Александр трапезников похождения проклятых

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 25

— А... а как же охрана? — спросил я, недоумевая.

— Ну какая может быть охрана, когда ты идешь к старцу? — мягко улыбнулся он. — Она... растворилась в воздухе. Превратилась в деревья. В зверей, птиц и гадов. Так что ничего странного в этом нет. Инкогнито — оно и есть инкогнито. Это лишь мне повезло, что я оказался в нужное время и в нужном месте. Но, наверное, тоже провиденчески. Поскольку мне довелось услышать именно то, чем был озабочен и я сам.

Я все еще не мог поверить услышанному. Хотя в России может быть все, любое чудо, даже встреча с президентом в сыром лесу ночью, где растут ливанские кедры с клинописной тайной. А почему бы и нет? Это ведь не встреча с Господом, а всего лишь с человеком среднего роста и, весьма вероятно, вполне средних способностей и возможностей. Вознесенного на вершину власти лишь по воле рока. Наверное, злого рока, а не доброго.

— Продолжайте, — хладнокровно сказал я. — Что вы услышали? Если, конечно, это не государственная тайна.

— Тайна, но отнюдь не государственная, а именно сакрально-мистическая, — ответил Алексей.

Однако и на сей раз ему не удалось закончить свою историю. Мы услышали, как скрипнула входная дверь в коридоре. И сразу стало ясно, что это не Володя — он входил с шумом, начиная тотчас же нести какую-нибудь ахинею с порога. Я думаю, что даже когда Владимир Ильич просыпался, то у него прежде открывался рот со словами, а уж потом — глаза. А тут вошли тихо, молча, по-шпионски. У Маши заранее вытянулось лицо. Алексей и я, не сговариваясь, встали и приготовились к самому худшему. Главное, что вокруг не было никакого тяжелого предмета, чтобы запустить им в голову незваного гостя. Или гостей. Кроме, пожалуй, пятого тома Шолом-Алейхема, забытого хозяевами на столе. Его-то я и взял в руки, надеясь оглушить «Поминальной молитвой» первого встречного.

Дверь в комнату открылась и... Мужчина с загорелым лицом и крепкой наружности едва успел по-боксерски увернуться от классика еврейской литературы, послав меня самого правой рукой в нокдаун.

Сквозь время — в вечность

...Утром 8 сентября 1380 года, в день битвы, густой белый туман как погребальным саваном покрыл поле, а в багряных тучах засверкали молнии. Земля словно стонала и прогибалась, готовясь к сечи, воды Непрядвы будто бы уже окрасились кровью. Природа сама возрыдала по убиенным русичам, которые были еще живы. Шесть их основных полков стояли в форме креста. И на груди у великого князя Димитрия, сродника Александра Невского и Даниила Московского, находился энколпион (крест-мощевик), куда была вставлена частица Животворящего Древа (Креста, на котором был распят Христос, Победитель смерти).

Накануне битвы Мамай сказал:

— Не как Батый поступлю я — христианство погубим, а церкви Божии сожжем и кровь христианскую прольем, а законы их уничтожим. Будут молиться отныне только за род ханский.

Никто сначала не отваживался выйти на поединок с могучим Челубеем, одним видом своим наводившим страх и смятение. Был тот Челубей не простым воином, а из таинственной секты «Гэлуппа», куда входили лучшие богатыри Тибета и Монголии: в трехстах боях он уже одержал победы. Справиться с этим «воином тьмы», обладавшим сверхестественными способностями, мог только Христов ратник, облеченный светоносной духовной силой свыше. И выдвинулся вперед постоять за правду монах Пересвет, сразившись с Челубеем, как Давид с Голиафом. И оба они упали замертво, потому что нужна жертва, прежде чем свершиться Великой Победе...

А после ринулись в бой червленые знамена, как пламя огненное, и пошла злая сеча, битва не на живот, а на смерть, во имя жизни вечной. Поле Куликово сотрясалось от конских копыт, треск жестокий стоял от ломающихся копий, а от ударов мечей блистали молнии.

И в страшной тесноте давили и уничтожали друг друга. На десять верст вокруг все было усеяно трупами. А за Русь сражались не только земные воины, но и небесные. Двое светлых юношей в небе гнали несметное темное ополчение, секли его с громким криком: «Кто вам велел погублять Отечество наше?» То были святые мученики Борис и Глеб. Иные могли видеть святителя Петра, гнавшего перед собою золотым жезлом толпы «эфиопов»-бесов. В третьем часу пополудни многие лицезрели, как сражаются вместе с русскими ангелы, как ведует небесные силы сам архистратиг Михаил, как приходят на помощь христианам полки Георгия Победоносца и Димитрия Солунского: летели в поганых огненные стрелы, падали они, объятые страхом Божиим, сраженные Христовым оружием.

В шестом часу из развезнутого неба вышло облако, подобное багряной заре над войском великого князя, скользя низко, а облако то было наполнено руками человеческими, которые защищали праведных воинов от татарских стрел, опускало венцы на головы христиан. Даже на тех участках битвы, где не было вовсе русского войска, и там лежали побитые ордынцы. И лежали они по всему полю лицами вниз, а погибшие православные — мертволепно ликами вверх, устремленными в небо.

Сам святой Угодник Николай Чудотворец явился в ночь перед битвой великому князю Димитрию и предрек ему победу. А еще прежде преподобный Сергий глаголил:

— Победишь, господин, супостатов своих, как подобает тебе, государь наш... Это твое промедление двойным для тебя поспешением обернется.

Как живой воскрес и Александр Невский: внезапно возожглись сами собой свечи у его гробницы, из Алтаря вышли два старца, озаренные небесным сиянием, тихо молвили:

— Восстани, Александре, ускори на помощь сроднику своему великому князю Димитрию, одолевающему сушу от иноплеменных!

И перед изумленными взорами инока-отшельника восстал из гроба Александр. Подобало и ему, светлому витязю, столь пострадавшему в Орде, явиться на поле ратное, когда спасенный его смирением народ впервые подымал оружие против неверных.

А в далекой своей обители Святой Троицы неустанно молился преподобный Сергий, поименно за всех сраженных насмерть, описывая собравшимся вокруг него монахам ход битвы. Следил он духовным взором за кровавой бранью, видел, как встал великий князь Димитрий Иоаннович в ряды сторожевого полка, обменявшись доспехами с любимым наперсником своим Михайлом Бренко. Нельзя было ему погибнуть, иначе наступило бы в русских войсках смятение. Поганые набросились на Бренко и убили его, а великий князь в то время бился в самой гуще, как лев рыкающий. Потом самовидцы говорили следующее, когда искали на мертвом поле государя Димитрия.

Юрка-сапожник: «Видел великого князя на третьем часу, сражался он железной палицей».

Васюк-Сухоборец: «Видел его в четвертом часу, бился он крепко».

Сенька Быков: «Я его видел в пятом часу, гнал мечом поганых».

Гридя Хрулец: «Видел князя в шестом часу, с четырьмя татарами дрался».

Степан Новоторжцев: «В седьмом часу шел он пеший с побоища, крепко раненный».

Но нашли все же великого князя Димитрия на краю поля.

А поганых гнали аж до Красивой Мечи, жаля и бия о шеломы хиновские. Мечей и копий не жалели. Не помог Мамаю и литовский князь Ольгерд. Заплутал он по воле Божией, пришел к монастырю в Епифане, а до Куликова поля всего-то двадцать верст. Игумен того монастыря отпустил всю братию к великому князю Димитрию, а всю тяжесть удара принял на себя. Юродствовал, отвечая на расспросы Ольгерда. Затем открыл все винные погреба и пригласил врагов как «самых дорогих» гостей к трапезе. Набражничались вояки литовские так, что не только время упустили, но самый смысл — «зачем» и «почему» здесь?

Мамай же, прежде чем его убили свои же в Кафе, рек:

— Велик Бог христианский и велика сила Его...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Странно, зрение у меня даже обострилось, а слух исчез. Пока я лежал на полу и разглядывал семейную жизнь двух тараканов на потолке, между Алексеем и незнакомцем завязался какой-то диалог. Вполне дипломатичный, без размахивания руками, но о чем они говорили, я, разумеется не слышал. Синхронного переводчика рядом не оказалось. Потом слуховой аппарат стал приходить в норму, а «бинокль» от глаз, напротив, отвели, и я уже не смог столь отчетливо изучать таракановедение. Затем я почувствовал на лбу ладонь Маши.

— Вставай, — сказала она. — Чего разлегся?

— А уже обед? — спросил я. — Что у нас на второе?

Кое-как поднявшись и опираясь на Машино плечо, я добрался до кресла и развалился в нем. У незнакомца удар был поставлен добре. Наверное, он действительно был боксером. И отправил меня не в нокдаун, а в чистый нокаут. Выглядел он лет на сорок, коротко стрижен и выбрит до синевы.

— Сами виноваты, — сказал он. — Чего это вы на меня набросились с Шолом-Алейхемом?

— Один бы не справился, вдвоем проще, — отозвался я, прислушиваясь к отдаленному гулу Ниагарского водопада в моей голове. — А вы кто?

— Яков.

— Сын Владимира Ильича, — пояснил Алексей. — Только что вернулся из сектора Газа.

— Это он звонил по телефону, — добавила Маша.

— А чего это вы вернулись? — негостеприимно спросил я. Будто это не он, а мы были хозяевами квартиры: — Забыли что? Так картошку в мешке мы выбросили.

— Он не всегда хамит, только по субботам, — обратилась к Якову Маша. — Но вы не волнуйтесь, мы здесь долго не задержимся.

— Да живите сколько угодно! — отозвался он. — Я все равно в гостинице остановился.

— Что так?

— Там пыли меньше. Заехал к отцу, а там... Ну, вы сами знаете. Думал, он здесь.

— А он скоро вернется, — сказала Маша. — Вы подождите.

— Пожалуй, — кивнул он. — Воспользуюсь вашим любезным предложением. А заодно перекусим.

Он вышел в коридор, вернулся с дорожной сумкой и стал выкладывать на стол продукты: колбасу, сыр, консервы, помидоры... И — с особой нежностью — палестинские оливки.

Мы уже и сами довно ничего не ели, а время приближалось к пяти часам вечера. Две трети суток пролетели как один миг. Пролетели и изменили мой мир. Я чувствовал это, словно шел долгий тропический ливень, поменявший русло реки, и теперь бурлящие воды неслись в ином направлении — и я вместе с ними. Но самое интересное, что мне почему-то нисколько не хотелось выбраться на берег.

Мы все разместились на кухне, кое-что и кое-как приготовили и стали то ли завтракать, то ли обедать, то ли ужинать. У Якова оказалась с собой еще и бутылка галилейского вина.

— Смотри-ка! — сказал он. — За время моего отсутствия тут и герань в кастрюле выросла. «Что хорошего может прийти из Галилеи?» — спрашивали фарисеи. Царь Иудейский и вино, отвечу им. Ну, за возвращение на родину!

— Если вы так о Спасителе, то я пить отказываюсь, — отозвался Алексей, ставя рюмку на стол.

— Ваше дело, — невозмутимо произнес Яков. — А зря, попробовали хотя бы. Вино отменное.

— А вы вернулись насовсем или как? — спросила Маша. — И о какой родине вы говорите: о той или этой?

— Еще не знаю.

— А герань, между прочим, моя. Руками не трогать, — вставил я, чокаясь и с ним, и с Машей.

Вино было ароматное и терпкое. После этого мы принялись усердно жевать, кроме Алексея, который предпочел лишь несколько оливок. За этой трапезой нас и застал возвратившийся Владимир Ильич.

— А-а, богоборец! — сказал он, обнимая сына. — Ну как там, в ваших Палестинах?

— Да я, папа, в основном во Франции и в Штатах, — ответил тот. — А ты все в разных башмаках бродишь? Не надоело юродствовать?

За столом стало теснее, а с приходом Владимира Ильича все мы, молчавшие до сих пор, как-то даже оживились. Будто в квартиру прибежала большая лохматая собака. Любопытная и тыкающаяся носом к каждому. «Собака» эта притащила с собой кулек пряников и горсть конфет, выложив перед Машей.

— Тебе, между прочим, привет от мамы, — продолжил Яков. — Она до сих пор ждет.

— И ей не кашлять, — отмахнулся Владимир Ильич, запихивая в рот то одно, то другое. При этом он еще и улыбался и говорил: — Что нового в мире? Как там ваш глобализм? Чего приехал-то?

— Неласково меня тут как-то встречают, — несколько обиженно произнес Яков. — То норовят по башке заехать, то вопросики всякие. Будто я отрезанный ломоть от каравая. А я ведь тоже советский, как и все вы. Кроме, пожалуй, Маши. Она уже из другой Атлантиды, которая, впрочем, также скоро на дно опустится.

— Вы имеете в виду Россию? — спросил Алексей.

— Я ничего не имею в виду. Я просто устал, потому и приехал. Устал от арабов, от негров, от мусульман, от вежливости на каждом шагу, от гомиков, психоаналитиков и стоматологов. От денег тоже. Но больше всего от этой проклятой толерантности и политкорректности. Прав был поэт Полежаев, еще двести лет назад написавший, что «французы пусты, как вздор». Скоро алжирцы им всем пинка под зад дадут. Такие же и америкосы. Спроси любого из них: уж не гомофоб ли он? И тот тебе испуганно ответит: нет-нет, я уважаю права геев, у меня и адвокат голубой, и врач, и сам я всегда готов, только прикажите. Хотя в душе может и презирать. Вырожденцы, чего говорить.

— Значит, приехали подышать свежим воздухом? — спросил Алексей.

— Воздухом детства, — уточнил Яков.

— В котором я тебя мало порол, — добавил Владимир Ильич.

— Папа! Куриная лапа.

Маша с любопытством изредка посматривала на «блудного сына». Алексей отчего-то хмурился, сам Яков лукаво усмехался, а отец его был как всегда беззаботен. Уже не собака, а птичка, порхающая по деревьям.

— Ездил в ФИАН? — спросил я у него.

— Какой там! Крутился возле нашего храма. Тут такое творится!.. Узнал, что иконы мироточат во многих церквах Москвы. И даже в некоторых квартирах у особо благочестивых мирян. Слухи ползут по всей столице. Это просто невероятно, вот что я вам доложу. Что-то будет, что-то непременно произойдет!..

Он радостно потер руки, словно в предвкушении пира. Но Алексей вовсе не разделял его праздничного настроения.Напротив, еще больше нахмурился.

— Смысл этого знамения мы, возможно, поймем очень скоро, — сухо промолвил он.

— Что тут у вас происходит? — озадаченно спросил Яков.

Ответ он получил от отца:

— Преображение, сынок, преображение. Бунт плачущих икон, вот что. Мотай на ус, богоборец. Нас ожидает либо революция, либо какой-то чудовищный катаклизм, либо воздушные силы Эстонии начнут бомбардировку Кремля.Ты приехал как раз вовремя, к открытию вернисажа. Место в первом ряду тебе обеспечено.

Алексей тихо произнес:

— Вы уже второй раз называете сына «богоборцем». Почему?

— А как же? — охотно отозвался Владимир Ильич. — Он и есть это самое. Я еще сорок лет назад знал, когда выбирал ему имя. А Роза со своими талмудистами лишь завершили дело. Вы же знаете, кто был первым библейским революционером и богоборцем? Иаков. И вообще, семантика имен имеет огромное значение, как пятно на лбу — на всю жизнь.

— Назвал бы меня тогда как-нибудь иначе! — фыркнул сын. — Хоть Митрофаном.

— Не мог! — развел руками отец. — Ладно уж, открою тебе давнюю тайну. Не моя заслуга в том, что тебя так назвали. И не Розы. После роддома, когда мы приехали сюда, на шестые сутки к нам пришел некий старик громадного роста и с длинной бородой. Весь в черном и в черной же круглой шляпе. Он назвался родственником Розы, хотя она потом и говорила, что не знала такого. Но он так заморочил нам голову, что мы поверили. Жил у нас старик дня три. Тебя пеленал, возился, шептал что-то на ушко. И ты смеялся, а не плакал.

Да мы и сами радовались, что такой «дядюшка» объявился. К тому же он и материально сильно помог, денег дал кучу. Мы же тогда бедствовали. Потом старик настоял, чтобы тебя назвали именно Яковом. Уходя, старик этот сказал, что станет сопутствовать тебе, что будет всегда рядом.

— Странно, никогда в жизни его не видел, — рассеянно произнес сын.

— Да и мы потом тоже, — подхватил отец. — Хотя... чувствовали какое-то мелькание на заднем плане. Будто стертая фигура в толпе на старой ленте в кинохронике. Но главное, что жизнь потом у меня и Розы пошла в гору. Да и у тебя тоже, сынок.

— А я вот о чем подумал, — вмешался вдруг Алексей. — Судя по вашим описаниям, Владимир Ильич, старик этот появлялся и во времена французской революции. Об этом свидетельствует «великий масон и каббалист» Элифас Леви. Он писал, что в сентябре 1792 года всюду, где происходили массовые убийства священников и дворян, видели некоего таинственного старика громадного роста, со слипшейся от крови длинной бородой и в черных одеждах и шляпе. При этом он громогласно восклицал: «Вот вам за альбигойцев! Вот вам за тамплиеров!» И сам рубил головы налево и направо. А после казни Людовика XVI он даже поднялся на эшафот, погрузил обе руки в королевскую кровь и завопил, что «крестит французский народ во имя Якова и свободы!»

— Вечный жид, что ли? — спросил я. Алексей лишь пожал плечами.

— Интереснее другое, — продолжил он. — Какого Якова? Ну, насчет «свободы», понятно. Это вечная присказка для дураков. Но имя «Яков» действительно роковое для всех революций. Почему санкюлоты стали называться «якобинцами»? В честь последнего Великого магистра ордена тамплиеров Якоба де Моле? Да и наша домашняя революция не обошлась без двух зловещих Яковов — Свердлова и Юровского. Один отдал приказ приказ об убийстве последнего русского императора, другой его ритуально исполнил. Не удивлюсь, если и там, в подвалах Ипатьевского дома появлялся этот таинственный старик-кровник. Впрочем, слухи об этом тоже имеются.

— Чепуха это все! — махнул рукой Яков. — Давайте-ка лучше глотнем вина из Каны Галилейской. Кому налить?

— Не скажите, — удержал его Алексей. — Я об именах много размышлял, и тут ваш отец прав. Если брать библейскую сторону вопроса, то три имени в истории и христианства, да и всего человечества, а особенно России, имели и имеют громадное значение. Религиозно-бытийное, если хотите. Это Иаков, Иоанн и Иосиф. С Иаковом мы уже разобрались. Иоанн Предтеча крестил Спасителя, другой Иоанн был его любимым учеником, и ему явилась тайна Апокалипсиса. Иоанн Грозный стал первым Помазанником Божиим на русском престоле. Церковь совершила над ним таинство миропомазания даже дважды, что говорит о его исключительной роли в создании русского царства. Двух великих провидцев и духовных ратоборцев явил нам двадцатый век — Иоанна Кронштадтского и Иоанна Санкт-Петербургского и Ладожского. А Иосиф? Иосиф был земным отцом Господа. Иосиф Аримафейский собрал капли крови Его в священный сосуд, который потом католики называли Святым Граалем. Иосиф Волоцкий искоренил на Руси «ересь жидовствующих», грозивших уничтожить не только Русь, но саму церковь. Иосиф Сталин из ничего сотворил Великую Красную Империю, а по сути — новое русское царство.

— Э-э!.. — вновь пренебрежительно махнул рукой Яков. — Глупости. Игра в имена, не больше.

— Коли так, то славная у нас за столом собралась компания, — подхватил его отец. — Тут и богоборец Иаков, и Мария Египетская, и Алексей — человек Божий, и Александр — не то Македонский, не то Пушкин, и я — креститель Руси, Владимир Ильич Ленин.

Маша не удержалась от смеха, а Яков опять пододвинул рюмку к Алексею и вкрадчиво сказал:

— Из Каны Галилейской может прийти только хорошее, не так ли?

2

Ночью я встал и побрел на кухню, испить водицы, поскольку после этого вина Галилейского свербило в горле. Наверное, Яша привез его не из Палестины, а купил где-нибудь на Тишинском рынке. Вчера мы так заболтались, что, естественно, уже никуда не поехали, ни на какой вокзал. Сумка в камере хранения подождет еще один день, ничего не случится. А вот Яков с отцом отправились в гостиницу «Измайловская». Кажется, «блудный сын» хотел поговорить с ним о чем-то серьезном, без посторонних. Мы же в квартире заняли такую дислокацию: Маша «толерантно и политкорректно» выбрала себе самую большую комнату с кроватью, пожелала нам спокойной ночи и закрыла за собой дверь на задвижку. Я поместился на кушетке, а Алексей и вовсе устроился в позе эмбриона на кресле. Но теперь это кресло пустовало...

На кухне горел свет, кипел чайник, за столом сидел Алексей и что-то писал в блокнот.

— Не могу долго спать, — виновато признался он. — Все время чувствую, что теряю что-то важное, когда сплю и бездействую. Присаживайтесь.

— Важнее вечного сна ничего нет, — изрек я с умным видом. Иногда мне это удается сделать. Я решил воспользоваться удобным случаем, когда мы впервые остались наедине, и расспросить его кое о чем. Больше всего меня интересовала Маша. С ее появлением в моей душе что-то опять перевернулось, как бы я не уверял сам себя в обратном. Но Алексей не дал мне и рта раскрыть.

— Я тут продолжал разговор с Яковом, — сказал он. — Мысленно. И вот что мне пришло на ум. Касающееся имен. Ведь Варавву, разбойника и убийцу, который вместе с Христом ожидал суда Понтия Пилата, тоже звали Иисусом. Это не может быть случайным совпадением. Здесь видны дьявольские козни, направленные на то, чтобы стереть с лица земли великое имя Спасителя, чтобы не могло человечество разобраться: кто же действительно Иисус, называемый Христом? Не он ли разбойник? Представляете, двух Иисусов представил Пилат толпе, и она неистово вопит: «Дай нам того Иисуса, а этого — распни! Смерть, смерть ему!» И продолжает вопить до сих пор, выбирая Варавву. А в этой толпе — старик с длинной бородой и в черной шляпе. Возбуждает помраченные умы.

— Крестник Якова? Подозрителен он мне как-то. Приехал тут челюсти крушить. И вино его дрянь, суррогат какой-то.

— Вы считаете, что его появление здесь, в Москве, именно в эти дни, тоже не случайно?

— Какие — «эти дни»? — настороженно спросил я.

— Сейчас объясню, — Алексей закрыл блокнот и спрятал его в карман. — Я уже давно занимаюсь историей Даниила Московского. Читаю святоотеческую литературу, изучаю архивы. Встречаюсь с людьми сведущими, старцами, которые понимают о прошлом и будущем больше, чем все историографы и футурологи вместе взятые. Тут одного ума мало, надо «думать» сердцем и «видеть» душой. В Румянцевской библиотеке, кстати, я и познакомился с Машей.

Blog

Александр трапезников похождения проклятых