Geum.ru

В. О. Ключевской. Сочинения в восьми томах.  Том VII. Исследования, рецензии, речи (1866-1890).  М., Издательство социально-экономической литературы, 1959

Вид материалаДокументы
Ответ. Иоанн возложи на Христа руку во Иердани.    Вопрос.
Ответ. Моисей удари жезлом море и пройде, а Фараон потопе.    Вопрос.
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7
у нас о том спор бывал между великими людьми, и они решили, что все равно, потому что трегубное аллилуиа, а четвертое слава тебе, боже являет триипостасное единосущное божество, а сугубое аллилуиа являет в двух естествах единое божество (надлежало бы сказать, замечает преосв. Макарий: в двух естествах единое лицо Христа-бога). Потому, как ни молвит человек тою мыслию, так и добро". На этом основании Геннадий безразлично допускал и двоение и троение аллилуйи, хотя как за той, так и за другой формой признавал догматический смысл, подобно греческим "великим людям".

   Изложенные свидетельства письменности XIV и XV вв. достаточно объясняют, каким образом мог Евфросин с юности усвоить себе обычай двоить аллилуйю и как потом мог он найти подтверждение этого обычая на юге, в греческой церкви. Неизвестно, когда закралась сугубая аллилуйя в пределы новгородской епархии, но, очевидно, она уже употреблялась здесь по местам и вызывала порицание со стороны приверженцев троения, несомненно преобладавшего. В XV и в начале XVI в. незаметно следов полемики по этому вопросу в Москве. Но есть указание на то, что сугубая аллилуйя была известна и здесь за много лет до Стоглавого собора. Современник, описывавший кончину великого князя Василия Ивановича, по-видимому близкий ко двору москвич, пишет, что князь, томясь предсмертными муками, пел сугубую аллилуйю. "А противу недели тоя нощи, коли причастися пречистых тайн, и утишися мало и начат аки во сновидении пети: аллилуиа, аллилуиа, слава тебе, боже". Потом, высказав желание постричься в присутствии митрополита Даниила, великий князь сказал ему: "Тако ли ми, господине митрополит, лежати? И начат креститися и говорити: "аллилуиа, аллилуиа, слава тебе, боже"17. Трудно решить, откуда проник сюда этот обычай; из новгородской ли епархии, или из книг, подобных указанным выше псалтирям. Но в XV в. и двоившие и троившие аллилуйю одинаково, хотя и с различными чувствами, указывали на византийский юг, как на источник двоения или авторитет, оправдывающий своим примером этот обычай.

   Таким образом, нет ничего невероятного в главных обстоятельствах, которыми биограф окружает происхождение спора, завязавшегося между Евфросином и троившими аллилуйю. Рассматривая этот спор вообще, как факт из умственной русской жизни XV в., так же трудно найти в нем что-нибудь несогласное с характером эпохи или общества. Вторая половина XV в. была именно временем казуистических вопросов в истории нашей духовной жизни, и мы пытались указать причины этого явления в настроении русского церковного общества того времени. Но в этих вопросах, поднявшихся в XV в., отразилось лишь давно сложившееся и удивительно долго жившее направление русского мышления. Древняя Русь так же хорошо была знакома с игрой в богословские термины, как новейшая -- с игрой в термины естествознания;, но если она не оставила резкого выражения своей боязни перед богословской мыслью, то потому только, что нечего было бояться. Отвергать этот двойной факт прошлого -- значит совершенно не знать русской современности. Нельзя отвергать направления, путем преемственной передачи оставившего столько живых, цельных, нетронутых временем представителей не только в среде раскола, но и в том кругу нашего богословствующего мира, который почему-то усвояет себе особенное призвание в борьбе с расколом, но, ощущая больше развязности в своем языке, чем в пере, предпочитает воинствовать не литературной полемикой, а устным обличением, открывающим широкий простор для практических аргументов и в то же время позволяющим забыть обязанность логической последовательности. Это -- прямое наследие нашего прошлого XV в., когда мышление, воспитанное на эпических образах и мелких житейских казусах, от сказки, загадки и пословицы перешло с теми же приемами к трактатам о глубочайших истинах христианства. Потому-то и есть так много сходного между теми и другими, между этими народными загадками и пословицами, с одной стороны, и этими книжными трактатами -- с другой. Из множества образчиков, наглядно указывающих на перенесение одних и тех же форм мысли с одного содержания на другое,-- образчиков, изобильно рассеянных по древнерусским рукописям, приведем несколько далеко не самых выразительных.

   Вопрос. Иже всю вселенную сотворизый и пядию измеривый небо, а дланию землю, той же единою дланию покрыть бысть?

   -- Ответ. Иоанн возложи на Христа руку во Иердани.

   Вопрос. Прииде богатый к нищему, много имея, и единого не имеяше, и дасть ему нищий?

   -- Ответ. Христос прииде ко Иоанну, не имеяше крещения.

   Вопрос. Древян ключ, водян замок, заец убеже, а пловец погыбе?

   -- Ответ. Моисей удари жезлом море и пройде, а Фараон потопе.

   Вопрос. Который пророк дланию седмь небес покры?

   -- Ответ. Еда предтеча господа крести и на него руку положи во Иердани, то есть седмь небес покры.

   Вопрос. Что есть: живый мертвого боится, а мертвый кричаще и на глас его вей людие течаху, да спасутся?

   -- Ответ. Живый есть пономарь, а мертвый есть клепало церковное.

   Есть одна неясная черта в рассказе обоих биографов Евфросина о спо-ре, им вызванном. Этот спор произошел, когда в Пскове было пять соборов. Пятый собор утвержден на псковском вече в 1462 г. Но биографы поместили в своем рассказе написанное вследствие спора послание Евфросина к новгородскому архиепископу Евфимию и ответ последнего Евфросину. Владыка Евфимий II умер в 1458 г. Оба письма так просты и естественны, что не располагают исследователя сомневаться в их подлинности. Притом наша полемическая церковная литература, вообще не дружелюбная к исторической критике и доверчивая, всегда была так скептична и строга к рассказу позднейшего Евфросинова биографа, так много в нем отвергала, что критическая осторожность беспристрастного исследования располагает больше к доверчивости, чем к сомнению. Наконец, первый повествователь делает искреннюю, по-видимому, характеристику владыки Евфимия, которую за эту искренность пресвитер Василий почел нужным опустить в своем изложении. "Архиепископ. Евфимий был свят жизнию и имел препростой обычай в книжной премудрости, вместе с тем и к законному рассуждению неглубокий искус учительства имел, и потому ничего не управил и не разсудил святому об аллилуйи, но только отписал к нему в таких словах". Все это не позволяет остановиться на предположении, что составитель подложных писем, мало знакомый с временем жизни последних новгородских владык, по ошибке поставил в своем неблаговидном литературном изделии имя Евфимия вместо преемника его Ионы, столь памятного в новгородской епархии и скончавшегося лет за 30 до составления повести древнего биографа. Более вероятной представляется ошибка в числе псковских соборов, при которых происходил спор: может быть, автор древней повести поместил в рассказе пять соборов, когда их было еще всего четыре; может быть, пятый собор начал слагаться при построенной в 1442 г. церкви похвалы богородицы и начал уже действовать как церковная корпорация, прежде чем псковское вече по просьбе составивших его "невкупных попов" формально признало его существование. Эти соображения заставляют отнести спор к последним 1450-м годам (1457 или 1458).

   Когда Евфросин, воротясь из Константинополя, установил в своей обители обычай двоить аллилуйю, жил в Пскове священник Иов, известный всему городу своим смысленным разумом и уменьем толковать всякое писание, ветхое и новое, искусством много говорить от писания и изъяснять силу книжную. Псковичи, духовные и миряне, привыкли спрашивать у него объяснения всякого неясного места в писании, справляться у него о церковном устроении, о вопросах церковного чина и права, и "всласть" слушали его учения. За это все в городе почитали его, звали дострочным философом и столпом церковным. По-видимому, это был тот самый священник Иов, которого около 1427 г. духовенство трех псковских соборов посылало к митрополиту Фотию с жалобой на беспорядки в церковной жизни Пскова18. Способности и общий почет внушили гордость и самомнение ученому священнику, не дав ему искусства владеть собою. Биографы Евфросина повествуют, что, овдовев, Иов распопился и женился в другой, потом, после второго вдовства, в третий раз и, однако же, не потерял своей чести и славы среди псковичей "вины ради распопные". Этот рассказ достаточно объясняется митрополичьими посланиями в Псков, откуда видно, что в то время Овдовевшие священники в Пскове не только женились вторично, но иногда и после этого продолжали священствовать. Поступок Иова был довольно обычным явлением и потому мог сохранить за ним по крайней мере долю прежнего авторитета в мнении горожан. При этом, конечно, мы предполагаем, что рассказ биографов точно передает хронологическое отношение событий, что Иов распопился до спора, а не после: в последнем случае еще менее остается невероятного в этом рассказе. Иов не сложил вместе со званием своей учительной кичливости и притязательности: он продолжал одних учить, других осуждать, одним предписывать законы, другим указывать заповеди, священникам уставлял чин церковной службы, был законодавцем и для иноков, учительствовал не только в городе, но и в его окрестностях, наблюдал за чином служения и образом жизни отдаленных монастырей. Услышал он, что на Толве живет какой-то старец, который в монастыре своем двоит аллилуйю, наперекор обычаю большинства псковских церквей и монастырей. Не стерпел этого своеволия до-строчный философ. Откуда взял старец этот обычай и где научился ему, спрашивал Иов в негодовании: или тот пустынник разумеет лучше великих соборов наших, от которых вся псковская страна учением просвещается? Он принялся со многими укоризнами наговаривать на Евфросина священникам и всему причту городских соборов.

   -- Господа священники и христолюбивые люди! Есть старец на реке Толве живущий, по имени Евфросин. Все мы считали его человеком божиим за его премногую добродетель, за воздержание и постные труды, за строгое исправление монастырского чина по скитскому уставу; а он, как один из безумных, в суету живот живет, всуе все труды его, как мерзость, неугодная боту, потому что установил он в монастыре своем обычай двоить пресвятую аллилуйю, разрушая этим правило церковное и обычай, которого мы согласно держимся "по уставу письменному". Подобает нам теперь воедино собраться и с испытанием допросить того черноризца в его монастыре, откуда взял он такую вещь и кто научил его двоить св. аллилуйю.

   Несмотря на свой острый разум, Иов скоро дошел до последнего аргумента, которым, к сожалению, так легко и часто кончается церковная полемика: он стал называть Евфросина еретиком за двоение аллилуйи. Впрочем первые речи Иова не встретили большого сочувствия, в духовенстве и мирянах Пскова: здесь так привыкли чтить пустынника за его подвиги, что наговоры Иова не вызвали большинства ни на одно "тяжкое слово" против Евфросина. Только немногие из духовенства и народа пристали к псковскому "столпу". В числе их находился бывший диакон Филипп, подобно Иову сложивший с себя духовное звание вследствие вторичной женитьбы, также очень ученый в писании ветхом и новом, с развязным языком и скорым словом, с пространным умом и быстрым помыслом, премудрый "дохтор" на книжную силу и изящный, многоречивый философ. Высказано было предположение, что этот бывший диакон -- тот самый псковский диак Филипп Петров, который в послании к архиепископу Геннадию описал прение католических монахов с псковскими священниками19. Если эта догадка справедлива, то она объясняет близость расстриг Иова и Филиппа к духовенству псковских соборов, о которой говорят биографы Евфросина. Оба защитника тройной аллилуйи начали ковать обличение на толвского подвижника. Присоединив в помощники к Филиппу одного священника, также мудрого философа, и вооружив их наставлениями своего "высокого разума", Иов послал обоих "непреоборимых витий, уметелей книжной глубины", в монастырь к Евфросину, чтобы обличить и опровергнуть его самочинный обычай. Но они не были вполне уверены в возможности победить Евфросина своим витийством: они знали, что и пустынник силен книгами и хорошо ведал многую глубину божественного писания, сокровенные тайны доведомых и недоведомых вещей. Поэтому Иов написал от имени Троицкого собора, к которому, вероятно, принадлежал прежде, обличительное послание: в случае, если полемические силы посланных витий ослабеют в борьбе с таким опасным противником, они должны были вручить ему это послание как последнее и неотразимое орудие против него.

   Прибыв в монастырь и вкусив от монастырской трапезы, философы сели в кельи Евфросина на долгую беседу.

   -- Зачем навестили вы грешного человека, во всякой слабости и неисправлении перед богом присно живущего? -- спросил их Евфросин.

   У гостей нескоро развязался язык. Они смотрели в разные стороны, переглядывались между собою. Постническое лицо святого смущало их, сокрушало их мысль; от взглядов его таяло, как снег, буйство их сердца. Они уже подумывали о послании Иова. Потом, приободрившись, один из них сказал:

   -- Позволь нам невеждам, отче святый, вопросить тебя об одном слове, которое имеем мы к тебе от Иова Столпа и от других церковных чад. Многие люди восколебались, тяжкое слово говорят на твое преподобие за предложение великой церковной вещи, святой аллилуйи. Мы пришли теперь наставить твой разум и щадим седины твоей старости, чтобы вконец не восстали на тебя все наши церковные соборы и с ними все народное множество города Пскова. Смотря, как бы без лепоты не скончать тебе своей старости; оставь, отче, свое начинание, говорим тебе прямо.

   -- Говорите, братие, обличайте прямо грехи мои,-- отвечал Евфросин. -- Я знаю и сам, что много грехов ношу от юности моей и доныне во зле пребываю, доживаю старость свою нелепо пред ботом и людьми. Так обнажайте, братие, словами вашими любимое терние, неисчетные грехи мои.

   -- Ты, отче, колеблешь церкви божий, мутишь благодатный закон среди них, а мы как от лютой бури погружаемся в волнах от твоего разногласия. Все церкви божий по всей земле нашей творят по уставу пресв. аллилуйю; так подобает всякому христианину; а ты не так, ты самочинием дерзнул переложить на свой обычай Еедомую всем великую церковную вещь. Скажи, откуда взял ты это, у кого научился говорить дважды пресв. аллилуйю?

   -- Я, отцы мои, много грехов стяжал перед богом с крещения моего и доселе, -- сказал Евфросин по-прежнему тихо и кротко. -- Но молю вас господа ради, отпустите мне мои тяжкие беззакония. А что спрашиваете вы меня о пресвятой аллилуйи, то я желал бы сперва от вас слышать силу слова о ней. Вы, конечно, уже знаете и хорошо испытали глубинную тайну аллилуйи: так покажите мне словом уст ваших искомую глубину, откровение премудрости божией, чтобы уразумел я мудрование ваших слов и ясно узнал, о чем вы меня пытаете. Будет добро ваше свидетельство о боге, и я приму наставление от вас; не будет добро, и я не вразумлюсь от вашей беседы. Сказано: с преподобным преподобен будеши и со строптивым развратишися.

   -- Мы, отче, не убавляем божества от единосущной троицы и не умаляем Христа, единосущного отцу слова и присного пресвятому духу, но еще величием исполняем божество, почитаем Христа в троице единого бога и совершенного в божестве и человечестве; ставим прямо перед тобою праведного послуха и свидетеля, могущего обличить твое нечестие, самую ту пресв. аллилуйю, которую мы все трижды воспеваем, прославляя Христа в троице единого бога, троицу почитаем, утрояя пресв. аллилуйю: аллилуйя отцу, аллилуйя сыну, аллилуйя святому духу; и потом единого бога изображаем, когда после каждой утроенной аллилуйи поем: слава тебе, боже. Где утроена аллилуйя, там купно отец и сын и св. дух, единосущная троица, бог совершен, купно же слово божие плоть бысть, как человек совершенный и так совершенно славим его, исполняя все, и божество, и человечество. Вот почему троим мы пресв. аллилуйю, соединяя славою неразделимого и неразлучного отца и сына и св. духа, плотью слова бога Христа, сына божия. Ты же, отче, не так держишь, как мы и вместе с нами весь христоименитый народ псковичей: ты один двоением аллилуйи не исполняешь божества; тем ты и умаляешь Христа, убавляешь славу его от божества и человечества. Напоминаем тебе это, вразумляя тебя. Мы не знаем, откуда навык ты неправедно двоить единый троичный свет пресв. аллилуйи, но знаем, что ты явно нечествуешь бога и всуе живот живешь, без ума провождая свои годы, и все труды твои, как мерзость, неугодны пред богом.

   Ефросина больнее всего тронуло обвинение его в том, что своим двоением аллилуйи он убавляет славу божию, умаляет Христа и делает труды свои неугодными пред богом. Распалив сердце свое пламенем ревности по боге, он поднял брошенное ему тяжкое слово и простер словесные крылья к высоте боговедения.

   -- Братия мои возлюбленные! Никто не может сделать волос белым или черным или один локоть прибавить к своему росту; паутина не выдержит прикосновения к огню и свет не смешается с тьмою, тем более божество, живой и разумный пламень и огнь вседержителя.

   Изобразив в возвышенных чертах величие и всемогущество божие, Евфросин привел собеседников своих к мысли, что никто не может ни прибавить чего-либо к величию и славе бога, ни убавить троичной славы Христа. Он указал на тщетные попытки в этом отношении еретиков, отвергавших воплощение божества или доказывавших тленность естества Христова. Проклятие и исчезновение, подобно дыму, было следствием этих безумных усилий такими средствами увеличить или умалить славу единосущной троицы.

   -- Поймите сказанное мною, врачи мои, -- продолжал Евфросин, -- и вразумитесь, что не следовало вам говорить такой неподобной вещи; мы-де прибавляем славы к божеству, а ты умаляешь ее. Говорю вам: ни мне умалить ее, ни вам умножить, но какова она есть, так и будет: бог слово без нетления с плотню Христос, и в том живот бе, и живот бе свет человеком, и свет во тме светится, и тма его не объят.

   Евфросин рассказал собеседникам, откуда он заимствовал обычай двоения аллилуйи, как в юности, еще до иночества, тревожило его недоумение об этом предмете, как напрасно искал он разъяснения дела у псковского духовенства, как ходил в Царьград и там нашел полное разрешение мучившего его вопроса.

   -- Как держит великая церковь Константинаграда,-- прибавил Евфросин, -- так держу и я до исхода души своей тщусь совершить, удвояя божественную аллилуйю. А вы откуда взяли троить ее?

   -- Издревле, смотря друг на друга, так все и навыкли троить св. аллилуйю, ибо так и подобает, потому что бог в троице прославляется. Где троится аллилуйя, там есть совершенная троица, отец, сын и святый дух, неразлучное божество и сила живоначального слова отча Христа бога нашего.

   -- Вы, братия, сказали тяжкое слово, будто я самочинно двою аллилуйю и этим убавляю божество и не исполняю единосущной троицы. Теперь вы знаете, что я взял это у вселенской церкви цареградской и что, напротив, вы сами самочинно, своим произволом уставили троить аллилуйю. Спрошу вас еще об одном. Вы пришли вразумить меня и исправить мое нечестие, узнав, что я заблудился во тьме неведения: так молю вас, выведите меня на путь света и скажите мне силу, откройте утаенную глубину пресвятой аллилуйи, покажите, какая премудрость лежит в ней и какой образ таинственно запечатлен в ней.

   Но противники молчали: глубина витийства их иссякнула. Они обратились к последнему оружию, подали Евфросину написанное с хулами и укоризнами послание Иова Столпа, Евфросин взял лист и прочитал.

   -- Не доброе благоумие принесли вы мне, но скорее тельчие вещание; труд этот будет в неправду и в погибель от бога вашему учителю Иову Столпу.

   -- Помолчи, старче, -- возразил Филипп, -- не поноси укоризнами нашего учителя: он у нас в город высокий славный вития, церковный столп и благочестия подражатель.

   -- Нет, отныне он не столп благочестия, а столп, смрада исполненный. Он оставил свет божественного служения, сам отторгнулся от церкви Христовой и возлюбил тьму больше света, взял три жены, мудрствуя постыдное. Не будет он уже зваться простым столпом, а прозову его столпом мотыльным. Много смущал он меня и без меры оскорблял тяжкими словами, еретиком называл за двоение аллилуйи. Кого мне лучше слушать, Вселенской ли церкви или вас невегласов, свински мудрствующих о божественном, которые учите меня и не умеете ничего сами о себе управить. Много вопрошал я Вас о тайне и сокровенной силе аллилуйи и ни одного слова светлого не услышал от вас. Напрасно вы трудились: идите обратно с своим делом, потому что нездраво учение ваше и слова ваши к вам возвратятся. А мне подобает держаться здравого учения, принятого от вселенской церкви, от которой на все страны разлился свет благодати. Этот свет освещает мне правую стезю благочестия и поэтому я проразумеваю тайну божественного хотения, истинный путь пресв. аллилуйи. Вы же идите с миром домой и пекитесь о домочадцах своих, мудрствуя о тленном. Не вам мудрить о такой тайне. Вещь эта не изложена св. отцами в ясных писаниях и пророки не раскрыли ее тайны; даже в Царьграде не нашел я "достоверного сказателя", совершенного истолкователя; только указали мне там двоить преев. аллилуйю.

   По мнению Евфросиновых биографов, посланцы Иова возвратились не только без успеха, но и совершенно разбитые, хотя из сделанного в житии изложения спора не видно, какое толкование сугубой аллилуйи противопоставил Евфросин объяснению, данному его противниками. Последние донесли Иову о своем поражении, прибавив, что пустынник не только их поносит и укоряет, но и его самого называет столпом мотыльным, исполненным всякого смрада и гниения греховного.

   Иов заскрежетал зубами, получив через посланных своих это жестокое прозвище. "Теперь, авва, я уже знаю подлинно, что ты еретик", -- мог он выговорить в раздражении. Начал он ходить по городу, наговаривая встречному и поперечному, что Евфросин -- злой еретик и враг божий; с такими речами носился он по торгам, по собраниям, даже бывал на вечерних пирах, говорил и на вече.

   -- Господа псковичи, божий народ! посмотрите на того старца, что живет на Тодве. Вы зовете его светильником, сияющим в нашей стране; и мы его считали святьим мужем, исполненным благочестия, но теперь мы истинно удостоверились, что этот старец -- еретик. Все мы исполняем божество, утрояя св. аллилуйю, а он один не делает этого, но самовольно двоит аллилуйю и тем умаляет божество. Но вы сами знаете, божий народ, какое благочестие лучше, прибавлять ли славы божеству или убавлять ее.

   На этот раз речи Иова имели гораздо более действия. Народ поверил его словам, будто Евфросин убавляет славу божества, и стал считать старца еретиком. Перемена последовала также быстро, как прежде, по-видимому, быстро утвердилось в Пскове высокое мнение о подвижничестве преподобного на Толве. Монастырь и иноки Евфросина стали подвергаться оскорблениям. Неудобно стало инокам с Толвы показываться в городе: на них сыпали укоризнами и жестокими словами, никто не хотел спросить их, зачем пришли в город, никто не спешил пригласить к себе и гостеприимно угостить пришельцев, но подобно рассерженным осам все нападали на них, говоря: это монахи того еретика, что двоит аллилуйю. Идучи или едучи мимо монастыря Евфросинова, псковичи говорили: вот тут авва еретик живет, не следует нам и церкви его кланяться, потому что он двоит аллилуйю, и путники не скидали шапок перед монастырским храмом трех святителей вселенских.

  

VI. Литературная полемика

     Спор не возобновлялся в прежней форме. Главный двигатель его Иов вовсе не выступал в нем непосредственным участником, скрывался за другими, подстрекая и направляя их. Это лишило нас возможности наблюдать в открытом действии силу его "ума острого на божественное писание", по выражению враждебных ему биографов Евфросина. Вообще образ Иова является в тени именно оттого, что эти биографы говорят о нем слишком много: их пылкая речь, исполненная желчи и раздражения, больше дымит, чем освещает; в потоке многословного порицания, проведенного по всем тропам и фигурам риторики, они часто забывают указать самые существенные обстоятельства дела. Туман, в котором они поставили Иова в своей повести, сообщает его фигуре грандиозные очертания, как это часто делает полумрак с самыми обыкновенными предметами. Вдобавок биографы, поглощенные своим чувством и забывая о впечатлении, какое должиа произвести их повесть, придали Иову в рассказе о его смерти трагический интерес и этим еще более закупили сочувствие читателя в его пользу. Предсказание Евфросина жестоко исполнилось на нем. Он пережил своего толвского противника. Услышав о блаженной и мирной кончине Евфросина (1481), он не утерпел и сказал: "Старец тот всю жизнь прожил в ереси и прогневал господа: дивлюсь, как это он получил такой преподобный конец, будто праведник пред богом". Смерть Евфросина не затворила уст философа, продолжавших изрекать хулы и поношения на покойного двоителя аллилуйи. Но скоро постиг его неисцельный недуг, и он начал болеть "не человечески"; все тело его превратилось в один струп, по рассказу биографов Евфросина, покрылось червями, и никто не мог приблизиться к нему, чтобы позаботиться о его язвах, источавших "миог мотыл". Видя беду, Иов постригся. Но буйный умом и строптивый сердцем, он не смирился и в монашеской мантии и на смертном одре, не покаялся в том, что заставил вытерпеть Евфросина. Два года продолжались его страдания и "тако нелепо умре": при погребении братия едва могла отдать ему последнее целование, "ноздри своя заемлющи". Поссорившись за величие богочеловека, соперники отошли на суд его непримиренные и обвиняя друг друга в том, что не по уставу прославляется это величие.

   Но теологические страсти не улеглись вместе со спором в келье Евфросина: они перешли на новую арену, и область литературной полемики. Ее начал тот же Иов: к сожалению, остается неизвестным его послание от имени соборного псковского духовенства: старый повествователь не поместил в своем рассказе этой "эпистолии", хотя посланцы Иова передали ее Евфросину, и он прочитал ее, назвав "телчиим вещанием". Может быть, ответом на соборную эпистолию Иова было послание Евфросина Троицкому псковскому собору, хотя в нем нет прямых указаний на такое происхождение. Послание это сохранилось как приложение к древней повести о споре по поводу аллилуйи. Сомневаться в его подлинности можно еще менее, чем в подлинности переписки Евфросина с владыкой Евфимием. Здесь даже очень мало говорится об аллилуйи: это ряд не вполне ясных богословских размышлений и упреков, вызванных дошедшими до Евфросина слухами о порицании, какому он подвергается в Пскове. Во всяком случае это первый памятник литературной полемики по вопросу об аллилуйи.

   "Господам нашим, священникам собора св. Троицы и прочим, всему священническому чину, грешный в иноках метание творю, прося о Христе вашей молитвы и благословения. Слышу от многих, что вы много потязаете меня, больше же всех вас мотыльный столп Иевко; но не на меня нападает он, а скорее на святую и апостольскую церковь за то, что вот-де дважды говорят аллилуйю, а не трижды, как делает сам и другие. Но большое сомнение во мне о том, вас ли послушаться, а соборную церковь оставить и проклятие на себя принять от всех семи святых соборов, или послушаться предания святых, которые из начала православной веры так предали. Совесть обличает, многие писания свидетельствуют, что подобает мне больше по святой и соборной апостольской церкви поборать и союза с ней держаться; в нее я веровал и крестился-: так мне подобает веровать по Давиду, который