порядка либо исторической традиции. При парламентской системе государственная власть наделяется законностью в результате выборов. Однако она может утратить легитимность, если признано, что она не исполняет своих обязанностей либо использует недозволенные методы.


Существенной опорой либо, напротив, помехой власти государственного руководства или других групп могут быть также третьи силы. Так, государство зависит в большей или меньшей степени не только от сотрудничества с собственными гражданами, но и с другими государствами, с которыми его связывают дипломатические и торговые отношения, а также — все в возрастающей степени — от других внешних институтов и союзов. Поэтому в случае серьезных противоречий с частью своих собственных граждан государство предпринимает максимум усилий, чтобы убедить окружающий мир в своей правоте. Его противники в меру своих сил предпринимают такие же попытки. Аналогично, в конфликтах между отдельными группами внутри государства обеим сторонам важно заручиться поддержкой остального общества. Зависимость от реакции “третьих сил” — внешних и внутренних — сдерживает диктаторские режимы в применении крайних форм насилия против собственных граждан. И по этой причине — в числе других — гласность может стать единственным спасением для тех, кто противостоит деспотизму власти. Например, и внешние, и внутренние силы сыграли очень важную роль в постепенном распаде режима апартеида в Южной Африке и в потере влияния генералом Пиночетом в Чили. В начале правления Пиночета после военного переворота 1973 г. он смог схватить и уничтожить сотни своих политических противников, еще большее количество запрятать в тюрьмы, подвергнуть пыткам. А к тому времени, когда ему пришлось самому сдать свои диктаторские полномочия, такой возможности у него уже не было.


Диктаторы нередко лучше своих противников знают, что нельзя править только с помощью насилия и террора. Это видно по тому, какие усилия они предпринимают, чтобы заглушить оппозицию и насаждать единообразие пропагандой и идеологическим доктринерством. Идеологические воздействия и угрозы репрессий достаточно эффективно подавляют инакомыслие. В конечном счете, однако, эти методы ведут к безверию и застою. Призывы и лозунги, с пафосом произносимые публично, высмеиваются дома или в узком дружеском кругу. Застой в экономике, культуре, повальная коррумпированность чиновничества — вот частый исход применения властью насилия и террора для укрепления своего положения. Открытое неповиновение может обойтись слишком дорого, да у народа уже больше нет и желания предпринимать какие-либо шаги. Это подлинный распад власти — власти в определении Арендт. Одним из побудительных мотивов процесса десталинизации, начавшегося после смерти диктатора, явилась, вероятно, потребность дать импульс к развитию застывшей экономики и общественной жизни. К сожалению, реформы носили ограниченный характер, а в конце концов, когда место советского лидера после Хрущева занял Брежнев, и вовсе притормозились, а частично были повернуты вспять.


Когда недовольство властью получает широкое распространение в народе, оно может затрагивать также армию, полицию и другие государственные структуры, которые не могут быть изолированы от мнений и чувств общества в целом. Создается потенциальная революционная ситуация. Неравенство мощи государства с одной стороны и его противников с другой уменьшается, и баланс сил может склониться в пользу последних. В части случаев это ведет к кровопролитной революции и гражданской войне. В других — происходит военный переворот, осуществляемый теми недовольными властью офицерами, которые прислушиваются к настроениям в обществе и стремятся избежать массового кровопролития, а, возможно, и предотвратить более радикальную революцию. Иногда непопулярный режим или правительство с утратой средств власти полностью разваливаются. В ряде ситуаций правители, понимая, что игра проиграна, идут на переговоры со своими противниками и на мирную передачу власти. События в Восточной Европе в 1989 г. происходили по обоим этим сценариям. Только в Румынии смена власти сопровождалась организованным насилием, когда отряды “секуритате”, верные свергнутому диктатору, вступили в отчаянную кровопролитную схватку с регулярной армией. Не случаен тот факт, что “секуритате” формировалась в основном из бывших воспитанников государственных детских домов, чьи контакты с населением намеренно сводились к минимуму.


Подобное развитие событий от диктатуры к демократии, разумеется, не является неизбежным и исторически предопределенным. Сталинизм в самых крайних своих проявлениях просуществовал до самой смерти диктатора и полностью не был искоренен вплоть до краха коммунистического правления в Советском Союзе в 1991 г. Только смерть Салазара в Португалии и Франко в Испании открыли путь к становлению в обеих этих странах парламентской демократии. Таким образом, важно не преувеличивать “волюнтаристскую” составляющую государства и государственной власти. Широкий выбор, открывающийся перед личностью в нормальных обстоятельствах, в условиях крайне репрессивных режимов сводится к альтернативе: либо покориться (по крайней мере, продемонстрировать покорность), либо обречь себя на нищету, тюрьму, а возможно на пытки и гибель. Режим может не устоять перед массовым неповиновением, им же самим спровоцированным. Но, как показывает история, процесс распада диктаторских режимов из-за нарастания общественного неповиновения длится годами и даже десятилетиями. Одно из основных политических требований современности — выработать пути и способы, которыми народ (в идеале — в союзе с мировым сообществом) может остановить диктатуру и предотвратить перевороты или сползание к автократическому правлению. Говоря шире, задача состоит в том, чтобы обеспечить демократический контроль формирования и функционирования государственной власти. Другой задачей является создание эффективных способов защиты групп, слоев населения или классов, испытывающих притеснение или дискриминацию. Демократическое устройство общества предполагает контроль над государственной властью путем системы сдержек и противовесов. Основными элементами этой системы обычно являются строгое разделение исполнительных, законодательных и судебных функций и обязательность проведения через определенные сроки всеобщих выборов. В ряде стран также существуют писаные конституции, которые определяют функции различных структур власти и могут включать в себя “билль о правах”, гарантирующий основные права граждан. Там, где существует писаная конституция, законы и указы могут оспариваться в судах и аннулироваться, если признана их неконституционность.


Все это важные, но не абсолютные гарантии. Их наличие не избавляет от поиска других средств, которые останутся в распоряжении народа в случае злоупотреблений исполнительной власти и, разумеется, в случае насильственной отмены конституции. Вспомним, что Гитлер пришел к власти конституционным путем и уже позже стал использовать методы грубого насилия в сочетании с государственным принуждением, чтобы разрушить демократические преграды диктатуре. Громкие декларации в конституциях Советского Союза и восточноевропейских “стран народной демократии” не спасли от ужасов сталинизма и последовавших за ним видоизмененных форм деспотизма. Форма конституционной власти сохранялась — но почти полностью лишалась содержания.


Даже в государствах с подлинной парламентской демократией исполнительная власть может исподволь расширять свою сферу, постепенно выходя из под контроля со стороны общества. Уже с появлением современной партийной системы понятие независимой законодательной власти, контролирующей исполнительную, стало во многих европейских странах в значительной степени фиктивным. Независимость судебной власти также в реальности нарушается практикой назначения судей и различными формами влияния со стороны правящих кругов. Например, характер Верховного Суда США радикально изменился в результате назначений новых судей при президентах Рейгане и Буше. Это привело к пересмотру Верховным Судом своих прежних решений о неконституционности смертной казни и к значительному росту числа казней в начале 1990-х годов. Сходная ситуация наблюдалась в Великобритании: в годы премьерства Тэтчер и пребывания Хейлшема на посту лорда-канцлера судебная власть стала гораздо более консервативной.


Власти также могут обойти закон, злоупотребляя использованием разведки и сил безопасности. Теперь стало известным, что и ЦРУ в США, и службы MI-5 и MI-6 в Великобритании не раз участвовали в противозаконных действиях против собственных и иностранных граждан — иногда по собственной инициативе, иногда при попустительстве или по прямому указанию правительственных чиновников. Наконец, даже сформированные демократическим путем правительство и парламент могут разрабатывать и принимать законы и указы, дискриминирующие отдельных лиц или целые слои общества и посягающие на их неотъемлемые права. Примером могут служить дискриминационные иммиграционные законы, существующие в Великобритании. Другой британский пример — интернирование “союзников врага” в военное время. Еще более скандальным было интернирование в США тысяч американских граждан японского происхождения в годы Второй мировой войны.


Способность государства подавлять личность со времени появления в XIX веке современной государственной бюрократии неизмеримо возросла, и это настоятельно требует критического пересмотра традиционных способов защиты от злоупотреблений государства. Современное государство — потенциально опасное орудие в любых руках. В руках Гитлера и Сталина оно способствовало созданию беспрецедентных в истории тираний.


По классической теории конституционализма, крайней реакцией граждан на насилие со стороны государства является вооруженное восстание. Как говорилось выше, одна из основных проблем в этом случае — огромное преимущество в силе на стороне государства по сравнению с восставшими. У восставших появляется шанс на успех, только если государство уже значительно ослаблено и не может в полной мере полагаться на армию и службу безопасности.


Для изменения соотношения сил в таких экстремальных ситуациях предлагались партизанские методы ведения борьбы. После успешных партизанских войн в ряде стран Третьего мира — Китае, Кубе, Алжире, Вьетнаме, Зимбабве — идея партизанской войны была весьма популярной в некоторых кругах в 1960-1970-е годы. Действительно, у идеи партизанской войны есть немало точек соприкосновения с понятием гражданского сопротивления. И в том, и в другом случае упор делается на политическую борьбу и на необходимость подорвать мощь государства. Однако затянувшаяся партизанская война может иметь пагубные последствия для общества, особенно такого, где высока доля городского населения. В ситуации, когда не существует четкой линии фронта между противоборствующими сторонами и “городской партизан” не отличим по виду от гражданского лица, жестокое подавление со стороны властей становится практически неизбежным. (Порой может иметь место намеренное провоцирование репрессий с целью политизации населения).


Партизанские действия в городе также усугубляют раскол в обществе. В ответ на ужесточение акций сил безопасности повстанцы направляют свои действия и на более доступные объекты — тех, кто сотрудничает с властями. А так как в это сотрудничество в разной степени вовлечена значительная часть населения, “линия фронта” еще более раскалывает общество. На этом этапе партизанская борьба становится все более неразборчивой в средствах и перерастает в неприкрытый терроризм. Так, например, развивалась с 1970 г. деятельность так называемого “Временного крыла” Ирландской Республиканской Армии, что привело к трагическим последствиям.


Наконец, предположения или надежды, что партизанские действия могут сделать послереволюционное общество менее централизованным в политическом отношении, не подтверждаются на практике. Напротив, как утверждает Джин Шарп, результат тут должен быть обратным, поскольку вооруженная борьба сама по себе является стимулом к централизации, особенно на завершающих этапах партизанской войны, когда, согласно установкам Мао, Че Гевары и прочих идеологических наставников, она приобретает характер обычной полномасштабной войны. Вместе с тем, имевшая место централизация, например, в Китае, Вьетнаме, на Кубе объясняется также и политической идеологией революционеров в этих странах.


Гражданское сопротивление — способ коллективной политической борьбы, основанный на понимании того, что главной опорой государства в конечном счете является взаимодействие с ним — или по крайней мере пассивное согласие — большинства населения, а также надежность армии, полиции и государственных служб. Таким образом, понятие гражданского сопротивления исходит из реалий политической власти. Гражданское сопротивление предполагает действия, побуждающие народ нарушить согласие с властью, подрывающие источники мощи государства и привлекающие на свои сторону третьи силы. Палитра методов гражданского сопротивления широка — от действий протестами и убеждением до отказа от сотрудничества с властью в социальной, экономической и политической сферах вплоть до активных ненасильственных действий. Типичными способами действий протестами и убеждением являются демонстрации, в том числе круглосуточные, петиции. Отказ от сотрудничества осуществляется путем забастовок, снижения темпов работы [“итальянская забастовка”], бойкотов, акций гражданского неповиновения. Методы активных ненасильственных действий — сидячие демонстрации, занятие помещений, мирный захват зданий организаций, создание параллельных руководящих органов.


В гражданском сопротивлении, как я его определяю, важны два момента: во-первых, коллективный характер действий и во-вторых, отказ от систематического применения насилия. Таким образом, гражданское сопротивление отличается, с одной стороны, от индивидуального неповиновения, и с другой — от различных форм коллективного вооруженного сопротивления. Сказанное не означает, что гражданское сопротивление строится на идеях пацифизма и этике ненасилия. Я лишь подчеркиваю необходимость отделять гражданское сопротивление как общественное явление от вооруженного восстания, партизанской или обычной войны. Возможно и целесообразно ли сочетать гражданское сопротивление с военными или полувоенными действиями — это отдельный вопрос.


Гражданское сопротивление — составная часть более широкого понятия ненасильственных действий. Это последнее включает в себя и индивидуальное неповиновение, например отказ от воинской службы по идейным или религиозным соображениям, и международные инициативы, такие, как ненасильственные акции организации “Гринпис” против ядерных испытаний в Тихом океане, китобойного промысла и сбрасывания токсичных отходов, а также наложение дипломатических и экономических санкций отдельными государствами или международными организациями, такими, как Европейское Сообщество, Организация Объединенных Наций. Несомненно, гражданское сопротивление внутри той или иной страны может сочетаться с другими формами ненасильственных действий. Более того, поддержка третьих сторон, например, в форме санкций международных организаций, может оказаться решающей для победы сил внутреннего сопротивления.