Е. А. Попова // Русский язык в школе. 2007. №3. С. 44

Вид материала

Содержание

Exegi monumentum (Я воздвиг памятник)
Играли в карты у коногона Наумова

Подобный материал:

Попова, Е.А. Прецедентиные тексты в обучении русскому языку / Е.А. Попова // Русский язык в школе. – 2007. – №3. – С.44

Ключевые слова:

Коммуникативная компетентность, текст, прецедентный текст, семиосфера (общечеловеческая культура), натуральный, вторичный, семиотический (лингвосемиотический) способы функционирования текстов, интертекст, цитаты, текстовые реминисценции, аллюзии, интертекстемы, логоэпистемы.

Краткое содержание статьи:

Современная лингвистика признала своим главным объектом текст, так как человек в своей «человеческой специфике всегда выражает себя (говорит), то есть создает текст (хотя бы и потенциальный)»¹. Вся наша жизнь проходит в текстовом окружении, из текстов различных типов мы получаем большую часть информации о мире. «Я живу в мире чужих слов, – писал М. М. Бахтин. – И вся моя жизнь является ориентацией в этом мире, реакцией на чужие слова (бесконечно разнообразной реакцией), начиная от их освоения (в процессе первоначального овладения речью) и кончая освоением богатств человеческой культуры (выраженных в слове или в других знаковых материалах <...> Все слова для каждого человека делятся на свои и чужие, но границы между ними могут смещаться, и на этих границах происходит напряженная диалогическая борьба»².

Среди словесных текстов, оказывающих наиболее сильное влияние на формирование языковой личности, причем как индивидуальной, так и коллективной, т. е. нации, самое важное место принадлежит прецедентным текстам (от фр. precedent – «случай, имевший ранее место и служащий примером или оправданием для последующих случаев подобного рода»). Термин «прецедентный текст» был введен в науку о языке Ю.Н. Карауловым. Прецедентными он назвал тексты: 1) «значимые для... личности в познавательном и эмоциональном отношениях; 2) имеющие сверхличностный характер, т.е. хорошо известные и широкому окружению данной личности, включая ее предшественников и современников»; 3) тексты, «обращение к которым возобновляется неоднократно в дискурсе данной языковой личности»³. Знание таких текстов свидетельствует о принадлежности человека к определенной социально-культурной группе, своей нации, эпохе, а также является показателем высокой речевой и общей культуры. Напротив, незнание прецедентных текстов – предпосылка отторженности индивида от культуры своего народа, признак невысокой культуры речи.

В мировой культуре есть немало текстов, остающихся прецедентными на протяжении веков. Это прежде всего Библия, произведения Гомера, Данте, Сервантеса, Шекспира, Гете. Прецедентными текстами могут быть также мифы, молитвы, произведения устного народного творчества. Для носителей современного русского языка прецедентными текстами в первую очередь являются произведения русских классиков: Фонвизина, Крылова, Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Достоевского, Л. Толстого, Лескова, Салтыкова-Щедрина, Чехова. Этот ряд имен невозможно представить и без автора «Слова о полку Игореве», без Куприна, Булгакова, Шолохова, Блока, Цветаевой, Ахматовой, Пастернака, Твардовского и мн. др. Круг часто цитируемых текстов исторически меняется: то, что для одного поколения читателей было хрестоматийным, для другого уже часто нуждается в комментариях.

Прецедентные тексты образуют общечеловеческую культуру (семиосферу), которая, как писал Ю.М. Лотман, сама может рассматриваться как текст. Культура – «это сложно устроенный текст, распадающийся на иерархию «текстов в текстах» и образующий сложные переплетения текстов. Поскольку само слово текст включает в себя этимологию переплетения, мы можем сказать, что таким толкованием мы возвращаем понятию «текст» его исходное значение»⁴.

О русской литературе как о едином тексте писал Д.С. Лихачев: «Ни один из типов, созданных великими русскими писателями Грибоедовым, Гоголем, Крыловым, Фонвизиным, не исчезает из литературы. У Салтыкова-Щедрина, например, действуют Репетилов, Скалозуб, Чичиков, Митрофанушка. Они продолжают жить в новой среде, у них рождаются дети, внуки, которые, в свою очередь, становятся чрезвычайно характерны для своей эпохи. Если проанализировать русскую литературу с этой точки зрения, то есть с точки зрения литературной традиции, то вся она предстает как единое огромное литературное произведение»⁵.

Русской литературе, как и русской культуре в целом, свойственна «всемирная отзывчивость» (Достоевский), которая «чужое» делает «своим». Например, новую жизнь в произведениях русских писателей получили герои Шекспира, о чем говорят такие названия, как «Гамлет Щигровского уезда», «Степной король Лир» Тургенева, «Леди Макбет Мценского уезда» Лескова. Почти два столетия насчитывает история русского гамлетизма, образ Гамлета стал одним из «вечных спутников» русского культурного человека. Но если в XIX в. гамлетовские типы появлялись преимущественно в прозе и драматургии (в произведениях Грибоедова, Лермонтова, Тургенева, Достоевского, Гаршина, Чехова), то в XX в. они «перекочевали» в поэзию (ср. стихотворения Блока «Я – Гамлет. Холодеет кровь...», Пастернака «Гамлет», Ахматовой «Читая "Гамлета"», Цветаевой «Диалог Гамлета с совестью», «Офелия – Гамлету», «Офелия – в защиту королевы», Высоцкого «Мой Гамлет» и др.).

Прецедентные тексты десятилетиями, а некоторые даже столетиями служат основой обучения, приобщения ребенка к мировой культуре и к культуре своего народа, с их помощью дети изучают родной язык и литературу. Становясь учебным материалом, эти тексты частично заучиваются наизусть, «их знание общественно осознается как необходимый признак образованного, «культурного» человека. Они составляют костяк фоновых знаний человека...»⁶. Для русского менталитета всегда большое значение имела историко-литературная память, поэтому обращение к прецедентным текстам рассматривается как одна из существенных особенностей проявления речевой культуры.

Каким же образом человек может обращаться к прецедентным текстам? Есть несколько способов функционирования текстов такого рода: 1) натуральный, когда «текст... в первозданном виде доходит до читателя или слушателя как прямой объект восприятия, понимания, переживания, рефлексии; 2) вторичный способ, предполагающий или трансформацию словесного текста в другой вид искусства (спектакль, оперу, балет, скульптуру, живопись, кино и т. д.), – способностью к такой трансформации прецедентный текст должен обладать обязательно, – или размышления по поводу исходного текста, представленные в статьях, рецензиях, исследованиях; 3) семиотический, точнее лингвосемиотический, способ, при котором обращение к прецедентному тексту происходит «намеком, отсылкой, признаком, и тем самым в процесс коммуникации включается либо весь текст, либо соотносимые с ситуацией общения или более крупным жизненным событием отдельные его фрагменты»⁷

Текст, который включен тем или иным способом в другой текст (тексты), называется интертекстом. Наиболее яркие образцы интертекстов дает художественная литература. По большому счету все художественные произведения будут представлять собой интертексты, так как «в начале всякого слова всегда было какое-то чужое слово, литература занята собой и собственной генеалогией больше, чем всем остальным, и потому пронизана интертекстуальностью»⁸. То, что интертекстуальность, являющаяся использованием компонента содержательной структуры чужого текста при создании своего, – это обязательный, очень важный признак художественного текста, составляющий специфику художественной литературы, признано очень многими учеными. Так, М.М. Бахтин, который своей теорией диалога подготовил почву для интертекстуальных исследований, считал, что «текст живет, только соприкасаясь с другим текстом (контекстом). Только в точке этого контакта текстов вспыхивает свет, освещающий и назад и вперед, приобщающий данный текст к диалогу. <...> Нет ни первого, ни последнего слова и нет границ диалогическому контексту (он уходит в безграничное прошлое и в безграничное будущее)»⁹. «Основу текста, – указывал Р. Барт, – составляет... его выход в другие тексты, другие коды, другие знаки; текст существует лишь в силу межтекстовых отношений, в силу интертекстуальности». Поэтому «всякий текст есть между-текст по отношению к какому-то другому тексту... текст образуется из анонимных, неуловимых и вместе с тем уже читанных цитат – из цитат без кавычек»¹⁰.

В последние годы интертекстуальность привлекла внимание и авторов школьных учебников и учебных пособий, что объясняется одной из новых тенденций в преподавании русского языка в средней школе – его изучением на широкой текстовой основе. Знание этого признака текста позволит учащимся лучше понимать чужие тексты и создавать свои, т.е. интертектуальность имеет непосредственное отношение к формированию коммуникативной компетенции (навыков текстовосприятия и текстопорождения).

Роль интертекстуальности для художественного произведения всегда осознавалась художниками слова. Вот как об этом писал О. Мандельштам:

Я не слыхал рассказов Оссиана,

Не пробовал старинного вина;

Зачем же мне мерещится поляна,

Шотландии кровавая луна?

И перекличка ворона и арфы

Мне чудится в зловещей тишине,

И ветром развеваемые шарфы

Дружинников мелькают при луне!

Я получил блаженное наследство –

Чужих певцов блуждающие сны;

Свое родство и скучное соседство

Мы презирать заведомо вольны.

И не одно сокровище, быть может,

Минуя внуков, к правнукам уйдет,

И снова скальд чужую песню сложит

И как свою ее произнесет.

1914

Образ из этого стихотворения «блуждающие сны» использовал в качестве названия для своей работы, посвященной интертекстуальности, современный исследователь А. К. Жолковский.

У А. Ахматовой есть такие строки:

Не повторяй – душа твоя богата –

Того, что было сказано когда-то,

Но, может быть, поэзия сама –

Одна великолепная цитата.

Таким образом, благодаря интертекстуальности создается глобальная связность между текстами в пределах мировой литературы, а конкретный текст оказывается звеном в цепи культурного общения человечества.

Единицы интертекста, с помощью которых осуществляется связь между произведениями, в научной литературе получили название цитат, крылатых слов и выражений, текстовых реминисценций, аллюзий, интертекстем, логоэпистем. Это не совпадающие полностью, но очень близкие понятия.

«Цитаты», «крылатые слова и выражения» – традиционные термины филологии. Под цитатой (от лат. citure – «призывать, приводить») понимается дословная выдержка из какого-нибудь текста. Частным случаем цитаты являются крылатые слова и выражения – «вошедшие в нашу речь из литературных источников краткие цитаты, образные выражения, изречения исторических лиц, имена мифологических и литературных персонажей, ставшие нарицательными ...»¹¹.

«Интертекстема» и «логоэпистема», хотя и являются новыми лингвистическими терминами, уже получили признание научной общественности. В. М. Мокиенко и К. П. Сидоренко определяют интертекстему как «межуровневый реляционной (соотносительный) сегмент содержательной структуры текста – грамматической (морфемно-словообразовательной, морфологической, синтаксической), лексической, просодической (ритмико-инто-национной), строфической, композиционной, – вовлеченной в межтекстовые связи»¹². Эти ученые составили «Словарь крылатых выражений Пушкина», включающий около 1900 пушкинизмов, и разработали классификацию пушкинских интертекстем по их структурно-семантическим признакам.

Термин «логоэпистема» был предложен В.Г. Костомаровым и Н.Д. Бурви-ковой. Под логоэпистемой (от греч. логос — «слово» и episteme — «знание») они понимают «языковое выражение закрепленного общественной памятью следа отражения действительности в сознании носителей языка в результате постижения (или создания) ими духовных ценностей отечественной и мировой культур»¹³. Логоэпистемы — это голоса прошлого, звучащие сегодня. «Обращаясь к культурной памяти, носителями которой они являются, логоэпистемы... позволяют выразить новое содержание через призму картины мира, ментальное™, социально-культурной истории данного народа. Этим они обеспечивают безграничное приращение смысла, экспрессии, эмоциональности»¹⁴. Иными словами, происходит вливание молодого вина в старые мехи.

В. Г. Костомаров и Н. Д. Бурвикова составили пособие, адресованное в первую очередь старшеклассникам: «Читая и почитая Грибоедова. Крылатые слова и выражения» (М., 1998), в которое включили 49 логоэпистем, не утративших своей выразительности и актуальности для нашего современника: Горе от ума; Счастливые часов не наблюдают; Свежо предание, а верится с трудом; Ну как не порадеть родному человечку; А судьи кто?; Герой не моего романа; Но чтоб иметь детей, кому ума недоставало; Ба, знакомые все лица и др. Логоэпистемы, возникшие на основе этого прецедентного текста, выполняют различные культурные функции: адаптивную, связанную с совершенствованием отношения человека к природе и собственной духовной жизни; коммуникативную, формирующую условия и средства человеческого общения; интегративную, т.е. функцию скрепления с помощью культуры социальной общности; и функцию социализации, которая позволяет личности включиться в общественную жизнь. Благодаря выполнению этих функций «Горе от ума» и через много лет после своего первого выхода в свет способно дать ответы на многие вопросы (а по мнению В. Г. Костомарова и Н. Д. Бурвиковой, даже на все вопросы), возникающие перед русской языковой личностью.

Цитаты, крылатые слова и выражения, интертекстемы, текстовые реминисценции, логоэпистемы, являясь сигналами интертекстуальности, имеют непосредственное отношение к основному (лингвосемиотическому) способу существования и функционирования прецедентных текстов.

Сигналам интертекстуальности свойственны явная и скрытая формы выражения. В первом случае мы как читатели имеем дело с авторскими примечаниями к произведению, указанием рядом с цитатой имени ее автора, эпиграфом или с такими случаями, как в следующем фрагменте из романа М. Осоргина «Времена»:

... на карту Евразии я очень люблю смотреть, вымеряя пальцами какую-нибудь горделивую страну и пытаясь впихнуть ее в уезд Пермской губернии, который на лошадях, дважды в год, объезжал мой отец по судейским делам, прихватив служащего и мешок с морожеными пельменями. Что скрывать — российское «мыста» во мне живет прочно. Вот добраться бы хоть сейчас до границы да кувырком через голову прокатиться «от финских хладных скал до пламенной Колхиды», легонько зашибив свой хребет об Уральский.

В этом примере сразу же видна соотнесенность автобиографического романа М. Осоргина со стихотворением Пушкина «Клеветникам России». Хотя автор цитаты «от финских хладных скал до пламенной Колхиды» и не назван, но общеизвестность пушкинских текстов делает ее легко узнаваемой, к тому же ее чужесловность подчеркнута кавычками (кроме того, «финские хладные скалы» — перекличка с Боратынским, что тоже важно отметить).

Приведем еще один показательный пример явного цитирования пушкинского текста. На этот раз цитаты берутся из романа «Евгений Онегин»:

Я помню ... Маленькие руки,

Смешные, и мои притом,

Раскрыли очень старый том.

«Москва .. как много в этом звуке...»

Ребенок прочитал, дивясь, —

Он слов не понял в этот час.

«Москва ... как много в этом звуке

Для сердца русского...» Опять

Поет старинная печать.

Тут слово первое науки,

Но мне неведомой. Тут — знак,

А смысл понять нельзя никак.

Зачем Москва? Но я в деревне,

В моей, рожден, люблю ее.

В ней мать, отец, в ней все мое.

Подобна сказочной царевне

Любая бабочка в саду.

Здесь всю Россию я найду.

Так я шептал, — внемлите, внуки

Мои, от дочери моей, —

Дивясь, шептал на утре дней:

«Москва! Так много в этом звуке?»

А ею жил. И ей живу.

Люблю, как лучший звук, Москву!

(Бальмонт. Москва).

В произведениях не всегда присутствуют примечания, кавычки, упоминания автора цитируемого текста и иные подсказки. Чаще всего связь одного текста с другим (другими) выражается имплицитно через скрытые, или раскавыченные, цитаты. Это стилистический прием, основанный на «использовании выражений какого-либо конкретного источника без ссылки на него», а также на «соотнесенности выражения с иным текстом, использующим «чужесловность» в экспрессивных целях, нередко допускающим замену компонентов, изменения форм слова и т.п. Подобного рода «искажения текста» при традиционном цитировании считаются ошибкой»¹⁵. «Выявление «чужих» текстов... в составе анализируемого произведения и определение их функций составляет интертекстуальный аспект его рассмотрения»¹⁶.

Например, скрытая цитата мыл руки пред всем народом из стихотворения А. Ахматовой «Привольем пахнет дикий мед...» устанавливает межтекстовую референцию с Евангелием от Матфея, в котором используется выражение умыл руки пред народом (Матф.: 27, 24). Пилат, уступив требованиям толпы и отдав Иисуса на казнь, «умыл руки перед народом и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего...». У древних иудеев существовал ритуальный обычай умывания рук; этот жест говорил о непричастности или нежелании быть причастным к чему-либо, что человек считал неправильным, несправедливым (Второзаконие: 21 и 6—7). Цитата из Евангелия, ставшая крылатым выражением, употребляется в значении «устраняться от ответственности за что-либо». Приведем включающий текст:

И напрасно наместник Рима

Мыл руки пред всем народом

Под зловещие крики черни;

И шотландская королева

Напрасно с узких ладоней

Стирала красные брызги

В душном мраке царского дома...

Опознать здесь скрытую цитату и догадаться о ее источнике не составляет особого труда, к тому же этот библеизм активно используется в дискурсе русской языковой личности. А зачем понадобилось Ахматовой изменить цитату: заменить глагол умыл на мыл? Дело здесь, наверное, в виде глагола. Глагол несовершенного вида обозначает действие длительное, нерезультативное. А именно указание на такое действие важно для стихотворения, написанного в 1933 г. Смыть, стереть кровь с рук убийц невозможно. Тщетность подобных попыток подчеркнута с помощью глаголов несовершенного вида мыл, стирала и дважды повторенного слова напрасно.

Хрестоматийное стихотворение Пушкина, написанное незадолго до его трагической гибели, «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...» (1836), восходит к давней литературной традиции, идущей от древнеримского поэта Горация. Его ода «К Мельпомене», более известная как «Памятник», вызвала резонанс в веках и особенно привлекательной оказалась для русских поэтов. Гораций видел в поэзии залог бессмертия и самого поэта, и тех, кого он воспевал. Эту тему развивали шесть допушкинских «Памятников», самыми известными из которых были «К Мельпомене» (1747) Ломоносова, вольный перевод оды Горация, и «Памятник» (1795—1796) Державина. Эпиграф пушкинского стихотворения Exegi monumentum прямо отсылает к оде Горация, а первая строка повторяет державинский «Памятник». Создавая свой нерукотворный памятник, Пушкин видел залог бессмертия поэта в самом его творчестве: «душа в заветной лире» и «чувства добрые», которые он пробуждал этой лирой в сердцах людей, — вот то, что останется после него на земле.

Цитата из Горация Exegi monumentum (Я воздвиг памятник) употребляется в русском языке как без перевода, с соблюдением графики и орфографии латинского языка, так и в пушкинском переложении — Я памятник себе воздвиг нерукотворный (второе чаще). Благодаря Пушкину эти слова стали крылатыми и осознаются носителями русского языка как пушкинизм. Опираясь на прецедентный текст, пушкинский текст сам стал прецедентным. Дальнейшее развитие и обновление традиции (у Брюсова, Ходасевича, Маяковского, Ахматовой, Бродского и др.) ориентируется уже не столько на Горация, Ломоносова или Державина, сколько на Пушкина.

Следовательно, любая интертекстема, храня определенный изначальный смысл, обладает способностью обновлять и приумножать этот смысл.

Скрытая цитата используется в начале рассказа В. Т. Шаламова «На представку». Первое предложение этого рассказа Играли в карты у коногона Наумова есть не что иное, как скрытая цитата из «Пиковой дамы» Пушкина Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова. На эти два параллельных начала обратил внимание Ю. М. Лотман, который во введении к «Беседам о русской культуре» писал: «Читатель должен оценить степень разрыва между конногвардейцем — офицером одного из самых привилегированных гвардейских полков — и коногоном — принадлежащим привилегированной лагерной аристократии, куда закрыт доступ «врагам народа» и которая рекрутируется из уголовников. Значима и разница, которая может ускользнуть от неосведомленного читателя, между типично дворянской фамилией Нарумов и простонародной Наумов. Но самое важное — страшная разница самого характера карточной игры. Игра — одна из основных форм быта и именно из таких форм, в которых с особенной резкостью отражается эпоха и ее дух»¹⁷. Но прежде чем осознать разницу между коногоном Наумовым и конногвардейцем Нарумовым, между карточной игрой в дворянском обществе первой четверти XIX в. и в сталинском лагере второй четверти XX в., читатель должен осмыслить рассказ Шаламова как сложный текст (интертекст), содержащий отсьшки к другим текстам.

Увидеть в том или ином произведении следы других текстов подчас бывает очень нелегко, этому умению нужно специально учиться, и его основы закладываются в школе учителями-словесниками.

Литература

Бахтин, М. М. Эстетика словесного творчества / М. М. Бахтин. - М., 1986. - С.301.
Бахтин, М. М. Эстетика словесного творчества / М. М. Бахтин. - М., 1986. - С. 367-368.
Караулов, Ю. Н. Русский язык и языковая личность / Ю. Н. Караулов. – М., 1987. - С. 216.
Лотман, Ю. М. Семиотика / Ю. М. Лотман - СПб., 2001. - С. 72.
Лихачев, Д.С. Очерки по философии художественного творчества / Д.С. Лихачев. - СПб., 1999. - С. 181.
Костомаров, В. Г. Старые мехи и молодое вино. Из наблюдений над русским словоупотреблением конца XX века / В. Г. Костомаров, Н. Д. Бурвикова. - СПб., 2001. - С. 44.
Караулов, Ю. Н. Русский язык и языковая личность / Ю. Н. Караулов. – М., 1987. - С. 217
Жолковский, А. К. Блуждающие сны / А.К. Жолковский // Блуждающие сны и другие работы - М., 1994. - С. 17.
Бахтин, М. М. Эстетика словесного творчества / М. М. Бахтин. - М., 1986. - С. 384, 393.
Барт, Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика / Р. Барт. - М, 1994. - С. 428.
Ашукин, Н. С. Крылатые слова: Литературные цитаты; Образные выражения / Н. С. Ашукин. - Изд. 4, доп. - М., 1987. - С.4.
Мокиенко, В. М. Словарь крылатых выражений Пушкина / В. М. Мокиенко, К. П. Сидоренко. - СПб., 1999. - С. 22.
Костомаров, В. Г. Старые мехи и молодое вино. Из наблюдений над русским словоупотреблением конца XX века / В. Г. Костомаров, Н. Д. Бурвикова. - СПб., 2001. - С. 39.
Костомаров, В. Г. Старые мехи и молодое вино. Из наблюдений над русским словоупотреблением конца XX века / В. Г. Костомаров, Н. Д. Бурвикова. - СПб., 2001. - С. 48.
Сидоренко, К. П. Скрытая цитата / К. П. Сидоренко // Русский язык в школе - 1995. - № 2. - С.98.
Николина, Н. А. Филологический анализ текста / Н. А.Николина. - М., 2003. - С. 225.
Лотман, Ю. М. Беседы о русской культуре. / Ю. М. Лотман //Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века) - СПб., 1994. - С. 15.

Blog

Е. А. Попова // Русский язык в школе. 2007. №3. С. 44

Содержание