Выступление н. С. Хрущева на совещании писателей в ЦК кпсс
| Вид материала | Документы |
- Н. С. Хрущева на совещании писателей, композиторов и художников, созванном ЦК кп(б)У, 100.98kb.
- Принятие новой программы кпсс программы построения коммунизма начало освоения целинных, 75.62kb.
- Доклад Н. С. Хрущева «О культе личности», 2958.05kb.
- Ю. В. Емельянов к 131-й годовщине со дня рождения И. В. Сталина, 164.41kb.
- «О текущем моменте», № 2(50), 2006 г, 2840.31kb.
- Н. С. Хрущев "О культе личности и его последствиях" Речь Хрущева на XX съезде кпсс., 780.2kb.
- План. I. Вступительное слово об эпохе Хрущева. II. Краткая биография, 188.61kb.
- Выступление Председателя Правительства РФ в. В. Путина на селекторном совещании, 73.5kb.
- Ю. В. Герций Выступление на Всероссийском совещании, посвященном 20-летию принятия, 231.08kb.
- Доклад Хрущева, 333.39kb.
ВЫСТУПЛЕНИЕ Н.С. ХРУЩЕВА НА СОВЕЩАНИИ ПИСАТЕЛЕЙ В ЦК КПСС
13 мая 1957 г.
ХРУЩЕВ. Я только хочу предупредить, что эту бумагу я для вида взял. Я тоже разрешу себе на таком авторитетном собрании выступить и сказать по некоторым вопросам без подготовки, без конспекта и тем более без предварительно подготовленной законченной речи.
Мне очень понравилось, что здесь товарищи выступали и говорили очень откровенно, прямо говорили так, как они думают, если можно так выразиться, без всякой оглядки, надеясь, что они говорили в Центральном Комитете, в своей среде и правильно все были поняты.
Я хотел бы высказаться по какому вопросу. События, которые развернулись в нашей партии, в нашей стране, и не только в нашей стране, но сказались и на положении других социалистических стран нам дружеских, и на положении капиталистических стран, эти события после смерти Сталина, это было большое потрясение и особенно это было большим потрясением для меня, как докладчика известного вам доклада на съезде партии, где мы очень откровенно сказали и осудили его, резко осудили(1). Но, товарищи и я, как докладчик, и друзья мои, с которыми я работал и работаю, мы по-детски плакали, когда были у гроба Сталина. Поэтому надо с этим считаться. И что же это, у нас были тогда слезы неискренние, когда мы плакали, когда Сталин умирал, а потом стали плевать на труп Сталина, когда его несли и в Мавзолей положили? Нет, товарищи, мы были искренними и сейчас искренни.
Завтра будет опубликована моя беседа с редактором американской газеты «Нью-Йорк Таймс»(2). Он меня спросил: какое место займет Сталин в России? Я ему сказал, что Сталин займет должное место. Русский народ, народы Советского Союза не забудут его, и история его по достоинству оценит, хотя Сталин и сделал очень и очень много плохого для нашей партии и нанес большой вред нашему делу.
Кто больше всего, если разбить наше советское общество на отдельные слои, пострадал, если можно так выразиться, я говорю не в физическом смысле, а кто больше переживает это? Я считаю, товарищи, больше всего пострадали писатели, за писателями художники, за художниками, в меньшей степени, музыканты, композиторы. Я почему так говорю? Кто больше из писателей пострадал? Я считаю, что пострадали те люди, которые были ближе всего к партии, к Центральному Комитету и, следовательно, к Сталину, потому что близость к Сталину — это была близость к партии, это была близость к Центральному Комитету, это была близость к народу, ко всему, что делал народ под руководством партии. Эти люди в наиболее тяжелое положение попали. И теперь я узнал, что широко гуляет слово — лакировщик, этих людей называют лакировщиками.
Кто же такой лакировщик? Это люди, которые хотели показать деятельность нашей партии, нашего народа под руководством партии, успехи партии, успехи народа. Так мы этих людей должны осуждать? Нет, товарищи. Кто же в более выгодном положении оказался? Кто был против партии, кто не видел успехов в народе, сделанных под руководством партии, кто шипел, а если не шипел, то во всяком случае нехорошо говорил в адрес того, что было сделано под руководством партии. Теперь эти люди в наиболее выгодном положении.
Я не знаю, что же мы тогда за руководители, что же за члены партии, как же это так? Мы должны открыть сейчас огонь по кому? По своим друзьям? Нет, товарищи, этого не будет. Это плохие артиллеристы, которые хотят вести огонь по противнику, но не умеют пользоваться приборами и стреляют по своим. Таких артиллеристов или выгоняют, или же снимают с артиллерии, а туда ставят лучших командиров, которые умеют пользоваться приборами и умеют руководить артиллерией, чтобы она била по врагам и не стреляла по своим.
Лакировщики — это наши люди. Это я говорю о людях, которым привешивают ярлык лакировщика. Это наши люди, это люди, преданные партии.
Эти люди шли за партией, верили Сталину, воспевали Сталина. Я не осуждаю это, потому что если взять вас, то вы писали книги, стихи, а мы говорили речи, мы проводили свою деятельность. Мы делали то, что делали эти лакировщики так называемые, мы делали это как политические и партийные деятели.
Вы спросите, что это, взаимное прощение? Нет, это просто реальная оценка действительности. Вот Сталин умер, мы осудили Сталина. Что мы допустили неправильного? Кто же был ближе к Центральному Комитету, к нашей партии? Я считаю, что те самые лакировщики, потому что они связали свою судьбу с партией не только на время, а это вытекает из их существа, Потому что у них нет другого пути. Они этих путей не только не искали, а не имеют. Почему же мы должны этих так называемых лакировщиков смешивать с грязью и дать возможность затоптать? А кто же тогда будет Дудинцев, который появился после смерти Сталина, после XX съезда партии или в этот момент? Так что, этот человек представляет партию и представляет писательскую общественность, он будет говорить о делах партии, о делах нашего народа? Нет, это фальшивые ноты.
Я за Грибачева боялся, а он хорошо сказал. Я согласен, что надо сплачивать, но надо сплачивать на принципиальной основе, а иначе это не сплочение. Вот это и есть лакировка. Может быть, это слово не подойдет, но это хуже лакировки. Драться надо. Здесь выступал тов. Сурков, говорил о Российской Федерации. Надо подумать, а почему бы не создать Союз писателей Российской Федерации(3). Российская Федерация была не в выгодном положении. Россия лица не имела.
Погиб Кузнецов, погиб Вознесенский(4). Когда я приезжал с Украины, Сталин говорил: вот, говорит, надо подумать что-то о Российской Федерации. Жданов буквально перед самой смертью говорил: вы приехали с Украины, представляете Украину, белорусы представляют Белоруссию, но никто не представляет русский народ, как будто нет его. И это так было. Видимо, надо создать какую-то организацию. Этот разговор прошел. Жданов умер. Потом события так развернулись еще при жизни Жданова, что Кузнецова, Вознесенского и Родионова — это честнейшие люди в партии — погубили, они положили свои головы за то, что хотели осуществить мысль, высказанную Сталиным. Историки покопаются, и я думаю, что они докопаются, а мы живем и поможем историкам разобраться в этом. Это сложный процесс Но мы обязательно придем к Берии. Источник гибели этих людей будет Берия.
Мы сейчас провели величайшую реорганизацию. Я считаю, что мы уже ее решили и провели. Российская Федерация сейчас приобретет государственность, потому что Совет Министров РСФСР будет усилен. Все, что есть на Российской земле, будет подчинено Совету Министров Российской Федерации. Мы создали Бюро по РСФСР(5). На сегодняшнем этапе мы считаем, что, может быть, это нецелесообразно, потому что Российская Федерация, товарищи, это Российская Федерация, и единство партии, единство народа зависит от единства ЦК и поэтому, по-видимому, второй ЦК создавать помимо существующего — это может нарушить равновесие и может привести к неприятным последствиям политическим, поэтому, я думаю, что это нецелесообразно. Но оперативный орган ЦК, который бы занимался союзными делами, а другой оперативный орган занимался бы Российской Федерацией, мы его создали, видимо, его придется усиливать с тем, чтобы Российскую Федерацию поднять.
Когда враги получили доступ к докладу(6), сделанному на закрытом заседании съезда, а это было, по нашим данным, это совершенно точно было сделано через Польшу, и товарищи поляки знают это, мы им об этом говорили, враги наши возлагали очень большие надежды и возлагают сейчас на то, что события, мол, развернутся и ЦК, осудивший Сталина, он тем самым осуди систему, и поэтому события теперь уже будут развиваться и выйдут из-под контроля тех, кто хотел исправить ошибки, допущенные Сталиным, и они пойдут по своему пути. Польша служит этому подтверждением, такого понимания доклада, Венгрия тоже служит таким же подтверждением(7). И сейчас если прочитать буржуазную прессу, то можно увидеть, что она говорит как раз об этом — теперь выросла интеллигенция, инженерная интеллигенция, она не потерпит партийного руководства, и она будет бороться и добьется такого положения, когда будет освобождена от партийного руководства.
Я думаю, что мы самый ответственный и опасный момент уже прошли. Здесь наша партия выдержала экзамен на политическую зрелость. Единство партии не только не было поколеблено, оно еще более укреплено. Народ наш правильно понял. Но я думаю, что мы, развивая критику и самокритику, сняли то ненужное, что сковывало инициативу людей и организаций, но мы никогда не стояли за такую демократию, которая без берегов, без руля и без ветрил, у нас достаточно и ума, и сил для пресечения этого. Я прямо скажу, мы столкнулись в одном институте в Москве после XX съезда партии с таким случаем: когда обсуждали решения съезда, там выступили члены партии, требовали никому не верить, что надо создавать какие-то отряды из народа, что только народу можно верить и т.д.(8) Мы приняли меры, мы их исключили из партии, условились и поручили кому следует, что если они будут заниматься организационными делами для осуществления высказанного на этом собрании, то арестуем и будем судить.
Я говорю это и знаю, что некоторые из здесь сидящих осудят меня: значит это то, что Сталин делал, Сталина осудили за это, а сами делают. Да, мы Сталина осудили за то, что он по своим стрелял. Я Сталина хвалил за то, что он был несгибаемым человеком, он не страшился обрушить меч на голову врага, но я осуждаю Сталина за то, что он допустил, чтобы под этот меч попали наши друзья.
Я думаю, что каждый из вас, здесь сидящих, потерял близких товарищей и друзей, но если нас взять, членов Президиума, мы больше всего потеряли ближайших друзей. Почему? Это очень сложный вопрос. Каждый из нас верил Сталину и сам делал вместе со Сталиным и верил, что делает правильно в интересах революции и рабочего класса. ШАГИНЯН. Почему?
ХРУЩЕВ. Это требует особого собрания, потому что сегодняшнего мало будет. Мы с Вами уже седые оба. Я не только Вам должен сказать, но и Вас спросить, почему? Я Вам скажу, когда руководителя, а Сталин был вождем, неправильно информируют, а он принимает неправильное решение, это очень плохо. Этого мало, тут дело глубже, большие были пороки личные. И я бы сказал, если говорить, почему. Я считаю, что Ленин, написавший завещание, о Сталине все сказал(9). Если сейчас разбирать, что сказал Ленин и какие преступления совершил Сталин, все вытекает из характеристики Сталину, которую дал Ленин.
ШАГИНЯН…I СталинII сказал, что нужен такой человек...III
ХРУЩЕВ. Как раз Сталин такой, какой нужен был, но он сохранил и недостатки, о которых Ленин говорил. Вот в этом и была трагедия.
Я считаю, что сейчас Вы меня освободите от этого, если хотите, давайте, я с вами встречусь и охотно поговорю на эту тему.
ШАГИНЯН. Нам нужно…I(Далее не слышно.)
ХРУЩЕВ. Мы должны другим, а не этим...II
ШАГИНЯН…III (Не слышно.)
ХРУЩЕВ. Поэтому я вам и хочу сказать, поэтому я обращаюсь к Вам, как больше всего пострадавшим в этом отношении, что вы — писатели об этой эпохе и писали с чистым сердцем. Вы хорошо писали. Вы хорошего хотели нашей партии, и вы не только хотели, но делали это делом. А потом, когда мы вскрыли недостатки, то у вас получилось что-то вроде вы не совсем тому делу служили, что вы оказались в каком-то положении, когда вы хотели бы пересмотреть и в другом свете несколько поправить свои произведения. Но знаете, написанное пером не вырубишь топором. Другие деятели могут отойти от того, что они сказали раньше, но ваши труды, они на полках, в библиотеках и ваши заявления вас не спасут, потому что вот то, что вы вчера говорили, сегодня лежит на полке и народ читает.
Я считаю, что когда мы сделали заявление, а мы сделаем еще, когда мы сказали, что от Сталина не отказывались и не отказываемся, я считаю, что больше всего в этом нуждались наши писатели за то, что писали то, что они написали хорошего, с хороших позиций, с добрым сердцем о Сталине, о партии. Это не вычеркивается из истории борьбы рабочего класса и крестьянства и тем более не вычеркивается из истории. Это не только факт, который нельзя игнорировать, потому что он в истории был, а что это страница очень светлая и благородная и по достоинству оценивается сегодня и завтра не поблекнет.
Ведь почему я Сталина и уважаю и осуждаю Сталина? То большое дело, которое сделано Сталиным, мы не осуждаем...
ШАГИНЯН. (Не слышно.)
ХРУЩЕВ. Как-нибудь давайте поговорим по этому вопросу. Но дело, которое сделано Сталиным, большое. Все мы работали, не считаясь не только с силами, но и с жизнью своей. А что же, мы напрасно трудились со Сталиным? Не напрасно. Огорчает нас, что мы потеряли много людей, которых считали врагами, а они были верными друзьями, верными сынами Родины партии. Мы их реабилитировали. Но это была провокация.
Мы реабилитировали некоторых людей, которых я очень хорошо знал. Я знал Чубаря, я знал Постышева. Это был человек русский, прямой. Я помню, когда однажды Сталин спросил Постышева: «Кто ты такой?» «Большевик я, товарищ Сталин, — сказал он (он окал), — вот кто я такой». Он был большевик, оставался большевиком и погиб. Это сложно. Если так говорить, то здесь Берия. Это я говорю не только потому, что он козел отпущения. Нет, невероятная роль его в этом деле, провокаторская. Вы все знаете ежовщину. Я Ежова хорошо знал, он заведовал отделом кадров в Центральном Комитете. Я много раз встречался с ним, когда учился в Промышленной академии и был секретарем партийного комитета. Я часто бывал в ЦК. Это был замечательный пролетарий, а вот из него сделали действительно преступника и его правильно осудили. Но опять здесь очень сложный процесс.
ГОЛОС. Там же Ягода сначала был.
ХРУЩЕВ. Ягода был. Знакомы ли вы с материалами допроса, с следственными материалами, которые имеются, когда допрашивали Берию и всю банду, которая была вместе с ним?
ГОЛОСА. Нет(10).
ХРУЩЕВ. Вам нужно знать эти материалы, и мы за это, но среди вас разные люди. Мы все советские люди, но одни на этот материал будут смотреть, чтобы правильно проанализировать и сделать выводы, другие же будут смаковать и понесут нашим врагам.
ШАГИНЯН. Не будет этого.
ХРУЩЕВ. Не говорите этого, мне 63 года, так что мой возраст не позволяет мне быть наивным.
ШАГИНЯН. Зачем обижать людей?
ХРУЩЕВ. Я именно хочу не обидеть, потому что дать материал, которым могут неправильно пользоваться, это вредно и тому, кому даешь, и для нашего общего дела.
Вот ставился вопрос, как относиться к Сталинским премиям, которыми награждены наши люди. Я считаю, что с гордостью должны носить. Если бы я имел Сталинскую премию, я не снял бы(11). Другое дело, что я не согласен с формой, я считаю, что Сталин проявил нескромность, но это частность. Это уже старческая манера. Сталин светился былым величием, чудил старческими чудачествами. Но по существу люди заслуженно получили. Может быть, были пройдохи, но это единицы. Я считаю, что среди писателей, среди интеллигенции ни одно произведение, которое удостоено премии, не будет иметь абсолютного признания, никогда не будет иметь такого признания, но вследствие этого нельзя так относиться, что произведение, удостоенное премии, не заслуживает этого. Это разные точки зрения. Я считаю, что надо Сталинскую премию носить с гордостью.
Теперь о Дудинцеве. Я прочитал этот роман(12). Я говорил с некоторыми своими товарищами, что у Дудинцева есть очень сильные места. Один товарищ, — я не буду называть его фамилии, — когда мы с ним беседовали, сказал мне следующее. Я говорил, что вот Дудинцев появился какой-то, сейчас такое возбуждение умов в Москве. Ты читал, говорит? Читал. Есть, говорит, хорошие места у Дудинцева о бюрократизме, о изобретателях. Там есть такое место, как будто он прямо тебя подслушал, когда ты высказывался о бюрократах, которые гробят новаторов и изобретателей. Он так написал это. Я прочитал. Действительно, я даже припоминаю, когда и где я критиковал. Я, конечно, не говорю, что он меня подслушал. Это совпадение. Но дано очень остро, правдиво. Были такие случаи? Были. Но в чем разница, когда я критикую? Я критикую для того, чтобы устранить эти недостатки. Ведь, товарищи, когда после смерти Сталина я по поручению Политбюро сделал доклад о сельском хозяйстве(13), то ведь некоторые товарищи, когда я представил свой доклад, говорили — слушайте, что это такое, что это будет? Мы считали, что нужно сказать правду, нужно обнажить недостатки, надо на них указать, но указать и пути преодоления этих недостатков. А у Дудинцева это есть? Нет этого. Он смакует недостатки. Он ведет эту критику с вражеских позиций. Я не делаю врагом Дудинцева. Нет, товарищи. Я думаю, что вам понятно, что может быть друг, но он может попасть в такое положение, когда, не желая этого, может превратиться и будет рупором наших врагов. И Дудинцев стал таким, и теперь вся реакционная заграничная пресса берет его на щит. Издают его книгу, делают кинофильм. Дудинцев стал героем в борьбе против советского государства. Я думаю, что это не является честью не только советскому писателю, но любому рядовому гражданину. Поэтому как мы можем относиться совершенно спокойно и предоставить возможность занимать нейтральные позиции и говорить, что события развиваются, идет демократизация нашей общественной жизни? Нет, мы спокойно не можем быть зрителями, мы должны руководить, должны влиять и направлять это дело умело.
Мы критиковали товарища Панферова. Я потом думал, что он скажет: Хрущев — это мой заклятый враг, потому что я его очень сильно критиковал. И я сейчас не сожалею, товарищ Панферов, что я вас критиковал. Правильно это было. Но когда вы ушли из ЦК, я очень сожалел. Я имею характер запальчивый. Первый раз с ним встретился. Может быть, в интонации своего голоса надо было бы полегче говорить.
ПАНФЕРОВ. На пользу пошло.
ХРУЩЕВ. Когда мы бьем, то сами к синякам примочку не кладем. Мы делаем так, чтобы знали, что мы это делаем сознательно.
Мы критиковали очень товарища Твардовского. И товарищ Панферов, и товарищ Твардовский — это же не последние наши писатели. Дай бог, чтобы у нас побольше таких писателей было и чтобы они так хорошо прославили и советский народ, и партию, как это делали эти писатели. Мне жаль, что товарищ Твардовский, говорят, закупорился очень. Я искал его по телефону, хотел по телефону найти и поговорить. Его не было или он не мог подойти к телефону, но я считал, что мы должны все сделать, чтобы критика была товарищеская, чтобы в этой критике людей не глушить, а помочь с тем, чтобы эти люди продолжали с еще большей пользой заниматься творческим трудом.
Говорят, что тов. Грибачева тоже очень прорабатывают и считают его каким-то лакировщиком. Так мне сказали. Я извиняюсь, тов. Грибачев, я знаю, что Вы хорошо пишете. Я и перед другими писателями должен извиниться. Я другой раз собой очень недоволен, потому что по долгу своей службы я обязан был все читать, что вы пишете, но если бы я прочитал только по одной книжке, написанной здесь сидящими товарищами, меня наверное бы, выгнали из Центрального Комитета как бездельника, потому что у меня не было бы времени заниматься непосредственными делами, на которые меня партия поставила.
Но я считал бы, что мы, Центральный Комитет и писатели-коммунисты не должны давать в обиду таких людей, как Грибачев, как Бабаевский, не давать в обиду, а подставить свое плечо, защищать и поддерживать этих людей. Если бы для нас сложились условия, какие были во 2-й мировой войне, не сомневаюсь, что Грибачев и Бабаевский, не задумываясь, подставили свое плечо и грудь. Так почему, если они увлеклись несколько, ошиблись, мы не должны поддержать их? Мы были бы плохими коммунистами, не говоря о том, что мы негодными были бы руководителями.
Что же вам еще сказать, товарищи? Я хотел бы сказать сейчас вам, над чем сейчас думает и над чем работает Центральный Комитет партии. Товарищи, давайте пройдемся по периоду после смерти Сталина. В чем его несчастье? Перед смертью [Сталина] мы когда-то с Микояном гуляли в Сухуми. Сталин нам говорил тогда: «Я пропащий человек, я никому не верю, я сам себе не верю». И действительно так и было. А сила влияния у него, им созданная, колоссальная была, поэтому повернуть было совершенно невозможно.
Ведь вы знаете, что во время похорон Сталина более ста человек были задушены. Я выезжал с Кагановичем на Трубную площадь, люди душили друг друга. Я говорил, что надо разойтись, а мне говорили — нет, мы должны попасть в Колонный зал. Это говорит о силе личности Сталина. Но это не только заслуга Сталина, он стал силен своими делами.
Ведь надо же конкретно посмотреть, чем была Россия и чем стал Советский Союз, какими были люди в России и каким стал народ Советского Союза. Это же ведь сделала партия под руководством Центрального Комитета и это же сделано под руководством Сталина. Ведь борьба с зиновьевцами, троцкистами, бухаринцами — это же была политическая борьба. Я сейчас считаю, что не нужно было их убивать. Но что их надо было осудить политически и надо было обезвредить, у меня нет никакого сомнения.
Их осудили. Сейчас мы не будем копаться в этом судебном разбирательстве. Суд был открытый и их осудили. Мы считаем, что это уже пройденный этап и осуждены они правильно. Но я говорю, что это сделал Сталин, Сталин сделал доброе дело. Что у нас не было врагов, не было предательства? Было.
Вот Польша. Вот роль личности. Умер Берут(14). Это прекрасный человек, прекрасный практик. Умер. Все остановилось. Развалилось руководство в партии, развалилось все дело. Теперь выкарабкивается Гомулка. Это честный, преданный коммунист, большевик. Но ему нужно много поработать.
Второе. Возьмите Венгрию. Ведь началось же с писателей, товарищи(15), Там был Ракоши. В былые времена Ракоши был хорош. Потом, видимо, с одной стороны, проявил нетерпимость и уничтожил честных людей незаслуженно(16). И Кадара лет пять держал в тюрьме. А потом расклеился. А надо было бы троечку писателей из клуба писателей Будапешта посадить в тюрьму. Потом он их расстрелял — одного или двух. Но не надо было бы стрелять, а просто посадить. Они бы отсидели, успокоились, и все бы вошло в колею. Не хватило духу. Это значит плохой руководитель. У Сталина этого духу немножко больше было, чем нужно, поэтому он ударил по врагам и задел друзей коммунистов и честных беспартийных. За это мы его осуждаем.
В дальнейшем как же мы будем с вами двигаться вперед? Вы думаете, что у нас уже бесклассовое общество, врагов нет, что же, с молитвами будем жить дальше? Нет, товарищи. Я вам расскажу один секрет, вы считаете — можно вам сказать его?