Косарев Олег Юрьевич Содержание: Стихи рассказ
| Вид материала | Рассказ |
| Артёмка и замерзшее окно |
- Таланин Владимир Юрьевич (RU) (72) Автор(ы): Таланин Юрий Васильевич (RU), Таланин, 19.46kb.
- Гусев Олег Юрьевич 17. 05 Вт 10: 00 11: 15 лекция, 107.81kb.
- Литература. Прочитать рассказ «Муму» (в учебнике), 191.11kb.
- Олег Юрьевич Рыбаков. Пленарное заседание, 22.06kb.
- Г. Х. Сказки Барто А. Дума, думай (стихи) Бианки В. Повести и рассказ, 27.9kb.
- Договор о передаче авторского права, 124.36kb.
- Русские в Турции. 1920-1921, 352.95kb.
- Михаил Юрьевич Лермонтов мой любимый поэт. Когда я читаю его стихи, то как бы переношусь, 258.48kb.
- Уважаемые отец Олег, Олег Александрович, Михаил Иванович, представители духовенства, 120.22kb.
- Уважаемый Владимир Иванович! Уважаемый Олег Юрьевич! Уважаемые участники заседания!, 82.67kb.
Артёмка и замерзшее окно
Одним обычным тихим утром наш мышонок Артёмка как всегда встал с постели и сразу же побежал к окошку.
С тех пор, как пришла зима и выпал в степи снег, наш Артёмка первым делом после того, как встаёт с постели, бежит к окошку и подолгу смотрит в него. Малыш хочет увидеть всё, что делается в округе: не вышел ли кто из его друзей на улицу, не катается ли кто на коньках на речном льду или с горки на санках. И если оказывалось, что кто-то из друзей гуляет на улице, тогда озорник Артёмка на скорую руку, но плотно завтракает, одевается и выбегает мигом на улицу. …Потому каждое утро наш мышонок первым делом, вскочив с постели, бежал к окну.
И вот сегодня наш выспавшийся герой тоже подбежал к окну, глянул в него и… вдруг… ничего не понял! Что такое?! Непорядок: обычно всегда чистые стёкла окна сегодня были совершенно непрозрачные. За место ясного, абсолютно чистого просвета на стеклянной поверхности были в наличии лишь какие-то сверкающие похожие на пёрышки и разводы - холодные непрозрачные… узоры… «Это… это что ещё такое?..» - смутно пронеслось в маленькой голове озадаченного Артёмки…
- Это что ещё за дела?.. – сказал он грозно на всю комнату. На его голос сразу же повернули голову бабушка и мама.
Его старшие поняли, что малыш-озорник беспокоится по поводу того, что окно непрозрачное. Он увидел, что оно - не такое как всегда. Что на его стекле непонятные, хотя и красивые узоры. Мама и бабушка переглянулись и решили быстро объяснить ничего не понимающему Артемке, в чём тут дело. Сильно уж растерянно выглядел Артём.
Начала как всегда бабушка:
- Артёмушка, не волнуйся так. Мы сейчас тебе всё объясним, – сказала она, глядя в гневное лицо внука.
- Да-да, сынок, - подхватила тут же мама, - сейчас ты всё узнаешь…
- …Тогда не тяните, - терял терпение и краснел от злости мышонок, - и объясните, пожалуйста, толком, кто это всё наделал? Кто сделал так, чтобы я ничего не смог видеть. Как я теперь узнаю, вышел ли уже на улицу мой друг Зайчонок или нет? Как? Ну, кто мне подскажет?..
- Да тут всё просто, - засмеялась бабушка, - за ночь из-за мороза, что разыгрался на улице, стекло нашего окна сразу и замёрзло. Это всего лишь - морозные узоры на стекле. Видишь, они похожи на куриные пёрышки или на красивые лунные узоры! Да, они похожи - на зиму! Приглядись-ка получше: вон какие они красивые, эти снежные узоры зимы!
- …Я вижу, - не очень радостно согласился мышонок. – Вижу уж… Но только как же я теперь буду смотреть на улицу. Как я могу узнать, вышел ли мой приятель Зайчонок или нет? А?.. Что вы мне теперь заявите?
- А ты возьми, дружок, наклонись к самому стеклу и подыши на него. И тогда увидишь: из-за твоего тёплого дыхания появится «глазок». То есть, в том месте, куда ты будешь дуть, там растает намерзший, мешающий сейчас узор, и откроется небольшой участок обзора. Он будет прозрачный, как раньше было стекло. Ты будешь в состоянии посмотреть и на степь, и на реку, и на горку . Ты прекрасно сможешь всё увидеть.
- Ну, пробуй малыш. Ты же хотел посмотреть. Давай! Пробуй, – говорила ему хитровато мама и бабушка.
Малыш-мышонок помедлил немного, и сделал так, как ему сказали. Взял и… аккуратно подышал.
И через пару минут так оно и вышло: в том месте, куда падало его дыхание, небольшое место размером с монетку открылось. Было оно абсолютно прозрачное. Через него-то и стало можно посмотреть, что сейчас творится на улице.
Мышонок приблизил свой глаз к прозрачному местечку на замёрзшем стекле, и заглянул в него. Ух, ты… Через тот глазок всё было прекрасно видно. Замечательная видимость! Вот вьётся струйкой дымок из трубы бабушки-барсучихи, вот на льду на коньках катается друг Зайчонок, а вот далеко по степи кто-то шагает к лесу. Фигурка того, кто шёл, была совсем маленькая, и потому не разобрать, кто это топает по тропке. Но это и не важно.
А важно сейчас было то, что Артёмке стало вдруг так хорошо.
Нашему мышонку вдруг стало очень приятно, что он прильнул глазом к этому крохотному чистому участку-«глазку» замёрзшего окна. Что за спиной приятно шумят потрескивающие дрова в печи. Ещё наш притихший малыш вспомнил, что Мишутка теперь спит в берлоге, и что весной он проснётся, и они снова пойдут тогда на рыбалку. Все втроём: Мишутка, Зайчонок и он, Артёмка. А Зайчонок сейчас вовсю катается на коньках и он, Артемка, вот только поест и выбежит тоже с коньками на речку.
И всё будет очень хорошо. «Всё будет хорошо… просто замечательно. По-другому – и не бывать…» - шевелились беззвучно губы нашего Артёмки. Мышонок всё смотрел и смотрел, прильнув глазом одним к крохотному «глазу» в замёрзшем окне.
А в комнате было тепло, уютно и тихо. Только потрескивали в печи дрова. И было ясно, что сейчас мышонок ещё немного посмотрит в глазок, а потом у него начнётся следующий обычный счастливый его день. Пусть же у него всё будет хорошо.
Вот и закончилась и самая последняя наша история про непоседу и озорника Артёмку. Про его нехитрое житьё-бытьё. До свидания, друзья. Всего вам хорошего! Растите поскорее и не забывайте про малыша-мышонка…
4. ПУБЛИЦИСТИКА
Осторожное дыхание городских старожилов
Говорят, любого человека безошибочно узнаёшь по тому, как он относится к постоянной среде своего обитания. Достаточно присмотреться, получает ли внимания то, к чему должно, по сути, лежать его сердце, и что носит название его родины. …За этими словами, нехитрой, не особенно мудрёной людской молвой о наших с вами ощущениях, чувствах, похоже, стоит немалая доля правды.
…Это странное, пожалуй, одно из самых старых и оттого особенных городских зданий обладало особой притягательностью. Удивительным образом могло одарить любого желающего минутами редкой полноты. …Двор, находящийся в самом что ни на есть центре города, имеет ряд неповторимых качеств. К нему впритык - и запруженный проспект, школа, банки, гостиница, другие административные здания – вся служебно-деловая часть города. В плотное кольцо сдавливают асфальт, нескончаемые потоки автомобилей, духота, запах отработанного бензина, раскалённого гудрона и прочие прелести «цивилизации»! Вмещается он, место нашего обитания, в компактном, почти тесном пространстве между оживлённым кипящим, словно семейный котёл, рынком «Весна» и зданием Думы, что стоит на площади. До него, отгороженного от базара глухими заборами и дворовыми постройками, а от площади столь же глухим громоздким зданием летнего кафе «Медея», изредка просачиваются звуки. Там играет музыка, гомон возбуждённой толпы рынка. А здесь – абсолютно тихо. Уголок наш самодостаточен; он не вступает в противоречие с шумом центра и в упорной самобытности гармоничен, удивителен. …Воркуют голуби, законно прохаживаются сытые жмурливые коты, на крылечке залёг и дремлет лохматый барбос. Стук домино о столешницу и азарт местных стариков. У распахнутых свойски ворот одного из гаражей стоит с поднятым капотом старенький «Москвичонок». Звенят негромко гаечные ключи и парочка усатых дворовых мужиков, дядька с племянником, в засаленных комбинезонах незлобно переругиваются. Деревья накрывают тенью и непроницаемой тишиной всю тутошнюю небольшую округу вместе с крышами, заборами, сарайчиками, земляной площадкой-двором между жилыми двухэтажными бревенчатыми постройками, со всеми тупичками, гаражами, столиками для игры в домино, песочницами и качелей, поленницами и закоулками. Огромные, старые, добротно вцепившиеся корнями в землю, ровесники века - тополя. Там рядышком и стоит тот… особенный и уникальный дом. Стоит особняком. Он плотно врос в землю, схваченный с фасада по передней линии улицей Социалистической, а сзади огибаемый какой-то земляной тропинкой, до блеска утоптанной сотнями ног за день. Тропка лоснится жирным блеском и петляет между пятью-шестью тополями, стоящими кучкой.
Первый этаж нашего старожила - кирпичный, а второй - деревянный. Этот каменно-деревянный, смирный, терпеливый динозавр много пережил. Первоначально его хозяином был с архитектурными запросами средней руки местный купчик, далее - партизанский штаб. Потом ещё много раз переходил он из собственности одного ведомства в другое, пока, наконец, на нём не появилась вывеска «Институт гуманитарных исследований Горного Алтая». Наверное, он и проведет свою жизнь с той вывеской.
Вот и деревья понемногу стареют. Отмирают понемногу. У них тоже свой век. А это двухэтажное диво стоит. (Умели ставить жильё мастеровые того купчика!..) Вон как та стайка пацанов, возвращающихся с учебной смены домой к чаю и бабушкиным пирогам, задерживается постоять у стен его! Или в вечеру влюблённая парочка, проходящая по тропинке в обнимку, замрёт вдруг около него. И станет тогда под тополями так тихо…
…Два из тех великанов-тополей, уже высохли, уже отжили. Но ещё не погибли. Эти гиганты во время сильного ветра так угрожающе раскачиваются и заставляют серьёзно поволноваться за свою жизнь торговцев в палатках рынка, в просторечии устойчиво называемого почему-то «армянским». Их верхние ветки, где кронам уже от старости не хватает соков земли, скрипят, грозят упасть на рынок. Те двое отшумели отмеренные им годы. А дом - ровесник стоит. И вслед за ним – старики-тополя не сдаются, уцепившись корнями в землю, высятся древними патриархами над окрестностью…
Через дорогу от нашего двора по улице имени Чорос-Гуркина взметнулся, словно пробивая небеса, (ещё выше, чем старые тополя! – мощно и агрессивно доминируя над всем центром города!) недостроенный бетонный гигант…Пугая пустыми не застекленными окнами-глазницами на полпути брошенного монстра, стоит десятиэтажный замороженный туристический мега-комплекс. …Он с севера нависает над всей нашей маленькой притихшей округой. Бесполезный, громоздкий, огромный, неуклюжий. Зрелище то жестокое, кричащее, уже начинающее крошиться, осыпаться потихоньку от непогод и нерадивости человеческой, стоит в назидание всем нам. Всем нам. Даст Бог, когда-нибудь удастся достроить туркомплекс…
А то двухэтажное из потемневших до черноты брёвен и кирпича, замешанного руками каменщиков-мастеровых от века, где мы рожали детей, встречали праздники и терпели трудности, терпеливо стоит. И послужит ещё, наверное.
…Напротив, на углу у подъезда на деревянной простецкой лавке, словно вечно, сидел какой-то здешний старик. Опершись руками на трость, подставив лицо наплывами прикасающейся к нему памяти, перебирая, что случилось на его веку, он предъявлял ему счёты и в мыслях, тут же платил по счетам и смотрел… в никуда. …Во дворы! В каменную неровную гладь стен... И они тоже стояли… те дома, как… старики. Он сидел против них словно вросший в эту землю, в эти дворы! Что же они знают, чего не знаем и не понимаем сегодняшние мы?! Их, осязаемую нами, глубину и грусть! И вдруг что-то причудится мимо идущему прохожему!.. Потянет коснуться шероховатой поверхности ладонью и запоздало вспомнить: вот так примерно, когда-то в юности это и было! С запрокинутой назад головой и с огромными, распахнутыми настежь глазами, ты, дружок, стоял здесь, вчитываясь в звенящую тишь, опершись затылком о твёрдые кирпичи старой стенки, и был готов закричать даже: «Эге-ге-ге-гее-ей!!!..»
Помнится, будучи девятилетними огольцами, мы выскакивали из школы на третью большую переменку - на сентябрьский воздух! - и перебежав улицу, покупали мороженое. И кто-то из нас, простых городских сорванцов, с лёгким ветерком в голове и обычными малолетними помыслами и заботами, доев мороженое раньше всех остальных, осторожно вдыхал запахи, вслушивался в дома, в деревья. Видимо, что-то постигая, робко подступал к стволам в три обхвата и с глубокими бороздами на коре. Он придвигался вплотную к деревам. Поднимал кверху осторожно лицо. И позабыв обо всём, застыв, всматривался в оцепенении на мемориальную доску на фасаде о героях-партизанах; на крышу покосившегося центрального входного крыльца. Да, полустершиеся буквы надписи той доски и поныне повествуют про какой-то штаб партизан, заседавший здесь и набиравшийся сил и отваги, чтоб потом гнать банды врага и устанавливать свою власть в местных краях. …. Пусть эпохи, что доносятся до нас вихрем памяти, давно миновали, и на дворе бушуют совсем иные ветры, буйные молодые ветра нашей современности! А память о тех давних порах вот осталась. Она, как ей и положено, живёт. …Скачущие всадники с винтовками и саблями, чтоб рубиться в жаркой, непримиримой и беспощадной схватке за справедливость и светлое будущее всего человечества! Память наших предшественников! Как же мы любили истории из жизни героических дедов-героев! Сердца наши стучали, а в юных головах вихрем неслись огненным калейдоскопом картины подвигов доблестных красных партизан! Тук-тук! Тук-тук! Билось неспокойно и счастливо в те минуты в юной груди. …Папахи, овчинные развевающиеся на скаку бурки всадников, тачанки, плюющие из жерл станковых пулемётов «Максим» по преследователям, по злому смертельному врагу свинцовым ураганом! Вот что нам, пацанам, казалось-прочитывалось в тускловатом цвете побеленной кирпичной стены!
Дом наш, стоящий по улице «Социалистической», в городской карте-путеводителе отмечен номером «шесть». Но то - в карте. А в грешной жизни табличка, указатель улицы и цифра, каким вообще положено иметься в наличии в таких случаях, на углу фасада отсутствует. Хочется думать, что просто её сорвало сильным вчерашним штормовым ветром, и что тут не при чем недостаточная работа муниципальных служб. Расценивать так будет спокойнее. Снаружи первый этаж-кладка не оштукатурен. Простые - в один кирпич - обрамления оконных округло-сводчатых проёмов. За век извёстки, ложившейся в побелку раз за разом, накопилось столько, что стены словно оштукатурены: таков толстый её слой. И смутно улавливается – не совсем ровная, кирпичная кладка дышит сквозь покрытие!
В городе осталось лишь несколько таких зданий. Вот они образчики наивного «сибирского зодчества» и архитектурных красот дореволюционно-царского провинциального градостроительства: помещение современной филармонии, магазин «Электротовары», что напротив здания республиканской стоматологии, сама та стоматология, ну, пожалуй, ещё старая церковь. Вот и всё. Если какой-то архитектурный абориген упущен из виду, то не суть великая ошибка: их всё равно считанные единицы. Миновало около сотни лет, как они поставлены. Век. А сколько всего переменилось: эпох, режимов, правителей, поколений людских! И всё это происходило в этом городке. Целая история! Стоит лишь задуматься! И круговороту тому были свидетелями, а порой помощниками и даже судьями эти здания. Вот как. И наш дом в ряду своих редких и безмолвно ветшающих собратьев с милым упрямством норовит оживлять в нашей памяти события тех дальних милых времён. И тебя охватывает странное беспокойство…
Вот тебя, потоптавшегося для острастки на крыльце, потянуло бросить окурок. Рука сама взялась за дверную ручку: всё-таки захотелось внутрь. …Незаметной, пока посторонней фигурой ты прошёлся осторожно по первому этажу. Тишина замерла в углах. Это - библиотека. Ряды стеллажей с книгами. В выцветших переплётах - фолианты по этнографии, истории, археологии, культурологическим и другим исследованиям. Результаты кропотливо собранных и накопленных мудростей о курганах, под которыми спят батыры и королевы ушедших веков, о красоте и песнях здешнего, древнего, могучего народа. Это застыла, притаилась, пропитала каждый миллиметр пространства седая история, здесь теперь её дремучее осторожное дыхание…
Потихоньку выйдя из залов первого этажа, по широкой, тоже древней, деревянной лестнице, ты поднялся наверх. В холле второго этажа было слышно, как делают за одной из дверей комнат-кабинетов текущий ремонт. Сквозь не притворенную дверь слышатся резкие удары малярной кисти о край ведра и разговоры женщин-маляров: «…Тоня, постой-ка. Тоня, слышишь?! Тут такое дело: завтра возможно опоздаю часа на полтора на работу. Моему младшенькому нужно сделать в поликлинике прививку: нынче первый раз пойдёт в ясли сад. Ну как, отпускаешь, бригадирша?..» И в ответ: «Да, не переживай ты ни о чём, Ирка! Веди своего богатыря завтра на приём! Что ж мы не понимаем!?..» Голоса невидимых женщин в такт звукам кистей, покрывающих известкой стены комнаты. Да, нынешние хозяева заботятся о том, чтоб дом ещё принёс пользу. Ко всему приложена людская тёплая рука. По всему угадывается, что дом любят.
…Ещё в полумраке холла две какие-то девушки сидели рядышком на скамейке у стены и изучали один на двоих увесистый, этнографический атлас. Лица барышень были задумчивы. Из окна в дальнем конце, видны влево наши дворы, сначала - прямо по лини улицы, а потом наискосок право - кусок площади, народ и десяток машин на парковке у кафе «Медея». Приглушённо сюда через стёкла вкрадывается музыка, потустороннее уличное дневное веселье. Неуёмный людской муравейник. Сколько же повидалось из этих окон?! Чего только здесь не случалось?!.. Сколько всего прошло. Чьё-то детство, чьи-то осень и сладковатые дымы погибшей - сначала облетевшей, а потом и преданной жаркому огню - листвы тревожат, и порой не дают покоя, пахнут, щекочут горло! С тех пор миновал не один десяток лет. Многое изменилось. А здание, поначалу задуманное, как образчик купеческого благополучия, но судьбой, видимо, предназначенное с рождения быть помощником людям и событиям (какие бы они многообразные ни были) и послужившее потому им всем, оно - стоит. Что, и домам уготована своя судьба? Возможно. …А может всё это сантименты? Вон, воду жильцы, прописанные по здешним адресам, до сих пор берут из колонок и несут вёдрами, и в малогабаритных квартирах - никаких удобств. Они-то, наверняка, скажут, чему тебе радоваться. И то верно. Но всё ж изредка можно увидеть, как грустят недолго городские старожилы: дома и стародавние обитатели этого уголка - седые старики.
…Старики, успокоенные мятежным временем мужчины, губы их еле видно шевелятся: тихо и не возвышенно беседуют со зданиями как со старыми приятелями. Они-то знают, что являются последними свидетелями и хранителями замершей вечности. Они как единое целое: старики и дома…
Когда ты покинул строение и выйдя пошагал по вечерней улице, то какая-то маленькая шустрая стайка-компания, озорно шумящая в вечеру, из школы нырнули сюда. И оттого видится, вот он и есть - единственно необходимый, нехитрый, но вероятно, недорогой и взвешенный рецепт нашего долголетия: хочется остановиться, уяснить снова что-то нехитрое, сверить себя с этой тишиной. Послушать, как где-то у карнизов и в слежавшейся в водосточных желобах листве прозвучит воркование то ли голубей, то ли отзвуков детства. Постоять, чувствуя, как тебя обкладывает тишиной. А потом ты идёшь по своим повседневным заботам и делам. По тротуару проспектов окончившейся осени. Крепко убеждённый в чём-то хорошем, безмятежный. А Дом остаётся. Как старик-ветеран, что по-прежнему с тихой настойчивостью готовый встречать на следующий сентябрь стайку увешанных ранцами мальчишек, или просто – иного прохожего – вот тебя! – ждущий, ветхий, кирпично-каменный двухэтажный знакомец…
Подул ветер, и лица коснулась паутина. Рука, сняв невидимый, прозрачный волосок, внезапно почувствовала лёгкую улыбку, сейчас тронувшую их. И потянуло обернуться и ещё раз посмотреть на старое здание. На Дом.
Что ж, спасибо ему за ту готовность, исполненную тихого и внимательного упорства. За пронзительную ненавязчиво-тихую грусть...