Преподобный игумен Соловецкий Филипп, впоследствии св

Вид материала

Документы

Содержание Про­исхождение. – Жизнь в мире. – Поступление в монастырь. – Пономарство. – Священ­ство. – Казначейство. – Келейныя занятия. – С Жизнь в пустыне. – Опыт повиновения. – Подвиги. – Видения. – Жизнь в монастыре. – Прозорливость. – Кончина. Жизнь в монастыре. – Нестяжатель­ность. – Подвиги. – Кончина.

Подобный материал:

• Евагрий Понтийский и преподобный Макарий Египетский, 103.02kb.
• «Архангельский государственный музей деревянного зодчества и народного искусства «Малые, 198.25kb.
• Многовариантный тест «Крестовые походы» Двухвариантный тест «Крестовые походы» III, 79.5kb.
• Игумен Иларион (Алфеев), 5513.47kb.
• Преподобный Никодим Святогорец Эортодромион или толкование на песенные каноны Господских, 195.4kb.
• «кижи + валаам + соловки» Москва – Петрозаводск – Кижи – Сортавала Валаам – река Шуя, 123.75kb.
• Игумен Вениамин (Новик), 123.54kb.
• Среди всех великих мыслителей и ученых, которые обогатили область знаний периода раннего, 40.14kb.
• Акедонии Филипп 11 считал, что юный Александр не будет столь строптивым, если его учителем, 328.09kb.
• Соловецкий монастырь: оценка исторической и культурной ценности для России и мира, 70.62kb.

Про­исхождение. – Послушниче­с­т­во. – Путеше­с­т­вие в Молдавию. – Жизнь в Нямецком монастыре. – Воз­вращение в Киев. – Досифей. – Прибытие в Соловецкий монастырь. – Поселение в пустыне. – Воз­вращение в монастырь. – Жизнь в Сумах. – Экономство. – Разсказ звонаря. – Удаление на Поморский берег. – Жизнь в пустыне. – Воз­вращение в Соловецкий монастырь. – Жизнь в Голгофо-распят­ском ските. – Наставление. – Искушение. – Видение. – Болезнь. – Смерть.

Феофан был родом из малороссийских земледельцев. Двенадцати лет он лишил­ся сво­их родителей и остал­ся сиротою, вместе с малолетним братом и сестрою. Шестнадцати лет Феофан принял­ся за земледелие. Однажды, когда он трудил­ся в поле, боже­с­т­вен­ный свет озарил его душу; особен­ное умиление наполнило его сердце: в тот же час он распряг волов сво­их, оставил землю, плуг и, даже не простясь с братом и сестрою, увлекаемый любо­вию ко Христу, пошел из родной стороны. По прибытии в Киево-Печерскую лавру, он был принят в число послушников. Здесь он в разных трудах провел семнадцать лет и определен был на служение подвижнику Досифею, проживав­шему в затворе уже третье десятилетие. Досифей никуда не выходил из своей кельи и никого не принимал к себе; желав­шие получить от него благословение и наставление могли беседо­вать с ним чрез окно его кельи. Особый дар слова в нем соединял­ся с прозорливостию. Он обличал тайныя прегрешения и возбуждал к покаянию; предостерегал от будущих бед и искушений. Замечали, что когда он давал просфору или жезл, то этим означалось выздоровление и благоден­ствие, а когда ладан, то этим предвещалась смерть. У этого подвижника Феофан учил­ся иноческой жизни. Скоро в нем возгорелось желание посетить святыя места, ознаменован­ныя событиями земной жизни Господа Иисуса Христа. Когда Феофан просил у своего старца благословения на дальний путь, то получил ответ: «нет тебе пути ни в Иерусалим, ни в Святую Гору; тебе предлежит в свое время другой путь; а теперь, если желаешь, ступай в Молдавию; это будет тебе на пользу». Он велел Феофану идти на Подол (нижнюю часть города Киева), и, отыскав там двух молдавских иноков, привести их к нему. Один из этих иноков был Софроний, друг и сопост­ник великого Паисия, быв­ший после архиманд­ритом. Исполнив все поручения, дан­ныя ему Паисием, он сбирал­ся отправиться в обратный путь, как Досифей призвал его и просил взять с собою его ученика. Молдавские иноки охотно взяли с собою Феофана и пользовались его услугами в пути. Не легок показал­ся Феофану путь этот от притеснений со стороны Турок и разных лишений, так что он раскаявал­ся в том, что покинул Киев. Близ Нямецкой обители встретил путников Паисий и приветствовал Феофана следу­ю­щими словами: «Чадо Феофане! не вотще бысть к нам путь твой; он уготовил тебе мзду свою». Любезно принятый, Феофан сначала жил в Нямецком монастыре; потом ходил в другия обители, осматривая их местоположение, изучая чиноположение и уставы монашеские, нравы и обычаи иноческого жития. Весьма по­учи­тель­ным показал­ся ему пример жизни этих иноков. Нестяжание их было полное: в кельях, кроме иконы, книги и орудий для рукоделья, не было ничего. Иноки особен­но отличались смирением, устраняясь гордости и тщеславия; ненависти и взаимных обидь они не знали; если случалось кому либо, по неосторожности или горячности, оскорбить другого, такой спешил примириться с оскорблен­ным. Кто не хотел простить согрешив­шаго брата, был изгоня­ем из монастыря. Походка у иноков была скромная и благо­чин­ная: глаза опущены в землю; при встрече один другого предупреждать поклоном; в церкви стояли на назначен­ном для каждаго месте; празднословия не допускали не только в церкви, но ни в монастыре, ни вне, его. С аввою Паисием жило тогда до семи сот братий, и когда они собирались на послушание по сто и по полутороста человек, то один из братий читал книгу, или разсказывал какую либо душеполезную повесть. Если же кто начинал праздный разговор, немедлен­но его останавливали. В кельях одни писали книги, другие пряли волну, иные шили клобуки и камилавки, выделывали ложки, кресты, или занимались разными рукоделиями. Все были под надзором духовников и наставников; никто самовольно не дерзал даже съесть какой либо плод, которых так много в той стране; только с благословением и все вместе они вкушали про­изведения земли во славу Божию.

По сердцу пришлась Феофану эта жизнь и он просил Паисия оставить его в Молдавии. «Иди теперь в Россию», сказал Паисий, «и еще не много послужи старцу, имеющему скоро скончаться, и, по благословению его, иди спасаться, куда он тебе укажет». И напутствуя его сво­им благословением, прибавил: «чадо, Бог и Пречистая да соблюдут тебя на всяком пути; верую, что Бог не даст тебе искуситься более меры и сподобит части избран­ных Сво­их, ради молитвы преподобных отец Антония и Феодосия, Печерских чудотворцев, и старца твоего Досифея; да будет на тебе от нашего смирения благословение Божие. Скажи благоговейному старцу твоему благодарность и не забывай наше убоже­с­т­во». Снабжен­ный на дорогу всем потребным, Феофан благополучно прибыл в Киев. Досифей провел последние годы своей жизни в Китаевской пустыне. Почувствовав приближение кончины, пустын­ник сказал своему ученику: «возлюблен­ное чадо мое, ты много послужил мне; теперь я отхожу в путь отцев мо­их; когда погребешь меня, не оставайся здесь, но иди на север: там в обители Соловецкой ты найдешь спасение». Феофан отвечал: «отче, я обещал­ся проводить жизнь при пещерах преподобных Антония и Феодосия». «Чадо», сказал старец, «пред Богом равны здесь Антоний и Феодосий, там Зосима и Савватий; они имеют у Бога одинаковую благодать ходатайство­вать о духовных чадах сво­их. Вижу, что Божест­вен­ный промысл указует тебе место на север, и верую, что стро­ит все по желанию твоему, на пользу и спасение души твоей, и поможет тебе понести скорби пустын­ного жития. Не противься определению Вышнего; но пребывая там, внимай себе, и блюдись от лютого зверя, ищущего поглотить тебя. Если же и найдет искушение, не унывай, – но муже­с­т­вен­но старайся исправить себя». Таково было предсмертное наставление Досифея своему ученику. После 30-ти летняго затворничества, он скончал­ся в 1778 г. на 53 году жизни. После сделалось известным, что затворник Досифей была девица Дария из Рязанских дворян Тяпиных. С двух до девяти лет своей жизни она провела в келье бабушки своей, монахини московскаго Вознесенскаго монастыря Порфирии. Когда Порфирия приняла схиму, то Дарию опять взяли в дом, где она пробыла до 15-ти летнего возраста. Из монастыря она вышла совершен­ною монахинею: в среду и пяток ничего не ела; мяса, молока и яиц совсем не употребляла; не только игр, но и всякаго общения с людьми удалялась; наконец, отправясь в рощу с сво­ими сестрами, как бы для прогулки, скрылась. Напрасны были по­иски родителей. Спустя три года сестра Дарии с матерью отправилась в лавру преподобнаго Сергия, и там в юном монахе, зажига­ю­щем свечи, приметила удиви­тель­ное сходство с своею пропав­шею сестрою. Она просила одного иеромонаха привести этого инока к себе. Иеромонах передал приглашение; но юного инока уже не стало в обители преподобнаго Сергия. Спустя двадцать лет, эта сестра была в Киева, беседовала с затворником Досифеем, но он не показал лица своего, и дал совет не допыты­ваться, если кто из родных скрыл­ся ради Господа. Когда сестра в другой раз прибыла в Киев, Досифея уже не было в живых.

Инок Феофан сначала не исполнил завета своего старца и остал­ся жить в Киеве. Ископав себе пещеру, он думал поселиться в ней, но ему не дозволили; потом он удалил­ся в пустыню подле лавры, но и здесь запретили ему жить. Видя неблаговоление Божие за ослушание старцу, он оставил Киев и направил путь свой в отдален­ную Соловецкую обитель. Он прибыл в обитель при архиманд­рите Иерониме и проходил разныя послушания, начав с просфорни. Здесь он нашел инока Климента, проводив­шего подвижническую жизнь. Климент говорил телу своему: «я смиряю тебя сухоядением, алчбою и жаждою, что бы ты было покорно и удобнее текло сво­им путем, неся возложен­ное иго». В беседах Феофана с Климентом иногда речь заходила о пустын­ножителях прежде быв­ших на Соловецком острове, как они, ведомые только единому Богу, жили в алчбе и жажде, питаясь мохом и разными плодами; терпели всякую тесноту, мороз и различныя страхования от врагов спасения. Но подвижники Христовы, вооружась верою и молитвою, муже­с­т­вен­но преодолевали все. Эти беседы воспламенили в Клименте желание безмолвного жития и он просил у своего старца благословения идти в пустыню. Старец, по испытании, видя его непреклон­ное желание и зная его терпение, с молитвою отпустил его в уединение. Как олень спешит к источникам водным, так он устремил­ся внутрь острова в необитаемыя места. Там под горою он нашел удобное место, где, выкопав пещеру, начал жить в посте и молитве.

Феофан заботил­ся о своем быв­шем сожителе и посылал ему необходимое. Но скоро местопребывание его было открыто одним из монастырских служителей, который донес о пустын­нике архиманд­риту Иерониму. Архиманд­рит распорядил­ся привести его в монастырь и возвратить в просфорню. Но любитель безмолвия не имел покоя, снедаемый желанием жить в пустыне. С наступлением весны Климент опять получил от старца дозволение идти в пустыню. Феофан сначала скорбел, потеряв сожителя; потом тайно ушел из монастыря и в самых отдален­ных местах острова отыскивал своего друга Климента. Не найдя его, он близ так называемого Ягодного озера, в десяти верстах от монастыря, устро­ил себе землянку, в которой и поселил­ся. Пустын­ник ночью пел Псалтирь и клал поклоны, а днем занимал­ся трудами и собирал мох и корни для пищи. Давнее желание его пустын­ножитель­ства теперь было удовлетворено; душа его чувствовала себя в пустыне, как совершен­но в сродной стихии. Диавол страшил Феофана разными видениями: иногда, казалось ему, являлись дикие звери, или прилетали во множе­с­т­ве хищныя птицы и поднимали крик; иногда представлялось как бы кон­ное войско врагов, иногда даже страдал он от биения. Тогда повергал­ся он пред Богом, прося помощи и заступления, – и Господь спасал его.

Не оставляла Феофана надежда, отыскать где либо Климента или найти других отшель­ников, – с этою целью он обходил соседние горы и удолия. Однажды он отыскал двух пустын­ников, семь лет обитав­ших в одной келье. Проведя у них ночь, он узнал чин их моления: встав в полночь, один делал поклоны, а другой, воздев руки, молил­ся о себе и о брате своем; потом первый остановил­ся на его место, а второй брат творил поклоны. В другой раз, ходя по острову, он встретил­ся с послан­ными отыски­вать его самаго: с ними он пришел в монастырь. Вскоре Феофан был послан в Суму для надзора за Соловецким подворьем. Жизнь среди мира изменила духовное настроение Феофана; три года с половиною он пробыл в Сумах в попечениях житейских и потом был послан в Архангель­ск для закупок. Преемник Иеронима, архиманд­рит Герасим, назначил его экономом обители. Здесь чрез звонаря обители он получает раз приветствие от своего прежняго сподвижника. «Разве жив еще Климент?» с некоторым страхом спросил Феофан. «Жив», отвечал звонарь, и разсказал ему свою встречу с Климентом. Будучи в Анзерском скиту и посетив Голгофскую гору, звонарь на обратном пути свернул с дороги, собирая ягоды, сбил­ся с пути, два дня блуждал по острову, и на третий, увидев дым в горе, обрадовал­ся такому открытию. Подойдя к горе, он нашел малое отверстие, а за тем и самую дверь в келью, в которую и вошел по обычной молитве. Здесь он увидел пустын­ника стоящего на молитве, поклонил­ся ему, сел и, по его приглашению, разсказал о себе. Тогда пустын­ник узнал в звонаре давнего знакомца своего и сказал, что он Климент, сотрудник Феофана в просфорне. На вопрос звонаря, как он попал сюда и как жил все это время, Климент пове­с­т­вовал:

«Выйдя из монастыря, я пошел к морю; здесь на берегу нашел три бревна, сделал плот, и на нем пустил­ся в море, взывая: Господи Иисусе Христе, Боже мой! Ты ведаешь мое намерение; желая служить Тебе единому, бегаю людей. Если Тебе угодно спасти мою душу на этом острове: удержи меня здесь; а если предназначил мне иное место, веди туда. Молю Тебя, Владыко, не лиши меня Твоего Промысла; но да будет во всем Твоя святая воля». Молясь так, я начал удаляться от берега, гребя попав­шимся деревом; подул попутный ветер и я скоро пристал к Анзерскому острову. Отыскивая на берегу место, удобное для житель­ства, я пришел сюда, выстро­ил здесь хижину и шестой год в безмолвии работаю Богу». «Скажи, чем ты питаешься», спросил звонарь, «и не безпокоят ли тебя нечистые духи?» Пустын­ник указал ему на корень одного растения, из которого приготовлял себе пищу, а о бесовских нападениях разсказывал, что, в начале своего прибытия на остров, он много терпел от нечистых духов. Иногда они приходили в виде рыболовов и гнали пустын­ника прочь, иногда в виде диких зверей устремлялись на него, готовясь как бы растерзать». «Но скажи», спросил пустын­ник, «ив ли мой отец Феофан, и что с ним?» «Жив, и теперь закупщик», отвечал звонарь. Услышав это, Климент ударил себя в грудь, упал на землю и, рыдая, говорил: «увы мне грешному! Слышу не то, что хотел бы; скажи ему, Господа ради, что он погибает; передай ему скорбь мою. Где его прежняя подвижническая жизнь? Где ревность к добродетели и желание пустын­ной жизни? Находясь среди мира и его соблазнов, он более и более погрязает в житейских заботах. Вот те три пустын­ника, которых видел казначей Иоан­н, совершили свой подвиг и с миром скончались о Господе, и я похоронил их сво­ими руками».

В беседе с Климентом звонарь провел всю ночь, а утром, испросив у пустын­ника напут­с­т­вен­ное благословение и узнав дорогу в скит, возвратил­ся домой.

Разсказ звонаря глубоко потряс Феофана. Друг его подвизает­ся, а он погружен в житейская попечения и не имеет времени подумать о душе. Чувство скорби и покаяния объяло его сердце и он искал средства исправить свою жизнь. Скоро Господь открыл ему путь покаяния. Новый архиманд­рит Герасим, ревностно желав­ший водворить порядок в обители, делал Феофану, надзирав­шему за монастырскими работами, строгия внушения. Феофан решил­ся оставить Соловецкий монастырь, взял малый карбаз и хлеба, и пустил­ся в море, с намерением поселиться в поморье. Сначала дул тихий ветер, но потом поднялась сильная буря. Видя пред собою смерть, Феофан возопил: «Господи Иисусе Христе, помилуй меня! Ты ведаешь, что я вдал­ся волнам этим ради Тебя. Молю Твое мило­сердие, дай мне время на покаяние; ибо вижу, что волны готовы поглотить меня, бездна водная да не сведет в ад душу мою, не готовую предстать на страшный суд». Волны так были сильны, что не возможно было ни держать паруса, ни грести веслами. Феофан лежал среди лодки, каждую минуту ожидая смерти. Так его носило по морю десять дней; наконец он был выкинуть на берег, где слезно благодарил Бога за спасение от очевидной гибели. На вопрос земледельца – о чем он плачет? Феофан высказал ему желание поселиться где нибудь в уединен­ной пустыне и просил его, как туземца, указать удобное место. Селянин отвел его в густой лес к хижине, в которой пришлец и поселил­ся.

Господь очищает и возводит к высшему совершен­ству избран­ных сво­их разными путями, сообразно с их духовным состоянием. Доселе в Феофане было много добрых порывов, много благо­честивых желаний, но не было полного отвержения своей воли и покорности воле Божией; не было непреклон­ной решимости к подвижничеству. Поэтому, Господь вразумляет его скорбями и искушениями, чтобы укрепить его доброе желание. Некоторые люди нашли Феофана в хижине, в которой он поселил­ся, и привели его в Кемь, где заключили под стражу, думая при удобном случае, отправить в Соловецкий монастырь. Увидев, что сторож его заснул, Феофан тихо вышел из места своего заключения и побежал в лес. Дорогою он наткнул­ся на проходив­ших людей и просил их указать ему такое пустын­ное место, где бы никто его не нашел. Сжалясь над ним, эти люди накинули на него ветхое рубище, дали ему пищи и отвезли по реке вверх верст за 30 и более, где и указали ему шалаш звероловов. Но спокойствие пустын­ника здесь было нарушено. Поморские звероловы нашли его здесь, и, узнав, что это Феофан, быв­ший Соловецкий закупщик, подумали, что он бежал из монастыря с деньгами и хотели отнять у него предполагаемое богатство. Когда же Феофан стал уверять, что у него нет никаких денег, звероловы сожгли его келью, били его, пытали на огне; потом, привязав веревкою, протаскивали Феофана подо льдом на озере из одной проруби в другую, и грозили или отвезти его в монастырь, или совсем утопить в озере. Не добив­шись желаемаго, они оставили пустын­ника полумертвым. Придя в чувство, Феофан благодарил Бога за претерпен­ныя страдания, признавая себя достойным и большаго наказания за свои грехи. Увидев хижину свою сожжен­ною, хлебный запас и рабочия орудия, дан­ныя от христо­любцев, разграблен­ными, он слезно молил­ся Богу: «Ты зришь, Господи, страдания мои, видишь беду мою: я не имею чем питаться и прикрыть наготу мою; молю Твое мило­сердие, помоги мне. Я умру здесь, если есть на то воля Божия; но Господь силен укрепить немощь мою». Оправив­шись, он пошел на другое место, достал огня, собрал дров, и с великим трудом выкопал себе пещеру. Не имея ни хлеба, ни орудия для копания каких нибудь корней, он собирал гнилое дерево и мох, варил их в воде в берестяной посуде, и там питал­ся. Но от такой пищи пустын­ник совершен­но ослабел и ежечасно ожидал себе смерти. Впоследствии он сам разсказывал, что сильный голод заставлял его употреблять такую пищу; но желудок отказывал­ся принимать ее. Когда он проглатывал ее, чувствовал тяжкую боль, так что много раз падал на землю и, как бы прощаясь с жизнию, говорил: «Господи, приими в мире дух мой». Потом, ощущая в себе некоторую теплоту, вставал и просил Бога о укреплении своей немощи. В таких страданиях Феофан дожил до лета; тогда он наготовил себе кореньев, моху, разных ягод и пять лет питал­ся такою пищею. Соседние поселяне, узнав о пустын­нике, иногда приносили ему необходимое. Когда же Феофан начал сеять рожь и ячмень на избран­ном им удобном небольшом месте, то не только ему самому доставало на прокормление, но иногда оставалось и для других. Молитвен­ное правило его было 2400 поклонов в сутки. Многие поморяне, особен­но живущие в Кеми, имели к Феофану великое усердие и любили его, как своего духовнаго отца. Феофан прожил здесь 24 года. Местныя власти с подозрением смотрели на то, что Феофан учит народ, и угрожали ему изгнанием. Действи­тель­но, вскоре прибыл Соловецкий иеромонах Иосиф и взяв пустын­ника, привез в Соловецкий монастырь. Это было в 1817 г., при архиманд­рите Паисии. Старец прибыл ночью и, придя к утрени в церковь преподобных Зосимы и Савватия, приложил­ся к их мощам и стал с умилением слушать службу. Странен был вид пустын­ника: он был малого роста; весь почернев­ший от дыму; на голове ветхая камилавка; вся его одежда изорвана. Из Соловецкой обители Феофан скоро был отпущен на Анзерский остров, в Голгофский скит. Сюда приходили к нему поморяне, жалуясь на то, что он оставил их, и готовы были опять увезти к себе старца. Феофан с угрозою отгонял этих соблазнителей. Старцу в это время было 73 года; он не имел сил ни воды, ни дров взнести себе на гору; поэтому, осенью поставили ему келью под горою, где, он и поселил­ся. И здесь он перенес много болезней, много вытерпел от людской досады, от нечистых духов искушений и напастей. Порою раздавал­ся около его кельи звук бубнов, тимпанов, хлопанье в ладоши, обхождение вокруг кельи, и ударение в стены и окна. Когда он начинал молитвен­ное правило, особен­но увеличивались нападения бесов: но подвижник стоял на молитве. Телесные потребности его удовлетворялись часто от монастыря, часто от приношений богомольцев. Он не отказывал в совете братиям, приходящим из монастыря. «Ища вечных благ», говорил он инокам, «думаем ли мы получить спасение, не оставляя сво­их страстей? Невозможно работать двум господам, Богу и мамоне» (Мф.6:24). Обливаясь слезами, он прибавлял: «воззрите на сладчайшего Владыку Иисуса Христа! Совершая наше спасение, сколько Он претерпел мучений, биений, оплеваний, заушений, наконец, и распятие на кресте? И тогда, как Он, во истощании сил телесных, просил пить, говоря: жажду!-что Он принял? Неблагодарные Иудеи даже не дали капли воды, а поднесли оцет с желчию смешен, и, взяв губу на трость, этим утоляли жажду Спасителя (Ин.10:28, 29). А мы сладостраствуем! Подвижники Христовы не искали утешений, как например преподобный Парамон, мучимый огневицею, не дал телу своему никакого утешения. А мы без нужды безвремен­но едим и пьем, не считая этого для себя предосуди­тель­ным. Разве нет у нас общей трапезы? На ней мы до сыта едим и пьем: что же еще потребно? Но мы, придя в келью, вместо того, чтобы творить молитву и читать книги, и, после краткаго отдохновения, заняться в молчании другими бого­угодными делами, проводим время в праздности, угождая плоти и удовлетворяя сласто­любию без всякой нужды: призовем брата или двух и празднословим, кто что видел или слышал о ком либо; иной начинает поносить кого либо, а товарищи из угождения поддакивают; иной высказывает свои мечты того купить, там то побы­вать, и, таким образом, кийждо суетная глаголет ко искрен­нему своему, развращая один другого. Это ли любо­вь брат­ская, духовная? Увы, нетолько не духовная, но и душевредная. Лучше будем слезы источать из глаз наших».

Иным инокам он давал такие наставления: «если мы вышли из мира, ради спасения души и для взыскания вечных благ, то спасение не возможно без подвига и терпения, без горести и искушений, без алчбы и жажды. Мы же всегда ищем сладкаго; за несладкое ропщем; едим и пьем без меры; небрежем о заповедан­ном правиле. Это не истин­ный путь; не вкусив­шему горького нельзя знать и сладкого. Явно, что мы забыли, за чем вышли из мира; лучше бы нам жить там, нежели, придя в монастырь и приняв иноческий образ, делать мирское; лучше бы нам не позна­вать пути истины, нежели, познав, совратиться с него; лучше бы не да­вать обетов, нежели, про­изнеся, не исполнять их и подвергнуться грозному истязанию. Если бы я так, как теперь, принимал страшные обеты иночества в то время, когда постригал­ся, то никак не принял бы полного иноческого пострижения, боясь тяжкого ответа. С меня довольно было бы остаться в рясе и, делая дела, приличныя рясе, получить хотя малое воздаяние, не опасаясь подвергнуться великому осуждению. А ныне вижу: хлопочут, как бы поскорее получить мантию; но принявший пострижение дал обещание, пребывая несходно в монастыре, работать Богу в нищете, алчбе и в повиновении. Мы скоро это забываем и живем в небрежении, худшем прежняго. Не будем же таковыми; каждый из нас пусть старает­ся положить благое начало к деланию добродетелей; поелику и мзда от Бога готовит­ся по мире трудов. Послужим Господу в жизни сей во смирении и кротости; Он Сам говорит: на кого воззрю, токмо на кроткого, и молчаливого, трепещущего словес Мо­их (Ис.66:2). Правила, дан­ные от отцов духовных, исполняйте без опущения; держитесь отеческих преданий и не нарушайте монастырских уставов. При встрече с братом, предваряйте его поклоном; в келью другого без нужды не ходите, возложен­ное послушание исполняйте со смирением; праздности всячески избегайте. В церкви Божьей стойте со вниманием и усердием; подвизайтесь ради сладчайшаго Иисуса от всей души и отриньте мирския пристрастия. Тогда Господь просвятит очи вашего сердца, и вы, уразумев сети бесовские, оставите злые страсти и, угодив Господу нашему Иисусу Христу, сподобитесь быть причтен­ными с первоначальниками нашими, отцами Зосимою и Савватием, в царствии небесном, которое да получим все мы благодатию Христовою».

Два брата просили Феофана воспринять их от пострижения. Старец согласил­ся, учил их иноческой жизни, и молил­ся за них. Однажды во время молитвы, нечистый дух, явив­шись ему, сказал: «ты, злой старик, молишься об учениках; но не всегда они будут таковы, как при тебе; будет и наше время». «Бог не попустит этого», отвечал Феофан. В другой раз, когда он молил­ся за этих учеников, Диавол сказал ему: «ты свое делаешь а я свое; одного двумя стрелами поразил, другому шепчу на ухо». Старец опечалил­ся и, призвав учеников сво­их, нашел в них некоторые малые прегрешения; научив и вразумив их, отпустил. При архиманд­рите Паисии, в обители про­изошло некоторое нестроение. Ученики спросили Феофана: «сколько времени продолжит­ся это смущение и кто будет архиманд­ритом?» Старец отвечал: «враг Диавол испросил на время искусить обитель и живущих в ней; искушаемые же оказались нетерпеливыми. Поэтому, обитель потерпит поношение, но вскоре, молитвами Преподобных, это пройдет, и обитель еще более про­славит­ся. В обители будут два настоятеля подобные Зосиме и Савватию, которые в смирении духа и в простоте сердца управят ею, подвизаясь о спасении ближних: тогда многие пре­успеют в добродетелях».

Испытывая одного из учеников сво­их, Феофан спросил его: «как ты слагаешь персты для крестного знамения?» Тот, показав ему троеперстное сложение, сказал: «так, отче, как Православная церковь учить. Во всей России, послушные сыны Церкви, слагают персты для крестного знамения также, как и я». Феофан сказал: будучи в пустыне, я грубым людям не воспрещал знамено­ваться двумя перстами, только бы они ходили в церковь; но ты берегись последователей раскола. Когда я жил в Киеве, то во всей Малороссии не видел ни одного, кто бы молил­ся двуперстным сложением. Был я и в Молдавии, в Немецком монастыре, у аввы Паисия; там было более 700 братий из разных стран – молдаван, сербов, болгаров, венгерцев, греков, армян, евреев, турок, великороссиян и малороссиян: и все они молились троеперстным сложением, о двуперстии же там и не слышно».

Некогда Феофан пришел в Соловецкий монастырь, чтобы поклониться мощам Преподобных и навестить сво­их учеников. Придя в церковь к утрени, старец стал в углу и смотрел, как иноки прикладывают­ся к св. мощам. И вот духовными очами, он видит, что преп. Зосима и Савватий как бы сидят при сво­их раках и одних благословляют, а от других отвращают­ся. Поэтому, старец заповедал ученикам – ежедневно с благоговением приклады­ваться к ракам Угодников.

Сво­ими наставлениями старец внушал ученикам внимание к себе на каждом шагу и самообладание. В ободрение страшив­шихся трудности подвигов спасения, говорил: «есть и в нынешнее время никому неведомые пустын­ножители, истин­ные иноки и рабы Христовы».

Не редко приходили к старцу на Голгофу и миряне, прося его наставлений. Он учил их трудиться без лености, не роптать, ходить на молитву в святую церковь.

История всех подвижников показывает, что чем более успевали они порабощать свое тело и отрешались от пристрастия к миру, тем сильнее враг спасения воздвигал на них борьбу. Однажды, как Феофан утром совершал молитвен­ное правило, явились два беса с грозным видом. «Видите», кричали они, «не хочет старик исправиться; раскидаем келью и убьем живущего в ней», Старцу показалось, что они стали ломать келью, выбили окна, разбили двери, и кричать: «теперь не уйдет от нас». Старец испугал­ся, пал на землю, прося у Бога помощи и заступления; и бесы скоро исчезли. Помолив­шись, старец встал и увидел, что келья его цела и невредима. Господь утешал подвижника среди этой борьбы благодатными посещениями. Вскоре после сего, в сон­ном видении, ему явилась Жена, Сия­ю­щая благолепием, с двумя светозарными мужами и ободряла его, убеждая не малодуше­с­т­во­вать и не бояться бесовских нападений. Еще видение продолжалось, как явилось полчище бесов с угрозою погубить пустын­ника. Но узрев Явив­шуюся, бесы содрогнулись и возопили: «горе нам! Покрыва­ю­щая его пришла сюда: если бы не Она, – мы давно погубили бы этого инока»; сказав это, они исчезли. Это сон­ное видение утешило старца надеждою на помощь Богоматери. Каждый день он клал сто поклонов, про­износя Богородичную молитву.

Памятны наставления, какие давал Феофан сво­им ученикам, убеждая их быть истин­ными иноками. «Чада мои о Господе», говорил он, «возлюбите Господа от всей души своей; служите Ему со страхом и любо­вью; исполняйте Божест­вен­ные заповеди Его; умерщвляйте тело воздержанием и трудом; обеты, дан­ные при пострижении, усердно соблюдайте; пристрастия к миру и его удоволь­ствиям убегайте; слабости телесные отсекайте, не чреву, но Богу работая; да будет ваше исше­с­т­вие из мира ради сладчайшего Иисуса; возлюбите единого Бога, и все вас по­любят; почитайте братию, и вас будут почитать. Считайте себя недостойнее всех, чтобы Господь возвысил вас над страстями. Отжените от себя гордость: ибо Господь гордым противит­ся, смирен­ным же дает благодать (Притч.3:34). Прошу вас, чада мои, когда молитесь, будьте вниматель­ны, чтобы молитва, возносимая для умилостивления Господа, не обратилась вам в грех. Блюдите, чтобы в то время, когда считаете себя соверша­ю­щими молитву, не быть вам далеко от молитвы, и не трудиться без приобретения, устами поя псалмы, а умом бродя по разным местам. Совершайте молитву со страхом Божиим; ибо молитва есть беседа с Богом; –потому, про­износя слова молитвы, всем умом сво­им взирайте к Богу. Собираясь в церковь, стойте в ней, как пред лицем Божиим, языком совершая псалмопение, а умом внимая слышимому. Помните, с Кем беседуете. В келье же ни как не оставайтесь праздными; ибо праздность вредит и усердным, а тем более вам юным. Юный, оставаясь в келье, праздным, не избежит лености и разслабления; в это время лукавый влагает множе­с­т­во помыслов, а праздный не в силах противиться им и падает, исполняя волю врага. Святые отцы говорят, что сидящий в келье, праздно борет­ся с тьмою бесов, и постоян­но бывает побеждаем. А тот, кто исполняет послушание, или занимает­ся рукоделием, борет­ся с одним бесом и легко одолевает его. Вспомните повесть о великом отшель­нике, жив­шем со сво­им учеником. Бесы говорили, что к старцу не могут приблизиться, а ученика никогда не застают праздным, так как он постоян­но стро­ит и разрушает. Старца соблюдала благодать Божия, а ученик стро­ил стену из камней и разорял ее, избегая праздности; трудясь так, он избавлял­ся духовнаго врага. Вы, чада мои, к келье, занимайтесь молитвою и трезвитесь умом, последуя псалмопевцу: предзрех Господа предо мною выну, яко одесную мене есть (Пс.15:8); и: очи мои выну ко Господу, яко Той исторжет от сети нози мои (Пс.24:15). Слава Создателю моему, я творю умом молитву Иисусову без принуждения. Подвизайтесь и вы в юности, вселите в сердца ваши сладчайшаго Иисуса, да, стяжав ныне Утешителя Духа, возможете возвеселиться в старости своей. Если вы послушаете меня, то узрите свет Божест­вен­ный, который и наставить вас на всякое доброе дело. И еще говорю вам; если сохраните мои заповеди, и послушаетесь мо­их увещаний, то неотлучны от меня будете там, где уготовано и мне быть. Если преслушаете мои слова, то я не виновен, потому что все вам сказал».

Не за долго до кончины Феофана, злые люди, ища у старца денег, били его, сорвали волосы на голове и бороде, горящею головнею опалили все его тело, и, оставив едва живым, ушли, Феофан три дня лежал полумертвый, изнемогая от голода и холода, и до конца своей жизни уже не мог совершен­но оправиться. Стран­ным для приходящих казал­ся этот престарелый отшель­ник – без бороды, без волос на голове, с пришиблен­ным хребтом, с избитым телом.

Но близок был конец его жизни. Однажды свет осиял его келью и ему явил­ся иеросхимонах Иисус Голгофский: «радуйся, брат», сказал он, «скоро наступить твой конец». Он имел еще некое видение, возвещав­шее ему смерть, но с уверен­ностью говорил, что доживет до лета. Старца не страшила мысль о близкой смерти: он желал ея; но порою смущало его представление о строгости суда Божия и высот иноческих обетов. Он успокаивал­ся упованием на мило­сердие Божие к ка­ю­щимся грешникам скорбя о слабой жизни некоторых из братии, безпоко­ил­ся и о сво­их учениках, как бы они не соблазнились худыми примерами. С утешением он видел во сне двух почив­ших пустын­ников, подвизав­шихся на Муксальмском острове. Имена их: Антоний и Феодосий. «Мир тебе о Господе, возлюблен­ный брат наш», сказали они старцу. «Не скорби о братии, живущей в обители; в нынешнее время много прельщений и нападений: спасаяйся, да спасет свою душу. И в учениках тво­их нет еще ничего подвижнического; они подобны прочим». Феофан, призвав сво­их учеников, велел им усугубить пост и молитву.

В тяжком положении Феофан провел зиму и был взят весною в Соловецкий монастырь. У него открылась горячка и всякая пища казалась ему горькою.

К болезнен­ному одру его стекалось много посетителей, что возмущало его покой. Пред наступление Петрова поста, когда угасали последние остатки жизни в Феофане, он был перенесен в келью своего ученика Антония. Три дня пролежал в келье старец и, по желанию своему, был приобщен св. Таин. Обратясь к ученику своему Антонию, он сказал: «вот, чадо, наступает час моей кончины, час более всех дней моей жизни тяжелый и страшный, в который откроет­ся сокровен­ное, котораго трепетали и праведные; болезнь более всех болезней, время полное ужаса и страха». Старец стал озираться, как бы страшась кого то, потом, просил ученика своего покадить в келье ладаном. Феофан разстал­ся с жизнию и предал дух свой Богу 1819 года июля 26-го дня, 75 лет от роду. Прах его похоронили внутри обители, близ часовни преподобного Германа, с восточной стороны. В настоящее время могила его находит­ся в церкви преподобнаго Германа, пред иконостасом, против местного образа Божией Матери, у царских врат.


Старец Наум

Про­исхождение. – Сиротство. – Прибытие на Соловецкий остров. – Поступление в монастырь. – Послушание. – Облечение в рясу. – Перемещение в Анзерский скит. – Изгнание. – Воз­вращение. – Должность при св. мощах. – Вторичное изгнание. – Прибытие в Кемь. – Воз­вращение в Соловецкий монастырь. – Посещение его архиереями. – Наставления. – Прозорливость. Наставления. – Замечатель­ный случай. – Болезнь.

Старец Наум, по про­исхождению корел, родил­ся в Кемском уезде, Архангель­ской губернии, близ Камен­ного озера, в селении того же имени, около 300 верст от Соловецкого монастыря. Родители его, Пахомий и Мавра, были простые и бедные поселяне. Они скончались, оставив Наума в ран­нем детстве. Сиротство сделалось для него лучшим наставником, предохранив­шим его от увлечений, свой­с­т­вен­ных юности, приучив­шим к терпнию и труду, утвердив­шим в правилах христианской нрав­с­т­вен­ности и вложив­шим в его чистую душу любо­вь к Богу. Призвание к иноческой жизни он не раз получал в сон­ном видении. «Мне часто являлись в сновидениях», разсказывал он впоследствии, «добрые старцы в монашеском одеянии, которые звали меня куда то с собою; я не видал еще в то время иноков, но, побыв в монастыре, узнал, к какому чину принадлежали являвшиеся мне таин­ствен­ные посетители, и куда они меня приглашали».

Промысл Божий руководил отрока Наума к предназначен­ному ему жребию. Один достаточный корел, по фамилии Немчинкин, содержал на Соловецком острове в аренде звероловную тоню, у Реболдской пристани, в 15 верстах от монастыря, и здесь ежегодно летом занимал­ся ловлею морских зверей, возвращаясь на зиму домой. Этот человек возъимел сострадание к бездомному своему соплемен­нику, принял Наума к себе на пропитание и, летом 1791 года, привез на Соловецкий остров. В то время Науму было 14 лет от рождешя. С полным усердием он трудил­ся целое лето в пользу своего благодетеля; но, при наступлении зимы, не захотел возвратиться с ним на родину, пленив­шись красотою и безмолвием обители и сгорая желанием остаться навсегда между иночеству­ю­щими. Наум был принят в монастырь в каче­с­т­ве богомольца, и с величайшею охотою начал трудиться в простых послушаниях, на него возлагаемых. Впрочем, летом он опять поступил на звериный промысел к своему благодетелю Немчинкину, который заплатил за него государ­с­т­вен­ные подати, а на зиму возвратил­ся в монастырь. Такие переходы с монастырского послушания на частный промысл он долженъ был делать и в последу­ю­щее годы, доколе монастырское началь­ство, убедив­шись в его способности к иноческой жизни, приняло на себя плату за него государ­с­т­вен­ных повин­ностей. С этого времени спокойно и без тревог потекла жизнь смирен­ного юноши в монастырской тиши.

В летнее время Науму, как опытному в звероловстве, поручали ловлю морских зверей в Сосновой губе, на север от монастыря. Разсказывают, что если попадалось ему много зверей, то, соединяя заботу о выгодах обители с чувствами своего доброго сердца, он нескольких животных отпускал опять на волю. По зимам он трудил­ся в монастырском кожевен­ном заводе, употребляя свободное время на изучение русской грамоты, которою не занимал­ся в детстве.

Много лет он провел в этих трудных послушаниях, как бы незамечен­ный никем, без всякаго вознаграждения и поощрения, не имея даже особой кельи для упокоения и молитвы. В 1801 году он целое лето жил на Секирной горе, сторожа приход английских кораблей, по случаю разрыва с Англиею. Но никогда слово недоволь­ства и ропота не сходило с его уст, потому что он сам не замечал за собою никаких заслуг, достойных внимания. Главными чертами его характера были всегдашнее спокойствие духа, кротость и незлобие.

Для опытных подвижников он уже казал­ся человеком высокой жизни. Так старец Феофан, 25 лет прожив­ший в пустыне, по прибытии в монастырь, спрашивал: «кто у вас Наум? покажите мне его: он стро­ить себе прекрасную палату». Оба подвижника виделись между собою, но беседы их остались тайною для других.

1819 года, чрез 28 лет по вступлении в монастырь, Науму дозволено было архиманд­ритом Павлом ношение рясы. Радовал­ся труженик этому своему видимому причислению к иноческому чину. В то время он был при просфорне. Когда же при архиманд­рите Макарии было учреждено при Анзерском ските постоян­ное чтение Псалтири, Наум был определен к этому послушанию, с назначением, кроме того, в должность псаломщика и с поручением ему некоторых обязан­ностей по скит­скому хозяйству. Здесь он получил уже уголок, где каждую ночь, пред ликом Божией Матери, совершал свои молитвословия и коленопреклонения. Две только книги он имел у себя: Псалтирь, по которой отправлял молитвословия, и Ле­с­т­вицу преподобного Иоан­на Ле­с­т­вичника, по которой учил­ся подвижничеству.

Мирно и покойно потекла было жизнь Наума в среде малаго стада на пустын­ном острове. Но вскоре постигло его искушение, которое, впрочем, послужило к его славе. При новом настоятеле было усмотрено, что Наум проживает в монастыре, не имея увольни­тель­ного свидетель­ства от своего сель­ского общества; решено было выслать его на место житель­ства. В уповании на промысл Божий, без малейшего прекословия, Наум покорил­ся своей участи; посадили его в карбас и отправили с попутчиками поморцами. Противный ветер принудил плавателей остановиться у Заяцкого острова. Проходит день, другой, неделя; ветер не сменяет­ся; еще неделя – ветер тот же. Смущен­ные корабельщики признали причиною такого неблагополучия присутствие с ними Наума, и решились отвезти его обратно в монастырь. Таким образом, он опять возвратил­ся на Соловецкий остров, а поморцы, с переменив­шимся ветром отправились домой. Такое событие, удивив всех, послужило явным знаком покровитель­ства Божия изгнан­нику, который и был отпущен опят в свой скит.

Снова тихо и спокойно потекла жизнь подвижника в Анзерской пустыне. Разделяя с братиею все труды, он соединял с ними добровольные подвиги иноческого самоотвержения. По прежнему он любил уединяться для безмолвного богомыслия и слезных молитв; по ночам, по возможности сокращал время телеснаго успокоения; никогда не мыл­ся в бане; от рождения не пил ни вина, ни пива, ни чаю, не носил теплого платья, не имел даже срачицы, доволь­ствуясь одним рубищным подрясником и ветхою рясою, которых, конечно, не взял бы и нищий, если бы нашел брошен­ные на дороге. Он имел обыкновение не только летом купаться в морской воде, но весьма часто и зимою, обнажен­ный, опускал­ся в снег, или в ледяную прорубь, не опасаясь подвергнуться болезни.

Молитвен­ные подвиги до того умягчили сердце подвижника, что он постоян­но проливал слезы умиления, особен­но в церкви, во время по­учений. «Ты плачешь, о. Наум; что же я не могу плакать?» говорил ему один молодой инок. «Придет время, придет», отвечал Наум, едва сдерживая слезы.

Впрочем, в это время Наум еще не пользовал­ся полным вниманием со стороны сво­их собратий, избегая и сам поводов к человеческому почтению, и воспитывая в себе чувство смирен­но­мудрия. Однажды вечером привезли в скит с рыболовной тони два карбаса сельдей, и все вышли для чистки и соления рыбы. Наум являет­ся последним, так что, оскорблен­ный такою медлен­ностью, распорядитель упрекнул его в лености и пригрозил изгнанием из монастыря. «Ты прежде меня выедешь», отвечал с улыбкою Наум, и, принявшись за дело, начистил гораздо более рыбы, чем другие. Через год распорядитель действи­тель­но навсегда оставил Соловецкий монастырь.

В 1826 году Соловецким настоятелем определен архиманд­рит Новгородскаго Кирилловскаго монастыря Досифей. Он был Соловецкий пострижен­ник; во дни новоначалия трудил­ся вместе с Наумом в звериной и рыбной ловле и обучал его тогда русской грамоте. Новый настоятель, прибыв в скит, едва узнал в хилом и изнеможден­ном старце, одетом в рубище, быв­шего своего сотрудника, 36 лет безропотно трудив­шегося на пользу обители. Призвав его в монастырь, архиманд­рит Досифей уволил его от обязатель­ных трудов и поручил ему чтение синодика в церкви преподобных Зосимы и Савватя и возжение лампад в часовнях преподобных Германа и Иринарха. 27 лет, до самой кончины, как неугасимая свеча, простоял Наум на определен­ной ему службе при гробах св. Чудотворцев Соловецких, не изменив и здесь образа своей жизни, не смотря на преклон­ныя лета свои. Церковь Преподобных никогда не отопляет­ся и зимою, а Наум, во время самых сильных морозов, никогда не надевал теплой одежды и по прежнему носил только подрясник и рясу. Иногда с чувством сострадания замечали ему: «батюшка, вед ты застыл;» но он с улыбкою отвечал: ничего; за то не дремлет­ся». Будучи свободным от общих послушаний, Наум, однакоже, в оста­ю­щееся от богослужения и келейных молитв время, не позволял себе быть в праздности. Зимою он занимал­ся заготовлением дров и деланием для сетей деревян­ных поплавков. Этими поплавками постоян­но была наполнена его келья, так что едва оставалось место для прохода. Для летних трудов он имел в разных местах пять неболыних, им самим устроен­ных, огородов, из которых ближайший был под окнами кельи, а дальше в разстоянии версты от монастыря. Здесь, как неутомимый муравей, он трудил­ся ежедневно; сеял ячмень и овес; сажал разныя овощи. Но редко он вкушал от плода рук сво­их, раздавая все братии и презжав­шим корелам. Постоян­ными сожителями его был петух и кот; из них первый заменял ему часы и, конечно, служил символом бодрствования и духовнаго трезвения. Сон Наума был очень короткий: днем он никогда не спал; ночью же за час до утрен­няго пения будил сво­их соседей звоном в колокольчик, повешен­ный в корридоре. Постелею служила ему простая доска в полторы четверти шириною, а изголовьем – полено. Пребывая в постоян­ных трудах, Наум не держал продолжи­тель­ных постов, но воздержание его можно наз­вать постоян­ным постниче­с­т­вом. Не имея в келье ничего съестного, он в трапезу ходил ежедневно к обеду и ужину, но пищи употреблял весьма немного. Когда же предлагал­ся белый хлеб, то от своей части, вкусив немного, онъ разделял соседям сво­им, выражая этим свое брато­любие; принять такую частичку редкие не вменяли за счастье.

Так подвизал­ся Наум, мирно приближаясь к концу своей жизни. Промысл Божий, посыла­ю­щий благо­честивым людям, для очищения их добродетели, разныя искушения, испытал и этого раба Божия вторичным изгнанием. В 1834 году про­изводилась ревизская перепись, и правитель­ство потребовало поверки увольни­тель­ных документов всех прожива­ю­щихъ в обители. Увольни­тель­ное свидетель­ство Наума хотя имелось в монастыре, но в то время не нашлось между прочими документами. Монастырскому началь­ству не захотелось входить в переписку с правитель­ством по делу о старце, более 40 летъ подвизав­шемся преподобно. И вот на страстной неделе, в велишй четверг, взяли Наума и посадили в карбас для отправления в город Кемь, к уезду котораго он принадлежал по рождению. Прибыв в Кемь, он однако же вовсе не думал заботиться о деле, для котораго сюда прибыл, а, выйдя на берег, отправил­ся в церковь к вечерней службе и, переночевав в одном доме, по звону колокола, опять поспешил на церковную молитву; так и в следу­ю­щее дни. А по проше­с­т­вии Светлаго праздника обратил­ся к труду, для приобретения себе пропитания. Хотя монастырские друзья его собрали складчиною для него до 20 рублей, поручив деньги проводнику, но Наум не хотел пользо­ваться чужим достоянием; также и не хлопотал о приобретении себе увольнения. Некоторые граждане и купцы кемские, знав­шие о его благо­честии, сами приняли участие в его положении и приобрели для него формальный акт, свидетель­ству­ю­щий о давнем увольнении его в Соловецкий монастырь для поступления в монаше­с­т­во. Чрез две недели бургомистр ратуши привез его обратно в монастырь. 9-го мая, сверхъ всякаго чаяния, братия опять увидали в монастыре Наума; радости и лабзаниям не было конца. Так возвратил­ся Наум в любимую свою келью и снова обратил­ся к прежнимъ занятиям. По прежнему неопусти­тель­но он ходил в церковь к богослужению и никто не запомнил, чтобы он когда либо оставил одну какую службу. Бывало только, что он иногда не поспевал к началу утрени, и в такомъ случае, называя себя ленивым и нерадивым, обыкновен­но говорил: «заспал­ся я сегодня и не слыхал благовеста, хотя в самомъ деле за часъ до утрени будил других от сна. Бывало также, замедлив на дальних огородах, приходил поздно и к вечернему богослужению. Если кто нибудь в таком случае, шутя, замечал ему, – «ну, так что ж?» отвечал он с улыбкою на такой дружеский упрек, «и ты небольшую в сравнении со мною получишь мзду; ибо Владыка и последних награждает наравне с первыми».

При всем старании старца укрыться от людей и быть незнаемым, его посещали многие великие и малые мира. Два архиерея – олонецкий Игнатий и архангель­ский Варлаам, в бытность свою в Соловецком монастыре, посещали его келью. Преосвящен­ный Игнатий, обратив внимаше на полен­ницу обделан­ных поплавков, сказал старцу: «вот ты, отец, труждаешься неутомимо, а я провожу жизнь в лености и бездеятель­ности», на что Наум отвечал: «нет, владыко святый, твои труды весьма велики и бого­угодны; и меня особен­но радует то, что ты начал учить наших священ­ников корель­скому языку, чтобы они могли учить наших земляков на корель­ском наречии; русский язык редкие из них понимают. Это хорошо; до тебя этого не было». Во время такой беседы зашумел сидев­ший за дровами петух, и преосв. Игнатий спросил: «для чего у тебя петух?». «С ним жить, владыко, очень полезно: как он запоет ночью, вот и вспомнишь Петра Апостола, как он гласом петела пробудил­ся к плачу о своем грехе...». Преосвящен­ный весьма по­любил старца и приходил к нему в другой раз для прощания. Преосвящен­ный Варлаам питал особое расположение к старцу и посылал к нему просфоры и письма, прося молитвен­ной помощи в управлении вверен­ною ему паствою.

Наум не имел дара слова, но простые и краткие наставления его, взятия с опыта, исполнен­ные силы и духа, про­изводили глубокое впечатление на того, кто искрен­но искал у него совета. «Келья – та же пустыня», говаривал Наум сету­ю­щим о пустын­ном безмолвии. В самом дел, живя в многолюдстве, он, кроме своей, не бывал ни в одной брат­ской келье; любя одинаково всех, не питал ни к кому особен­наго пристрастия; и постоян­но погружен­ный в заботу о своем спасении, ко всему казал­ся равнодушным. При таком настроении, действи­тель­но, и среди людей можно быть, как в пустыне.

«Читай Псалтирь, одну Псалтирь», советовал он ученым и неученым, и не похвалял чита­ю­щих много книг. Видно, что он был вполне проникнут учениемъ о Псалтири великих отцев Церкви, как изложено в предисловии к церковному изданию книги псалмов.

Находящимся в послушаниях и не имеющим возможности бы­вать при церковных службах, Наум говорил, что «с памятью о Боге усердное отправление всякого труда равно церковной молитве; то и другое равно благо­угодно Богу и нам полезно». Наемных людей, живущих за монастырем, и от утра до ночи занятых работами, он увтещавал, вставъ от сна, полагать с молитвою к Богу какое либо число поклонов. Вероятно, и сам старец поступал так в первые три года монастырской жизни. Всем вообще инокам и мирянам, спрашивав­шим у него, как спастись, обыкновен­но говаривал: «спрашивай у своей совести, слушайся ея, и она наставит тебя на путь спасения».

С любезностью приветствуя новопострижен­ных, он увещевал их с внешним пострижешем власов отложить все пожелания и страсти тела и души, – «очи удалять от празднословия и клеветы, чрево от невоздержания; руки от худых дел, а ноги чтобы знали два пути – в церковь и к послушанию, и особен­но оберегать ум и сердце от греховных помыслов, и таким образом всецело про­славлять Бога в душах и телесах наших».

Наум считал иноческую жизнь выше мирской, и первую называл царством, а последнюю состоянием рабства. «У монахов два царства: они царствуют здесь, и по смерти надеют­ся царство­вать», так восклицал он, при виде иноков, свободных от многопопечи­тель­ности мирской и от всяких соблазнов и поводов к греху, в тихом пристанище служащих Богу в подвигах молитвы.

Испытав в жизни своей скорбь и тесноту, Наум обладал особен­ною способностью утешать изнемога­ю­щих под бременем напастей и искушений. «Не скорби, брат; бедами и искушениями мы идем в царство небесное». Скорби он уподоблял буре, которая времен­но шумит, но скоро сменяет­ся тишиною и спокойствием.

По­учи­тель­ны были его наставления боримым плот­скою похотью. В назидание им Наум разсказывал, какою ценою безстрастие досталось ему самому: «раз привели ко мне женщину, желав­шую поговорить со мною; не долго была моя беседа с посети­тель­ницею, но страстный помысл напал на меня и не давал мне покоя ни днем, ни ночью, и при том не день или два, а целых три месяца мучил­ся я в борьбе с лютою страстью. Чего не делал я? Не помогали и купания снеговые. Однажды, после вечернего правила, вышел я за ограду полежать в снегу. На беду заперли за мною ворота; что делать? Я побежал кругом ограды к другим, третьим монастырским воротам; везде заперто. Побежал в кожевню, но там никто не живет. Я был в одном подряснике и холод знобил меня до костей; едва дождал­ся утра и чуть жив добрал­ся до кельи; но страсть не утихала. Когда настал Филиппов пост, я пошел к духовнику, со слезами исповедал ему свое горе и принял епитимью; тогда только, благодатью Божиею, обрел я желаемый покой».

Очистив дух свой молитвою и постом, Наум удосто­ил­ся видений и обладал даром прозорливости. Однажды пред утренею он шел с фонарем к часовне Преподобного Германа для возжения лампады и сподобил­ся видеть самого Угодника идущим в мантии и клобуке от соборного храма в свою часовню; вслед за ним вошел Наум, но уже никого не видел. Поняв кого видел сво­ими глазами, он всех увещевал ежедневно приходить к гробам св. Чудотворцев и цело­вать их раки. Из многих опытов прозрения Наума представим вниманию читателей некоторые.

В 1847 году весна была необычно холодна, в июне от полярных ветров море кругом Соловецких островов все еще было покрыто сплошным наносным льдом, и богомольцы, в другое время прибыва­ю­щие в монастырь в начале мая, еще не появились. Однажды – это было 9 июня – архиманд­рит Димитрий, во время молебна Преподобным, стоя подле рак Угодников, в печали о бого­любцах плакал. Наум, по обязан­ности своей, читал канон Угодникам. Заметив слезы настоятеля, он спросил его тихо: «о чем, брат, плачешь?» «Как же не плакать», отвечал архиманд­рит, «видно за мои грехи Бог не дает тепла, и богомольцы страдают в море, истомят­ся, быть может, и воротят­ся домой, не побывав у Преподобных». «Полно, брат, малодуше­с­т­во­вать», возразил Наум, и, указав в каноне Преподобным слова в 3-й песни: утешите напасти и бед смущение, продолжал: «видишь, им дана благодать помогать и спасать страждущих в бедах; они и пекут­ся о сво­их поклон­никах, которые с верою и любо­вию стремят­ся к их святым мощам; и вот увидишь, что завтра же будут здесь все богомольцы». Потом прибавил: «каково-то в Анзерах? как будто тесно; гостиница не велика и келий мало; пожалуй, и хлеба не хватит; напрасно зимою не послали муки побольше.» С изумлением слушал архиманд­рит слова старца, которые однако же в точности исполнились. Богомольцы в числе не менее двух тысяч, отправив­шиеся из Архангель­ска в море на карбасах и встречен­ные на пути льдами, с большим трудом добрались до Анзерскаго острова; там в двух скитах гостиницы, кельи и все помещения переполнились гостями; встретилось и другое неприятное обстоятель­ство: народ на половину был без хлеба; скудные скит­ские запасы на прокормление неимущих истратились в два дня, а в монастырь послать за хлебом не было возможности. Тогда нашел­ся один смельчак, который с багром в руках, перескакивая с одной льдины на другую, перебрал­ся на Соловецкий остров и принес в монастырь весть о печальном состоянии богомольцев. Эта весть получена вечером в тот день, в который про­исходила беседа Наума с настоятелем. Немедлен­но подана была из монастыря помощь, и на другой день богомольцы прибыли в монастырь.

По существу­ю­щему обыкновению, жертвуемый береговыми жителями молодой рогатый скот отпускает­ся в остров на вольное кормление, в продолжение всего лета. Однажды летом Наум приходит к намест­нику и с настойчивостью просит, чтобы немедлен­но озаботил­ся осмотром быков, пасущихся на острове. «Заботимся мы», говорил он, «о своем телесном спокойствии; надо позаботиться и о скоте; пустили молодых быков без всякого присмотра; легко случиться может, забредут куда либо и погибнут». Просьба старца осталась, однако, неисполнен­ною. Спустя неделю, намест­ник, встретив­шись с Наумом, спросил: «что же, нужно пересчитать быков?» Покачав головою, старец отвечал: «теперь поздно». Что же оказалось? В одну из береговых изб, в 15 верстах от монастыря, в которой монастырские работники имеют пристанище во время уборки сена, зашли семь лучших молодых быков, и, поворачиваясь внутри, затворили за собой дверь и здесь от голода и жажды погибли.

В 1848 году монастырское началь­ство распорядилось поместить годовой запас куплен­ной ржи, вместо амбаров, стоящих за монастырем, в одну из камен­ных башен, находящуюся в смежности с мель­ницей. Науму такое распоряжение весьма не нравилось. Когда же оно приведено было в исполнение, то он предлагал деревян­ный потолок башни заменить кирпичным сводом. «Бог весть», говорил он, «иногда сквозь доски польет­ся ручьем вода на рожь, и она негодна будет на муку, а разве для солода». Думали, что старец заботит­ся о предохранении ржи от дождя; но крыша и потолок башни находились в исправном состоянии, и потому, с этой стороны не виделось никакой опасности для хлебного склада. Но в том же году, в одну зимнюю ночь, вне монастыря, подле той самой башни загорел­ся лесопильный завод, а потом и шатер над башней и потолок над рожью; и вот, при тушении пожара, потекла вода ручьями на рожь, так что несколько сот четвертей ее нужно было обратить в солод.

Одна благо­честивая архангель­ская купчиха, вдова пожилых лет, имев­шая взрослых сына и дочь, пришла к Науму для благословения и назидания. Купчиха поклонилась ему до земли. «Богу должно кланяться, а не корельцу», сказал ей старец, и, отложив из висев­шего над дверьми кельи снопа три ячмен­ные колоса с зерном, подал ей, говоря: «вот тебе благословение; теперь их побереги, а после, когда будет нужно, сей, и от плода их корми сво­их дочерей». Неприятно было слышать такое наставление благо­честивой вдове, не имев­шей намерения вступать в супруже­с­т­во; однако же старческое слово оправдалось. Чрез 20 лет эта вдова поступила в монаше­с­т­во и впоследствии состояла игуменьей в Шенкурском монастыре, где от возделывания земли пропитывала духовных дщерей.

Наум не дожил до быв­шего бомбардирования монастыря Англичанами, за два года пред тем переселив­шись в жизнь иную; но он предвидел опасности и беды, угрожав­шие обители, и предсказывал их в неясных намеках.

Еще в 30-х годах, когда стро­ились за монастырем деревян­ные гостиницы на возвышен­ных холмах, Наум замечал, что лучше бы было стро­ить их под горою; тогда не задела бы их буря, не коснулась бы молния. Одна из этих гостиниц более всех зданий пострадала во время бомбардирования, быв прострелена ядрами, как решето.           В 1848 году, когда Россия, вспомоществуя Австрии, вступила в брань с Венгрией, Наум не переставал твердить о войне с Англичанами. Вероятно, и самые дальновидные политики в то время не гадали еще о восточной войне.

За год до смерти особен­но усилились его попечения о сохранении монастыря от какой то великой опасности. Он начал нередко выходить на крепостную стену, даже в ночное время, и встреча­ю­щимся говаривал: «как бы хорошо было, если б заложить все эти окна (амбразуры) толстыми кирпичами, а по стене, вместо деревян­ной крыши, сделать камен­ную сводом, и покрыть дерном. Бог весть, что случиться может?»» говорил он в пояснение сво­их опасений; вдруг взволнуют­ся стихии, загремят громы, посыплет­ся град, налетят молнии – далеко ли тут от беды?» О сбережении хлеба он говорил: «хорошо бы хлеб схоронить в лес; выкопать там большую яму, ссыпать в нее хлеб и закрыть досками и дерном». После бомбардирования, в ожидании нового от неприятеля нападения, действи­тель­но, согласно с советом старца, хлеб свезен был в лес, и одна половина его положена в амбар, а другая в яме.

О сохранении рогатого скота, содержимого за монастырским проливом на Муксальмском острове, в 9 верстах от монастыря, он говорил: «лучше бы вам коров перевести на здешний остров, сделав для того из бревен большой плот, а для помещения их устро­ить широкую из досок загородку». «Для чего же», возражали ему слышав­шие, – «там коровам гораздо привольнее и покойнее». «Ну, да после и опять туда же перевезли бы их», отвечал старец. Действи­тель­но, по предречении Наума, во время опасности скот былъ перевезен с Муксальмы на большом плоту на Соловецкий остров и помещен в загородке.

«Завистливо смотрят эти Англичане на наших быков», говорил он одному иноку. Эти слова относили к тому, что Англичане, по торговым делам плава­ю­щие мимо Соловецких островов, могут видеть пасущийся по берегам скот. Но недавние события показали, что слова старца имели смысл предречения. Во время войны, Англичане, действи­тель­но, желали пользо­ваться монастырскими быками, и отправили в монастырь парламентера с требованием скота; получив же отказ, послали настоятелю пулю, думая подейство­вать на него угрозою.

Месяца за три пред смертью, идучи от вечерни, Наум остановил­ся на паперти Преображенского собора, и, обратив­шись лицом на запад, долго смотрел вверх, как бы поражен­ный каким то ужасным созерцанием, и со слезами сказал: «очень жарко здесь будет».

Свои предречения о будущих опасностях Наум, обыкновен­но, заключал благоговейною предан­ностью воле Божьей и несомнен­ною надеждою на Его мило­сердие: «Бог милостив, и Угодники Божии сохранят свою обитель от беды и погибели».

Сохранилось в памяти потомства несколько случаев, показыва­ю­щих, что Наум имел прозрение дел человеческих, в тайне совершаемых, и нередко обличал согреша­ю­щих, желая тем обратить их на путь покаяния и исправления. Однажды у двух братьев в разных кельях, после вечерни, было по собеседнику; между прочим празднословием речь клонилась к осуждению настоятеля, будто слабо управляет монастырем и проч. На другой день подходит Наум к одному из иноков и говорит: «о чем вчера вечером была у тебя беседа? Что архиманд­рит у нас слаб? Управлять не умеет? Мы с тобой лучше управили бы монастырем? А знаешь ли, что несть власть, аще не от Бога?» и проч. Изумлен­ный обличением, брат просил прощения. «Бог простит», отвечал Наум, и подошел к другому иноку, в том же виновному, и стал говорить ему тоже. Но этот инок, имея пылкий нрав, оскорбил­ся обличением старца и с горячностью стал доказы­вать справедливость сво­их мнений о настоятеле, высказан­ных им вечером. «Ну, так увидим», сказал Наум, «как будущий настоятель сломит твои рога». Не прожив года при новом настоятеле, этот инок был выслан из монастыря за строптивый характер.

Один из монашеству­ю­щих разсказывал о себе следу­ю­щий случай. «В бытность свою послушником, я похитил у одного богомольца несколько чаю и остал­ся вне всякого подозрения; но оказалось, что, кроме Бога, есть и люди, зна­ю­щие о моем проступке. Вскоре встретил­ся я с Наумом, который, обращаясь ко мне с веселым видом, ласково заметил: «а что брат, ныне попиваешь чаек, и теперь у тебя его вдоволь, да спокойно ли у тебя на сердце?» Сказав это, старец медлен­но отошел от меня».

Два молодых послушника в церкви Преподобных, во время служения молебнов, скрылись в алтаре за иконостасом и пустословили. Вдруг вбегает Наум и, отыскав за иконостасом празднословцев, говорит им: «что вы делаете? смотрите, какой чад идет отсюда; вы закоптите весь иконостас; вот вас Преподобные!» Многочисленые опыты вразумления и вспомоще­с­т­вования Наума страждущим душевными недугами; но не мало он помогал и в немощах телесных. Монах И., по ремеслу сапожник, страдал глазною болезнью, так что не в силах был чем либо заниматься. Наум пользовал болящий глаз маслом от лампады; зрение исправилось, и до самой смерти этот инок не переставал отправлять послушание.

Послушник М. (впоследствии иеромонах), во дни новоначалия, исправляя послушание на скит­ском дворе, был сильно избит дикою коровою; поднятый в безчув­с­т­вен­ном состоянии, с разбитою головою, ранами на лице и повреждениями на теле, он был отправлен для врачевания в монастырь. В то время, как про­исходило это несчастие с братом, Наум начал говорить: «как осторожно надо обходиться с коровами; оне по своему безсмыслию изувечат и того, кто за ними ходит и их питает». Послушник М., почитав­ши Наума, по прибытии в монастырь, прежде врачевания, пошел к нему, и лишь только вступил в коридор, где находилась келья старца, как сам старец вышел к нему навстречу и с веселым видом принял его. Не допустив послушника высказаться о несчастии, Наум тотчас спросил: «что, брат, веруешь ли, что Богу все возможно, что Он может исцелить и твои недуги?» На утверди­тель­ный ответ опять спросил: «твердо ли и всем ли сердцем веруешь, что для Бога нет ничего невозможнаго?» После вторичного подтверждения, Наум налил в деревян­ный ков­ш воды и, перекрестив, подал, говоря: «пей во имя Отца и Сына и Святаго Духа.» Послушник выпил. «Пей и еще». Послушник с решимостью отказал­ся от третьего приема, говоря: «не могу более пить». Тогда старец вылил третий ков­ш на голову его, сказав: «во имя Святыя Тро­ицы будь здрав». Вода с головы полилась на шею и по всему телу, и с тем вместе страждущий почувствовал себя совершен­но здоровым; раны на голове вскоре зажили, и, чрез несколько дней, послушник снова возвратил­ся к своему делу.

В заключение повести о проявлении благодати Божией, действовав­шей в Науме, представим сказание о событии, в котором видна сила его молитв о требу­ю­щих его помощи.

Соловецкий иеромонах Г., ездив­ший на богомолье, возвращал­ся в монастырь с поморцами на судне, нанятом в Архангель­ске; но противные ветры задерживали плавание и много дней плаватели стояли без движения в устьях Двины. Между тем приближал­ся в монастыре праздник преподобного Савватия (27 Сентября) и иеромонах Г. весьма оскорбел душою, что не может прибыть в монастырь к памяти св. Угодника. Вечером за день до праздника, стоя на палубе и обратив­шись лицом к монастырю, он начал молиться: «святые Чудотворцы, Зосима и Савватий, призрите на меня, раба своего, и благопоспешите мне своею помощью достигнуть мне вашей обители к дню праздника». При этом он вспомнил о Науме, и, мыслен­но обращаясь к нему, сказал со слезами: «ты ежедневно находишься в храме св. Угодников и читаешь пред их святыми мощами канон; умоли их, чтобы услышали мое желание и удосто­или меня торже­с­т­во­вать с вами светлый день их праздника».

Прошла ночь, и утром вдруг он слышит, что кормчий велит поднять паруса. Попутным ветром они скоро переплыли 300-верстное простран­ство, и вечером того дня иеромонах Г. высадил­ся с морского судна на Соловецкий берег, в 15 верстах от монастыря. Не думая о покое, он пешком поспешил в монастырь и прибыл сюда к самой литургии». «Вот, брат», сказалъ ему Наум, здороваясь в церкви пред литургией, «в самый раз попал домой: в праздник, да и к литургии». «Да», ответствовал Г., «молитвами Угодников Божиих». «Это правда», сказал старец, «но меня зачем поминал? Вспомни Архангель­ское устье, как ты там молил­ся? Я земля и пепел, а какие от меня молитвы? Однако ж об этом никому не говори, покуда не умру; а теперь иди и молись Богу и Его Угодникам».

Как догора­ю­щая свеча, исполнен­ный дней, Наум приближал­ся к концу земного стран­ствования. За два года до смерти он опасно заболел, и несколько дней не выходил из кельи. «Бог даст», говорил он, «еще поправлюсь». Действи­тель­но, он скоро поправил­ся на этот раз и по прежнему обратил­ся к трудам. Как бы предсказывая свою кончину, он сказалъ архиманд­риту Димитрию: «ты прежде меня умрешь», хотя архиманд­рит был моложе Наума десятью годами. 1852 года, в августе, когда архиманд­рит отправлял­ся в Архангель­ск, Наум, провожая его, шел до самой пристани, к удивлению всей братии. Целуясь в последний раз с сво­им настоятелем, в скорбном расположении духа он сказал: «прости, далекий тебе предлежит путь»; и смотря на отплыв­шее судно, проговорил вслух окружа­ю­щим: «нужно бы взять с собой сво­их досок; в дороге может случиться и нужда в них», намекая, как после стало понятным, на потребность в гробе. Чрез две недели архиманд­рит Димитрий скончал­ся в Архангель­ске и тело его было привезено в монастырь для погребения. На место его был назначен Югской пустыни архиманд­рит Варфоломей; но как зима прекратила сообщение с берегом, то осталось для иноков неизвестным, что Варфоломей отказал­ся от настоятель­ства. Любопытствуя знать, где Варфоломей – в Югской пустыне, или уже в Архангель­ске, братия спрашивали Наума. Но старец отвечал: «давно живет в Архангель­ске, – такой высокий ростом». Это предсказание оправдалось назначением в Соловецкий монастырь, по причине отказа Варфоломея, настоятелем архиманд­рита Алек­сан­д­ра; в то время быв­шего прото­иереем Соломбаль­ского собора.

1853 год был последним в жизни Наума. Впрочем, он до последних дней ходил в церковь, не оставлял сво­их трудов, и, судя по его бодрости, даже нельзя было предполагать близость его кончины. Дня за четыре до смерти братия заметили болезнен­ное изнеможение его, но сам больной, едва передвигая ноги, ходил в церковь. За два дня пред смертью, пришедши к вечерне, он с большим трудом мог зажечь свечу пред иконою Божией Матери, заметив подошедшему на помощь ему иноку: «в последний раз сам зажгу». После этого он не был уже в церкви.

Хотя и были приставлены к нему два послушника, но он сам служил сво­им малым потребам. За сутки до кончины, около полудня, он вышел к озеру, и, опустив­шись в воду по грудь, долго стоял, не имея сил выйти на берег, пока проходив­ший мимо монах вывел его из озера и привел в келью. В тот же день вечером совершено над ним святое Елеопомазание, а утром на другой день после ран­ней литургии он причащен Св. Таин.

В последние минуты жизни он тихо и невнятно творил молитву, едва двигая устами и дрожащими перстами правой руки быстро перебирая четки. Многие иноки приходили к нему для прощания и безмолвно кланялись ему, не нарушая последнего его молитвен­ного подвига.

В два часа по полудни большой колокол возвестил братии о преставлении старейшего их собрата, 62 года с неослабною ревностью трудив­шегося для своего спасения. Старец Наум скончал­ся 1853 года июня в 10-й день. Все братия собрались помолиться о упокоении души его; было довольно и приезжих богомольцев. 12 июня заупокойная литургия и отпевание, за небытностию архиманд­рита, совершены были намест­ником монастыря с братиею. Пред отпеванием про­изнесено было надгробное слово, во время которого проповедник и братия не могли удержаться от слез. По желанию всей братии могила устроена внутри монастыря, за алтарем Преображенского собора, близ усыпальницы Преподобного Зосимы, – почесть, которой удосто­ивают­ся одни настоятели. На могиле его положена камен­ная плита, на которой начертаны слова: «блажени мертвии, умира­ю­щие о Господе!.. Ей, глаголет Дух, да почиют от трудов сво­их».

Был ли пострижен Наум, неизвестно. Архиманд­рит Досифей, встретив­шись с ним однажды, спросил: «желаешь ли пострижения в мантию? Я намереваюсь представить Св. Синоду о разрешении на твое пострижение». «А разве я не монах? А это что на мне?» возразил Наум, указывая на клобук и рясу. После этого Досифей, а за ним и другие настоятели не думали о представлении его к пострижению. Впрочем, все полагали, что он пострижен кем либо келейно, и потому по смерти положили его в гроб в мантии.


Иеросхимонах Матфей

Про­исхождение. – Жизнь в мире. – Поступление в монастырь. – Пономарство. – Священ­ство. – Казначейство. – Келейныя занятия. – Схима. – Болезнь. – Кончина.

Матфей был из купцов города Вологды и родил­ся в 1777 году. Сорока пяти лет он поступил в Соловецкий монастырь. Но еще живя в мире, он проводил благо­честивую жизнь, хранил себя в девстве, и цело­мудрии, любил принимать стран­ников и с любо­пытством разспрашивал их о св. обителях и монастырском подвижниче­с­т­ве. Занимаясь торговлею, он не пропускал ни одной службы церковной; с первым ударом колокола запирая свою лавку отправлял­ся в церковь. О честности его, чуждой малейшего лихо­имства, знали даже отдален­ные деревенские жители, и с терпением ожидали его выхода из церкви для покупки у него необходимых предметов. «Вот придет Матфей из церкви, и у него купим сходнее и без обману», – говорили простолюдины.

Много лет он состоял церковным старостою и в это время изучил в совершен­стве церковный устав, так что каждую службу по постной и цветной триодям твердо знал на память. По вступлении в монастырь сперва проходил должность пономаря, потом, как опытный в торговых делах, был сделан закупщиком, а по принятии священ­ства был определен в должность казначея, которую и проходил 10 лет. От юности приучив себя к воздержанию, он во всю жизнь не употреблял вина и чаю, не мыл­ся в бане, и вкушал пищу однажды в день, и всегда в трапезе. Никогда не случалось, чтобы он опустил какую либо и малую церковную службу, даже и в преклон­ной старости; приходил в церковь всегда к началу и никогда не выходил до окончания; во время чтения кафизм никогда не садил­ся, несмотря на монастырский обычай. От продолжи­тель­ных стояний церковных и келейных ноги его опухали и раны на них не заживлялись. По этой причине он не мог носить и сапогов, а ходил в широких башмаках но никогда не лечил ног и никому не говорил о своей болезни. В келье своей постоян­но занимал­ся душеспаси­тель­ным чтением и списыванием того, что казалось достойным внимания и памяти. Многие десятки книг аскетического содержания, в то время еще не издан­ных печатно, он списал своею рукою и полууставным почерком. Этими книгами доселе пользуют­ся ищущие спасения. Исполняя в точности келейное правило, он имел обычай полунощное время посвящать на чтение Евангелия. Постоян­но проникнутый благо­честивыми чувствами, он имел умилен­ный вид, стоял при церковных службах с поникшею головою, внимая чтению и пению.

Матфей был строгим ревнителем церковных законоположений и убеждал по­ю­щих и чита­ю­щих совершать службы со всею точностью и должным благоприличием.

Все настоятели обращались к нему с уважением и пользовались его опытностью и благоразумием; а братия смотрели на него, как на образец подвижничества. 1849 года он постригся в схиму, и с того времени оставил священно­служение; причащал­ся Св. Таин в ряду с прочею братиею пред алтарем; даже не благословлял никого по священ­нически. Любя протяжное столповое пение, он ходил на службы в собор, не тяготясь, но радуясь их продолжи­тель­ности. За несколько лет до кончины у него закрыл­ся один глаз, вследствие чего, не имея возможности заниматься списыванием книг, во избежание праздности, стал вязать шерстяные четки для братии и богомольцев. Во всю жизнь не пользуясь брат­скими услугами, он молил Бога, чтобы и при кончине своей не безпоко­ить кого либо, – и желание его исполнилось. За два дня до смерти, он был еще на утрен­нем пении в соборе, но от крайнего изнеможения вышел из церкви до окончания службы. На другой день братия пришли в келью для совершения над ним таин­ства Елеопомазания. «Меня уже соборовали», сказал старец, видя в келье приготовление к Елеопомазанию. «Кто же тебя соборовал?» «Вот недавно приходили из собора иеромонахи молодые и благообразные, и меня соборовали». «И мы особоруем; ведь это таин­ство повторяет­ся», – возражали ему братия, и совершили над ним Елеопомазание. Старец мог еще стоять на ногах. Приготовляясь на утро к принятию Св. Таин, он не допустил ученику своему, монаху Палладию, остаться на ночь в его келье, желая сам, и без свидетелей, прочесть последование ко св. Причащению; но утром найден лежащим в епитрахили пред налоем. С благоговением стоя на ногах, он причастил­ся Божест­вен­ных Таин, и чрез несколько часов почил с миром о Господе, 1857 года, сентября 25 дня, имея от рождения 82 года.


Схимонах Герасим

Про­исхождение и жизнь в мире. – Удаление в Никандрову пустынь. – Стран­ствование по св. местам. – Прибытие в Соловецкий монастырь. – Пустын­ная жизнь. – Пребывание в монастыре. – Смерть.

Георгий родил­ся и сначала жил в городе Карачеве, Орловской губернии, имея жену и детей. Овдовев, он удалил­ся в пустынь, в брянских лесах, к старцу высокой жизни Арсению, пришедшему с Афона. Вскоре оба пустын­ника перешли в Псковский уезд, к Никандровой обители. Здесь Георгий принял от своего старца монаше­с­т­во, с именем Герасима. Похоронив своего наставника, Герасим один подвизал­ся в посте и молитве. В воздаяние за всецелую предан­ность Богу, он сподобил­ся над собою видеть дивные опыты Божест­вен­ного Промысла, пода­ю­щего потребное тем, которые ищут только царствия Божия. Раз случилось у него оскудение в хлебе, и, пробыв без пищи 12 дней, Герасим хотел идти в селение за пищею; но утром следу­ю­щего дня, в преддверии своей кельи, неожидан­но нашел ячмен­ный хлеб, великий и теплый, которого было достаточно ему на пропитание на долгое время. Распалась от ветхости срачица его, и, не имея другой, пустын­ник долгое время оставал­ся нагим; но в один день вдруг очутилось пред кельей полотно, которого было довольно ему на устроение одежды. Много он терпел напасти от бесов, старав­шихся разными привидениями поколебать его терпение, но молитвою Иисусовою и чтением псалмов он прогонял демонскую силу; а умилен­ным чтением акафиста Пресвятой Богородице удалял от себя уныние и отчаяние. Два раза он выходил из своей пустыни и стран­ствовал по святым местам России, – был в Киеве, Почаеве, Тихвине, даже оставал­ся жить в двух монастырях (Арзамасском и Дымском), но, не находя покоя духу своему, снова возвращал­ся в пустынь, томимый жаждою полного безмолвия. В 1823 году Герасим прибыл в Соловецкий монастырь при архиманд­рите Макарии, и, как муж духовный, опытный в подвигах отшель­нической жизни, получил благословение на пустын­ное житие. Сначала он, около 5 лет, жил в 10 верстах от монастыря в земной пещере, питаясь в сутки горстью сухарей и непрестан­но упражняясь в молитвен­ном труде. Потом, по желанию братии пользо­ваться его беседами и по преклон­ности лет, он был переведен ближе к монастырю в ново­устроен­ную келью. Когда же чрез два года эта келья сгорела: он поселил­ся с учеником сво­им Памфилом в Филипповской пустыне, где ныне устроена церковь Живоносного Источника. Учитель и ученик подвизались вместе, восходя от силы в силу духовного совершен­ства посредством молитвы, и упражняясь в делании малых сосудов для соленых сельдей. В 1845 году, по причине изнеможения сил и притупления зрения, Герасим переведен в монастырскую больницу. Как младенца водили его к богослужению, которого он никак не хотел оставлять. В то время было ему более 100 лет; но память ему не изменяла, и приятно было беседо­вать с ним, как с пришельцем из иного мира, касав­шимся воспоминаниями сво­ими царствования императрицы Елизаветы Петровны. Глубоко назидатель­ны были его беседы о подвижниче­с­т­ве, дышав­шие редкою простотою и состоявшие в кратких изречениях, в которых давало себя чувство­вать какое то особен­ное духовное помазание. В последнее время старец казал­ся совершен­ным младенцем; не заботил­ся о том, в рубашке ли он, или нагой, и, забывая о временах дня, спрашивал вечером, отошла ли утреня, а утром, звонили ли к вечерне; но молитвен­ное расположение не оставляло его никогда. Случалось, что в беседе с братиею, среди разсказа, он вдруг останавливал­ся и начинал про­износить молитву Иисусу. 1848 года, октября 28 дня, Герасим почил о Господе, имея от рождения 108 лет.


Монах Памфил

Жизнь в пустыне. – Опыт повиновения. – Подвиги. – Видения. – Жизнь в монастыре. – Прозорливость. – Кончина.

Старец Герасим воспитал в своем ученике Памфиле инока, превозшедшого даже своего учителя духовным пре­успеянием. Памфил, по занятию своему в монастыри, был бочар и колесник. Вверив себя в безусловное послушание своему старцу, он во всю жизнь свято исполнял завет послушания и ничего, до малейшей вещи, не делал без благословения наставника. Но преткновения и погрешности неизбежны в жизни каждого человека. Однажды он получил из рухольной палаты для опоясывания кожаный ремень с железною пряжкою, не взяв на то позволения у старца. Старец оскорбил­ся самоволием ученика, и, заметив в нем доволь­ство и радость о приобретен­ной вещи, взял у него ремень, а для опоясывания дал ему толстую веревку; послушный ученик опоясывал­ся веревкою до самой смерти, лет 20-ть. Многие годы Памфил прожил с Герасимом в пустыне, занимаясь деланием бочонков, и если когда не успевал исполнить назначен­ного старцем урока, то лишаем был в тот день и обеда. Велики были его молитвен­ные подвиги. Просветив молитвою мыслен­ные очи, он и телесными очами сподобил­ся видеть сверхъесте­с­т­вен­ные явления. Неоднократно он видел явление церкви на том месте, где ныне поставлена церковь Живоносного Источника, и сообщал о том тогда же своему старцу. Иногда в темную ночь он видел необыкновен­ный свет, озарявший окрестность их пустыни. Но ему запрещали обращать внимание на такие явления, чтобы не подпасть обольщению духовной гордости. Не напрасны были эти мудрые предостережения. В одну ночь, стоя на молитве, он поражен был страшным видением, и от насилия ли бесовского, или от одного страха, лишил­ся чувств, и на утро найден был безчув­с­т­вен­но лежащим на полу. «Я видел тогда», говорил Памфил впоследствии, «стоящего пред окном человека с огнен­ными глазами, дышащего пламенем; он просил­ся на ночлег; потом вся келья наполнилась черными воронами, которые с громким карканьем летали и кружились вокруг меня». С этого времени у него закрыл­ся один глаз и искривилось лице. Оставив пустыню, Памфил теперь большею частью жил в монастыре, занимаясь обычным рукоделием; в слезных молитвах он проводил иногда целые ночи, рыданиями пробуждая близ живущих: в полночь отправлял­ся в брат­скую трапезу и там продолжал молиться до утрени пред образом Тихвинской Божией Матери. Всегда молчаливый и молитвен­но сосредоточен­ный, Памфил имел расположение духовное и почтение к одной юродивой женщине, по имени Христине, которая часто посещала монастырь. В одно время он пошел на пристань, сказывая встречав­шимся на пути: «Христина едет, иду ее встречать». Но и Христина, находясь еще далеко от монастыря, объявила соплавателем, что на встречу им выйдет монах. С взаимным уважением встретились друзья на берегу и лобызали друг друга в рамена. До самой своей кончины он не преставал обращаться к своему старцу, поверяя ему тайны своей совести и прося наставлений в затрудни­тель­ных случаях. Вся его жизнь была непрерывным подвигом молитвы и труда, от которого он успоко­ил­ся сном смерти, прежде старца своего, в 1845 году, сентября 8 дня. По смерти лице его совершен­но исправилось от искривления, и в удивление всем сделалось благообразным и радостным.


Схимонах Зосима

Жизнь в монастыре. – Нестяжатель­ность. – Подвиги. – Кончина.

Вся монастырская жизнь Зосимы, про­исходив­шего из чудского племени, протекла в неутомимых трудах, строгом воздержании и примерном нестяжании. Живя в монастыре, он не держал никогда в руках денег и не принимал кружечного награждения, которое в небольшом количе­с­т­ве дает­ся инокам для необходимых келейных нужд. Голгофский стро­итель, желая искусить твердость его обета – не прикасаться к деньгам, – велел однажды положить горсть медных и серебряных монет на тропинке, по которой нужно было Зосиме идти в скит к праздничному бдению. Увидев деньги, Зосима бросил­ся в сторону и завяз в болоте, по которому пролегала тропинка. Он готов был почесть этот случай за искушение бесовское, желая лучше измараться в грязи, чем дотронуться до ненавистного металла. Тогда вышли из засады двое искусителей и объяснили, в чем дело. «Не знал я этого», отвечал просто­сердечный Зосима, «иначе побросал бы ваши деньги в болото». В келье нестяжатель­ного инока не было ничего излишнего; кроме мантии и клобука у него было только две одежды, – зимняя, простой полушубок, и летняя – серый кафтан. Таким образом, уходя из кельи, Зосима уносил с собою все свое именье, подобясь птице, при перемене места, не оставля­ю­щей за собою ничего. Во всю 47-летнюю жизнь в обители, летом он трудил­ся в звериной и рыбной ловле на тонях Тро­ицкой и Кирилловской, а зимою занимал­ся вязанием сетей. Ночи нередко он проводил в слезной молитве. Зная о его ночном бодрствовании, братия просили его будить их в известный час, и он исполнял эти просьбы с удоволь­ствием и неопусти­тель­но, хотя и не было у него в келье часов. Пред смертью, заболев, он отрекал­ся от схимы, чтобы по выздоровлении имел возможность обратиться к обычным трудам в пользу обители. Кончина его последовала на другой год, после известного бомбардирования монастыря Англичанами, когда иноки все еще не были безопасны от вторичного нападения врагов. Умира­ю­щий старец, увещевал оста­ю­щихся в живых братий не преда­ваться малодушию, при виде опасности, уверяя, что по молитвам Преподобных, Бог не попустить более оскорбить святое место. Остав­шееся после него имуще­с­т­во состояло в одном только поясе. Схимонах Зосима почил 1855 года, июня 23 дня.


Иеросхимонах Иероним

Жизнь в мире. – Поступление в Хутынь монастырь. – Иеромонаше­с­т­во. – Служение при Московском Синодальном доме. – Пребывание в Черноморской Николаевской пустыни и в Новгороде. – Заключение в Петропавловскую крепость. – Отсылка в Соловецкий монастырь. Кончина. – Наставления его о священ­стве, о доброто­любии, о схиме, о молитве.

Иероним, в мире Иерофей Лукин, сначала состоял в гражданской службе с 1782 по 1795 год; потом поступил в Новгородский Хутынь монастырь, где в 1799 году пострижен в монаше­с­т­во. В иеромонаха он рукоположен в 1808 году в Московском Новоспасском монастыре, после чего служил при Московском Синодальном доме. Во время наше­с­т­вия Французов Иероним трудил­ся при отправлении из Москвы патриаршей ризницы и, выехав с нею, не имел времени сохранить свое имуще­с­т­во. По окончании войны он перешел в Черноморскую Николаевскую пустынь Екатеринославской епархии, а чрез четыре года переместил­ся в Новгородскую епархию. Будучи близко знаком с Фотием, впоследствии Юрьевским архиманд­ритом, а в то время законо­учителем кадет­скаго корпуса, Иероним узнал от него о распространении в обще­с­т­ве масон­ства и противных православию учений, и решил­ся донести правитель­ству. За это донесете он послан был в Петропавловскую крепость, из которой 1830 года переведен под строгий надзор в Соловецкую обитель. Иероним со слезами принял объявление о выводе его из Петропавловскаго каземата. «О чем ты плачешь», спросил его комендант. «Поверьте», отвечал узник, «я не нашел лучше сего места для иноческаго подвига». Хотя Иероним и не учил­ся в школах, но, при обширном уме, он сам образовал себя духовным чтением и беседами с духовными старцами, с которыми приходилось ему встречаться на жизнен­ном пути. Он имел увлекатель­ный дар слова и редкую силу убеди­тель­ности; советы его были особен­но полезны для боримых помыслами и смущаемых совестью. Наставления его, основан­ные на опыте, были истин­ным врачевством духовным. В последнее время он вел дневную запись сво­их мыслей, представля­ю­щую много любо­пытных психологических дан­ных. Иеросхимонах Иероним почил с миром о Господе в Анзерском ските 1847 года, сентября 23 дня, 82 лет.

       Извлечения из рукописей старца Иеронима, представля­емые вниманию читателя, познакомят с направлением духа и образцом речи его.

О священ­стве. В древние времена монахи проводили жизнь безмолвную и уединен­ную; поэтому, в патериках редко упоминает­ся о священ­но­иноках. Ныне же в обителях священ­но­иноки умножились для отправления священно­служения, и иные скучают о лишении прежнего безмолвия. Об этом я неоднократно беседовал с искусными отцами, и слышал от них следу­ю­щее: монахи, остав­шиеся в безмолвии и уединении, получали утешение душам сво­им от молитвы Иисусовой, совершаемой умом в сердце, и то при искусных и не прелестных наставниках; потому что некоторые упражняясь в этой молитве, по неискусству и самочинию, подпали прелести диавола и болели иногда неисцель­но. Монахам же, пребыва­ю­щим в священ­стве, нет никакой прелести: потому что освящение от Христовых Таин непрелестно и дей­с­т­вен­но для приемлющего с верою. Те же отцы говорили мне, что награда, даруемая от Бога иноку, усердно пребыва­ю­щему в священ­стве, несказан­на. Потому, говорили отцы, не скорбите, что не безмолвствуете, подобно прежним пустын­ножителям; но благодарите Бога, сподобив­шего вас священ­ства. Цель их и ваша одна и та же: нрав­с­т­вен­ное совершен­ство. Те полагали восхождения в сердцах сво­их; вы же полагаете в церквах Божиих. Они шли от силы в силу, – от силы деяния в силу видения. И вам предлежит тот же путь идти от силы веры в силу видения умнаго. Писано: «пойдут от силы в силу и явит­ся Бог богов в Сионе» (Пс.