Макс Фрай «жалобная книга»
| Вид материала | Книга |
| Стоянка XVIII Восходящие звезды – альфа Скорпиона (Антарес). |
- Макс Фрай Чайная книга, 3047.43kb.
- Волонтеры вечности макс фрай, 6774.93kb.
- Макс Фрай Мой Рагнарёк, 4897.97kb.
- Повести Белкина" Гоголь, 54.73kb.
- Приключения Калле Блюмквиста, рассказ, 10.92kb.
- Литература XIX века А. С. Пушкин "Повести Белкина", 16.31kb.
- А. С. Пушкин Повести «Выстрел», «Барышня-крестьянка» М. Ю. Лермонтов Сказка, 9.34kb.
- 5 класс (4 класс), 43kb.
- Приключения Тома Сойера" Толкин Д. Р. Р. "Хоббит, или Туда и обратно" Уайльд О. "Соловей, 84.61kb.
- Приключения Тома Сойера" Толкин Д. Р. Р. "Хоббит, или Туда и обратно" Уайльд О. "Соловей, 89.44kb.
Стоянка XVIII
Знак – Скорпион.
Градусы – 8*34’18” – 21*25’43”
Названия европейские – Аркало, Альшальб, Альхах, Альтоб.
Названия арабские – аль Кальб – “Сердце (Скорпиона)”.
Восходящие звезды – альфа Скорпиона (Антарес).
Магические действия – заговоры с целью сеять несогласие.
Сижу, уткнувшись лицом в собственные старые штаны, которые топорщатся над Вариными коленями. Всем телом чувствую, как течет сквозь меня время, но даже это сейчас не мешает мне быть счастливым. Ну да, просто счастливым идиотом, без царя в голове – фиг с ним, пусть себе скитается по пустыне, подобно коллеге своему Лиру, не нужен он мне. Долой монархию в отдельно взятой башке – моей!.. Варенька права: некоторые ужасающие с виду бездны оказываются чрезвычайно приятными местами, не грех и побарахтаться тут какое то время.
Ну вот, барахтаюсь.
Мне, страшно сказать, хорошо. И с этим, между прочим, надо что то делать. Например, использовать текущую минуту слабости как восхитительную прелюдию к очередному практическому занятию. Варе, пожалуй, будет полезно отвлечься от лирических интермедий. Да и мне тоже, если начистоту.
– Знаешь что? – говорю. – Ты давай ка, иди, одевайся. Поедем, поохотимся. Считается, будто время все лечит – даже краденное, даже время чужой жизни. Пару десятков лет спустя, нам обоим будет куда легче решить, как жить дальше.
– Сколько сотен чужих лет ты уже прожил? – неожиданно спрашивает Варя. – И есть ли от этого толк?
Черт побери. Она права.
– Никакого толку, – соглашаюсь. – Но надежда, она ведь не просто умирает последней. Она, говорят, даже к погребальному костру своего господина с дарами приходит порой… Вот и я все думаю: когда то ведь, наконец, перейдет это чертово количество в более менее пристойное качество? Или ну ее к черту, эту школьную диалектику?
Варя укоризненно качает головой.
– Диалектике твоей в пекле самое место. Но прогуляться я не прочь. Не думаю, что двадцать чужих лет спустя все у нас само собой рассосется – до сих пор то не рассосалось… С другой стороны, надо же как то успокоиться, тут ты совершенно прав. Только нос отмой, пожалуйста. И брови. И ухо левое… нет, все, теперь уже оба.
Смотрю на свои руки. Желтые по локоть, действительно. Что я увижу в зеркале, заранее понятно. Хорош “чернокнижник”, нечего сказать!
– Проще докрасить все остальное, – вздыхаю. – А что, буду желтым Человеком Из Другого Анекдота. Один из любимых персонажей у меня, между прочим…
– Живой человек редко может позволить себе роскошь стать “персонажем”, – строго возражает Варя. – Посему – отмывайся.
Слушаю и повинуюсь. Четверть часа угрохал на послушание и повиновение и, можно сказать, отмылся. Хотя если бы прокрутить меня в стиральной машине с отбеливателем, вышло бы совсем хорошо.
Ну, по крайней мере, Варя теперь не станет от меня шарахаться, прикрывать руками драгоценную свою куртку. А мне того и надо.
Я все таки поцеловал ее – уже не дома, еще не в машине, а во дворе, благо ни одна любопытная старушка не способна засидеться на скамейке мартовским вечером, когда лишь сырые московские ветры властвуют безраздельно, даже пресловутые силы зла от них по подъездам прячутся. Ну вот и мы почти невольно прильнули друг к другу: греться. В северных странах любовь приобретает особый, практический смысл, что да, то да.
Не то чтобы я в руках себя держать не мог – увы, я еще и не такое могу, – просто хотелось раз и навсегда убедиться, что моя дикая выдумка, да еще и подкрепленная Вариной верой, не поспешила овеществиться, стать новым законом дурацкого нашего бытия. А то знаем, плавали…
Ничего страшного не случилось, только одна за другой завыли, запищали, затявкали автомобильные сигнализации. Молчала лишь моя “Нива” – и не потому, что соблюдала наши интересы, просто сигнализацией не оборудована. С таким хозяином, как я, удивительно, что она хоть колесами да рулем оборудована, какая уж там сигнализация…
Нас автомобильный концерт сперва изрядно напугал, а потом, когда стало ясно, в чем дело, насмешил; сцена у подъезда, в итоге, вышла скорее комическая, чем лирическая, но мы оба остались вполне довольны.
– Гляди ка, не так все страшно, – задумчиво заключила Варя, устроившись рядом со мной на переднем сидении. – Я то думала, гром грянет, и ближайшая сосна рухнет на наши распутные головы. Или бандитские пули засвищут. Или, скажем, инопланетяне во дворе у тебя высадятся, чтобы начать плановую перестрелку с агентами Скалли и Малдером. А вой этот – ерунда, смешно даже…
– Я же все выдумал, – напоминаю. – Не должно быть ни грома, ни сосны, ни инопланетян, ни даже агента Малдера. Вообще ничего – теоретически.
– Ты, может, и выдумал, да я тебе поверила. И до сих пор, будешь смеяться, почти верю. И сдается мне, ты и сам собственным выдумкам веришь – не только этой, вообще всем. И от этого они перестают быть выдумками… Скажешь, нет?
– Есть такое дело, – признаю. – Но не всегда. Не настолько все запущено, честное слово!
И снова ее обнимаю. Во первых, вошел во вкус, а во вторых, грешен, эксперимент ставлю, проверяю: вдруг на сей раз обойдется?
Почти обошлось. А что всклокоченный дворовый кот на капот вспрыгнул и завопил дико – так это, можно сказать и не происшествие даже. Так, пикантная приправа к нашим собственным страстям.
– Что, в случае чего, будет с твоей квартирой, подумать страшно, – смеется Варя, когда я, наконец, отрываю как то себя от ее губ и приступаю к своим основным обязанностям: медленно, задом выруливаю на улицу.
– Ну… Надо думать, тараканы объединятся с мышами и перебьют нам всю посуду, – предполагаю. – Ничего не попишешь, сам виноват.
– Это правда, – очень строго говорит Варя. – Сам виноват, да. Никто тебя за язык не тянул… Да да, я понимаю, что звучит двусмысленно. Того и добивалась.
Вид у нее при этом чрезвычайно довольный. Да нет, какое там, совершенно счастливый у нее вид. Нет мне прощения, и не будет.
И не надо.
– Понятия, кстати, не имею, какого черта мы с тобой куда то едем…
Эти слова формируются в моей гортани совершенно самостоятельно, и наружу вылетают без каких либо усилий с моей стороны. Совершенно нелепое высказывание – если учесть, что большая часть пути уже проделана. Возвращаться домой надо было сразу же, после того, как прогнали с капота кота. А еще лучше – вовсе в машину не садиться. Но если уж поехали, зачем теперь морочить девушке голову всякой высокопарной романтической ерундой?
Но Варе, кажется, по душе такая непоследовательность. Теперь уже она объясняет мне, немного снисходительно, невольно имитируя мою недавнюю речь:
– Едем проветриться, развеяться успокоиться, собственные роковые страсти мордасти чужими судьбами закусывать. Твоя идея, между прочим. Не помнишь?
– Помню, – вздыхаю. – Все я помню. Не обращай на меня внимания, я сегодня еще не раз глупости говорить буду. Возможно, ничего, кроме них. Я, Варенька, совсем отвык жить собственной жизнью. Буду теперь заново учиться, или переучиваться, как пойдет… Шаг, и – плюх на задницу, еще шаг – и снова тем же макаром.
– Ничего, улыбается она, – я и сама, честно говоря, отвыкла от… От многих вещей. Сама себе выстроила высокий терем, сама себя туда заточила, а косы остригла заранее, чтобы не было искушения лестницу для непрошеного гостя сплести. Да вот, как видишь, не помогло… “Вигвам из слоновой кости” – вот как я называла свое убежище. Мне, впрочем, нравилось, пока не… Правда, нравилось.
– Верю.
– Поехали в “Лётчика”, если ты не против, – предлагает Варя. – Страдальцев, думаю, везде на наш век хватит, а мне там понравилось. По домашнему как то все, уютно, хоть и рожи вокруг незнакомые… “Дверь в стене” мне еще больше по душе, но туда, как я понимаю, на охоту не ходят? Не та публика, да?
– Ну, положим, публика там всякая бывает. В иные дни недели не хуже прочих мест. Но там – да, ты права, “нейтральная полоса”, заповедник. Мы там добычу не ищем. Хотя специально, вроде бы, ни о чем таком не договаривались.
– Должно же быть хоть что то святое, – язвительно поддакивает Варя.
– Ехидная какая, – удивляюсь.
– На самом деле – да, ехидная, – признается она. – Хуже, чем ты думаешь. Просто я тебя стесняюсь, вот и не проявилась пока во всей своей красе.
– Ага. Во всей красе значит еще не… – теперь уже я язвителен, насколько позволяет запас моей прежде неприкосновенной, но внезапно пущенной в реализацию нежности. – Значит, – говорю, – это были цветочки. Значит, все еще у меня впереди.
– И никто не уйдет живым, – подхватывает она.
Сворачиваю с Садового на Мясницкую, оттуда – на Чистопрудный бульвар, до Лубянского проезда рукой подать, переулками. Считай, приехали.
Но прежде я паркуюсь на самой темной из обочин, чтобы еще раз испытать судьбу. Может быть, на сей раз обойдется без кошачьих и автомобильных воплей?
Обошлось, как ни странно. Ни единой безумной старухи не спустили на нас небеса: стучать клюкой в окна, да брюзжать, напоминая о бренности всего сущего. Ни единому подростку не пришло в голову запустить в небо шипящую и воющую шутиху. Даже местные пьяницы не пришли мочиться на мои колеса. Все это я бы, пожалуй, пережил, но судьба была подозрительно милосердна, демоны безмолвствовали, а мы – что ж, мы захлебывались друг другом на автомобильном сидении, как американские подростки, ей богу, хорошо хоть поп корн не грызли в промежутках между поцелуями.
– Ну вот, а говорил: “не маньяк”, – шепчет Варя. – Еще какой маньяк, не сомневайся! Снова наврал, выходит. Вечно ты врешь, и врешь, и врешь…
– Может быть, действительно, ну его все к черту? – спрашиваю. – Поехали обратно?
Но она неожиданно заупрямилась.
– Нет уж. Давай сделаем, как собирались. Вернее, как ты собирался. А то, чего доброго, по дороге домой, решишь, что надо бы все же сначала пару чужих жизней прожить, чтобы руки не так дрожали. И я снова соглашусь, и мы поедем обратно. Так и будем всю ночь туда сюда мотаться.
– Ты, правда, считаешь, что я передумаю?
– Не знаю, – вздыхает. – Ничего я не знаю. Ничегошеньки. Просто издеваюсь – скорее над собой, чем над тобой, но и над тобой тоже, да. Ты уж извини. Просто я на взводе. Я, правда, боюсь. Как будто все в первый раз… Да нет, какое там, хуже, чем в первый раз! Гораздо хуже.
– Боишься – чего?
– Всего. Например, что карета превратится в тыкву, а ты – в Белого Кролика… Ну, не знаю я. Не знаю. Просто – боюсь. Поехали лучше в “Летчика”. Хоть над ни в чем не повинными людьми поиздеваемся всласть. Чего я теперь точно не боюсь, так это магии твоей дурацкой. Нет ничего проще, чем прожить чужую жизнь – когда в собственной все так запутано.
Сдаюсь. Прекращаю спор. Вряд ли Варя права, но ссориться с нею сейчас – это было бы уж вовсе запредельной какой то дуростью. К тому же нет у меня уверенности, что моей решимости хватит на всю дорогу домой. Жил бы где нибудь в районе ВДНХ, так и не сомневался бы. А до Бабушкина, вполне возможно, действительно успею охолонуть, успокоиться, все взвесить. И решить, что тайм аут не помешает.
Вот же черт! Когда, интересно, она успела меня так хорошо изучить?
Ясное дело, когда. Мы с Варей не просто два сапога пара; мы, кажется, похожи настолько, что дурацкие истории о разлученных в младенчестве близнецах сами собой лезут в голову. Вроде бы, взрослый человек, понимаю прекрасно, что вся эта чушь не то что правдой, даже глупой шуткой быть не может, не имеет права, а все равно, целуя ее, чувствую, что это, как минимум, инцест – да и то лишь потому, что специального медицинского термина, обозначающего сексуальное влечение к собственной тени, никто не потрудился изобрести.
Кто из нас чья тень – это, кстати, отдельный вопрос. И ответ на него, надеюсь, каждый будет искать в одиночку. А не то ведь вдрызг рассоримся, сражаясь за сомнительную честь не быть оригиналом.