Письма Н. В. Гоголя из Вены

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

Письма Н.В.Гоголя из Вены

Павел Анненков в своих "Литературных воспоминаниях" описывает атмосферу, царившую в Австрии в конце 30-х - начале 40-х годов 19 века: "Зиму 40—41 годов мне привелось прожить в меттерниховской Вене. Нельзя теперь почти и представить себе ту степень тишины и немоты, которые знаменитый канцлер Австрии успел водворить, благодаря неусыпной бдительности за каждым проявлением общественной жизни и беспредельной подозрительности к каждой новизне на всем пространстве от Богемских гор до Байского залива и далее. Бывало, едешь по этому великолепно обставленному пустырю, как по улице гробниц в Помпее, посреди удивительного благочиния смерти, встречаемый и провожаемый призраками в образе таможенников, пашпортников, жандармов, чемоданщиков и визитаторов пассажирских карманов. Ни мысли, ни слова, ни известия, ни мнения, а только их подобия... Для созерцательных людей это молчание и спокойствие было кладом: они могли вполне предаться изучению и самих себя и предметов, выбранных ими для занятий, уже не развлекаясь людскими толками и столкновениями партий. Гоголь, Иванов, Иордан и много других жили полно и хорошо в этой обстановке, ...благоговейно поклоняясь гениям искусства и литературы, сберегая про себя святыню души".

В Вене Гоголь много работал, много писал; напряженный труд в конце концов разразился "венским кризисом", который едва не стоил ему жизни.

Сохранилось достаточно много писем Н.В. Гоголя, написанных им во время пребывания в Вене, первые из которых: Е.Г.Чертковой (Вена, 22 июня 1839 г.), С.П.Шевыреву (Вена, 25 августа 1839 г.), М.И. Гоголь (Вена, 28 августа 1839 г.), А.В. и Е.В. Гоголь (Вена, 30 августа 1839 года). (Текст писем и их нумерация приводится по Полному собранию сочинений Н.В.Гоголя т.11)

М.П. Балабиной :

5 сентября 1839 г.

«Нет, больше не буду говорить ни слова о немцах. Боюсь, право, боюсь. Может быть, вы в эти три года, как я не имел удовольствия вас видеть, переменились совершенно.

Ведь как бы то ни было вам теперь 18 лет. Я ничего не знаю, что могло случиться с вами в это время. ..Я же человек (т)щедушный, худенькой и после разных минеральных вод сделался очень похожим на мумию или на старого немецкого профессора с спущенным чулком на ножке, высохшей как зубочистка.

…Когда я прочел ваше письмо и свернул его, я поникнул головою, и сердцем моим овладело меланхолическое чувство. Я вспомнил мои прежние, мои прекрасные года, мою юность, мою невозвратимую юность и, мне стыдно признаться, я чуть не заплакал. Это было время свежести (…) молодых сил и порыва чистого, как звук, произведенный верным смычком. Это были лета поэзии, в это время я любил немцев, не зная их, или может быть, я смешивал немецкую ученость, немецкую философию и литературу с немцами. Как бы то ни было, но немецкая поэзия далеко уносила меня тогда в даль, и мне нравилось тогда ее совершенное отдаление от жизни и существенности. И я гораздо презрительней глядел тогда на всё обыкновенное и повседневное. Доныне я люблю тех немцев, которых создало тогда воображение мое.

…Из вашего письма (которое расшевелило во мне кое-что старого, за что вас благодарю) видно, что вы приняли то, что я сказал в частности о юге и севере, за решительное положение, что поэзия только на юге.

Нет, на севере, может быть, еще более и чаще загоралась она. И для того, чьи силы молоды, и душа чувствует свежесть, для того север — разгул.

…Прощайте. Будьте здоровы. Не забывайте вашего истинного друга. Душевный поклон мой вашей маминьке и всем вашим родным. Н. Гоголь».

№ 123 С.П. Шевыреву

Вена 10 августа (10 сентября) 1839 г.

…В Вене я скучаю. Погодина до сих пор нет. Ни с кем почти не знаком, да и не с кем, впрочем, знакомиться. Вся Вена веселится, и здешние немцы вечно веселятся. Но веселятся немцы, как известно, скучно, пьют пиво и сидят за деревянными столами, под каштанами, - вот и все тут.

№ 124 А.В. и Е.В. Гоголь Вена 15 сентября 1839 г.

№ 125 А.А.Иванову Вена 20 сентября 1839 г.

№ 126 С.П.Шевыреву Вена 21 сентября 1839 г.

№ 127 М.П.Погодину Вена между 24 августа и 22 сентября 1839 г.

№ 129 М.И. Гоголь Триест (Вена) 26 сентября 1839 г.

№ 134 М.И. Гоголь 24 октября 1839 г. Вена (Москва)

№ 158 В.А.Жуковскому

Москва 3 мая 1840 г.

…Я устал совершенно под бременем доселе не слегавших с меня вот уже год слишком самых тягостных хлопот. Теперь надежда оживила меня, я чувствую готовность на труд, даже не знаю – что-то вроде вдохновения, давно небывалого, начинает шевелиться во мне. О, если б теперь спокойствия и уединения!

…Прощайте. Если захочется Вам дать мне о чем-нибудь знать скоро, то адресуйте в Вену в poste restante (до июля месяца). Если же после этого времени ( в августе месяце) то в Рим.

№ 165 М.П. Погодину

(Варшава конец мая по ст. ст. 1840 г.)

"…В Вене ожидаю от тебя писем..."

№ 166 С.Т.Аксакову

Варшава 10 июня 1840 г.

"…Через два дня выезжаем на Краков и оттуда, коли успеем, того же дни в Вену».

№ 167 М.И.Гоголь

Вена 25 июня 1840 года

«Я приехал в Вену довольно благополучно, назад тому неделю... Здесь я намерен остаться месяц или около того. Хочется попробовать новооткрытых вод. …Тяжесть, которая жала мое сердце во все пребывание в России, наконец, как будто свалилась. …Хочется попробовать новооткрытых вод, которые всем помогают. …Многолюбящий Вас сын Николай»

№ 168 П.А.Плетневу из Вены 25 июня 1840 года

№ 169 А.А.Иванову из Вены 25 июня 1840 года

№ 170 П.И.Раевской из Вены 25 июня 1840 года

№ 171 К.П.Елагиной из Вены 28 июня 1840 года

№ 172 С.Т.Аксакову

Вена 7 июля 1840 года

Я получил третьего дня письмо ваше, друг души моей, Сергей Тимофеевич! Оно ко мне дошло очень исправно и дойдет без сомнения и другое так же исправно, если только вам придет желание написать его; потому что я в Вене еще надеюсь пробыть месяца полтора, попить воды и отдохнуть. Здесь покойнее, чем на водах, куда съезжается слишком скучный для меня свет. Тут все ближе, под рукой, и свобода во всем. Нужно знать, что последняя давно убежала из деревень и маленьких городов Европы, где существуют воды и съезды. Парадно - мочи нет! …Итак, я на водах в Вене, где и дешевле, и покойнее, и веселее. Я здесь один; меня не смущает никто.

…Вена приняла меня царским образом! Только теперь всего два дня прекратилась опера. Чудная, невиданная. В продолжение целых двух недель первые певцы Италии мощно возмущали, двигали и производили благодетельные потрясения в моих чувствах. Велики милости бога! Я оживу еще.

…Целую ручки Ольги Семеновны и посылаю мое душевное объятие всему вашему семейству. Прощайте, мой друг! Будьте здоровы и берегите свое здоровье!

№ 173 М.И.Гоголь

Вена 7 августа 1840 года

"Я здесь остаюсь не более недели и отправляюсь в Венецию"

№ 174 А.В.Гоголь из Вены август 1840 года

№ 175 О.С.Аксаковой (на письме указано Венеция, вероятно, из Вены 10 августа 1840г.)

№ 176 Е.В.Гоголь (на письме указано Венеция, вероятно, из Вены 10 августа 1840г.)

№ 177 М.С.Щепкину (на письме указано Венеция, вероятно, из Вены 10 августа 1840г.)

№ 178 М.П.Погодину (на письме указано Венеция, вероятно, из Вены 10 августа 1840г.)

№ 179 Е.В.Погодиной (на письме указано Венеция, вероятно, из Вены 10 августа 1840г.)

№ 181 М.П.Погодину

Рим 17 октября 1840 г.

…А я… не хотелось бы, о, как бы не хотелось мне открывать своего состояния! и в письме моем к тебе из Вены я бодрился и не дал знать тебе ни слова. Но знай все. Я выехал из Москвы хорошо, и дорога до Вены по нашим открытым степям тотчас сделала надо мною чудо. Свежесть, бодрость взялась такая, какой я никогда не чувствовал. Я, чтобы освободить еще, между прочим, свой желудок от разных старых неудобств и кое-где засевших остатков московских обедов, начал пить в Вене мариенбадскую воду. Она на этот раз помогла мне удивительно: я начал чувствовать какую-то бодрость юности, а самое главное — я почувствовал, что нервы мои пробуждаются, что я выхожу из того летаргического умственного бездействия, в котором я находился в последние годы и чему причиною было нервическое усыпление… Я почувствовал, что в голове моей шевелятся мысли, как разбуженный рой пчел; воображение мое становится чутко.

О, какая была это радость, если бы ты знал! Сюжет, который в последнее время лениво держал я в голове своей, не осмеливаясь даже приниматься за него, развернулся предо мною в величии таком, что все во мне почувствовало сладкий трепет, и я, позабывши все, переселился вдруг в тот мир, в котором давно не бывал, и в ту же минуту засел за работу, позабыв, что это вовсе не годилось во время пития вод, и именно тут-то требовалось спокойствие головы и мыслей. Но, впрочем, как же мне было воздержаться? Разве тому, кто просидел в темнице без свету солнечного несколько лет, придет на ум, по выходе из нее, жмурить глаза, из опасения ослепнуть, и не глядеть на то, что радость и жизнь для него? Притом я думал: «Может быть, это только мгновенье, может, это опять скроется от меня, и я буду потом вечно жалеть, что не воспользовался временем пробуждения сил моих».

Если бы я хотя прекратил в это время питие вод! но мне хотелось кончить курс, и я думал: «Когда теперь уже я нахожусь в таком светлом состоянии, по окончании курса еще более настроено будет во мне все». Это же было еще летом, в жар, и нервическое мое пробуждение обратилось вдруг в раздраженье нервическое. Все мне бросилось разом на грудь.

Я испугался; я сам не понимал своего положения; я бросил занятия, думал, что это от недостатка движения при водах и сидячей жизни, пустился ходить и двигаться до усталости, и сделал еще хуже. Нервическое расстройство и раздражение возросло ужасно: тяжесть в груди и давление, никогда дотоле мною не испытанное, усилилось. По счастию, доктора нашли, что у меня еще нет чахотки, что это желудочное расстройство, остановившееся пищеварение и необыкновенное раздражение нерв. От этого мне было не легче, потому что лечение мое было довольно опасно: то, что могло бы помочь желудку, действовало разрушительно на нервы, а нервы обратно на желудок.

К этому присоединилась болезненная тоска, которой нет описания. Я был приведен в такое состояние, что не знал решительно, куда деть себя, к чему прислониться. Ни двух минут я не мог остаться в покойном положении ни на постели, ни на стуле, ни на ногах. … Вообрази, что с каждым днем после этого мне становилось хуже и хуже. Наконец уже доктор сам ничего не мог предречь мне утешительного.

При мне был один Боткин, очень добрый малый, которому я всегда останусь за это благодарен, который меня утешал сколько-нибудь, но который сам потом мне сказал, что он никак не думал, что я мог выздороветь. Я понимал свое положение и наскоро, собравшись с силами, нацарапал, как мог, тощее духовное завещание, чтобы хоть долги мои были выплачены немедленно после моей смерти.

Но умереть среди немцев мне показалось страшно. Я велел себя посадить в дилижанс и везти в Италию. Добравшись до Триэста, я себя почувствовал лучше. Дорога, мое единственное лекарство, оказала и на этот раз свое действие. Я мог уже двигаться. Воздух, хотя в это время он был еще неприятен и жарок, освежил меня. О, как бы мне в это время хотелось сделать какую-нибудь дальнюю дорогу! Я чувствовал, я знал и знаю, что я бы восстановлен был тогда совершенно. Но я не имел никаких средств ехать куда-либо. С какою бы радостью я сделался фельдъегерем, курьером даже на русскую перекладную, и отважился бы даже в Камчатку, — чем дальше, тем лучше. Клянусь, я бы был здоров! Но мне всего дороги до Рима было три дни только. Тут мало было перемен воздуха.

Все, однако ж, и это сделало на меня действие, и я в Риме почувствовал себя лучше в первые дни. По крайней мере, я уже мог сделать даже небольшую прогулку, хотя после этого уставал так, как будто б я сделал 10 верст. Я до сих пор не могу понять, как я остался жив, и здоровье мое в таком сомнительном положении, в каком я еще никогда не бывал…»

В. А. Панов — С. Т. Аксакову

Рим, 21/9 ноября 1840 г.

«…Болезнь, от которой он думал умереть, задержала его в Вене… Болезнь эта надолго расстроила Николая Васильевича, без того уже расстроенного. Она отвлекла его внимание от всего, и только в Венеции иногда проглядывали у него минуты спокойные, в которые дух его сколько-нибудь просветлял ужасную мрачность его состояния, большею частью, по необходимости, материального. Какие мысли светлые он тогда высказывал, какое сознание самого себя! Но, приехавши сюда, он уже, казалось, ничем не был занят, как только своим желудком, поправлением своего здоровья, а между тем никто из нас не мог съесть столько макарон, сколько он отпускал иной раз. Скучал, беспрестанно жаловался, что даже ничего не может читать. Хотя я в душе никогда не переставал быть убежденным, что Гоголь непременно пробудится с новыми силами, но, признаюсь, мне кажется я уже забывал видеть в нем Гоголя, как вдруг, в одно утро, дней десять тому назад, он меня угостил началом своего произведения! Это будет, как он мне сказал, трагедия. План ее он задумал еще в Вене. [Задумал в Вене, но не в 1840, а в 1839 году; начал же писать, как видно из письма к Погодину, в Вене в 1840 г. ] Начал писать здесь. Действие в Малороссии. В нескольких сценах, которые он уже написал и прочел мне, есть одно лицо комическое, которое, выражаясь не столько в действии, сколько в словах, теперь уже совершенство. О прочих судить нельзя: они должны еще обрисоваться в самом действии. Главное лицо еще не обозначилось…»

(Барсуков, т. V, стр. 368–369.)

№ 185 С.Т.Аксакову

Рим 28 декабря 1840 г.

«Я много перед вами виноват, друг души моей Сергей Тимофеевич, что не писал к вам тотчас после вашего мне так всегда приятного письма. Я был тогда болен. О моей болезни мне не хотелось писать к вам, потому что это бы вас огорчило. …Теперь я пишу к вам, потому что здоров, благодаря чудесной силе бога, воскресившего меня от болезни, от которой, признаюсь, я не думал уже встать. Много чудного совершилось в моих мыслях и жизни. Вы в вашем письме сказали, что верите в то, что мы увидимся опять. Как угодно будет всевышней силе! Может быть, это желание, желание сердец наших, сильное обоюдно, исполнится. По крайней мере, обстоятельства идут как будто бы к тому.

…Я теперь приготовляю к совершенной очистке первый том "Мертвых душ". Переменяю, перечищаю, многое перерабатываю вовсе и вижу, что их печатание не может обойтись без моего присутствия. Между тем дальнейшее продолжение его выясняется в голове моей чище, величественней, и теперь я вижу, что может быть со временем кое-что колоссальное, если только позволят слабые мои силы.

…Я повредил себе много, что зажился в душной Вене. Но что же было делать; признаюсь - у меня не было средств тогда предпринять путешествие, и у меня слишком было все рассчитано. О, если б я имел возможность всякое лето сделать какую-нибудь дальную, дальную дорогу; дорога удивительно спасительна для меня...

…Да, чувство любви к России, слышу, во мне сильно. Многое, что казалось мне прежде неприятно и невыносимо, теперь мне кажется опустившимся в свою ничтожность и незначительность, и я дивлюсь, ровный и спокойный, как я мог их когда-либо принимать близко к сердцу.

…Но довольно. Сокровенные чувства как-то становятся пошлыми, когда облекаются в слова. ...Покамест, прощайте".

Гоголь – С.Т.Аксакову

Рим (после 5 марта 1841г.)

"Едва только я успел отправить письмо мое к вам с приложеньями к "Ревизору", как получил вслед за тем ваше. Оно было для меня тем приятнее, что мне казалось уже, будто я от вас бог знает когда не получал вести. "Ревизора", я полагаю, не отложить ли до осени? Время близится к лету; в это время книги сбываются плохо, и вообще торговля не движется. Отпечатать можно теперь, а выпуском повременить до осени. По крайней мере, так говорит благоразумие и опытность".

Blog

Письма Н. В. Гоголя из Вены

Содержание