Geum.ru

Александр трапезников похождения проклятых

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   25

— Чего это ее туда занесло? Не иначе, как за подшивкой журналов мод. Теперь все любят ретро.

— Это вопрос десятый. Но встречу с ней также считаю далеко не случайной.

— Ну разумеется.

— Нет, не то что вы думаете. Она мне потом очень помогла в моих поисках.

— А что вы ищете?

— Понимаете, однажды я читал ксерокс рукописи Мотовилова. Это был богатый помещик, исцеленный Серафимом Саровским от неизлечимой болезни ног. Всю последующую жизнь, продав имение и раздав деньги нищим, он провел близ святого старца, называя себя «служкой Серфимовым». И записывал беседы с ним. Почерк у него, надо признаться, был просто ужасный — одни волнистые линии, наподобие стенографической записи. Но расшифровать, при желании и с Божией помощью, можно. Преподобный Серафим обладал даром прикроенного, почти мистического пророчества. Он обетовал новое и прозревал изначальное. Вообще-то, мистика не являлась характерной для русской святости. Но как особая «умная молитва», как предельная духовная созерцательность, способная приоткрыть Божественные тайны, она есть. Присутствует в нашей жизни. У истоков ее стоял преподобный Сергий Радонежский. Расскажу лишь такой эпизод. Как-то раз в Москву пешком направлялся из страны зырян Стефан Пермский. Остановился в девяти верстах от Сергиевой пустыни, повернулся в ее сторону и начал с поклонами молиться. Сергий Радонежский прервал беседу со своими учениками в келье, встал и тоже поклонился до земли. Он услышал слова Стефана Пермского: «Мир тебе, духовный брат!» И ответил: «Радуйся и ты, Христов пастырь!» Так что таинственность духовной жизни велика и малообъяснима, она связана с Божественными энергиями. А Оптина пустынь и Саров — два центра русского старчества, особой мистической практики.

— Неудивительно, что туда потянуло Путина, — сказал я. — Видно, бедолага, совсем запутался. Так на что вы натолкнулись в рукописи Мотовилова?

Мне было интересно слушать Алексея, но я с трудом подавил зевок. Глаза у меня почему-то продолжали слипаться, хотя я уже выпил чашку крепкого чая.

— Серафим Саровский спросил у Мотовилова: как тот думает, где теперь находятся мощи святого Александра Невского? Мотовилов ответил: ну как где, в Александровской лавре, их туда Петр I велел перевести из Владимира. На что святой старец открыл ему одну из тайн. Во Владимире святые мощи почивали открытыми, а в Петербурге их должны были положить под спуд. И они не пожелали того, поэтому в Александровской лавре их и нет.

— А где же тогда? — спросил я озадаченно.

— Тот же вопрос задал и Мотовилов, но преподобный не ответил. Не все должно знать. А может быть, «служка Серафимов» убоялся по какой-то причине записать ответ. Или я не смог расшифровать текст. Но мне тогда еще пришла в голову одна мысль. Александр Невский был отцом Даниила Московского. А что, если мощи и этого благоверного князя покоятся где-то в ином месте, не в Свято-Даниловом монастыре? Да, они были обретены в Средние века, и это неоспоримо. Причем как обретены? Сначала конь под одним из юношей из свиты его сына Ивана Калиты споткнулся о могильный камень. И явлено было видение Хозяина Москвы, укоряющее за его забвение. Потом боярин Иван Шуйский, уже при Иоанне Грозном, влез на надгробную плиту, чтобы сесть на лошадь, да его пронзила страшная боль в спине и он едва не умер. А вокруг этого могильного камня уже творились чудеса исцеления. Но прошло еще почти сто лет, прежде чем государь Алексей Михайлович Тишайший обрел мощи блаженного Даниила.

— Ну и? К чему вы клоните?

— А теперь перенесемся в век двадцатый. Когда большевики громили церкви, срывали кресты с куполов, убивали священников и выбрасывали из ковчегов святые мощи наших православных угодников Божиих. Не секрет, что останки многих святых прятали у себя благочестивые люди, обычные миряне. Только так можно было их спасти. Избавить от позора и поругания. Тогда, в семнадцатом году, случилось самое страшное, что может произойти с народом: Господь оставил Россию и попустил овладеть ею всем самым мрачным сатанинским силам. Второй раз это произошло уже на исходе двадцатого века, поскольку первая попытка удалась не до конца. Но именно тогда же, в семнадцатом, второго марта, как раз после отречения от престола Николая II, в селе Коломенском была явлена икона «Державная» Божией Матери — в порфире, пропитанная мученической русской кровью, с царской короной и скипетром. Небесная Владычица не только не ушла от нас, но приняла на Себя преемство Российской державы во времена безвластия и беззакония. На Никольской башне Московского Кремля бесноватые комиссары в «пыльных шлемах» и кожаных тужурках пытались стереть, прикрыть образ святителя Николая тканью, но она сама собой рвалась и истлевала за сутки. А краска и белила осыпались, и лик Угодника вновь проступал. Иконы в храмах и купола на них обновлялись и сверкали золотом. В Оптиной со святых крестов также шла кровь, но богохулители, пришедшие туда, были поражены столбняком и умерли. Боролись между собой два воинства: земное, вырвавшееся из самого ада, и Небесное. И конечно же прежде всего надо было сохранить святыни, мощи русских подвижников и трудников, угодников и преподобных, святителей и блаженных, наших духовных ратников, до иных, лучших времен, когда над Россией вновь засияет Фаворский свет.

— Когда? — глупо спросил я.

— Скоро, — уверенно ответил Алексей. — Свято-Данилов монастырь был закрыт и разорен в Москве одним из последних. Настоятель и пятьдесят монахов расстреляны. Кладбище ликвидировано. А мощи святого Даниила Московского... Я шел по следу и пришел к выводу, что их там в то время уже не было. Их спрятали и прячут до сих пор. Слишком большое и ценное значение они имеют не только для Москвы, но и для всей России. Это как Державный символ, который не должен пропасть или исчезнуть. Зримый символ, разумеется, поскольку Небесный Даниил всегда со Святой Русью, но людям нужно видеть и осязать, иначе они совсем помрачатся. Сейчас вновь именно такое время — полного помрачения и бесноватости, абсолютного воровства, предательства, беспамятства и разбоя.

— Опа-на! — вырвалось у меня. — А вы, часом, не ошибаетесь? Насчет святых мощей?

— Я сомневался. Даже имея доказательства, я многое сопоставлял и сомневался, — промолвил Алексей. — Но потом, на прошлой неделе получил самое главное подтверждение своей правоты. Там, у полузаброшенного скита в Оптиной пустыни. Об этом же говорил и старец президенту. О том, что мощи святого благоверного князя Даниила Московского должны быть обретены вновь. В течение семи дней. Считая с памятной даты первого их чудесного открытия — двенадцатого сентября. Сегодня у нас уже тринадцатое. Иначе...

— Что — «иначе»?

— Об этом лучше даже не говорить. Все большевистские и нынешние либерально-демократические ужасы покажутся лишь цветочками.

Алексей сидел очень напряженно, с бледным лицом, и от него словно бы вольтова дуга исходила, до такой степени, по моим ощущениям, он был наэлектризован.

— Ты любишь Машу? — неожиданно спросил я, решив вдруг перейти на «ты».

— Как же ее не любить? — улыбнулся в ответ он.

— Тогда какого хрена ты подвергаешь ее такой опасности? Втягиваешь ее в самый омут, где и бесы, и политики, и уголовники какие-то, и... черт-те кто еще! Насколько я теперь понимаю, мощи эти не дают спать многим. Мне-то сейчас уж точно! И как тебя вообще осенило или угораздило заниматься историей Даниила Московского?

Ответ последовал не с той стороны, откуда я ждал, а из-за моей спины.

— Да потому что он его прямой потомок, — сказала Маша, выступив из темноты коридора на кухню.

Алексей развел руками, будто извиняясь.

— Да, это так, — смущенно произнес он.

3

Пять сыновей было у князя Даниила Московского и его супруги Марии. Самым знаменитым из них стал Иван Калита, правивший в Москве. Но он был лишь четвертым отпрыском, потому ему и достался не самый значительный удел. Это потом она сделается столицей и будет сердцем России, Третьим Римом. А первый сын, Георгий, княжил в самом крупном городе Руси Переславле-Залесском. Второму, Борису, по старшинству досталась Кострома. Третьему, Александру, — Вологда. Пятому, послед­нему, Афанасию, выпал незначительный удел — Новый Торжок. Вот от него-то и вел свою родословную Алексей, выложив передо мной свое бумажное генеалогическое древо. У него даже фамилия оказалась соответствующей: Новоторжский. Она передавалась от поколения к поколению и всплывала в различных исторических эпохах: то при Иване Грозном, то при Петре I, то при Екатерине II, а то и при большевиках. Свой рассказ, который растянулся до самого утра, Алексей подкреплял ссылками на летописные своды, архивные изыскания, труды историков. Факты говорили о том, что он прав.

Что мне было ему ответить? Я — человек сомневающийся, и уж мне-то как профессиональному историку больше других известно, что факты можно повернуть и так и этак, расположить их как угодно, перемешать и составить вновь. Но почему бы и нет? В конце концов, все мы, и живые и мертвые, связаны родственными узами, той духовной близостью, которая отличает человеческое существо от тварного. Корни одни — от творения Господа, и образ у всех тоже один — Божий. И надо было отдать Алексею должное за проделанный им титанический труд, который не всякому по силам, от скуки ли к прошлому, лени, сиюминутности или небрежения к истокам.

А Маша, кажется, искренне верила, глядя на Алексея с любовью и затаив дыхание... Да и он порой бросал на нее такие нежные взгляды, что мне даже стало как-то неуютно и одиноко от чужого тепла. Но я стряхнул с себя это минутное оцепенение, словно выбравшийся на берег спаниэль воду.

— Теперь ясно, почему ты так увлечен Даниилом Московским, — произнес я.

— Одно совпало с другим, — отозвался Алексей. — Прослеживая родословную, я занимался и обстоятельствами разорения храмов при большевиках. Не только Свято-Данилова монастыря, но и других. И чем дальше продвигался к своим корням, тем больше убеждался в том, сколь много православных реликвий было укрыто в толще народа от безбожников. Например, чудотворная Козельшанская икона на Украине, от которой прозревали и исцелялись даже слепые, была унесена монахинями перед самым закрытием обители. Где она сейчас? Неизвестно. Какая-нибудь «матушка» сохраняет ее в глубине страны до лучших времен. Так же как и мощи преподобного Пафнутия Боровского. Они тоже исчезли, а тайна их перезахоронения передается из уст в уста, от отца к сыну, от сына к дочери. В дни гонений укрывание святынь в народе вполне естественно, на Руси это всегда было, еще с татарского ига. Когда настают трагические для православия времена, духовные сокровища принимают благочестивые руки. Они должны появиться вновь лишь в назначенный срок. А когда? На то воля Божия. Вот мощи другого нашего праведника, Александра Свирского, к которому единственному из в его отшельничестве всех русских святых снизошла Святая Троица, были обретены не так уж давно. Чьими-то заботами они были укрыты от поругания в музее Военно-медицинской академии в Петербурге. Пока держалась советская власть, преподобный был недоступен для поклонения. Он словно бы опять ушел в свой затвор от гиблого мира.

— Но нынешняя власть ничуть не лучше, — возразил я. — Одна другой стоит, и почему же тогда мощи «открылись»?

— Не знаю. Стало быть, так надо. Промысел Божий. Возможно, сейчас не хватает живых праздников и на помощь спешат усопшие.

— А откуда у тебя уверенность в том, что сам найдешь то, что ищешь?

— Просто я чувствую его «дыхание» рядом с собой, — ответил Алексей. Помедлив немного, он добавил: — Однажды ночью во сне мне было видение Даниила Московского. Он сам наставил меня на тот путь, по которому я сейчас иду.

— Гм-м... Гм-м.

Сказать больше мне было нечего. Оставалось только полить герань водой из остывшего чайника. Это растение было теперь моим единственным достоянием. Квартиры нет, Маша с другим, мысли и те куда-то торопливо убегали, словно спешили покинуть дырявый кров.

— Вы не забыли, что нам надо на Ярославский вокзал? — спросила вдруг Мария. — Уже восьмой час. Пора.

Нищему одеться — только подпоясаться, гласит русская пословица. Через несколько минут мы уже выходили из дома. Проведя практически целые сутки в квартире Якова, где затхлый запах держался весьма устойчиво, несмотря на проветривание, мы наконец-то глотнули свежего воздуха. Но на улице творилось нечто странное... Нет, оно не бросалось в глаза явно, но как-то ощущалось подспудно, какими-то штрихами, звуками, игрой света и тени. Будто художник, подойдя к своей картине и взяв кисть, начал улучшать пейзаж, делая его только хуже и фантасмагоричнее. Во-первых, шел мелкий колючий снег и таял прямо в воздухе (это в сентябре-то!), но в то же время ярко светило солнце. Дул сильный ветер, кружа и разнося мусор. Ни с того ни с сего заработала сигнализация в нескольких припаркованных к подъезду автомобилях. Какая-то наглая ворона, пролетая надо мной, вдруг клюнула меня в темя. Хорошо еще, что на голове была бейсболка. Я погрозил ей кулаком и выругался про себя. Ворона в ответ каркнула семь раз подряд. Странно вели себя собаки, бегая друг за другом как сумасшедшие, но почему-то молча, без лая. Что было совсем не характерно для разыгравшихся псов. Еще более непонятным было поведение дворников. Киргизы побросали свои метлы, сгрудились в кучу и о чем-то оживленно шептались. Потом всей толпой пошли куда-то на юго-восток, должно быть в сторону казахстанской границы. Пьяненький бомж, ковылявший нам навстречу, вдруг низко поклонился до земли и попросил у Алексея «копеечку». Тот также отвесил поклон и дал рубль. Еоюк выбросил рубль в кусты и побрел дальше. Ну, были и другие мелочи подобного рода, которые вызвали мою озабоченность. И не только мою, как выяснилось.

— Что-то происходит, — сказала Маша.

— Иконы мироточат не зря, — добавил Алексей. — Мы стоим на пороге каких-то очень важных событий. Может быть, венчающих земную историю.

— Из того, что меня клюнула в темя ворона, я еще не заключаю, что наступает конец света, — возразил я. — А киргизы отправились за шлифованным рисом, который привезли в соседний магазин по бросовой цене.

— Напрасно ты столь смешлив, — ответил Алексей. — Я вам приведу пророчества не православных святых, а католического священника, чтобы быть объективным. Жил в двенадцатом веке такой Малахия Моргер, из ирландского Ольстера. Его уже при жизни почитали за святость, потому что он не нарушил ни одной христианской заповеди. Тогдашний папа Иннокентий II призвал его к себе и в присутствии всех кардиналов возложил на него свою митру, сказав, чтобы все пали перед ним ниц, ибо этот человек ниспослан самим Господом. Во время ночных молитв и бдений Малахия видел будущее: небоскребы, самолеты, ужасы войн, ядерные взрывы. Когда он грезил, за ним записывали его слова. На основании этих текстов появилась мистически-загадочная книга под названием «Предсказание о римских папах». Вначале она кочевала из монастыря в монастырь, а потом исчезла. Очевидно, ее нарочно спрятали, потому что пророчества Малахии стали сбываться в точности. И лишь в шестнадцатом веке книга эта обнаружилась в Мантуе. В ней заключен каталог 112 римских пап, которые были и будут. Вплоть до последних времен. Малахия приводит даже их имена, характеристики и сроки правления. Все полностью соответствует. Он предсказал, что 110 м папой будет Иоанн Павел Второй, который и родится и будет похоронен при солнечном затмении. Так и было. Затем на некоторое время придет Бенедикт ХVI. Последним, 112 м папой станет Петр II. При нем будет уничтожен город на семи холмах и наступит конец cвета.

— Какой город: Рим или Москва? — спросил я. — Ведь она тоже стоит на семи холмах.

— Это уже не столь важно, — ответил Алексей.

— Хотелось бы все-таки, чтобы не Москва, — заметила Маша. — Хотя и Рим жалко.

— Жалко у пчелки, пчелка на елке, а елка в лесу, — усмехнулся я. — По снятым волосам чего уж плакать. Вот только не слеплен ли этот трактат в тайных канцеляриях Ватикана? И если да, то с какой целью? Запугать мир, чтобы в мутной воде поймать какую-то большую рыбу? Рыбу-мутанта. И накормить ею людей, дабы и они генетически изменились. Стали, как ты выражаешься, апостатами и энтропийками.

— Направление мыслей отчасти верное, — согласился Алексей...

Троллейбус, в котором мы ехали, не заплатив за билеты, остановился на площади трех вокзалов.

4

Из камеры хранения был извлечен целлофановый пакет, в котором лежала обычная дамская замшевая сумочка средних размеров, довольно потертая, светло-коричневого цвета.

— У меня была точно такая же, только поновее, — пояснила Маша. — Но в темноте я не разобралась и схватила чужую.

— Хватательный рефлекс у тебя был всегда развит, — сказал я. Кажется, она прямо сейчас готова была начать потрошить сумку, дергая заевшую молнию.

— Давайте куда-нибудь отойдем, — благоразумно произнес Алексей.

На нас уже подозрительно косился некий вокзальный городовой, помахивая резиновым амортизатором. Мы вышли на площадь, отыскали уютный дворик и сели на скамейку. Рядом в песочнице играли малыши под присмотром трех молодых мам. Молния наконец-то поддалась, Маша сунула руку в сумочку. Стала выкладывать на скамейку обнаруженные вещи. Сначала появилась небольшая косметичка. Значит, «племянница»-паломница была не чужда макияжу.

— Подозрительно, — сказал я. — Тушь для ресниц и губная помада говорят нам о том, что девица вполне могла убить свою «тетушку». Я делаю этот вывод на том основании, что наши православные девушки морду не красят.

— Заткнись, ладно? — посоветовала мне Мария.

Я заметил, что ее охватило какое-то лихорадочное волнение. Как, впрочем, и Алексея. Да и меня, надо признать, тоже. Кучка предметов на скамейке стала увеличиваться. Появилась записная книжка, связка ключей, пучок свечек, перевязанных резинкой, коробок спичек, конверт с несколькими старыми пожелтевшими и новыми фотографиями, молитвослов карманного размера, завернутая в салфетку просфорка, читательский билет — и тоже в Румянцевсую библиотеку, как у Маши, только на фамилию Ухтомская, с инициалами О.Д., флакончик с духами, перочинный ножик. Что вновь вызвало мое подозрение. Поскольку ножик был с фиксированным лезвием, а это уже оружие.

— Едет в Оптину пустынь и берет с собой довольно серьезный нож, — сказал я. — Тебе не кажется это странным, Алексей Данилович?

— Откуда ты знаешь мое отчество? — удивился он.

— Просто так, наугад ляпнул.

— Он вообще — ляпотник, — в отместку за «хватательный рефлекс» съязвила Маша.

— Нет, странным не кажется, — ответил Алексей. — Напротив, подтверждает мою мысль о том, что женщины чего-то серьезно опасались. Возможно, хотели защитить себя с помощью этого ножика. Но, как видим, не удалось. Одна мертва, другая исчезла.

Маша вытряхнула из сумки хлебные крошки.

— Похоже, все! — сказала она.

Но тут лицо ее несколько изменилось, удивленно вытянулось. Продолжая ощупывать сумочку изнутри, она произнесла:

— Отчего бы ей быть такой тяжелой? Тут за подкладкой что-то есть. А ну-ка, дай ножик!

Открыв лезвие, Маша стала выворачивать сумочку и резать подкладку. Вскоре нам предстал холщевый сверток, перетянутый бечевкой. Волнение наше достигло предела. Узел был завязан столь туго, что Маша, перестав с ним церемониться, просто по-македонски перерезала его лезвием. Развернув ткань, она, да и мы с Алексеем едва сдержали изумленный возглас. Перед нами появился восьмиконечный золотой крест, украшенный драгоценными камнями и бриллиантами — алмазами, сапфирами, изумрудами, рубинами — и все это очень больших каратов и размеров. Но главное, крест с бриллиантами излучал какую-то удивительную красоту и чистоту, сверкал и переливался на солнце, будто вырвавшаяся на волю райская птица. Он даже слепил глаза, как самый яркий, поистине неземной свет.

— Тетенька, а что это? — спросил оказавшийся вдруг возле нас малыш из песочницы. — Дай мне!

Маша поспешно прикрыла дивный крест тканью.

— Дай, — неожиданно произнес Алексей. — Пусть возьмет в руки. Не слишком охотно, но исполняя волю «своего повелителя», Маша передала крест малышу. Что интересно, тот повел себя весьма странно. Обычно дети такого несмышленого возраста хватают любопытный предмет обеими руками и бегут с ним наутек, а потом, натешившись, забывают в траве. Но этот малыш принял чудный крест бережно, будто гораздо более нас, взрослых, знал, что он собой представляет. Какую тайную силу и власть имеет и несет. Мальчик, рассматривая очутившееся в его руках сокровище, сам стал походить на златокудрого херувима. Мне даже показалось нечто наподобие нимба над его головой. Впрочем, солнце сияло вовсю, и я мог ошибаться. Но поразительно было и то, что малыш, прежде чем возвратить крест Маше, прикоснулся к нему губами. Что было уж совсем непонятно, поскольку ребенок вряд ли что мог знать или слышать о святых реликвиях и обращении с ними. Особеннопри такой маме-курильщице на соседней скамейке. Да к тому же еще и пившей «Клинское» пиво с двумя своими другими подругами.

Малыш не убежал, а как-то важно, степенно и торжественно отошел от нас, словно отплыл в сторону, к своей песочнице. Как маленький корабль, снабженный новым парусом и подхваченный свежим ветром. Мамы закурили очередные сигареты, продолжая трещать. А мы, не сговариваясь, встали со скамейки и пошли прочь. Крест теперь покоился во внутреннем кармане у Алексея.

— Ну что скажете? — произнес я. — Думаю, из-за этого сокровища «тетушку» и укокошили. Тут одних бриллиантов на полтора миллиона у.е. Не только «племянница», родной сын зарежет. Как дважды два пять.

— Какой же ты, Саша, меркантильный и циничный, — вздохнула Маша. — Правильно, что я тебя бросила.

— Это еще надо поглядеть, кто кого бросил, — заспорил тут же я. — Когда я стоял возле ЗАГСа и ждал тебя, то только потому, что хотел тебе сообщить, что между нами все кончено. Я даже там записку оставил, под камнем.