Макс Фрай «жалобная книга»

Вид материала

Книга

Содержание Эпилог Луна. XVIII Аркан Таро.

Подобный материал:

• Макс Фрай Чайная книга, 3047.43kb.
• Волонтеры вечности макс фрай, 6774.93kb.
• Макс Фрай Мой Рагнарёк, 4897.97kb.
• Повести Белкина" Гоголь, 54.73kb.
• Приключения Калле Блюмквиста, рассказ, 10.92kb.
• Литература XIX века А. С. Пушкин "Повести Белкина", 16.31kb.
• А. С. Пушкин Повести «Выстрел», «Барышня-крестьянка» М. Ю. Лермонтов Сказка, 9.34kb.
• 5 класс (4 класс), 43kb.
• Приключения Тома Сойера" Толкин Д. Р. Р. "Хоббит, или Туда и обратно" Уайльд О. "Соловей, 84.61kb.
• Приключения Тома Сойера" Толкин Д. Р. Р. "Хоббит, или Туда и обратно" Уайльд О. "Соловей, 89.44kb.

Эпилог

Луна.

XVIII Аркан Таро.

Ключевые слова к карте Луны:

архетип – ночь, начало рассвета

задача – смена направления

цель – возвращение к свету

риск – заблудиться в лабиринте, потерять цель

… нисхождение в Подземное царство – это задача, которую необходимо решить, чтобы дойти до цели путешествия, а не сама его цель²⁹.


Гость мой снова спит, как убитый. А я вот сижу, пишу ему длинную длинную, почти такую же длинную и запутанную, как человеческая жизнь, записку. Точнее, инструкцию. По выживанию, и не только.

В письме я стараюсь более менее внятно объяснить, что, собственно, произошло. Воспроизвожу вкратце давешние устные разъяснения, насыщаю текст некоторыми сокрушительно интимными подробностями, чтобы вспомнил, как было дело, содрогнулся, ну, или за голову хотя бы схватился. Бурные переживания, пожалуй, не помешают; в таком деле лучше перегнуть палку, чем пустить все на самотек. А то, чего доброго, решит, будто просто спал все это время на моем диване, смотрел страшный, но и сладкий сон о вечности – как он ее себе представляет. Скажет себе: “Не было ничего, только морок ночной, затянувшееся безумное чаепитие для отдельно взятого Мартовского Зайца”.

Смешно вышло бы, кстати. Но развлечений и без того хватает, обойдусь как нибудь.

Покончив с разъяснениями, перехожу к сути дела. Отвечаю на вполне закономерный вопрос: “И как теперь жить?” Не в том смысле, что “долго и счастливо”, а тщательно составляю перечень правил новой для него игры (и техники безопасности, заодно). В частности, описываю Знаки и даже вычерчиваю подробную схему: что нужно делать, в какой последовательности, и так далее. Тело то его помнит; захочет – не забудет, но пусть будет инструкция, чтобы разум успокоить, маленькая такая уступка, как капризному ребенку: “К врачу мы с тобой все равно пойдем, детка, зато по дороге купим тебе шоколадку и мяч”.

Вот и черчу. Конспирация меня не слишком беспокоит: если даже бумажка, не ровен час, попадет в чужие руки, любопытный пальцы в кровь сотрет, а результата не добьется. Ничего не произойдет. Вообще ничего. Знаки бездействуют, когда их чертит непосвященный; без личного приглашения ни в одну мало мальски крепкую традицию не влезешь, а уж в нашу то и подавно. Так уж все устроено, на горе любителям послеобеденных мистических приключений. На том и стоим: дурная репутация эзотерики сродни дурной репутации шоколада. В обоих случаях вина лежит исключительно на недобросовестных потребителях, только вот шоколад они лопают вполне настоящий, а вместо подлинной магии им, как правило, достается некачественный заменитель сладчайшего продукта. Не сказать, чтобы волки были так уж сыты, да и кто их видел, этих “волков”?! – зато большинство овец спускается с искусственно насыпанных склонов карликовых Тибетов, потеряв, разве что, пару клочков шерсти. Бегают потом, головами умудренными трясут, блеют покаянно: “Чудес не бывает!”

Ну да. В каком то смысле, чудес действительно не бывает – кроме, разве что самого чуда человеческой жизни, со всеми вытекающими сокрушительными последствиями.

Поэтому нет нужды прибегать к иносказаниям, в письме своем я называю вещи своими именами, в деталях разъясняю: как действовать, чтобы совершить повторное путешествие в собственное несбывшееся, как проделывать подобные вещи с другими людьми, какие предосторожности следует предпринимать, чтобы всегда иметь возможность вернуться и, наконец, как передать собственное умение новичку. Это, собственно, самый важный пункт. Можно сказать, ради него все и затевалось.

Не стану делать вид, будто меня всерьез занимает проблема передачи традиции. Было бы так, уже не одна сотня моих учеников разгуливала бы по планете, вместо того, чтобы бесследно раствориться во тьме, о природе которой даже я предпочитаю не иметь представления. Но до сих пор мне в голову не приходило помочь кому то вернуться. На самом то деле, всегда можно успеть прийти на помощь, для этого не требуется ни чувство времени, ни интуиция, ни даже опыт: со стороны отлично видно, что странник окончательно увяз. Тела их на этом этапе словно бы утрачивают четкость очертаний, начинают мелко дрожать, рябить, как листва на ветру. Верный признак, что следует действовать безотлагательно: несколько секунд спустя пристанище заблудшей (редко это выражение употребляется настолько по назначению) души вспыхнет ярким, но холодным пламенем и исчезнет, словно бы и не было никогда такого человека. Некоторые мои учителя полагали, что отправляя людей в такое путешествие, мы преумножаем число богов (правда, не уточняя при этом, какого рода существа следует считать богами); иные же были уверены, что заплутавших в собственном несбывшемся странников не ждет ничего – то есть, их ждет ничто, – если не бояться точных формулировок. Не знаю, и знать не хочу, что случается с ними, но я люблю смотреть, как они пылают; прекраснее этого зрелища, на мой искушенный взгляд, нет ничего. Что греха таить, для меня желание снова и снова любоваться превращением человека в живой, разноцветный огонь – куда более серьезная мотивация, чем какой то абстрактный долг перед древней традицией, хранителем, продуктом и даже сутью которой мне суждено было стать.

Впрочем, ладно. Не о том речь.

Писать – утомительное, оказывается, занятие; легко ли оно давалось мне в школьные годы, не помню, но, судя по всему, вряд ли. Тем не менее, продолжаю работу. Доведу ее до победного конца прежде, чем часы пробьют полночь. Не то чтобы полночь действительно казалась мне таким уж важным рубежом, просто существу, вроде меня, привыкшему к вольному обращению с временем, удобнее работать по четкому графику: если уж решено закончить работу до полуночи, значит, так тому и быть, даже если придется оборвать письмо на полуслове. Без такого жесткого договора с собой я, пожалуй, зароюсь в бумажки на годы, буду писать, вычеркивать абзацы и переписывать набело, не обращая внимания на солнечный круговорот, да и адресата своего, пожалуй, провороню.

А мне его проворонить никак нельзя. Когда еще такой случай выпадет?..

Дело не в том, конечно, что, оклемавшись немного, он вряд ли станет сопротивляться искушению попробовать еще раз. Тут, собственно, можно не сомневаться, уж я то знаю, как это бывает: сперва думать не захочет о новых экспериментах, на месяц другой уйдет с головой в “настоящую человеческую жизнь”, – так ведь они называют свое уютное, но вполне бессмысленное копошение? Пусть себе резвится напоследок, я то знаю, что скоро он начнет смутно тосковать о несбывшемся, потом вдруг запаникует: неужели теперь всегда будет одна и та же, так называемая “настоящая жизнь”, отныне и до самого конца?! И, наконец, устав от собственных тревог, решит попробовать еще раз. Еще один раз, и больше уж – ни ни, никогда, ни за какие коврижки, рассудок дороже могущества. Но один раз все таки стоит: просто убедиться, что невероятное путешествие в вечность по прежнему возможно, чтобы выбор иметь, а не беспомощным пленником сидеть в клетке из кофейных зерен, женских рук и шерстяных одеял – обычное дело, все мы примерно так с собою договариваемся, ничего нового бесчисленные поколения охотников за чудесами, кажется, так и не изобрели. Вот и этот мальчик никуда не денется, попробует: кто хоть раз пригубил этот яд, не упустит возможности осушить всю чашу – не залпом, конечно, а по капле, по капле, в тайной надежде что дно никогда не оголится.

Я, собственно, по сей день лишь этой надеждой живу.

Но как оно там у него пойдет – не мое собачье дело, не моя печаль. Рано или поздно тронется лед – ну и ладно.

Я, повторяю, не ради его персоны стараюсь.

И не в том даже дело, что войдя во вкус, мальчик мой станет множить число себе подобных, расшвыриваться таинством почти забытой традиции направо и налево, благо чуть ли не все местные накхи у него в приятелях ходят, так что даже на поиски учеников время тратить не потребуется, по крайней мере, поначалу. Мальчик то милосердный и великодушный; к тому же, узнал недавно, что забавы накхов не идут, мягко говоря, на пользу их случайным жертвам. Спасибо индийской старухе, подсобила мне, сама того не зная. Великое все же дело колесо судьбы: крутится машина, бессмысленная и беспощадная, а сколь дивные узоры при этом вычерчиваются, мало кому ведомо – они ведь только на расстоянии видны, а от колеса судьбы поди отойди хоть на шаг… Вот и я сейчас не знаю, а лишь силюсь вообразить, что вскоре начнет твориться с теплой компанией этих горе воришек, субботних посетителей “Двери в стене”. Ну, примерно представляю, конечно. Что ж, традиции нашей такая свистопляска, пожалуй, на пользу: как же, свежая кровь! Дело хорошее, но и это, строго говоря, меня не касается.

Мне другое интересно. Меня, собственно, волнует эта девочка, которая ждет его сейчас, ни на шаг не отходя от телефона, к шагам в подъезде прислушивается чутко, как затаившаяся в норе, затравленная, но не побежденная пока лиса. Уже почти сутки миновали, а она ждет – и правильно, и молодец. Дождется, обнимет, заревет в тысячу и один ручей, по имени, наконец, назовет – на радостях то. И все у них будет хорошо, в точности, как ей хотелось – ну, какое то время. Как то они еще поживут, попрыгают, погуляют – все это чертовски мило, но не очень интересно. Интересно станет потом, когда яд, просочившийся минувшей ночью в кровь моего гостя, возьмет свое, позовет в новое, почти бесконечное путешествие, а они – в этом я ни на миг не сомневаюсь – найдут какой нибудь способ быть рядом. Девочке будет чертовски трудно; даже вообразить не могу, каково это: жить рядом с одним из нас, но она как нибудь справится, из такого уж теста вылеплена, это сразу было видно.

Так вот. Я очень рассчитываю, что однажды – скажем, год спустя – этот мальчик, измочаленный необходимостью постоянно метаться между любовью и вечностью, сформулирует, наконец, вслух самое потаенное из своих смутных желаний. “А давай ка, – скажет он, – махнемся своими несбывшимися судьбами, как ты на это смотришь?”

Ну, то есть, он, скорее всего, иначе как нибудь скажет, не столь прямо и лаконично; возможно, целый вечер будет жонглировать словами, подбираясь впотьмах к заветному смыслу. Но – скажет. В этом я не сомневаюсь ни на миг, благо знаю его как себя, вижу как на ладони: в сущности, ему ничего не нужно, кроме чудес и бессмертия, он уже попробовал на вкус и то, и другое, и теперь непременно найдет восхитительный компромисс, догадается, как увязать смутную тоску по несбывшемуся со своей вполне земной и вполне роковой страстью. А если, паче чаяния, не догадается – что ж, подскажу. Я то всегда буду где нибудь рядом, благо из тысяч и тысяч моих лиц лишь три могут показаться ему знакомыми.

Это, собственно, все, чего я добиваюсь: чтобы они попробовали. Насколько мне известно, никто никогда не пытался еще заглянуть друг другу в глаза, одновременно начертить Знаки и рухнуть друг в друга. Я не знаю, зачем это нужно, и чем закончится, но не сомневаюсь: это будет воистину великолепный жест.

У меня в этом деле, можно сказать, никакой личной корысти; все, что мне нужно – это оказаться свидетелем. Любопытство – единственный известный мне двигатель, способный заставить сердце столь древнего существа работать в режиме любви к жизни, да и просто – в режиме любви. Я, так уж вышло, очень люблю этих двоих, от всего сердца восхищаюсь ими, вот и делаю для любимых существ что могу: даю им шанс шагнуть за черту, совершить невозможное. Иные способы любить людей не кажутся мне заслуживающими внимания – оно и к лучшему.

Но все это будет когда нибудь потом, а сейчас только и нужно, что дописать записку. Вот и дописываю, неприязненно поглядывая на часы; излагаю инструкции, советы и рекомендации. Завершаю работу за пять минут до полуночи. Раскладываю тщательно пронумерованные бумажки на столе, у изголовья постели, надеваю пальто, иду к выходу. Дело сделано, а личное общение нам сейчас ни к чему. В этом деле не следует перегибать палку. Прогуляюсь пока. По моим расчетам, через пару часов он проснется и засобирается домой.

Взявшись уже за ручку двери, оборачиваюсь. Гость мой, не то подопечный, не то жертва, не то и вовсе – вымысел, улыбается во сне. Профиль его сейчас похож на один из моих почти бесчисленных профилей – необходимое и достаточное условие чтобы сформулировать вопрос, который я, по правде сказать, люблю много больше прочих:

Кто из нас уходит? И кто остается?

Ответ звучит так: не знаю.

Я, правда, не знаю.