Вторая ифигения
| Вид материала | Документы |
- Ра повеление обозреть восточные берега Черного моря, отправился туда в минувшем Июле, 476.29kb.
- Вторая Огюст Конт и возникновение позитивистской социологии, 283.04kb.
- Н. В. вторая квалификационная категория Кудинова К. Ф. вторая квалификационная категория, 76.87kb.
- Нострадамус, Нидерланды и Вторая Мировая война, 598.73kb.
- Рекомендации для проведения неординарного Урока здоровья! Весело! Интересно! Познавательно!, 129.1kb.
- Автор программы: Доброхотов А. Л. доктор филос н. gumaniora@gmail com, 661.67kb.
- Философское учение платона содержание, 163.53kb.
- Положение Молодёжного фестиваля «Твое время. Часть вторая. Преображение» Пермский муниципальный, 33.66kb.
- Цикл лекций: Вторая мировая война (1 сентября 1939 г. – 2 сентября 1945 г.), 1001.15kb.
- Информационное письмо вторая научно-практическая конференция, посвященная 20-летию, 133.73kb.
И вот всё было так же, как и в недобро памятную ночь с двадцать четвертое на двадцать пятое августа девяносто первого: разожженный на поляне костер, жареные, сочащиеся белым жиром, полоски мяса, терпкое, слегка горчащее вино в медных тыквообразных флягах. И они втроем: Наташа, Сергей, Иван Антонович. И лошади (вот этого, правда, в девяносто первом не было), уныло размахивающие хвостами и мордами в метрах двадцати от поляны. И глухо рокочущее невдалеке море. И черная стена коренного берега на северо-востоке. И тихий, приглушенный разговор:
А где у нас соль, Сережа?
Не знаю. Ты же брала, куда сама положила?
Ах, вот, нашла …
Сзади младшей Наливайко возник силуэт фигуры Ожогина: сипло откашлявшись, он положил рядом с костром охапку сухих веток. Наташа молча отодвинулась, освобождая для Ивана Антоновича место возле огня; Сергей дружеской рукой протянул ему ритон небольшой серебряный рог, до краев наполненный вином, Ожогин взял и кивнул в знак благодарности.
Сергей, сделав для солидности паузу, поднял вверх свой бокал, то есть ритон:
Выпьем за возвращение: чтобы оно состоялось.
За это выпили молча, если ни сказать, траурно. Как-то совсем не верилось, что где-нибудь поблизости во времени или на расстоянии может существовать мир цивилизованных городов, мир радио, телевизоров и компьютеров, самолетов и спутников, квартир со всеми удобствами, мир комфорта, неги и уюта.
Видя, что Ожогин и Наташа сидят, пригорюнившись, с опущенными вниз ритонами, Сережа попытался подбодрить их:
Ну, что носы повесили? Есть давайте!
Все трое взялись за еду: положив сочащийся кусок баранины на лепешку, Иван Антонович принялся жадно его пережевывать, запивая из ритона изысканным хиосским.
Густая ночная тьма окутывала их со всех сторон. Меж облаков угадывались редкие звезды, с близлежащих болот веяло сыростью, тревожно шуршали камыши, гудел прибой, недовольные приставучей болотной мошкой, сердито всхрапывали и взмахивали хвостами лошади. Ни одного огонька кругом, только один их костер полыхает желто-бледным огоньком в необъятном пространстве Аидовых застав!
Ночь шла обычной поступью и ни малейших признаков того, что предшествовало их роковому переходу, им не являлось. Не было ни серебристо-молочного сияния на северо-востоке, ни низкого гуда, закладывающего уши, ни ощущения «перевороченности» во всем теле, и этому подобного.
Закончив еду и вытерев губы толстым льняным платком, Иван Антонович подобрал колени, положил на них руки, затем на руки свою буйну голову и стал понемножку подремывать; Сергей и Наташа о чем-то шепотом разговаривали между собой: вероятно, сопоставляли ту ночь и эту. Честно говоря, занятие это было напрасное, эта ночевка ничем не напоминала ту ночевку и, очевидно, им и дальше предстояло ночевать в этом мире.
Оба Наливайко уснули лишь под утро, а, проснувшись, вместе с Ожогиным долго обозревали окрестности увы, не найдя в них ни малейшей перемены. Та же «антика» лежала перед ними с ее осточертевшим до предела Никонием, кислым запахом недальних скифских стойбищ, с их кожей и потом, с льющейся рекой кровью животной и человеческой, исчезающими в лазурной дали Понта кораблями, с ее неустроенным бытом и неутихающей в сердце тревогой в завтрашнем дне.
Обратно ехали мрачно, с понурыми головами, вымещая свой гнев на ни в чем неповинных лошадках. В конце, уже перед башнями Никония, Наташа сказала, чуть ли не сквозь слезы:
Ну и пусть сегодня вышло неудачно! Всё равно надо туда возвращаться снова и снова!
В ответ ей Иван Антонович промолчал, а Сергей, что бывало с ним крайне редко, негромко, чтобы не слышала сестра, нецензурно выругался, и, пришпорив ударами стремян своего Ипполита, энергичной рысью полетел к городским воротам.
Прошло две недели после неудачной ночевки на пляже, и Сергей, набравшись храбрости, явился к Демарату и попросил руки Исмении.
Демарат, хладнокровно выслушав его, вызвал из гинекея дочь и сказал ей:
Вот, видишь, Сергей делает тебе предложение. Как ты, пойдешь за него замуж?
На Исмению было страшно взглянуть, так она была перепугана: с пунцовой бледностью, разлившейся по ее, обычно румяным, девичьим ланитам. С полминуты она молчала, лишь растерянно теребила пушистую кисточку пояса, обвивавшего розовый хитон.
Сергей влюбленно, как мальчик, смотрел на нее и с замиранием сердца ждал ответа.
Ну? еще раз спросил ее отец, Может, тебе, дочка, дать несколько дней подумать?
Исмения отрицательно покачала головой:
Нет, не надо. Я согласна!
И тут же, бросившись в объятья к отцу, разрыдалась сладкими девичьими слезами.
Свадьба Сергея и Исмении была назначена на последний день метагейтниона примерно пятнадцатое сентября. Поскольку дом, снимаемый у Херефонта, был для шестерых чересчур тесен, Сережа снял себе новый, пятикомнатный, у богача Евмела.
Дом был двухэтажный (первый этаж цокольный, полуподвальный). Самая большая и самая светлая комната на втором этаже была в нем отведена для гостиной (столовой), другая, тоже на втором, потемнее и помрачнее, для супружеской спальни, третья, на первом, примерно такая же, предназначалась для будущей детской, а еще две маленькие в цоколе заняли: одну Наташа с Бетой; другую Иван Антонович и Гектор.
Обозрев в первый раз свое новое жилище, Наташа удивилась отсутствию кухни и спросила брата:
А где, по-твоему, мы будем готовить?
Сергей поскреб рукою затылок и сказал:
Кухню пристроим к зиме. А пока на улице или в самой столовой.
Стоявшая рядом с ним Исмения радостно сжала ему локоть: как она всему радовалась! И мужу, и своему дому, и дружбе с обожаемой Наташей – прямо как девочка!
Впрочем, она и сама еще девочка!
подумала вслух младшая Наливайко и отошла чуть в сторону, чтобы не мешать брату и его жене быть вдвоем.
«А я-то кому нужна в этом мире?», переключилась она на себя, «Вот только разве Христу?».
Счастливый для Сергея и Исмении день настал, как и полагается, в счастливый по расчетам местных жрецов день, завершающий день месяца метагейтниона.
Осыпались первые осенние листья лазурной причерноморской осени, они плыли по голубовато-пурпурным водам Тираса в неведомую даль Понта Эвксинского, золотя своим желто-кленовым узором остывающие песчаные пляжи его берегов. Уходило очередное, уже третье, античное лето Сергея, Ивана Антоновича и Наташи, лето, снова так и не принесшее им возвращение в настоящее и практически безжалостно отобравшее последнюю надежду на это возвращение …
И, кажется, старший Наливайко был первым, кто это понял; оставалось понять Ожогину и Наташе.
А в домах Сергея и Демарата шли последние приготовления к брачной церемонии, разбиваемой здесь, в антике, на три основных этапа. Сначала «венчание» в храме Аполлона, где также должен быть подписан и скреплен жреческой печатью брачный договор, затем торжественный визит в дом невесты к ее родителям, и, наконец, брачный пир с последующим отправлением молодых на брачную ночь всё это уже непосредственно у Сергея в его новом особняке.
Исмения, вся радостно-возбужденная от предстоящего события, с помощью рабынь наряжалась перед зеркалом и в последний раз примеряла «калиптру» свадебное покрывало. Тем не менее, глаза ее были полны слез: ведь накануне утром она навсегда простилась со своим девичеством, принеся в жертву Афродите прядь своих шелковых иссиня-черных волос, безжалостно отрезанную медными ножницами. Демарат, счастливый отец, и его жена Электра, готовились к торжественному приему жениха и его товарищей: стол, угощенье, мелкие монеты, орехи, лепестки цветов, чтобы осыпать ими новобрачных при входе, по поверьям эллинов такой обычай «катахиема» приносил молодым счастье и богатство.
В доме Сергея также все сбивались с ног в последних приготовлениях к брачному пиру. Наташа, Бета и приглашенная помочь Асия готовили всякие вкусные кушанья, Гектор и Ожогин накрывали столы, а Сергей примерял праздничный гиматий и с плохо скрываемым вожделением осматривал свою будущую спальню, с ее новой скрипящей кроватью, богато изукрашенными льняными простынями и покрывалами.
На пир было приглашено более сорока человек почти все, кого они знали в Никонии и Фиске Конунг, Агафон, Никодим, Гермипп, Эвмей, Пасикл, Лисигор, Архедика, Милон, Херефонт, Геродик, Ксенофонт, Диокл, Клеон, Преарх, Евмел, Агесандр, Мильтиад, Леандр, Зевксипп, Диофант, Мирмико, Лаида и т.д. и т.п. И главная забота состояла в том, чтобы всех их рассадить строго по рангу и престижу, у них имеющимся. Иначе начнутся обиды, недобрые взгляды в сторону бестолковых хозяев, и мысленные пожелания неприятностей и невзгод молодым. Оригинальный ход здесь придумала Наташа: просто написать на каждом сидении имя приглашенного гостя, чтобы не тратить попусту время на правильное рассаживание; Сережа полностью согласился с сестрой и даже на радостях поцеловал ее за столь экстравагантное решение сложной проблемы.
Наконец, настало время двигаться на брачную церемонию в храм Аполлона, и двухколесная повозка, на которой восседал Сережа с венком на своей русой кудрявой головушке, неторопливо зарулила по узким и крутым улочкам Никония. Сзади ее шли пешком Ожогин и Наташа; Гектор, Асия и Бета остались дома хлопотать, волноваться и ждать гостей.
К Аполлону Сергей прибыл, на несколько минут опередив повозку, в которой ехала Исмения, что сразу же все присутствующие сочли хорошей приметой: значит, в будущем он, как муж, никогда не будет под каблуком у жены. Исмения, в сопровождении двух своих подружек, осторожно ступая посеребренными сандалиями и подбирая тонкими запястьями полы белой свадебной хламиды, вышла из повозки и, подойдя к жениху, взяла его под руку. Лицо ее было слегка закрыто полупрозрачной фатой составной частью «калиптры», но Сережа ясно различал блестевшие на щеках Исмении жемчужные блестки слез, она так волновалась, эта совсем еще юная греческая девочка! Также вместе под руку они поднялись в храм: сзади чинно вошли Ожогин, Наташа, подруги и родители Исмении. На пороге их встречал жрец Диокл, празднично одетый, весь в изумрудно-белоснежном; сзади его стояли полукругом четыре младших жреца храма. От множества воскуренных благовоний, их острого яркого запаха, у Исмении слегка закружилась голова: и она неловко оперлась на руку Сергея, который твердой рукой поддержал свою будущую жену.
Пока новобрачные произносили слова клятвы и обменивались табличками брачного договора (так полагалось по-эллински) и обручальными кольцами (это было новведение для местной свадебной церемонии, на нем настоял Сережа), Иван Антонович разглядывал потолок и стены храма с его грубо-цветными росписями и аляповатой мозаикой. Что же, здесь не Афины, здесь Никоний! С местными самородками художниками и скульпторами дело обстоит худо, а завозных не удалось приманить! Бедный город Никоний, что говорить, по храму Аполлона это хорошо чувствуется …
Церемония завершилась жарким поцелуем жениха и невесты, после чего все чинно двинулись обратно. При выходе из храма один из младших жрецов подал Исмении большую корзину … и пять белых голубей выпорхнули из рук невесты в ярко-голубое причерноморское небо! Исмения впервые за всю церемонию по-детски лучезарно засмеялась, и, опережая Сережу, легким шагами сбежала вниз, к своей повозке.
Да будут олимпийцы благосклонны к вам!
протрубил сверху Диокл на прощание.
Наташа неприязненно глянула на него: она признавала богом только одного Христа, и страсти по олимпийцам ей были чужды. Сергей перехватил этот взгляд и погрозил сестре пальчиком: мол, не порть мне церемонию своими религиозными пристрастиями! Младшая Наливайко пожала плечами и покорно кивнула.
Следующим этапом был визит к родителям Исмении. Тут согласно эллинским обычаям, Сергей взял Исмению на руки и внес ее во двор дома Демарата. Исмения впорхнула в объятия отца и матери: Электра, не стесняясь, плакала; скупую слезу в свою полуседую бороду пустил и Демарат, ведь они прощались с дочерью, отпуская ее, как ольховую сережку с ладоней, в чужой дом! Их рабы, соблюдая «катахиему», высыпали на гостей целую тучу мелких монет и лепестков; от последних Наташа и Ожогин долго еще отряхивались во дворе.
Из дома Демарата молодожены захватили глиняный светильник со щедро налитым в него бараньим жиром: там горел огонь, зажженный из домашнего очага, это был символ Гестии, который Исмения брала с собой в дом мужа, и спустя полчаса он успешно был доставлен по назначению.
Здесь, у себя в доме, новобрачные чинно приняли всевозможные подарки от гостей, начиная от породистого фессалийского коня, которого подарил им Зевксипп (коня, естественно, во двор не заводили, временно он остался на улице) и кончая скромным пестроцветным рушником, который преподнесла им (сама воплощенная скромница!) Лаида.
Потом был пир на всю широту украинской души Сергея новобрачного и хозяина новой семьи. Лились вина, произносились тосты за здоровье, богатство и удачу, выступали приглашенные на свадьбу флейтисты и кифареды. А затем и сами гости не выдержали и понеслись в озорном кордаке, вскидывая ноги под озорные кимвалы и тимпаны (бубны):
О, Гимен, Гименей!
За сытый садясь стол,
Льем вино полноводным Тирасом,
Желаем счастья всем,
Жениху и невесте счастья,
О, Гимен, Гименей!
А потом в круг стали женщины во главе с Исменией и Лаидой (не выдержала, присоединившись к ним, даже Наташа). Они пошли по кругу, выделывая изящные «па» хрупкими или не очень хрупкими ножками:
Плавно поступью ступай,
Легкой ногой оземь бей,
Руку тонкую обвей рукой,
И летучий выгнув стан,
В лад ладошками ударь!
Хоровод держи веселый,
Круг сомкни, подруг зови!
Славим Афину-госпожу,
Артемиду-лучницу,
И небес царицу Геру!
Всем помолимся богам,
Жертву сладкую им дарим,
В хоровод всех приглашаем,
В лад ладошками ударь!1
Однако, парных танцев, типа старого доброго вальса, греки, увы, не знали, но, когда приглашенные музыканты заиграли ажурную песенку размера примерно три на четыре, хмельной от счастья и вина Сергей, вдруг дерзко вспомнивший свою молодость и время студенческих дискотек, храбро решил хотя бы отчасти ознакомить здешних эллинов с классикой конца XX века: он решительно схватил за руку Исмению и, прижавши ее лицо к своей широколопастной груди, повел, повел ее по кругу, перед растерянными взглядами опешивших никонийцев. Они первоначально отпрянули, даже возмутились: что за странный гелонский танец?! Разве так можно танцевать мужчина с женщиной?!
А любознательный Агафон старший брат новобрачной, наклонившись к уху Ожогина, тихо спросил:
Так у вас делают в Гелонии? Это не зазорно для моей сестры?
Ожогин покачал головой: нет, вовсе не зазорно! И желая поддержать почин Сергея, взял руку Асии, приглашая ее на этот, наверняка первый в истории человечества, вальс.
И гречанка откликнулась! Мельком глянув на первую пару, она моментально сообразила, что к чему, и потому уверенно положила Ожогину свою ладошку на плечо, другой подхватила его твердую руку, и поплыла вслед за ним в «древнегреческом вальсе».
Глядя на вальсирующих, осмелели другие: Наташу пригласил Агафон, Лаиду Никодим, и еще несколько пар закружилось по двору сумбурным хороводом. Иногда они налетали, натыкались друг друга, ошибались движениями, особенно мужчины, но музыка звучала, и вальс продолжался … пока, наконец, нежный лидийский лад не оборвался и не наступила тишина.
Сережа вместе с невестой шутливо раскланялись во все стороны и сели на свои места, давая тем самым знак продолжению пира. Ожогин также поклонился своей партнерше (и получил в ответ нечто вроде книксена) и провел ее на их с Асией места. Впрочем, фисчанке на этом пиру особенно сидеть не приходилось: надо было постоянно помогать Бете, Гектору и Наташе убирать со столов и менять кушанья.
Наконец, когда стемнело, и серебристая спутница богини Гекаты (т.е. Луна) вышла из-за дымных облаков к берегам Тираса, настало время новобрачным остаться тет-а-тет, «наединёчке и в тенёчке», как говаривал в свое время Сережа Диофанту.
Распевая более чем эротические песенки, и отпуская более чем скрабезные шутки, молодежь проводила новобрачных в спальню. Исмения щелкнула изнутри задвижкой, и, вероятно, тут же «упала в объятья мужа». А, может быть, сделала это не сразу, а немного погодя …
Ожогину же нужно было проводить до ворот всех гостей, каждому отвесив церемонный поклон и пожав руку, а затем еще помочь в долгой, затянувшейся далеко за полночь уборке дома и двора.
Однако, и здесь он не потерял времени зря, попутно сочинив стихотворение под названием «Древнегреческий вальс»:
Ах, не стоит тебе, эллинка,
Только прясть или шить на пяльцах,
Пусть сведет нас судьба-картинка
В древнегреческом вальсе.
Пусть сомкнутся ладошки эти
И пройдут сквозь друг друга пальцы,
Подхвачу я тебя, как ветер,
В древнегреческом вальсе.
Лад лаконский и лад лидийский
Все сгодятся в мотив для танца,
Укротит он рассудок дикий
Афинянина и спартанца.
Помирит македонца с персом,
Александру отдаст Роксану,
Только сердцем и только сердцем
Сокрушит он везде тиранов.
Улыбайся, лови минуту
В этом сне на брегах понтийских,
Пусть сулит нам судьба-цикута
Гнев неслыханный олимпийцев.
От него отмахнемся дерзко,
И в отместку за нашу гордость
Нас растопчут полчища Ксеркса,
Словно варвары крестоносцев …
Асия осталась ночевать у Сергея, в каморке вместе с Наташей и Бетой, но, как не хотелось этого Ожогину, к нему в комнату она так и не заглянула ночью …
А жаль! Ведь, вероятно, Иван Антонович Ожогин стоил того!
В общине Наташи, за время прошедшее с весны, народу увеличилось более чем вдвое – и теперь она насчитывала уже двенадцать человек, включая саму основательницу. Собрания этой общины (по-гречески она обычно называлась «фиасом») проходили примерно раз в десять дней либо у Наташи, либо в доме вольноотпущенника Савла: его жена, Деметрия, также стала христианкой.
Все «христиане» как и положено, носили на груди медные или серебряные крестики; Наташа выучила их нескольким, частично придуманным ею самой, простым молитвам и сама, собственноручно окрестила их, искупав ночью в теплой воде Тираса. И хотя, будучи женщиной, по христианским канонам она не имела права выполнять функции священника, но, ввиду отсутствия в четвертом веке до нашей эры всякой церкви и всякого церковного начальства над своей головой, Наташа могла строить свою местную церковь так, как ей вздумается.
Главным в ней были молитвенные собрания у Савла, где Наташа рассказывала новообращенным о Христе, его будущем пришествии и его заветах. Обсуждались также основные заповеди Моисея и еще неполный текст Ветхого Завета, заказанный Никодимом за бешеные деньги в далеком Милете. Нового Завета, естественно, еще не могло быть, но его успешно заменяла память младшей Наливайко и ее бурная женская фантазия.
«Он должен прийти, Спаситель!», по много раз внушала она своим новообращенным христианам, и простой люд, собравшийся у ее ног, верил ей. Энтузиазм Наташа, и ее необычные познания зажигали простых ремесленников и рыбарей, и, войдя в экстаз, они раскачивались, взявши друг друга за руки, и всем хором возносили молитву Христу. Нерастраченная сексуальная и материнская энергия младшей Наливайко, следуя законам еще неродившегося в те времена Фрейда, находила свой выход в этих христианских тусовках. Всё это сильно раздражало Ожогина, и он не один раз выражал свое недовольство Сергею, но в ответ Наташин брат лишь пожимал плечами: «Мол, пусть лучше Наташа молится и славит Христа, чем пьет или сходит с ума в своем бесприютном девичестве!».
В целом они жили дружно: Ожогин, Сергей, Наташа, Исмения плюс Бета и Гектор, лишь холодок отчуждения между Иваном Антоновичем и младшей Наливайко слегка портил их отношения. Но на это можно было не обращать внимания, или, по крайней мере, стараться не обращать внимания, или, в еще более крайнем случае, делать вид, что можно не обращать внимания …
В конце боэдромиона (примерно середина октября) случилось событие, всколыхнувшее весь Никоний: в город приехал передвижной театр ставить трагедию Еврипида!
Театр это было неслыханно и невиданно в Никонии!
Да еще Еврипид: «Ифигения в Авлиде» бессмертный Еврипид и бессмертная трагедия!
Естественно, никто не отказался посетить культурное мероприятие такого масштаба, кроме равнодушного ко всему фригийца: Гектор был оставлен охранять дом до возвращения хозяев.
Поскольку в Никонии театра не было, представление состоялось на берегу Тираса: здесь была огорожена веревками часть пологого берега, прямо на пляже сооружен помост, исполнявший роль «скены» (сцены), внизу которой поставили скамьи для «орхестры» места, где расположился хор, и, наконец, зрители, с которых взимали по два обола за вход: они угнездились на самом берегу, прямо на траве. Ивану Антоновичу всё это поразительно напомнило однажды отвизитированный им Грушинский фестиваль, пожалуй, не хватало только причала в виде гитары на воде, служившего импровизированной сценой для выступления бардов.
Но здесь была Греция и притом древняя, у нее были свои Окуджавы, Визборы и Городницкие, и свои приоритеты и причуды в искусстве. Например, знаменитый античный театр и прославленная античная трагедия!
Представление началось поздно вечером, когда уже стало смеркать, и возле сцены вспыхнули яркие факелы, осветившие мрачные маски актеров. Всего их было трое, все мужчины, но один из них, судя по виду, юноша, нежным сопрано вел женскую партию.
И вот осветилась факелами сцена, инсценировавшая Авлиду гавань в Греции, где собирались корабли греков, перед отплытием на Трою, и вперед вышел Агамемнон, отец Ифигении и предводитель эллинов в предстоящем походе за похищенной Парисом Еленой. Он должен предпринять ужасный поступок принести в жертву Артемиде свою дочь в искупление убитой им на охоте священной лани богини.
Он встревожен и мрачен, ведет невеселый разговор со старым прислужником и между делом сообщает следующее:
Окончены все сборы и давно
Уж плыть готовы корабли, да ветра
Бог не дает …И вот Калхас пророк
Средь воинов, безвременьем томимых,
Вещал, что Агамемнон, царь и вождь,
Дочь Ифигению немедля должен
На алтаре богини заколоть
Царицы Артемиды: «Если, молвил,
Заколете девицу, будет вам и плаванье счастливое, и город
Вы вражеский разрушите, а нет,
Так ничего не сбудется»1.
Агамемнон признается, что уже дал приказание послать за Ифигенией и ее матерью, придумав ложный предлог, будто собирается отдать дочь за отважного воина и героя Ахилла. Затем следует не совсем внятный спор Агамемнона и его брата, спартанского царя Менелая со взаимными обвинениями в адрес друг друга, и, наконец, появляется вестник, извещающий о приезде в Авлиду Ифигении и ее матери Клитемнестры, жены Агамемнона.
Агамемнон мучается угрызениями совести:
Стыд у меня отнял отраду слез,
Но высушить источник слез не властен,
Пред этим морем бедствий я не царь.
Итак, я их сейчас увижу … что ж
Жене скажу? … Как на нее глаза
Дерзну поднять? Ее приезд нежданный
Последней каплей влился в кубок бед …
А между тем как было не приехать
Ей с дочерью? И вот мое коварство
Она откроет. Деву выдать замуж
Она приехала … Да верно ль деву?
Ах, нет: прошло девичество ее;
Аид холодную обнимет,
Он ей жених … О, как мне тяжело
Вообразить ее у ног отцовских:
«Как? Ты казнить меня велишь, отец?
Так вот он, брак обещанный! О. дай же,
Дай бог тебе и всем, кого ты любишь,
Всем свадьбы так же весело справлять».
И хотя Менелай, узнав о том, какую страшную цену придется заплатить за благополучный исход троянского похода, готов отказаться от войны за преступную Елену, Агамемнон фаталистично не меняет своего решения:
Мне больше нет возврата и ножа
От дочери я отклонить не властен …
Участь Ифигении решена и волею отца ей предстоит погибнуть на алтаре Артемиды, чтобы оскорбленная греками богиня позволила попутному ветру везти корабли ахейцев в Троаду.
Появляются Клитемнестра и Ифигения: они радостны, привезли подарки, качают на руках маленького брата Ифигении Ореста.
Появляется Агамемнон и счастливая Ифигения бросается в объятья к отцу:
Отец, любимый мой, дай раньше мне
Тебя обнять, я вся горю желаньем.
О, милые черты!
Ифигения замечает у отца слезы, и спрашивает: почему он плачет?
Агамемнон говорит:
Боюсь, нас долгая разлука ждет …
Ифигения:
Слова твои, отец, мне непонятны …
Но сердцем я … я поняла тебя.
Агамемнон:
Ты так разумна … и вдвойне мне тяжко …
Ифигения:
Ну, неразумной буду, улыбнись же.
Говоря о предстоящем отплытии, Агамемнон признается:
Без жертвы, дочь, отсюда не уплыть …
Ифигения:
Дай посмотреть на жертву, если можно.
Агамемнон:
О, да, о да: ты станешь у воды.
Наивная Ифигения:
А танцевать пред алтарем мы будем?
Клитемнестра допытывается у Агамемнона, кто же будет женихом его дочери. Предводитель эллинов не в силах говорить прямо, отвечает туманными намеками, затем нерешительно уговаривает жену не присутствовать при «брачном обряде». Клитемнестра недоумевает:
А брак свершить без матери возможно ль?
И не поддается на просьбы мужа покинуть Авлиду и уехать домой. Затем появляется Ахилл и в полном для себя изумлении принимает поздравления от Клитемнестры с будущим браком. Ахилл растерян, он не врубается в ситуацию:
Да что с тобой? Ни я не думал сватать
Твоей царевны, женщина, ни мне
Ее Атрид не предлагал в невесты …
Появляется старый прислужник Агамемнона и сообщает Ахиллу и Клитемнестре о решении Агамемнона заклать Ифигению на алтаре Артемиды. Клитемнестра плачет, Ахилл разгневан:
Недешево заплатит царь Атрид за эту шутку!
Клитемнестра бросается к ногам Ахилла и умоляет его защитить Ифигению.
О. муки материнства: в вас любовь,
В вас и печаль, и жертвы за ребенка.
Ахилл обещает сделать это:
Ты, бедная, из самых близких рук
Принявшая страданье, сколько хватит
В деснице сил и сердце сожаленья,
Я всё отдам тебе, и дочь твоя
Зарезана у кораблей не будет …
Этот меч себя покажет, а покуда Троя
Еще в крови не тонет, мой клинок
Мне выкрасит тот дерзкий, кто похитить
Попробует из рук моих царевну …
Послушай же, царица: ты во мне
Увидела спасителя и бога
О, я не бог, но я тебя спасу.
Впрочем, прежде меча, Ахилл советует действовать уговорами:
Моли ж царя, чтоб дочь он пощадил,
Плачь перед ним и, только если властью
Речей и слез не тронешь сердца в нем,
Ищи во мне спасенья. А уступит,
Так всем нам будет лучше. Я врага
В царе не наживаю; и в народе
Себе приобретаю похвалу,
Что действовал не силой, а рассудком;
А дочь твоя останется в живых,
В спасителе ей чуждом не нуждаясь …
Клитемнестра сообщает о решении отца своей дочери: Ифигения в ужасе и горько рыдает. Появляется Агамемнон, и Клитемнестра прямо спрашивает его:
Ты нашу дочь убить не собирался?
Агамемнон глухо стонет, не в силах дать утвердительный ответ. Клитемнестра в ярости:
Отдать свое дитя,
Чтоб выкупить распутницу, на мусор
Клад драгоценный променять разумно ль?
Пустое, дни за днями одиноко
Смотреть, и плакать, и припоминать
И повторять всечасно: о дитя
Отец тебя убил, никто другой!
Скажи, Атрид, ты разве не боишься
Расплаты? Ведь ничтожный только повод,
И в Аргосе, в кругу осиротелых
Сестер ее и матери, тебя
Прием, достойный дела, встретить может …
О нет, богами заклинаю, царь
Не зарождай виною злодеянья.
Входит Ифигения она умоляет отца:
Я здесь, отец, у ног твоих, как ветка
Молящих дар, такая же, как она,
Я слабая, но рождена тобою …
О, не губи безвременно меня!
Глядеть на свет так сладко, а спускаться
В подземный мир так страшно пощади!
Парисов брак! Елена … Разве ж я
Тут виновата чем-нибудь? Откуда ж
Твой приговор?… Ты сердишься, отец?
Ты не глядишь? О, если смерти надо
Меня обнять, дай унести в могилу
Наследие мое, твое лобзанье …
Для смертного отрадно видеть солнце,
А под землей так страшно … Если кто
Не хочет жить, он болен: бремя жизни,
Все муки лучше славы мертвеца.
Агамемнон тверд в своем решении он подводит Ифигению к окну и говорит ей:
Ты видишь там и корабли, и войско,
И меди блеск на греческих царях:
Им нет пути к твердыням Илиона,
И славных стен Приама нам не взять,
Коль я, презрев богиню и провидца,
Тебя в живых оставляю, поняла?
Палимое безумной страстью войско
Вблизи своих заснувших кораблей
В мечтах казнит фригийцев, чтоб не смели
Отныне жен у греков похищать …
Там, в Аргосе, твоих сестер, пожалуй,
Они убьют, меня убью и вас,
Коль жертвы я не принесу богине,
Презрев ее священные права.
Дитя мое …Не Менелая волю,
Как раб, творю …ей смерть твоя угодна,
Хочу ли я, иль нет, ей всё равно:
О, мы с тобой ничто перед Элладой;
Но если кровь, вся наша кровь, дитя,
Нужна ее свободе, чтобы варвар
В ней не царил и не бесчестил жен,
Атрид и дочь Атрида не откажут.
Появляется Ахилл с отрядом своих воинов и обещает вывести Ифигению из лагеря. Но Ифигения вопреки желанию матери неожиданно отказывается от бегства и соглашается принести себя в жертву Артемиде:
Я умру не надо спорить, но пускай, по крайней мере,
Будет славной смерть царевны, без веревок и без жалоб …
Погоди … еще, родная … если я угодна в жертву
Артемиде, разве спорить мне с богиней подобает?
Нет, конечно! … Я готова … Это тело дар отчизне,
Вы же, аргосцы, после жертвы сройте Трою и сожгите,
Чтобы прах ее могильный стал надолго мне курганом:
Всё мое там, в этом прахе: брак и дети, честь и имя …
Грек, цари, варвар гнись! Не подобает гнуться грекам
Перед варваром на троне: здесь свобода, в Трое ж рабство. Ахилл, потрясенный благородством Ифигении, уводит от нее своих воинов. Клитемнестра и Ифигения ведут свой последний диалог: отважная девушка уговаривает мать не справлять по ней траура и не устраивать пышных похорон:
Могилой мне алтарь богини будет.
Она прощается с матерью и малюткой Орестом, и просит мать не провожать ее на луг, где будет устроено жертвоприношение. Прощальные слова Ифигении звучат так:
Не надо слез …
А вы со мною, жены, славославьте!
И пусть пэан из ваших уст звучит,
Над смертию и тленом торжествуя …
Благословляйте греков … Из корзин
Крупу в огонь, чтоб ярче был, бросайте …
Стой справа, мой отец, веревки прочь ….
Во славу ей, отчизне, умираю …
После жертвоприношения к плачущей Климнетестре приходит вестник и сообщает, что Артемида не только приняла жертву Агамемнона, но и в последний момент под ножом Калхаса заменила на алтаре Ифигению «отменной ланью». Ахейцы поняли, что богиня пощадила девушку и чудесным образом перенесла ее в другое место.
Последние слова в трагедии произносит Агамемнон. Он обращается к Клитемнестре:
О, женщина…Блаженством одарила
Нас Ифигения, и меж богов теперь
Она живет …А ты, не медля дальше,
Дитя моё, потомка крови знатной,
Домой вези Ореста. Мы в поход
Сейчас же отплываем. Ну, простимся!
Увидимся ли скоро? Как-то бог
Из Трои путь обратный даст ахейцам?
Что встретит нас у очагов родных?
Трагедия закончилась. Актеры вышли и склонили головы под долгими рукоплесканиями. Иван Антонович вздохнул и поднялся с места, разыскивая глазами Сергея, Исмению и Наташу. Совсем недалеко от него, тусклыми огоньками окон над невысокой стеной, полыхал Никоний жуткая реальность антики.
Театр кончился театр продолжался.
Сергей и его домочадцы Ожогин, Наташа, Исмения вернулись домой поздно. Они долго стучали в дверь, будили заспанного Гектора, затем Исмения ушла стелить постели, а Бета и Наташа принялись готовить ужин.
Ужин прошел молча: Бета часто зевала, прикрывая тонкой девичьей ладошкой рот, задумавшаяся о чем-то своем Наташа едва не перепутала соль и сахар (привезенный издалека и потому купленный за бешеные деньги), Иван Антонович и Сергей торопились скорее проглотить свои порции и уйти на боковую.
Наконец, Ожогин встал и отправился спать, Исмения ушла подкрашиваться, прихорашиваться и готовиться к выполнению своей супружеской миссии, и на кухне остались только задремавшая в углу Бета, Наташа и Сергей.
Наташа убрала посуду, протерла несколько раз стол и села прямо напротив доцеживавшего свой чай любимого братца. Она казалась в этот вечер не по годам сутулой и изнуренной.
Сережа почувствовал это и ласково тронул сестру за плечо:
Что с тобой, сестричка?
Наташа подняла на него потухшие глаза и сказала громко и внятно:
Я никому здесь больше не нужна, Сережа. И тебе тоже!
На ее глазах вспыхнули слезы: она заплакала, уткнувшись лицом в скрещенные на столе руки.
Сергей встал, зашел сестре за спину, положил ей на плечи свои тяжелые ладони, и затем, растерянно постояв над ней, передернул плечами и сказал:
Что за ерунду ты говоришь! Ты здесь не просто нужна, а очень нужна! Как мы без тебя? И хозяйство, и школа, и твой фиас!
Наташа вздрогнула, она круто повернулась к брату:
А тебе я нужна? Тебе? Я для тебя здесь лишняя! Если у тебя есть жена, зачем тебе сестра?
Сергей ничего не ответил на этот вопрос: то ли он чувствовал Наташину правоту, то ли просто не хотел ей противоречить. А Наташа между тем продолжила:
Моя судьба вся на моей ладони. Видишь, Сереж? Здесь линия жизни она скоро оборвется. Я вчера ходила к гадалке, и она мне сказала то же самое. А сегодня я смотрела и думала: ведь Ифигения это я. Это меня, как и ее, принесли в жертву: пусть даже не убили, а только выбросили из двадцатого века сюда, в антику! Но, может, мы еще на полдороге к алтарю смерти!
Какой алтарь, сестричка? У нас всё еще только начинается! У нас еще вся жизнь впереди!
Это у тебя с Исменией всё только начинается, а у меня … Олег, где мой Олег?
Какой Олег? удивился брат: он уже стал забывать о Наташином бой-френде в «Дружбе», А, тот самый … Ты еще помнишь его? Я думал, ты его давно забыла …
Наташа в ответ еще долго мотала головой, стряхивая слезы, и не могла успокоиться:
Я забыла?! Скажи, Сереж, почему этот гадкий тогда Иван остался, а Олежек ушел? О, Господи, я же сама его послала к морю за полотенцем! Это проклятое полотенце! Почему именно мы, а не другие?!
Рука Сергея крепко нажала на плечо Наташи:
Такова, значит, наша судьба, сестричка. А Иван … ты зря так про него! И, вообще, я думаю, он тоже не рад, что здесь очутился. Вспомни, как мы его в последний момент выцарапали у овчинников!
Наташа зло сбросила руку брата:
Лучше бы не выцарапали!
Дверь открылась и вошла Исмения простоволосая, в белотканном ночном хитоне и с зажженной лампадой в руке.
Она растерянно посмотрела на обеих Наливайко, потом тихо позвала, с трудом выговаривая мягкое русское «ж»:
Середжа!
Наташа отвернулась от Сергея:
Иди. Видишь, она ждет тебя! Она тебя хочет!
Сергей пристально глянул на нее:
А ты? Ты пойдешь спать?
Наташа дико засмеялась, откинув голову назад:
Спать? С кем?
И, встряхнув волосами, встала с места, и, шатаясь, пошла к умывальнику: приводить себя перед сном в порядок. Всё-таки она была женщиной, понимала Исмению и не хотела портить ей ночь с Сережей.
Сергей проводил ее взглядом и, круто развернувшись, зашаркал тяжелыми кожаными тапочками в свою семейную спальню к заждавшейся его супругине.
Так прошла зима. А к Новому году выяснилось, что Исмения ждет ребенка: по уверениям местных повитух, роды должны были состояться в начале лета. Сережа обрадовался: он хотел девочку такую, как Исмения; последняя же надеялась родить мальчика достойного наследника старшего Наливайко в этом жестоком донашээрном мире. Но в результате не угадал Сергей: Исмения родила мальчика, которого в честь славного героя Троянской войны назвали Ахиллом.
Глава IX