Темучин сидел на топчане в своей юрте. Рядом с ним в сундуке рылся слуга китаец. Наконец слуга вытащил серебряную кольчугу. Темучин облачился в неё
| Вид материала | Документы |
| Генрих IV Огонь войны В душе деревянного солдата |
- Послание к Римлянам, 2759.73kb.
- Клуб знакомств, 2386.36kb.
- Аллан и Барбара Пиз, 2404.81kb.
- Аллан и Барбара Пиз, 2458.97kb.
- Аллан и Барбара Пиз, 8651.35kb.
- Аллан и Барбара Пиз, 6665.57kb.
- Язык взаимоотношений (Мужчина и женщина), 2477.06kb.
- Олега Ермакова «Потерянный Рай: Мир в Луне», 675.8kb.
- Борьба народов Руси, Закавказья и Средней Азии с татаро-монгольским нашествием, 226.64kb.
- Аллан и Барбара Пиз. Язык взаимоотношений (Мужчина и женщина), 2614.93kb.
Генрих IV
Генрих IV ехал в открытой карете по одной из бесчисленных улочек Парижа. Возница изредка тихо цокал, и каждый раз лошади сначала слегка прибавляли в ходе, но вскоре вновь сбавляли его. Генрих рассматривал дома, мимо которых проезжала карета. Однообразный серый камень, узкие окна, стеклянные фонари, иногда с цветным стеклом ...
«Всё-таки я люблю Париж», - неожиданно подумал Генрих и тут же усмехнулся про себя. Он вспомнил, как однажды, чуть более пятнадцати лет назад, он отрёкся от своих гугенотов. Да, Генрих помнил, как он незаметно пробирался в грязный кабак, садился в самый тёмный угол и слушал сплетни, которые из уст в уста передавали друг другу бесхитростные местные крестьяне, заходившие туда выпить кружку пива и поболтать со словоохотливым хозяином.
«Король - протестант? Где это слыхано!», - так возмущались многие, даже слишком многие. Мало того, однажды он увидел там своего старого боевого товарища, герцога Сюлли. Генрих подскочил от неожиданности, услышав вдруг знакомый голос. Сюлли был мертвецки пьян. Он влез на стол, как политик, собравшийся выступить перед своими соратниками. Речь его оказалась короткой и на редкость примитивной.
«У власти должны быть праведные католики! - прокричал он. - Гугенотам нечего делать во Франции! Смерть им всем!» К сказанному он добавил несколько нецензурных выражений, потом ударил себя в грудь и под всеобщий хохот свалился со своей трибуны. Генрих незаметно ушёл из таверны и узкими улочками пробрался к дворцу. Он не удивлялся. Такая реакция французского народа была предсказуема. Слегка удивил его Сюлли, но, будучи разумным человеком, Генрих не держал на него зла.
На следующий день во дворце король Франции Генрих IV приказал своим приближённым явиться в тронный зал. Раньше всех перед королём предстал герцог Сюлли. Глядя на его осунувшееся лицо, Генрих усмехнулся. «Вам надо меньше пить, мой друг», - мягко произнёс он. Сюлли испуганно заморгал, и король беззлобно рассмеялся. Всё, что творилось в душе стоявшего перед ним человека, было ясно Генриху до последней детали. Герцог понимал, что король не мог заметить его намедни в трактире, но опасался, что тот узнал о его поведении из доноса. Смутная тревога и недоумение бродили в душе Сюлли: король не гневался, скорее, наоборот, был доволен, даже смеялся, - только совсем незаметно, одними глазами. «Народ волнуется, - собравшись с духом произнёс провинившийся. - Он хочет видеть на троне католика». Секундой раньше, ещё до того, как эти слова были произнесены, Генрих испытал нечто вроде предчувствия.
Он знал, что именно прозвучит и что именно при этом будет испытывать говорящий. Придворные быстро стекались в тронный зал. Генрих знал, что чувствуют и они - всё ту же тревогу, удивление и ожидание карающего меча монарха, который тот в гневе обрушит на чью-нибудь голову.
Когда все собрались, Генрих потребовал к себе священника и писца. «Париж стоит того, чтобы изменить кому бы то ни было», - тихо произнёс он и после этих слов громко отрёкся от гугенотской церкви и всех деяний её. При этом он по-детски злорадно читал на одних лицах недоумение, на других - испуг, на третьих - удовлетворение. Сюлли успокоился и с благодарностью смотрел на своего сеньора. Генрих чувствовал, что знает всё, что касается каждого предпринимаемого им шага. Словно математик, грамотно и точно рассчитавший дальность полета пушечного ядра, он вычислил реакцию каждого из своих вассалов на вторичное отречение государя от веры.
Ядро его предательства пролетело ровно столько, сколько необходимо, чтобы поразить цель противника, и Генрих с удовольствием наблюдал, как с лиц его подданных на какое-то мгновение упали маски лицемерия и ханжества, притворной угодливости, раболепия и покорности, - этого оказалось достаточно, чтобы увидеть, кто истинно предан, а кто только делал вид.
... Узкая улочка извивалась, поворачивая то вправо, то влево. Генрих прекрасно знал все её изгибы: когда и где появится очередной поворот, когда и где карета остановится, чтобы пропустить воз с сеном, когда и где ускорит свой бег, чтобы обогнать дилижанс знатного графа или барона. Вдруг (этого Генрих не мог предвидеть при всей свойственной ему дальновидности) на подножку кареты бесцеремонно вскочил молодой человек в одежде мушкетёра. «Привет, я Равальяк!» - бесцеремонно и грубо воскликнул незнакомец. «Да знаешь ли ты, оборванец, кто едет в этой карете? Это же сам король!» - с этими словами возница попытался сбить Равальяка с подножки кнутом, но тот ловко увернулся. «Чего тебе? » - сухо спросил Генрих. Он был раздражён, но не столько дерзкой выходкой юноши, сколько тем, что это событие не было предусмотрено его прагматичной натурой. «Каналья, ты же в душе гугенот! » - процедил сквозь зубы фанатик-католик и вонзил по самую рукоять в грудь королю кинжал. В то же мгновение возница выстрелил, и Равальяк замертво упал на мостовую - пистолетная пуля раздробила ему череп. Генрих вытащил кинжал и с силой отбросил его. Орудие рока со звоном упало на мостовую неподалеку от Равальяка. Король дышал с хрипом, весь его сюртук был залит кровью. В тысячную долю мига перед его мысленным взором пронеслась вся его жизнь. Детство, отрочество, юность. Реформация во Франции, Гугенотские войны, Варфоломеевская ночь, отречение. Потом бегство, вторичное отречение, престол. И вот, вдруг, несмотря на все расчёты многоопытного политика - такая внезапная и абсолютно нелепая смерть.
«Как же так? Я умираю... Все мои недруги лежат в земле, война давно закончилась, я твёрдо владел престолом, и вдруг... Все мои планы, все мои расчёты, всё пошло прахом.
Я всю жизнь думал, что знаю всё, что любую ситуацию можно использовать с пользой для себя, если всё правильно рассчитать. Я наивно полагал, что можно с математической точностью вычислить, как будет вести себя тот или иной человек, я думал что можно учесть всё. Я всегда делал правильный вывод и ставил точку. Я терпеть не мог многоточий и точек с запятой… Кто?
Кто мог помыслить, что сейчас, когда Франция успокоилась, когда люди с разной верой могут спокойно ужиться в одном доме, появится некто Равальяк и всадит мне нож в сердце?! Даже самый изощрённый шарлатан не предсказал бы мне ничего подобного. Боже, боже, как я ошибался, как я был самоуверен! Ничего нельзя предсказать наверняка, ничего нельзя просчитать досконально, ничего нельзя вычислить окончательно… Миром правит Случай!» - произнеся эти слова, Генрих засмеялся, судорожно, отрывисто и с хрипом вздохнул, и вскоре затих.
Король умер...
Огонь войны
«… Без сомнений, без печали,
в полыхающем рассвете
Я скакал навстречу Солнцу
с песней звонкой на устах;
Но погибшая надежда
и надорванное сердце
Пробудили гнев священный,
дух сражений и смертей!»
(Дж. Р. Р. Толкиен. “Властелин Колец” )
Горела трава, горели дубинки и деревянные луки. Горели, источая смрад, трупы лошадей. Огонь жадно пожирал свою добычу. Его языки весело плясали повсюду, и кучи стрел с треском уходили в никуда. Тлели и дымились тела погибших. Огню было всё равно, из какого воинства, кто по званию и какие боевые награды получили эти воины: он уводил их тела за собой, в небытие.
Огонь был то ярко-красен, то ярко-желт, он не имел формы, и поэтому плясал, легко меняя свой облик. В нём не было материи, он был бесплотен и безжалостен, он уничтожал всё, что мог, лишь только появившись на свет, и, умирая, продолжал убивать.
* * *
Медного цвета начищенная тарелка покатилась куда-то за край земли. В прощальных лучах уходящего светила до горизонта простиралась сухая и безжизненная равнина с пожухлой травой. Небо быстро темнело. На небосводе на востоке уже совсем ясно проступало созвездие Большого Серпа. Когда последний луч уходящего дня медленно скользнул по голой неплодородной земле, отовсюду, куда ни брось взгляд, начали наступать войска. Воины с измождёнными от усталости лицами шли с востока и запада, с севера и с юга; шли, потрясая своими старыми зазубренными мечами, шли, не зная куда идут, не зная, где и ради чего сложат свои головы. Тускло светились круглые, богато украшенные щиты, золото высоких шлемов, холодная сталь мечей.
Два враждебных войска злобно молчали, остро чувствуя присутствие друг друга. Прощальный луч солнца блеснул в последний раз и растворился в быстро надвигающейся тьме. И тут же ему на смену пришёл огонь. Тысячи, миллионы факелов запылали в ночи, сотни тысяч блестящих клинков со звоном выскользнули из ножен.
Полководец в серебряной кольчуге молча, но очень выразительно поднял меч. Зазвучал чистый призыв трубы. Красивые пегие жеребцы заржали, предчувствуя близкую битву. Всадники всадили шпоры в бока лошадей. Тысячи огненных точек с воинственными криками рванулись вперёд. Два войска слились в единую кипящую массу. На земле, на этой не так давно безлюдной равнине сейчас царил полный хаос, жизнь и смерть кипели и били ключом, и лишь ясные звёзды спокойно взирали с небес на это побоище. Однако люди, самые тупые и самые ужасные создания на земле, не могли созерцать и размышлять, они могли только убивать друг друга, даже не помышляя о возможности совершенствования.
Полководец находился в самом центре сражения. Его вороной конь встал на дыбы, меч его пылающей молнией взлетал и падал, круша всё и вся вокруг. В пылу битвы он не замечал хода самого сражения, которое постепенно отходило на запад, а к полководцу медленно, но неумолимо приближались конные воины, несущие смерть. Их грозный отряд безжалостно сметал со своего пути других всадников, не обращая внимания на пеших.
Полководец отбросил от себя очередного врага и уже было собирался устремиться вперед, но не успел: неизвестно откуда молниеносно возникла и, мелькнув пламенем, вонзилась в мощную шею вороного коня горящая стрела. Конь испуганно заржал от боли и вместе с всадником повалился на землю. Полководец встал и обратил свой взор на восток. Отряд воинов в черных, как сама ночь, одеждах на вороных конях неудержимо приближался к нему, глаза их мстительно горели багровым огнём, обветренные в ссадинах руки крепко сжимали ярко пылавшие факелы. Конь полководца задыхался в агонии, с хрипом изрыгая пену. Полководец наклонился и одним коротким ударом меча прекратил его страдания. Затем он выпрямился во весь рост, сбросил с плеч алую мантию и поднял над головой меч. Он был спокоен, и внешне, и внутренне так, что даже самый малый отголосок страха, а тем более паники не нашли места в его душе. Отряд приближался. Но почти одновременно к полководцу приближалась и подмога в виде отряда из двадцати воинов. Первый из всадников врага, очевидно, их предводитель, подъехав вплотную, замахнулся факелом на одиноко стоящую фигуру. Полководец с криком рванулся вперёд и ударил мечом по руке седока. Рука мгновенно отделилась от тела, и до поднебесья взлетел леденящий душу крик. Меч полководца, подобно столбу чистого огня со свистом рассёк воздух и опустился на колено серого дымчатого коня врага, сломав его. Конь, падая, заржал, а всадник в чёрном, пытаясь схватиться левой рукой за воздух, повалился на полководца, который со злобной радостью вонзил по самую рукоятку ему в грудь свой меч.
В следующее мгновение, скинув тело с лезвия меча, полководец снова воинственно закричал. Оставшись без предводителя, вражеские воины остановились в нерешительности. В этот момент подоспела подмога. Около двадцати воинов в медных кольчугах сверкающим клином врубились в отряд всадников тьмы.
Началась кровавая резня. Полководец не стоял в стороне. Пеший, он бил мечом плашмя по ногам коней и ломал их, остальное довершали мечи его подчинённых. Один из воинов врага упал с коня, выбитый ударом булавы, и полководец, наклонившись, воткнул свой меч ему в живот. Меч прошёл насквозь и ударился о сухую неплодородную почву. Воин в корчах лишился жизни. В это же самое мгновение откуда-то со стороны ушедшего на запад сражения вылетела невидимая в ночи стрела и ударила полководца в правое плечо. Всё тело пронзила чудовищная холодная боль. Полководец оторвал взгляд от умирающего и увидел в ночи тёмный силуэт человека, спешно перезаряжающего тяжёлый арбалет. Левой рукой полководец выхватил из ножен, спрятанных в сапоге, маленький кинжал и метнул его в сторону этого призрака. Кинжал вонзился стрелку в горло, и тот с хрипом упал навзничь. Полководец некоторое время удерживал себя на ногах, а затем рухнул на колени. Рядом с ним лежал мёртвый вражеский воин с распоротым животом. Лицо его закрывал шлем. Полководец почему-то заставил себя поднять забрало и увидел перед собой ужасную белую маску искажённого гримасой ужаса и страдания чужого лица. Полководец застонал от вгрызавшейся в плечо боли, повалился на спину и последним осмысленным движением обломал торчащую в плече стрелу у самого наконечника. В следующую секунду сознание покинуло его.
* * *
Прошло время, пока полководец очнулся и поднял голову. Плечо отозвалось сильной пульсирующей болью. Вокруг пылала трава. Звезды в небе застилал черный дым. Горела трава, горели дубинки и деревянные луки. Горели, источая смрад, трупы лошадей. Огонь жадно пожирал свою добычу. Его языки весело плясали повсюду. Тлели и дымились тела погибших. Огню было всё равно, из какого воинства, кто по званию и какие боевые награды получили эти воины: он уводил их тела за собой, в небытие. Огонь был то ярко-красен, то ярко-желт, он не имел формы, и поэтому плясал, легко меняя свой облик. В нём не было материи, он был бесплотен и безжалостен, он уничтожал всё, что мог, лишь только появившись на свет, и, умирая сам, продолжал убивать других.
Полководца, быть может, в первый раз в жизни охватил ужас. В просвете между клубами едкого дыма он увидел, что на поле битвы нет ни одной живой души. Равнина была абсолютно пуста, и на ней жил лишь огонь, которого скоро не станет, ибо поглотив, всё, что возможно, он тоже умрёт. Полководец вновь потерял сознание…
* * *
Пришло время и полководец получил отставку. Звуки трубы и звон стальных мечей навсегда перестали звучать для него. Жизнь, словно умерла вместе с прошлым. Вот только память…
Она продолжала жить, неминуемо возвращая сознание в прошлое даже ночью. Засыпая, полководец всегда видел один и тот же сон. Безжизненная равнина. На неё выходят и выстраиваются друг перед другом войска. Начинается сражение. Он встаёт с земли и, убив своего коня, сбрасывает с плеч мантию. Короткая схватка с чёрным. Плечо пронзает стрела. Огонь. Вокруг беснуется огонь. ОГОНЬ. Огонь подбирается к нему со всех сторон, лижет его кожу...
Равнина. Войска. Сражение. Чёрный всадник. Стрела. И огонь, огонь, огонь. . .
Полководец просыпается в холодном поту. Его вот уже не первую неделю мучает этот сон. В кресле мирно посапывает кот. В печи потрескивают поленья. Огонь медленно и мирно поглощает дерево, служа человеку. Вокруг покой и тишина. Бывший полководец встаёт, смотрит в черное око окна и понимает, что это началась его новая жизнь - жизнь без войны.
В душе деревянного солдата
Ненавижу себя! Ненавижу всех!! Ненавижу своего Создателя!!!
Ведь я один из Его самых наивных и молодых солдат. Я не чувствую сейчас ничего, как не чувствовал никогда с тех пор, как стал его детищем.
Мои колени туго обвиты верёвками. Рядом со мной лежат, как дрова, живые деревяшки. Желтые языки вьются вокруг, облизывая наши останки и не давая взглянуть в темное звездное небо. Что это? Никак не могу вспомнить, никак! Но ведь я знаю, ведь знаю же что это!! Но что?!
… Он творил деревянных слуг за три дня штуку, выделывая им за это время злобные лица и оживляя их. И меня сделали в старом и грязном, специально приспособленном для этого сарае. Я тогда был ещё только деревом и не знал, какую участь приготовила мне судьба.
В один из прекрасных летних дней, когда ветерок обдувал мои листочки, а рядом, как и всегда, журчал ручеёк, ко мне стала подходить смерть, а вернее - жизнь без чувств и ощущений, что гораздо хуже и много страшнее смерти. Сначала прилетел этот зловещий филин. Я тогда не ожидал от него ничего плохого - филин и филин. Но потом вместе с лесорубами подошёл Он, и я всей своей сущностью ощутил, что и в них, и в филине было нечто действительно зловещее.
- Это подойдёт! - сказал Он. «Это подойдёт!!!» - Для него «это», как я понял позже, - не более чем очередной солдат, а для меня «это» - я сам, мои корни, ветви, листья; моя жизнь и моя смерть. Сначала я подумал, что меня спилят просто на дрова, и приготовился просто умереть. Но я ошибался. Топоры лесорубов уже сочно врубались в мой ствол, когда я, уже теряя сознание, услышал слова: «Из него получится хороший солдат!».
Очнулся я в затхлом и захламлённом помещении. Вокруг стояли верстаки, и я догадался, что нахожусь на одном из них. Ощущение было странным: казалось, будто я нахожусь в бесконечном пространстве. Я не чувствовал предметов вокруг себя, все казалось призрачным и было похоже на сон. Последнее, что я припомнил, - это чувство боли от топоров. В какой-то момент я подумал, что меня срубили не окончательно, и корни ещё в земле, хотя я и не чувствую их. Размытые предметы окружающей меня обстановки я начал считать галлюцинацией. «Наверное, я потерял много сока..,» - словно в оправдание своего состояния и странных ощущений, подумал я, но через мгновение вдруг живо понял, что у меня нет корней, что я уже не дерево, что я — калека!!
Не было ни жалости, ни сострадания к самому себе; была отчетливая и холодная ненависть! Ненависть, потому что не умер!
Я хотел вскочить, но не смог, осознав, что кто - то для потехи или для каких - то других своих нужд придал мне форму человека. Свое новое тело я практически не чувствовал, и сначала подумал, о выгодах того, что я получил такую форму. И действительно выгода была: раньше я не мог двигаться, а теперь смогу, раньше я не мог защититься, а теперь у меня это, возможно, получится. Раньше ...
Увы, подсознательно истинную суть дела я постигал гораздо быстрее, нежели в сознании возникали мысли о преимуществах моего нового положения. Я понял, что практически бестелесен, если не чувствую своего тела, как понял и то, что, несомненно, есть какая-то инородная материя, в которой теплится моя ненавистная жизнь. Значит я был уже не я, или в лучшем случае - не совсем я. Я пожалел, что меня не распилили на дрова.
Пожалел, потому что я не был ни человеком, ни деревом; я - материя, которая может двигаться, нападать и защищаться - и не более!
«Защищаться!!» - внезапно я понял зачем я нужен Ему - своему Создателю.
Конечно же, Он использует лес, чтобы завоёвывать лес, принадлежащий не ему, а другим!
Я снова попытался встать, но не смог : мое тело, мои руки и ноги крепко удерживали тиски.
Да - а - а! Он умён! Он о - о - очень умён!!
В мастерскую вошли три человека и медведь. Неожиданно я узнал в них тех лесорубов, что были в лесу в мой последний день. Они стали развинчивать тиски. Моя рука, почувствовав свободу и взлетев в сводном и красивом взмахе, неожиданно ударила одного из лесорубов, нанеся ему звонкую и сильную затрещину. Одновременно я смог вскочить на ноги. Почувствовав собственную силу, я решил убежать, но медведь ударом лапы свалил меня на пол. Тут я увидел, что у меня по семь пальцев на каждой руке, а тело представляет собой грубо обструганный чурбан. О, Боже! - Они пытались сделать из меня не человека, а уродливое его подобие. Я возненавидел их и себя втройне сильнее прежнего и поднялся. Видимо, я был крайне неповоротлив, потому что, навалившись, они смогли быстро связать меня. Уже через минуту я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Хотя толстые веревки стягивали мои деревяшки достаточно крепко, боли я не чувствовал. Я решил покориться. В моей ситуации больше ничего не оставалось. Подняв с пола, дровосеки повели меня куда-то через обширный двор. По-прежнему я ничего не чувствовал. Ощущение бесчувствия и бестелесности были для меня новы. Мы прошли под какой-то темной аркой, и я увидел толпу. Сперва я подумал, что это люди, но потом с ужасом заметил, что это толпа деревянных существ, подобных мне. Один из них повернул ко мне голову, и я увидел его безобразное лицо с огромными пуговичными глазами фиолетового цвета. Меня пронзила мысль: «Неужели я такой же уродливый?!». Эта мысль - вопрос вызвала новый мощный прилив молчаливой ненависти к Создателю. Я услышал слова: «Они нападают! Подготовок больше не будет! Всем - в бой!»
Солдаты ринулись вперёд. Дух толпы подхватил и меня. Один из лесорубов к этому времени освободил меня от веревок, и я побежал вместе со всеми навстречу неизвестности. Вскоре мы оказались на краю огромного поля. Я увидел мелькающие огоньки. Они приближались. Я понял, что это люди.
Также я понял и то, что раз люди воюют против деревяшек, значит они правы.
Мы, деревянные солдаты, всего лишь орудие в чьих-то руках!
Осознание собственного рабства и нежелание быть рабом оказалось сильнее инстинкта самосохранения, и я решил покончить со всем и разом. Я люто ненавидел себя в том виде и в той роли, которую Создатель навязал мне, не спрашивая ни о моем желании, ни о моем согласии на них.
Увы, моя жизнь и я сам для него ничего никогда не стоили!
Два войска слились в одну кипящую смертью массу. Время на какой - то миг остановилось, но вскоре внутри массы что-то случилось, и деревяшки стали разбегаться. Я остался на месте, и, почувствовав удар топора, покачнулся. Рука инстинктивно попыталась распрямиться для самозащиты, но не успела, упав на землю будучи отсеченной острым лезвием. Следом упал и я. Я сдался, так и не начав сражение. Я чувствовал поражение еще задолго до боя - еще тогда, когда ощутил себя зажатым в тисках Создателя. Я знал, что не прав в своей покорности, но ничего не хотел или уже не мог поделать, и поэтому не сожалел о своем поражении! Проклятый резец! Какой-то резец, оказывается, способен в одночасье навсегда изменить судьбу дерева, весь его характер, всю его жизнь! И почему?
- Да потому что он послушен руке и воле его владельца. Меня снова связали. Теперь уже те, с кем нас столкнул Создатель. Я почувствовал жалость к самому себе, жалость к своей жизни и, что самое странное, злобу к людям, ко всем людям без исключения. Это было ужасно. Резец изменил мой характер, ослабил волю и запрограммировал меня на ненависть и злобу! Меня потащили, как мне сначала показалось, к поленнице дров. Оказалось, что там собраны в одну кучу такие же пасынки природы, как и я. Я не знаю, сколько времени я лежал здесь. Может быть, час, а может быть, сутки, неделю, месяц - не знаю! Знаю другое: дерево обладает биологическими часами; дерево, но не сухая деревяшка. Тут я понял, что я деревяшка, дрова, особенно когда вокруг такие же дрова.
… Ненавижу себя! Ненавижу всех!! Ненавижу своего Создателя!!!
Я не чувствую сейчас ничего, как не чувствовал никогда, пока был солдатом. Мои колени туго обвиты верёвками. Рядом со мной лежат дрова - живые деревяшки. Какой - то странный желтый свет вокруг! Что же это? Хочу вспомнить! Очень хочу вспомнить...
… Пришли какие-то люди и мне было абсолютно все равно, кто они и каковы их намерения. Я знал, что я уже не живой организм; я - деревянный паяц с глазами, ушами и небольшим количеством опилок вместо мозгов. Вдруг я увидел небо. Оно слабо чернело надо мной между контурами тел деревянных солдат. Я видел не только небо, но и то, как эти тела одно за другим снимают с меня и куда - то уносят. Я подумал, что меня, наверное, скоро также освободят. Я почувствовал печальную радость. Ненависть и злоба исчезли. Зачем ненавидеть кого-то и злиться, если ты уже мёртв?
Когда с меня сняли последнего солдата, я увидел ясное звездное небо и огромную багровую луну на горизонте. Подошли ещё люди. Они взяли меня за голову и за ноги. Я не почувствовал ничего, кроме легкого покачивания из стороны в сторону. Люди поднесли меня к какому-то ящику. Там цвёл яркий желтый цветок. Меня бросили в этот ящик.
Я опять ничего не почувствовал; не почувствовал и то, как цветок расцвёл у меня на ноге. Я смог только увидеть это… Да, я вспомнил! Я, наконец, отчетливо вспомнил: это же - огонь! Огонь!
Я видел его однажды в лесу, когда в нём заночевали охотники, и видел, как огонь может поедать мох, ветви и чурки. Я вспомнил! К этому мгновению я уже весь горел! Горел с треском и … с восторгом! Нелепым восторгом обреченности! Наконец от меня остался лишь один уголёк. В нём ещё теплилось моё сознание. Но вот потух и он. И - всё. ВСЁ!!!