Geum.ru

Выступление н. С. Хрущева на совещании писателей в ЦК кпсс

Вид материалаДокументы
ГОЛОС. Иногда свирепый. ХРУЩЕВ.
ГОЛОС. Когда жилища в Конституцию впишем. ХРУЩЕВ.
Подобный материал:
1   2   3
ГОЛОСА. Можно. (Смех.)

ХРУЩЕВ. Вот, мол, добрый человек, но я несколько не такой, как вы, и все-таки скажу...I

ГОЛОС. Иногда свирепый.

ХРУЩЕВ. Я не знаю. (Смех.) Значит, мы с вами свирепые.

ШАГИНЯН. Говорим начистоту.

ХРУЩЕВ. Я хочу сказать. Ворошилов находится в Джакарте(17), а мы знаем, что агентура поехала уничтожить самолет с Ворошиловым. (Удивление в зале.)

Да, да.

ШАГИНЯН. Чья?

ХРУЩЕВ. Этого я Вам не скажу. (Смех.) Не все ли Вам равно. Наших врагов, а какая разница — американская или французская, от этого не легче.

ШАГИНЯН. Я за англичан заступаюсь.

ХРУЩЕВ. Зря заступаетесь за англичан. Правда, среди английского наро­да и американского народа есть хорошие люди, но есть и очень плохие люди. Есть враги наши. Одним словом, иностранная агентура. Этим я хочу сказать, что не надо думать о том, что сейчас кончилось все, что мы пережили сталинскую эпоху и теперь оружие надо смазать или совсем перековать; бритвы что ли из него делать?

Нет, враги существуют и оружие надо держать наготове, порох держать сухим и прежде всего держать главное оружие — идеологическое оружие в порядке. Сейчас нас хотят разложить с идеологического фронта, поэтому ваш участок фронта, участок писателей, самый главный, потому что через хотят, влияя на вас, разлагать наше общество. Поэтому, товарищи, да­йте вместе с вами защищаться против врага.

Я знаю, что, когда я кончу говорить, меня будут очень прорабатывать, тому что Хрущев не к миру призывал, а к войне. Если он говорил, что есть враги, так надо выискивать. Какой же это мир? Я бы считал неправильным для своего положения как коммуниста призывать к какому-то миру. Борьба должна быть, и борьба беспощадная. Для каждого времени есть свои средства борьбы, но борьба должна быть.

Видимо, более крепкое положение в писательской среде в союзных публиках. Хуже всего в Москве, а очень важно, кому служит Московская писательская организация, какие цели она ставит. Я просто хочу сказать, что вот такое мнение есть, должны ли мы мириться и считать себя бессильными, раз так сложилось, то будем бога молить, что пройдет время и все будет к лучшему. Нет, я считаю, что мы должны вмешаться, а было бы очень хорошо, если бы вы сами это сделали, без нашего вмешательства. Вы коммунисты, вы сами можете разобраться, поэтому не подбрасывайте неприятные дела на плечи Центрального Комитета. Вы сами это сделайте. С теми, кто делает антипартийные дела, не полезные для партии дела, сделайте то, что коммунисты должны сделать.

Вот видите, я уже призываю к борьбе, а мы вам поможем в этой борьбе если вы будете нуждаться. Пожар начинается со спички, с искры. Я был свидетелем, когда 62 человека сгорели на руднике, где я провел свое детст­во, а отец работал. Сидели люди, шутили и один в шутку зажег паклю, а потом, когда стали тушить паклю, тогда уже загорелись машины, уголь и 62 человека погибли. Вот что такое спичка, поэтому и здесь надо серьезно относиться к этим делам.

ШАГИНЯН. Надо сделать друзьями.

ХРУЩЕВ. Я не христианин и давно перестал в церковь ходить.

ШАГИНЯН. Причем здесь церковь?

ХРУЩЕВ. Мы хотим со всеми быть друзьями, но я не хочу, чтобы эта дружба была за счет принципиального сползания с революционных партий­ных позиций. Это не дружба, а это предательство.

ШАГИНЯН. Сползание бывает невражеское.

ХРУЩЕВ. Начинаешь не с вражеского, а потом скатываешься на враже­ское.

Ведь все-таки преступник, убийца не сразу становится убийцей, он по­степенно к этому приходит. Тут видите, какое дело, тут у меня с вами рас­хождение выходит.

Я хотел бы, чтобы был мир, чтобы была бы дружба, чтобы была бы спло­ченность, но не на беспринципности, не на взаимных уступках, а на прин­ципиальной основе. Надо сколачивать коллектив. Когда будет такой кол­лектив, с которым в бой можно идти, тогда мы достигнем своей цели, а с таким коллективом вы никуда не пойдете. Когда начнутся тяжелые времена, они в сторону уйдут. Нельзя этого делать. Мы должны сколачивать коллек­тив. А писательская среда — это активная часть, и она не только должна свой порох держать сухим, но должна давать материал, на котором будут воспитываться члены партии и наш народ. Как же можно давать такой материал, чтобы на нем воспитывать народ, если писатель сам не знает, сам не определился, если ему не хватает твердой почвы?

Когда говорят о партийности, говорят — не надо вообще руководства, это сковывает нашу инициативу. Кого сковывает? Сковывает того, у кого душа не партийная, который хотел бы другого. Вы возьмите — я сколько лет прожил в партии и не имею ни одного выговора. Я работал на партийной работе все время, во время Гражданской войны был на партийной работе, и у меня нет даже «на вид» ни одного. Раз только меня здесь обсуждали, вы, наверное, знаете— за статью по строительству, и то как раз обсудили по-глупому, я бы сказал(18). Вы читали это письмо ЦК.

Тяжело ли мне было, надо ли было мне приспосабливаться?

Нет, товарищи. Если я коммунист, то в своей деятельности не могу приспосабливаться перед партией, чтобы партия меня не осуждала. Потому что то, что партии нужно, это сущность моей жизни. Поэтому меня ничего не жмет и все льется из моей души, потому что у меня потребность такая, потому что я смотрю так на вещи, так их понимаю, следовательно, тверд. А если он начнет думать, как же с партийных позиций написать и чтобы не попасть в антипартийные, значит, у него с партийностью не совсем в порядке, потому что у настоящего члена партии нет этого вопроса.

Вот здесь говорят — можно ли критиковать, вскрывать недостатки или нет? Так как Центральный Комитет вскрыл недостатки, никто из вас не вскрывал еще. Дудинцев — это цыпленок, ему ли вскрывать недостатки партии, которые сам ЦК вскрывает? Он их не понимает. В чем же разница? Мы, товарищи, вскрыли недостатки для того, чтобы освободиться от них, чтобы освободить других людей, чтобы расчистить путь, сплотить и двигаться вперед.

Я принимал американца Макдаффи(19). Я называю его другом. Он говорил: ваш доклад — это кризис. Я говорю — вот, посмотрите, мы дадим вам кри­зис. Вы понятия не имеете о таком кризисе. Это значит занять такую пози­цию, что отказаться от партийности, от партийного руководства. Что это значит? Это могут требовать те люди, которые чувствуют, что им не по до­роге с партией, потому что у них партийности нет, если у них цель, постав­ленная Сталиным, не укладывается и не вмещается в их головы и в их по­нятия. Если же они честные люди, то у них это должно совмещаться.

Здесь говорилось о том, что должны быть оттенки, разные жанры и т.д. Все это верно. О чем угодно вы пишете, но если у вас в душе партия, если вы член партии, то с любых позиций он напишет это произведение, и это произведение будет отвечать интересам народа, партии и государства. Нуж­но осудить борьбу за освобождение из-под влияния партии. Это борьба про­тив партии, против линии партии, против коммунистического строительст­ва. Но это не говорится прямо, а говорится: дайте инициативу, не сковы­вайте инициативу, дайте свободу.

Я вот беседовал с американцем, завтра будет опубликована эта беседа(20). Он спрашивал, как насчет встречи глав правительств. Я говорю, что мы всегда были за это, мы можем с чертом встретиться, если это полезно для мира, для нашего народа, но если с нами хочет Даллес или Эйзенхауэр встретиться при условии, что мы освободим из рабства восточные государства, то 200 лет пройдет и мы не встретимся, потому что то, что они считают рабством, мы считаем свободой, а то, что они считают свободой, мы считаем рабством. Вот мир как разделился, поэтому какое же примирение может быть?

ШАГИНЯН. Вы о своих говорили. Вы Сталина осудили, что своих бил, и Вы сами начинаете бить.

ХРУЩЕВ. Кого я бью? Если здесь есть такие, о которых я говорю, то я готов драться до последней капли крови, но я думаю, что здесь нет таких.

ШАГИНЯН. Нет.

ХРУЩЕВ. Значит, я не дерусь.

МИХАЛКОВ. Мне думается, что в этой борьбе надо только очень точно знать, кто свой, а кто чужой.

ХРУЩЕВ. А как это знать?

МИХАЛКОВ. Надо разобраться, кто просто ошибся, потому что он л пустил теоретическую ошибку, а у кого система, у кого камень за пазухой. Тут надо разобраться, потому что иначе может получиться нехорошо.

ХРУЩЕВ. Товарищ Михалков, вообще людей безнадежных нет. Даже самых закоренелых преступников партия возвращала к жизни. Я с удовольствием посмотрел фильм «Путевка в жизнь»(21). Талантливо сделанная вещь талантливо играет Баталов. Но, товарищи, не об этом идет речь. Это самокритика, это внутреннее явление, оно может быть для того, чтобы держать в свежем состоянии тело и дух человека. Но есть же люди, которые критику­ют нас с других позиций. С ними нужна борьба. Все-таки то, что было на собрании московских писателей и выступления людей, это были выступления не с дружеских позиций, не с позиций желания помочь партии(22).

Такие люди хотели стихийно вырвать инициативу руководства, лишить партию руководства. Мы спокойно смотрели, спокойно отнеслись к этому У нас духу хватило бы принять меры против вас. И государство должно принимать эти меры, если способны загубить его дело. Вот какое дело?

ШАГИНЯН. Вы читали...I Луизы Стронг?

ХРУЩЕВ. Луиза Стронг по своей старости и глупости написала это.

ШАГИНЯН. Вы читали это?

ХРУЩЕВ. Нет. Мы не должны читать, как прохладительное питье, когда жарко. Мы должны читать то, чтобы времени не терять и материала не пор­тить. Книга должна быть оружием в партии, в арсенале его. А чесать языки -это не литература. Если вы хотите, я могу послать вам эту книгу.

ШАГИНЯН. Я ее читала. Это произведение очень сильное, вы со слезами будете читать.

ХРУЩЕВ. Тем более не буду читать.

Вы знаете, как было в сельском хозяйстве. Там ужасно было. Мне волею судеб, я не знаю почему, потому что сам-то я рабочий, сельским хозяйством никогда не занимался, но партия поручила мне, и я поэтому ближе стал к этому делу и лучше видел и сознавал все. Но я был беспомощен что-либо сделать.

Вы сейчас должны чувствовать, что первый год празднования Первого мая ЦК партии и правительство не обсуждали вопроса, откуда взять масло, откуда взять мясо, откуда взять другие продукты и товары, чтобы подбро­сить в магазины к праздничку первомайскому, а потом съедим все, и на полках пусто будет.

Почему не обсуждали? Потому что создали это и не в ущерб для нашей промышленности и для тяжелой промышленности. Значит, можно было это сочетать. Я считаю, что Сталин был умнее всех нас оставшихся из руково­дителей, а он не сделал этого. Мы же остались без него и сделали.

ШАГИНЯН. А можно спросить — есть ли в Армянской республике мас­ло? Мы идем к коммунизму, а население кричит — где же масло? А потом банды развелись.

ХРУЩЕВ. Это вопрос милиции и там будет более полезно обсуждать вопрос о борьбе с бандитизмом.

Хрущев обращается к представителю Армении и спрашивает у него: «У вас нет масла в Армении?»

ШАГИНЯН. Пусть признается.

ГОЛОС. Масло есть, сахар есть. Правда, масла стало поменьше.

ШАГИНЯН. С каких пор поменьше?

ГОЛОС. С мая месяца масло в достаточном количестве.

ШАГИНЯН. А когда я была, его не было.

ГОЛОС. Она была в марте — 1—2 дня действительно не было.

ШАГИНЯН. Там живут мои родственники. Масла там нет.

ХРУЩЕВ. Может быть, родственники предпочитают кушать ваше масло.

ШАГИНЯН. Это он считает так.

ГОЛОС. Мариэтта Сергеевна, такой случай может быть и впредь, один аз в году.

ШАГИНЯН. Как я туда ни приеду, так масла нет. (Смех.) Что это такое?

ХРУЩЕВ. Я вот вам хочу сказать, товарищи. Я говорил с товарищем Козловым — секретарем Ленинградского обкома. Я когда-то после смерти Ста­лина был в Ленинграде по Ленинградскому делу, ездил в колхозы, совхозы, критиковал Ленинградскую организацию(23). Тогда колхозники получали в среднем на трудодень 40—50 копеек, а многие колхозники получали палочки, как они говорили, за палочку работали. В прошлом году они в среднем на трудодень получили по 7 рублей.

Одним словом, я вот о чем хочу сказать. XX съезд КПСС поставил задачу догнать Соединенные Штаты по производству товаров на душу населения, от то, что сделано после смерти Сталина. В этом году по колхозам берут такие обязательства. Когда мы прикинули, то после сессии задержали секретарей Центральных Комитетов, обкомов, крайкомов, поговорили с ними, сейчас идет подсчет, мы сейчас хотим конкретную задачу поставить — догнать Соединенные Штаты по производству на душу населения молока, мяса, масла. Но поставить задачу просто догнать — это еще не все. Можно догнать, а я к этому времени буду уже в гробу. Поэтому поставили задачу в той пятилетке догнать, а по сливочному маслу, возможно, что мы догоним будущем году. Мы в этом году произведем в абсолютном объеме столько сливочного масла, сколько в прошлом году произвели Соединенные Штаты, но у нас населения больше, поэтому нам надо прибавить. Откуда берется это? Это же инициатива партии.

По мясу, прямо скажу, сколько уже производим. Вы меня поймете.

1913 г. Россия на душу населения имела мяса 31,1 кг, Соединенные Штаты — 86,4 кг. В 1940 г. Советский Союз имел 24,5 кг, т.е. меньше, чем в 1913 г. Соединенные Штаты — 85,6, тоже немножко меньше. В 1950 г. Советский Союз имел 26,8, Соединенные Штаты — 89,7. В 1952 г. Советский Союз имел 27,5, Соединенные Штаты — 92,9, в 1953 г. СССР - 30,5 кг, Америка — 94,8, в 1955 г. СССР — 32 кг, Соединенные Штаты — 99,4, в 956 г. СССР — 32,3, Америка — 102,3. Вот, казалось бы, как же можно брать такое обязательство.

Разрыв больше чем в три раза, а вы беретесь догнать Америку на душу населения. Я говорю — больше чем в три раза и, возможно, на год раньше мы их догоним.

Сливочное масло. 1913 год. СССР — 0,70 кг, США — 3,6, в 1956 году — СССР — 2,8, США — 3,8 — на один килограмм догнать на душу населения. Мяса — я уже сказал. Молока — 245 литров на душу населения в 1956 году в СССР, в Америке — 343. Я думаю, что по молоку мы в будущем году нагоним. Вот, товарищи, какие складываются позиции.

А что значит, товарищи, дать на душу населения? Некоторые у нас говорят — это практическая работа, а это — идеологическая работа. Товарищи, те рабочие и крестьяне, когда шли за Лениным, они не просто шли за Лениным, что Ленин им сказал, что построим социализм, потому что большинство трудового народа — рабочие и крестьяне не разбирались, что такое социализм, или, как украинцы говорят, что такое социализм и на ще он мине сдалсяI, как сказал крестьянин, прослушав доклад о строительстве социализма. Они шли за Лениным, чтобы лучше жизнь обеспечить. В чем выражается лучшая жизнь? Кормить людей надо, одевать надо, надо создать рабочие условия, жилищные условия, и создать возможности свободного развития культурных способностей человека. Вот это мы и должны сделать.

ГОЛОС. Когда жилища в Конституцию впишем.

ХРУЩЕВ. Тов. Катаев, если мы сегодня бы дали рабочим и служащим норму мяса и масла США, вы знаете, что это значит для Америки, вы знае­те, как наши силы возросли бы и в идеологическом плане, потому что это большое дело.

Я был в Узбекистане(24). Я очень рад, когда встречаюсь с тов. Турсункуловым. И вот он мне рассказал, что когда приехали индусы, они пришли к нему и беседовали с ним(25). Глава делегации, человек материально обеспе­ченный, богатый человек, он сидел и плакал. Я, говорит Турсункулов, гово­рю ему: почему Вы плачете? Он на это ответил — ведь что нам писали, что мы читали о положении, в каком вы живете. Теперь я увидел, как вы живе­те, и об этом индийский крестьянин не мечтает даже. Это он говорил три года тому назад. Правда, в Узбекистане другое положение было.

Для шутки, но это действительно было так, я расскажу. Когда приезжал принц Йемена(26), он захотел, чтобы мы с Булганиным побеседовали одни. Он довольно молодой человек, довольно оригинальный. Он сказал, что ког­да они ехали, им говорили, что такое коммунизм. Когда мы приехали, то увидели, какой же у вас коммунизм — у вас дома, люди одетые ходят. Вот у нас коммунизм — все голые ходят. (Смех.) У нас коммунизм, а не у вас. Я говорю буквально.

ШАГИНЯН. Хорошее же представление о коммунизме было у принца Йемена.

ХРУЩЕВ. Вы мне навязываете эту идею, навязываете, что у принца Йе­мена плохое представление о коммунизме. Я согласен.

У нас не хватало рабочей силы в колхозах, и поэтому мы посылали на убор­ку в колхозы людей из городов. Может быть, и вы убирали картофель, а кол­хозники в это время в окно рассматривали вашу работу и не работали. Теперь у нас излишек рабочей силы. Сейчас у нас будут излишки рабочей силы и в промышленности. Когда мы были в Китае(27), то вели переговоры с китайцами, мы заключили договор с Китаем, что они дадут рабочую силу. Мы не исполь­зовали этот договор, потому что свою рабочую силу девать некуда. И это не за счет свертывания производства и строительства. Нам, видимо, придется сейчас подумать о десятиклассниках, оканчивающих школу. Нам надо подумать о этом. Это о чем говорит? Выросло производство, выросла производительность выросла механизация. Это бедствие для капиталистических стран, где армия безработных, а мы переходим на 7-часовой рабочий день, если дальше так пойдет, мы перейдем на 6-часовой рабочий день(28). Так это же реальное, это же конкретное, это же сегодняшний день. Как же писатели могут не видеть этого, а они Дудинцева взяли. Вот тематика, вот материалы то, что приняли на заседании Верховного Совета СССР(29). Я был там докладчиком. Сейчас еще трудно представить себе, что мы получим из этой перестройки, потому что трудно с карандашом учесть все материальные выгоды, а тут не только материальные, но и духовные выгоды. Я должен перейти на язык Дудинцева и сказать, что все зацентрализовали, все должно стягиваться в Москву. В докладе я говорил, что теперь будет 92 совнархоза(30). Видимо, будет больше, потому что после сессии мы собрались, покритиковали, выяснилось, что в Казахстане не один совнархоз, а 5—7 надо иметь. Это будет разумнее. Вы посмотрите, у нас 100 кана­лов по которым будут решаться эти вопросы. Какая инициатива будет поднята и использована для развития нашего хозяйства. Если мы по целине пошли и добились больших результатов, то, конечно, наше решение по промышленнос­ти ни в какой мере не может быть сравнено с вопросом, решенным по целине. Это во много раз больше и сильнее скажется, а вы сидите как сурок и о демократии говорите. (Смех.)

Творить надо, люди от нас ждут демократического управления, но они ждут от нас и мяса, и одежду, и жилье ждут от нас, они ждут благ матери­альных и духовных, поэтому надо сюда наши силы направить. Есть у нас эти возможности? Есть, их надо умело использовать. Кто их может исполь­зовать? Народ. Народ может использовать их с помощью партии. Партия должна укрепляться, но укреплять свои ряды на идеологической основе. Кто первый помощник партии? Вы, писатели, вы лучшие пропагандисты. Вы лучшая наша опора, поэтому мы должны вас поддерживать, вас сплачи­вать и бороться с теми, которые в вашей среде ослабляют ваши ряды, ослаб­ляют ряды нашей партии, ряды рабочего класса. С ними вы должны бороть­ся, но, видимо, у вас духа нет. Вот такое дело, товарищи.

Я убежден и заранее знаю, что не все со мной согласны здесь присутст­вующие на этом собрании. Одни скажут, другие могут не сказать, бог их знает, это дело их, но я должен сказать, что, когда мы решали вопрос о целине, у нас не все понимали этот вопрос. Когда мы решали последний вопрос — о реорганизации, вы думаете, что все были за реорганизацию? Не все. Старое было удобно, были привычки, надо все ломать. Мы живем, худо ли, но живем. Многие могут сказать: что тебе надо? Но так жить по старин­ке мы не можем, мы должны идти вперед.

Вот поляки шумят. Я Циранкевичу говорил: тов. Циранкевич, мы подпи­сали Декларацию насчет равноправных отношений(31). Давайте с вами жить на равных правах. Я это Мичуновичу сказал. Это умный посол. Он говорит: почему вы торговый договор не подписываете? Я говорю, вы даете перец, виноград, виноградное вино, а у нас это свое есть, нам нужны другие товары, а у них других товаров нет. Равноправие — где купец торгует, а я прихо­ду к нему в магазин и покупаю, что мне нужно, а что не нужно — не поку­паю. Это равноправие. Тогда он говорит: а у болгар вы покупаете перец? Я говорю, покупаем. Он говорит: болгарский перец лучше, чем югослав­ский? Я говорю, что болгарский перец — это одно, а югославский перец — совсем другое. (Смех.) Почему это? У болгар мы покупаем, но покупаем как в братской республике, а вы нас критикуете и хотите, чтобы мы покупали югославский перец. Кушайте его на здоровье сами.

Полякам мы говорим, мы имели с вами договор(32), вы нам должны поставлять уголь, а мы по договору должны поставлять руду. Вы, тов. Циранкевич, написали письмо Булганину, что не можете в этом году выполнить свой договор на 2 миллиона тонн. И все. Мы должны были изыскивать возможности, чтобы достать топливо у себя, чтобы хозяйство обеспечить топливом. Это равноправие? Равноправие требовало бы следующего. Мы, получив ваше письмо, должны были вам написать: тов. Циранкевич, получили ваше письмо насчет угля. Если вы не можете это сделать, это дело ваших возможностей, но мы вам сообщаем, что уменьшим отгрузку железной на 2 млн т. Юридически это было бы правильно, это были бы действительно равноправные отношения. Но что бы у вас было? У вас была бы катаст­рофа. Мы этого не сделали, и я считаю, что мы правильно это не сделали.

Я сказал это для того, что это равноправные отношения, а есть дружеские отношения, дружеские отношения требуют другой раз другого подхода чем равноправие. Я говорю: как вы хотите строить наши отношения — на дружеских началах или на равноправии? Он говорит — на дружеских.

Я знаю, что некоторая часть и среди вашего брата, интеллигенции, писа­телей, не всегда другой раз правильно понимают, когда читают о договорах в которых мы говорим об оказании помощи той или другой стране. Некото­рые думают, вот, мол, труды народа легко в дар отдают другим народам. Это, товарищи, слишком примитивное понятие.

Видите, какое дело, нам приходилось другой раз не только дружеским, а и полудружеским государствам продавать по льготной цене, например ору­жие. Выгодно нам это или невыгодно? С точки зрения бухгалтерской, вроде невыгодно, но если по-политически будем рассуждать, то бухгалтерского подхода придерживаться не стоит, так как, придерживаясь этого, мы будем плохими политиками.

Вы смотрите, что делают Соединенные Штаты Америки. Они говорят, что стоимость содержания одной американской дивизии в Германии стоит столько-то, а дать оружие на дивизию Западной Германии стоит столько-то, в несколько раз дешевле. У нас тоже есть свои союзники. Если мы им не поможем, то мы должны эту тяжесть, вроде экономию, взять на себя. Она будет во много раз дороже, чем оказываемая помощь. Так что тут нельзя базировать политику на бухгалтерской основе. Она имеет свою арифметику и свой баланс. Поэтому мы и сейчас это будем делать, конечно, с расчетом, знать, что это деньги, которые добыты трудом нашего народа. Но, думая о народе, надо немножко дальше видеть своего носа, заботиться о народе.

Я думаю, товарищи, что встреча наша должна быть полезной. Вы меня извините, если я сказал не так, как вы хотели бы услышать от меня, но я сказал, как думаю, без подготовки. Если бы готовился, может быть, не так сказал, но суть была бы та же, может быть, несколько деликатнее были бы выражения, но суть была бы та же. А существо — это главное. Поэтому я бы хотел, и члены Президиума, и Секретариат обратиться к вам. Борьба не драка, это не потасовка, мы не хотим такой борьбы — это уже склока. Мы хотим сплочения рядов, мы хотим, чтобы человеку, который ошибся, помогли стать крепко на ноги. Главное в оценке человека надо видеть не том, что он вчера сделал, а в том, на что он способен завтра, это главное. Если не будем придерживаться этого, это несчастье для нас. Поэтому будем иметь большие потери. Ошибаться человек может, поэтому надо проанализировать природу ошибок, желание этого человека, душу этого человека. Если человек ошибся, надо ему помочь. Я даже признаюсь, что сегодня тов. Щепилову шепнул: «А Дудинцева здесь нет?» Он говорит, что нет. Я ему говорю, что неплохо было бы пригласить его, а тов. Шепилов говорит, что слишком уж одиозная фигура. Он говорит, что если бы здесь присутствовал Дудинцев, то другие неправильно бы поняли.