Александр Петрович Никонов
| Вид материала | Документы |
- Александр Никонов Опиум для народа. Религия как глобальный бизнес-проект удк 21 ббк, 3537.68kb.
- Рыжков Александр Петрович. Свой спортивный путь Вы начинали еще в ниивте будучи студентом,, 35.72kb.
- Экология языка информация к размышлению Данный материал подготовили Александр Никонов, 226.95kb.
- Терещенко Александр Петрович, учитель физики моу сош №10 2008 год пояснительная записка, 206.78kb.
- Александр Никонов, 3394.11kb.
- Прошлого, 4188.44kb.
- Александр Никонов, 4652.53kb.
- Александр Петрович Сумароков (1717-1777) русский поэт, писатель и драматург XVIII, 25.95kb.
- Родители : Павел I петрович, 139.28kb.
- Александр Никонов Верхом на бомбе. Судьба планеты Земля и ее обитателей, 3610.86kb.
БОЛЬШОЙ РЕБЕНОК
Портрет Никаса Сафронова
Самое большое потрясение – в квартире Сафронова на полочке стоит человеческий череп. Это череп его родной бабушки…
Но самое первое, что видишь, приходя в гости к Никасу, это огромная – в две стены – выставка. Но не его картин, а его фотографий со знаменитостями. Раньше их было заметно меньше. Со времен нашей последней встречи число знаменитостей сильно возросло. Никас и Джуди Фостер. Никас и Николсон. Никас и Де Ниро. Никас и Ришар. Никас и Михалков. Никас и Горбачев. Никас и Аслан Масхадов. Никас и Клинтон. Никас и Папа Римский. Никас и Софи Лорен. Никас и Ален Делон. Никас и Дайана Росс. Никас и Эрик Робертс. Никас и Тэтчер. Никас и Мадонна. Никас с Путиным и Бушем-младшим.
– Господи! Да есть ли кто, с кем ты не знаком, Никас?!
– Нет. Я всех, кого надо, знаю.
– А где это ты с двумя президентами умудрился сняться?
– В Мариинке. С Бушем мы давно знакомы, еще до его президентства. Нас Чак Норрис познакомил на балу в Детройте. И когда мы с Путиным в Мариинке беседовали, как раз подошел Буш. Буш меня увидел, обрадовался, закричал жене: «Лора! Это же Никас, который нас рисовал!» Путин удивился: «Вы что, знакомы?» – «Да, – отвечаю, – еще по Америке». И когда Буш подошел, Путин сказал, показывая на меня: «Наш лучший художник!»
Я говорю: «Владимир Владимирович, можно фотографию сделать с вами?» Достаю свою «мыльницу». Буш с радостью согласился, тут же подзывает к себе какого-то мужика из своих, просит его снять нас. Тот сделал несколько кадров. А чуть позже стою это я с Черномырдиным и говорю: «Виктор Степанович!
Только что нас троих бушевский охранник снял на мою «мыльницу». А он мне: «Какой охранник! Это же госсекретарь Америки Колин Пауэлл!»
А когда я разговаривал с женой Путина, предложил ей: «Давайте я ваш портрет нарисую». Она воскликнула: «Да вы же абстракционист!» – «Да вы что! Я реалист! Вам недоброжелатели неверно докладывают».
…Никас Сафронов настолько чист душой, насколько может быть девственен душою лишь ребенок. В этом он, правда, слегка смахивает на Глазунова. Да и на Шилова, признаться, кое-чем похож – например, своей любовью к фотографиям, на которых художник снят с известным лицом или политиком. Но Сафронов все же другой… Какое бы слово подобрать, чтобы вам понятно было? М-м-м… Вот, нашел… Сафронов – трогательный.
Вообще, художники – очень тонко организованные люди, и с ними нужно обходиться бережно. Ругать их ни в коем случае нельзя. От этого художники портятся настроением и вянут душой. А кому нужен испорченный художник? Поэтому я никогда не критикую гениев. Зачем? Нужно просто разглядеть в самом знаменитом художнике что-то хорошее и показать это людям. Вот, например, Сафронов предложил мне супу.
– Ты, наверное, голодный. У меня хороший суп есть. Там грибы, мясо… Будешь?
Я из вежливости отказался. Ограничился только чаем с шоколадными конфетами и коньяком. Кстати, коньяк у Никаса непростой, несмотря на блеклую этикетку со смазанными буквами. Эту бутылку ему Гейдар Алиев подарил. Ныне покойный азербайджанский ценитель искусства был рад получить от Никаса свой портрет, устроил ему выставку.
– И сколько тебе Алиев за свой портрет заплатил?
– Нисколько! Просто «Мерседес» подарил. Но мне «Мерседес» не нужен был, я взял деньгами и купил на них «Рендж-ровер».
…Правда, еще Алиев выделил Никасу 45 тысяч долларов на альбом с его картинами, но это уже мелочи…
У Никаса две мастерских. В большой он рисует больших начальников. А в маленькой – людей попроще и неодушевленные предметы. В мастерской Никаса очень интересно. Всякие штучки… Вот часы лежат очень красивые, золотые. Губернатор Аяцков подарил. Таких часов губернатор заказал всего трое. Одни сейчас у Ельцина, вторые у Черномырдина. А третьи я в руках держал в мастерской Сафронова. И это еще не все! Еще Сафронову Карден часы подарил!
– Карден посмотрел мой альбом в Париже и сказал: «Да вы гений!» Я ему: «Докажите!» Он снял часы золотые да и дал мне.
Те часы вообще единственные в мире. По спецзаказу были сделаны. Жаль только, мне их Сафронов не показал: запропастились куда-то. Однако не все встречи с великими заканчиваются так, как хотелось бы художнику. Вот, например, Павел Бородин Сафронова элементарно кинул.
– Бородин тоже из Ульяновска родом, как и я. И когда мне предложили с ним познакомиться, я согласился, зная, что он человек богатый – может дать заказы… Сначала он пообещал три миллиона на восстановление разрушенного кинотеатра «Рассвет» в нашем родном Ульяновске. Потом мне понадобилась квартира. Я сказал Бородину, что хотел бы квартиру метров 150–200. «500 устроит?» – спросил Бородин. «500 много!» – «Считай, 500 метров у тебя в кармане! Такому большому художнику надо дать…» Представляешь? Я ему одну картину дарю, другую, портрет его пишу небольшой. Жене его подарил картину… Раз человек так много обещает – большой ему портрет пишу! А потом вдруг Бородин перестает меня принимать. Я через жену пробую, говорю ей: у меня вот есть портрет Бородина, мне за него предлагают 25 тысяч долларов. А мне действительно предложили… Она говорит: не отдавай, что мы, бедные, что ли, сами не купим?! И я опять жду. И опять все с концами заглохло.
Прошло полтора года. Бородин стал выдвигаться в мэры Москвы. И тогда к Сафронову пришел один человек и купил портрет. Этот человек рассчитывал, что Бородин будет мэром и он ему подарит портрет. Но Бородин мэром не стал, подарки ему делать, стало быть, сделалось совершенно бесполезно.
– Ха-ха, – смеется Сафронов. – И этот человек после выборов предлагал мне портрет Бородина обратно! Чтобы я его выкупил. Ха-ха… А потом мне передали слова Бородина. Он говорил: мол, я так виноват перед Никасом! Но я, мол, исправлюсь! Я опять ожил надеждой. И когда после этого я к нему в последний раз обратился и спросил: «Пал Палыч, когда мне к вам прийти?» Он поцеловал мне руку и сказал: «Никас! Я тебя обожаю! Приходи вчера!..» С тех пор мое отношение к нему очень резко изменилось. Набрал, понимаешь, моих картин себе штук пять-шесть… Казалось бы, если ты не в состоянии отблагодарить – ну не бери подарки! Понятно же, что у меня очень дорогие картины… А я, между прочим, когда Бородина уволили из Управделами, послал ему в утешение еще одну картину. И что же? Даже не позвонил спасибо сказать! Ну, значит, говнюк по жизни.
Однако не все такие неблагодарные, как Пал Палыч Бородин. За рубежом Сафронова ценят и любят. Обычно Сафронов действует так – посылает какой-нибудь знаменитости свой альбом.
– Человеку передают альбом и говорят: этот художник хочет с вами встретиться. И никто мне не отказал! Ни Джек Николсон, ни Спилберг, никто… Моментально принимают! Они даже не надеются, что я их буду писать. А когда узнают, что я их буду писать, они готовы позировать часами, клянусь тебе!.. Это только у нас чиновники о себе возомнили.
Достается художнику и от журналистов:
– Недавно одна журналистка написала про меня статью под названием «Никас Сафронов ногой выпинал Ветлицкую из кровати». Неправда! Было не так. Как-то Ветлицкая подошла ко мне и сказала, что хочет со мной познакомиться. Я спросил: «А кто вы?» – «Я Ветлицкая, певица». Странно, думаю, а я такую не знаю… В общем, я ее пригласил в гости, она меня соблазнила. Начались отношения. Наташа говорила: «Я вторая после Пугачевой, а скоро буду первая!» Но нигде почему-то я ее в афишах не видел. Газманов был, другие были, а Ветлицкой не было. Нет и нет, нет и нет… И вдруг в один момент – мы были уже около месяца знакомы – радио часа в три ночи сообщает: в Лужниках состоится концерт, участвуют Пугачева, Киркоров, Буланова, всякие прочие и – Наталья Ветлицкая! Я ей позвонил ночью и говорю: «Наталья! Ты есть! Я слышал о тебе!» А она так равнодушно отвечает: «Да ну, это просто один из моих концертов…» Какое самомнение у человека!
А расстались мы так… Всякий раз когда Ветлицкая приходила, она курила травку. А я потом не мог заснуть из-за этого запаха – я глаза закрываю, а они сами открываются! И в один момент, когда она пришла, я спросил прямо в дверях: будешь курить? Она говорит: буду. Я говорю: уходи. И все! Никто ее ногами не пинал, зачем такое писать?..
Разговор о художнике без упоминания его картин, мне кажется, не может быть полным. Сафронов более всего известен массам как портретист. На портретах Сафронова изображаемые граждане получаются даже лучше, чем на самом деле – помоложе, покрасивее. Вот какой талантище! И даже бессмысленно спрашивать, почему так получается.
– Это же образ! Ты же видел портрет Лужка или Пугачихи. Можно написать человека с морщинами, но я рисую, как мне приятно. Человека надо идеализировать.
– А почему у тебя на овальном портрете Софи Лорен впополам с Лениным?
– Я когда-то прочел, что такие, как Ленин, – по уму и таланту – рождаются раз в сто лет. А в Италии когда был, прочел, что такие, как Софи Лорен, рождаются раз в сто лет. И чтобы не занимать много холста, я написал их на одном портрете – пол-лица Лорен, пол-лица Ленина.
– Правильно! И времени сколько сэкономил для настоящих работ… Вот, например, это чего?
– Каспийское море. В Азербайджане нарисовал.
– О, ты еще и маринист?
– Я все умею рисовать. Вот, скажем, кубизм. Это несложная техника для хорошего художника. Так разминался Альбрехт Дюрер. Тут главное – знать последовательность цветов, чтобы выпуклое и вогнутое выделялись. Легкая работа. Хотя и на нее находятся любители. По нескольким моим картинам в Голландии сделали ковры и дали мне за каждый по две тысячи долларов только за то, что использовали мои картины!
Когда жил на Западе, я продавал сюрреализм, он там пользовался успехом. Я тосковал, мучился без знания языка, мне было неуютно там жить… Но деньги идут – и слава богу! А когда я переехал в Москву – стал писать портреты. Не сразу, правда. Потому что в Москве тоже одно время был моден сюр. А потом покупатели чухнули, что, кроме моды, нужно что-нибудь для души, – стали заказывать портреты.
Но помимо ремесла нужно еще быть художником. Что такое искусство? Искусство – это умение зацепить зрителя. Свою «Четырехглазую» я писал полчаса. Но она цепляет. А портрет на заказ пишу полтора месяца. Когда клиент говорит мне: «Хочу вот так и вот так, чтоб как у Шишкина, а в углу огурец». Пожалуйста, не вопрос, получи Шишкина с огурцом… Ремесло и искусство – разные вещи.
Я же продаюсь не только за счет того, что умею хорошо рисовать, но и из-за своей известности – обо мне пишет пресса. Нельзя, чтобы о тебе забывали! Стоит чуть-чуть исчезнуть, и тут же канешь в Лету! Вот «На-На». Год они болтались в Америке, и за это время про них тут все забыли.
– Значит, одного таланта мало?
– Конечно! Вот немцы. У них было мало художников-классиков – Кранах да Дюрер. Они решили, что великая нация должна иметь больше. Поискали, нашли в местечке Грюнвальд Макса Эрнста, раскрутили, и он вошел в двадцатку лучших художников мира. Так и бывает. Без раскрутки даже гений потеряется. В Москве около трехсот пятидесяти тысяч художников. И каждый год училища добавляют еще около десяти тысяч. Чтобы не стоять на улице и не малевать за червонец портреты прохожих, мало уметь рисовать. Вопрос: как, имея талант, зарабатывать не на Арбате по червонцу, а в мастерской по тридцать, пятьдесят или сто тысяч? Можно раскрутиться за счет больших денег или богатого папы. В современном мире, мне кажется, мало просто хорошо рисовать, надо не ограничиваться одним стилем. Если ты чего-то делать не умеешь, пролетаешь мимо денег.
…Я задерживаю взгляд на картине с морем. Она выписана художником-универсалом настолько мастерски, что у женщины, сидящей в углу спиной к зрителю, попа высовывается из картины сантиметра на два. То есть женщина сидит как бы на раме картины этой попою. Объемная живопись!
– Как ты ей попу нарастил такую выпуклую? Она из половинок шарика для пинг-понга сделана?
– Нет! Натуральная краска! Слой за слоем долго накладывал. Этой женщины на картине сначала не было. Я ее потом подрисовал.
– Зачем?
– Просто так.
Много на картинах Никаса женщин с кошачьими головами. Это неспроста.
– Барон Бениксен – мой клиент и приятель – как-то в Лондоне пересказал мне книгу французского писателя «Женщина-кошка».
Изучая своих жен и любовниц, тот открыл, что женщина есть кошка. По повадкам, по движению… И позже я, когда поехал на Восток, сам убедился, что женщина является животным…
– А ты бы согласился жить с женщиной-кошкой?
– Да даже с бо́льшим удовольствием, чем если бы голова у нее была человечьей!
– А я бы нет: у меня аллергия на кошачью шерсть. Голова, она хоть и маленькая, но все равно линяет. Я бы чихал на такую женщину, и у меня бы текли сопли беспрестанно из-за нее.
Женщины Сафронову вообще удаются на славу. Вот, например, еще студентом он познакомился с одной красивой девушкой, у которой был строгий папа. И Никас попросил у отца лица́ его дочери. (Нарисовать ее портрет, для непонятливых поясняю.) Папа у дочери был не простой, он привел молодого Никаса домой, и там Никас увидел целую кучу девушкиных портретов, написанных именитыми художниками того времени. «Похоже?» – спросил папа. «Нет», – честно ответил Никас. «Ну вот, – сказал папа. – Академики именитые и то не умеют рисовать. Где уж вам, студенту!..»
– А я когда вечером стал вспоминать ее лицо, – раскрывает тайны мастерства Сафронов, – то понял, что художники пытаются нарисовать ее уши, рот, а глаза не могут нарисовать, поэтому и непохоже получается. Глаза же основа портрета. И я понял, что у нее что-то происходит с глазами. У нее глаза прыгают! И я нарисовал ее с четырьмя глазами! И она сразу стала узнаваемой!
– И что сказал строгий папа?
– Они обиделись страшно! Психанули просто… На противоположной от «Четырехглазой» стенке висит портрет чернявого дядьки.
– Это Анзори. Наследник… ну, условный, конечно… покойного Отара Квантришвили, – спокойно пояснил Сафронов. – Наместник его. Квантришвили ушел, а этот взял бразды правления. Как же его фамилия-то?.. Ну неважно, все равно он сейчас поменял фамилию с грузинской на русскую… Анзори, кстати, не понравилось, что на портрете у него плечи узкие получились. Он даже разделся, чтобы показать мне, насколько он плечист.
– А почему портрет висит у тебя, а не у него?
– Ну, это вопрос денег…
– Ладно, не будем об интимном, не сошлись, так не сошлись… А Михалкова портрет почему здесь висит, а не у Михалкова? Да еще Михалков какой-то наполовину каменный…
– Это история необычная… В 1998 году к юбилею Алиева я написал его портрет и поехал вручать. А в то время в Баку был кинофестиваль, на котором присутствовал мой друг Пьер Ришар. Он обожает мое творчество, сам сказал. Он даже специально задержался на день в Баку, чтобы дождаться меня, – так хотел получить мой альбом, который я пообещал ему подарить…
Короче, после вручения портрета Алиеву президент поручил своему сыну Эльхаму развлечь гениального художника современности.
– Ну, приехали в хороший ресторан. И я попросил пригласить в ресторан Пьера Ришара. Эльхам позвонил куда-то, и ему сказали, что Ришар сейчас вместе с Михалковым, но, в принципе, его одного могут пригласить. Я говорю: пускай уж и Михалков приезжает. Они приехали. А на вечере стали чествовать меня. Поскольку вечер-то был мне посвящен. Тосты зазвучали один за другим – за гения, нарисовавшего Алиева… И вдруг я вижу, что Михалков начинает меня тайно ненавидеть. У нас до этого были нормальные отношения. А тут он сидит и кипит. Ну, я встал, начал мямлить, что я всего лишь хроник и пишу таких знаменитых людей современности, как Михалков. Смотрю, у Михалкова отлегло, он обмяк, стал танцевать. Но осадок, чувствую, остался. И чтобы исправить положение, я решил режиссера уважить – написать его портрет.
Надо сказать, позировать Никасу не нужно. Он настолько талантлив, что стоит ему раз увидеть человека, и он уже дальше может его портрет написать просто по фотографии! И вот, написав портрет Михалкова, Никас несколько раз договаривался с режиссером, чтобы отдать ему произведение искусства. Михалков несколько раз назначал время встречи, Никас честно приезжал, а Михалкова не оказывалось на месте. И вот однажды на Рождество в гостях у знакомых Сафронов столкнулся с Михалковым. Поскольку мастерская художника находилась рядом, он сходил туда да и принес портрет Михалкова.
Михалков встретил свое появление в виде портрета кисти великого художника недостаточно почтительно, как показалось великому художнику. Нет, режиссер, конечно, формально поблагодарил, даже чуть привстал из-за стола. Но тут же отвернулся к своему застольному собеседнику: «Так о чем бишь мы говорим?..» Показал кто есть кто – кто велик, а кто с портретом набивается.
– Я тут же ушел, – делится переживаниями Сафронов. – А на следующий день знакомые позвонили и сказали, что Михалков свой портрет не забрал. Я приехал, сам его забрал и закрыл эту историю.
Тот портрет Михалкова Никас уничтожать не стал, но в отместку нарисовал новый, на котором Михалков наполовину закаменелый.
– Может быть, со временем он у меня вообще весь каменный станет, – грозит художник.
– Никас! Может, ты слишком строг к Михалкову? Мало ли, забыл человек по пьяни портрет забрать. Потом бы подослал курьера. А ты его лишил сразу всего.
– Это серьезные вещи. Мои работы не забывают. У меня портрет человека такого уровня стоит минимум 50 тысяч долларов.
…Так Михалков влетел на 50 штук грина…
Несмотря на жестокую обиду, Сафронов не унывает:
– Если человек ведет себя недостойно, я могу доказать, что это он живет в мое время, а не я в его время!
Эту каменную фразу Сафронова я в некотором потрясении даже записал себе в блокнотик. Вот что такое битва гигантов!..
– Я не рисую угоднических портретов, – вдруг говорит Сафронов. – Меня в свое время просили нарисовать портрет Брежнева. Я отказывался. Для меня это было неприятно. Я считал, что этот человек недостоин.
А Путин, с точки зрения Сафронова, достоин. И Гитлер. И Сталин. А вот, например, Хакамада – не очень достойна:
– Она мечтает быть президентом. А сама в свое время не пошла со мной и Валей в баню…
– Валей Юмашевым?
– Нет, Валей Гафтом… Вначале Хакамада согласилась. А потом, за час до бани, сказала своей подружке: «Знаешь, я подумала – а вдруг я стану президентом, и это мне потом помешает…»
Как ясно из всего вышесказанного, Никас – человек не бедный. 50 тысяч долларов – еще не самая большая цена за его работу. Бывает и по 100, а то и по 150. Правда, редко это бывает – порой раз в полгода-год, но все равно солидно, согласитесь.
– Иначе бы я не купил замок в Шотландии, дом в Брюсовом переулке. Мне там вид из окна очень понравился. Я сделаю ремонт и один этаж для друзей отведу: вдруг Софи Лорен в гости приедет… А еще я 310 тысяч долларов в «Соцэкономбанке» потерял во время кризиса, – информирует Никас.
Это были «квартирные» деньги: незадолго до кризиса Никас продал свою квартиру на Пушкинской: она вызывала у него неприятные воспоминания. Я его понимаю – там сразу после двухлетнего ремонта прорвало какой-то шланг у джакузи и восемь часов хлестала вода. Куда только не звонили Сафронов и находившаяся в момент аварии в джакузи актриса Васильева! Никто не реагировал!
– Они просто бросали трубку в этих ЖЭКах! Мы позвонили в службу спасения 911. Эти тоже не приехали. Позвонили пожарникам. Пожарники сказали, что раз пожара нет, они не поедут, а вода – это даже хорошо для них… А проститутки на Тверской, задрав головы, смотрели, как откуда-то сверху хлещет вода и валит пар. Ужас…
После продажи злополучной квартиры и потери вырученных за нее денег Никас уехал в Испанию рисовать короля Карлоса и «еще одного чиновника большого». Я напомнил Никасу, что Глазунов тоже писал этого короля – Карлоса.
– Мы все пишем, – мягко улыбнулся Сафронов и объяснил, что у Гейдара Алиева, например, было около 300 портретов, написанных всякой шантрапой. Но только один портрет – кисти Сафронова – Алиев забрал к себе домой. Остальные отдал не то в музей, не то в галерею. Народу, в общем, подарил…
Однако Никас не чужд и экспериментов в искусстве. Однажды ему принесли старинные иконы. На них еще осталась часть рисунка. Иконы эти лежали где-то под мостом, их нашли…
– Мне вдруг пришла в голову мысль: что же мы делаем с нашей культурой! И я стал рисовать прямо по этим иконам элементы обнаженных тел.
О новом почине художника Сафронова прослышали и написали на Западе. Да и отечественные попы возбудились.
– Пришли какие-то от Патриарха и сказали, что анафеме меня предадут. Обещали распять, наслать на меня гневный народ. Типа, кощунство делаю…
– Ну ты их послал подальше, я надеюсь?
– Да, я их практически послал на …
С иконами, кстати, Никасу дело иметь не впервой. Когда-то, в самом начале карьеры, Сафронов зарабатывал на иконах деньги – он их писал, его приятель искусственно старил, а потом концессионеры выгодно впаривали доски.
…Зная подлые запросы читателей, которые всегда больше интересуются, с кем спит художник, а не его духовной жизнью и творческими страданиями, я, без всякого удовольствия потакая этим низменным желаниям, перехожу от искусства к плотскому и вынужденно рассказываю плебсу о личной жизни Сафронова. Тем более, что он из своей жизни никакого такого особенного секрета не делает:
– У меня была первая жена француженка. История с ней такая. Мой друг-югослав передал из Парижа в Москву посылку со своей женой. А жена не знала русского языка и взяла в Москву подругу, знающую русский. Подруга мне понравилась. Я жил тогда в Теплом Стане. Вечером мы гуляли, и за нами увязались какие-то хулиганы. Я велел девчонкам бежать домой, а сам сзади шел. Быстро шел, но не бежал. И когда зашел в квартиру, эти хулиганы стали стучать в дверь. Я взял ножик и хотел выйти на улицу, чтобы порезать их. И подруга эта не пустила меня, схватила меня за ногу. Она видела по моим глазам, что я вне себя. Ведь меня если задеть, то я уже ничего не соображаю…
Потом художник Сафронов, естественно, стал приставать к подруге, но та объяснила, что у нее такой зарок – выйти замуж девственницей и дать только своему мужу и только после свадьбы. «Ладно, – пожал плечами Сафронов. – Давай поженимся». И что вы думаете? Поженились!
– Я стал заниматься с ней сексом и понял, что меня от нее тошнит. От секса с ней меня тошнило! Но потом я ушел от своей француженки к русской парикмахерше. Она была толстенькая и маленькая…
Сожительство с «маленькой и толстенькой», однако, тоже бы ло довольно неп ри ятн ым – из-за ревнос ти последней. Однаж ды, придя поздно домой, Никас нашел все перевернутым, а свои картины – порезанными.
– И я понял: это любовь!..
– Кошмар! Какая же это любовь, – сочувствую я израненному сердцу художника. – Она резала картины, что непристойно; разбрасывала вещи – а за это вообще убить мало!..
– Она и меня, бывало, ножом резала из ревности! Пыряла… И это при том, что она была замужем. Когда она уходила от меня, я пытался ее вернуть. Я разбил ей окно, оттуда высунулся какой-то голый мужик в трусах. Я говорю: «Ты кто такой?» – «Муж!» Я залез в окно и стал его колотить. Они стали вопить милицию, и я убежал. Через неделю она сама ко мне пришла. Все это тянулось три года. А я через три года устал от всего этого и встретил за границей одну итальянку, которая тоже изучала русский язык, как и моя первая жена-француженка.
…Третья попытка также была не сладкой. У итальянки темперамент оказался вполне итальянским, а характер еще хуже, чем у парикмахерши.
– Безобразный характер! Она кидала посуду по всему Теплому Стану. Но потом оказалось, что она беременная. И я женился.
Супруги жили то в России, то в Италии, бывало, изменяли друг другу, ссорились и мирились. Зато теперь у Сафронова растет сын на Аппенинах. Ему шесть лет. Он живет там с мамой. Когда сын приезжает в Россию к папе, то почему-то все время зевает. Так, во всяком случае, утверждает Никас. Он даже нарисовал портрет своего сына. Зевающего. Никогда раньше я не видел на портрете зевающего человека. Это совершенно новое решение в искусстве.
Одно время Сафронов намеревался получить итальянское гражданство. Чтобы с визами не возиться. А то визы получать очень мучительно: в посольствах люди грубые. Однажды Никасу надо было срочно уехать в Италию, он пришел в посольство, а его отвинтили.
– Я стал говорить: я художник! А им насрать! Тогда я попросил пригласить посла. Они стали надо мной смеяться. Тогда я попросил послу передать мою визитку. Они передали. Оказалось, посол – мой поклонник, и я знал об этом. Нас отец Питирим познакомил…
– А Питирим… пардон, что прерываю… не возмущался тем, что ты иконы старые голыми бабами расписал?
– А Питириму наплевать. Ему как раз нравилось. Он не ортодокс. Возможно, это нормально воспринял бы и сам патриарх.
Они же не все там ортодоксы. Мой друг Юрий Лонго рассказывал, что был приглашен в некие церковные кулуары, где на первом этаже у них был церковный магазинчик – свечки, книжечки продавали. На втором – более дорогая утварь. А на третьем этаже – массажный салон для батюшек, где работали девчонки из Украины и Белоруссии. Публичный дом. Они же тоже нормальные люди!.. Зарабатывают деньги на святой воде, развлекаются… Короче, вечером позвонили мне из итальянского посольства и сказали: «Посол вас ждет». Когда я пришел, посол вызвал консула и дал ему рас…дон: вы, козлы, Ульяну Лопаткину выкинули отсюда, она, бедная, плакала! А ведь это представители культуры нации! Они будут говорить всему миру, что наше посольство прогнило!..
– Слушай, а ты, когда берешь заказ, назначаешь цену сразу?
– У меня были ошибки, когда я не обговаривал конкретной суммы, полагая, что богатый человек должен понимать: Никас – дорогой художник, и сумма будет соответствующей. Но потом нарывался на непонимание. Вообще, я заметил, что, чем богаче люди, тем они бывают жаднее.
Понимаешь, поскольку я работаю обычно один, мне самому бывает без посредников неудобно просить у людей деньги за работу до выполнения ее. Это должен делать директор. Но с директорами мне не везет. У меня была такая директор, Анна. Она взяла у людей сорок пять тысяч долларов на альбом моих картин. И двадцать тысяч из них тут же потратила – шубу себе купила, машину… И сбежала. Поменяла телефоны, адреса. Я не стал ее преследовать, хотя мог бы. Так что доверять большие деньги директорам я теперь опасаюсь… А главное, эта Анна, когда появилась на моем горизонте, сказала, что бесплатно работать будет. Многие предлагают мне поработать на меня бесплатно, а потом все это выходит мне боком.
– Бесплатный сыр бывает только в мышеловке, Никас. Надо платить людям нормальную зарплату.
– Все равно украдут! Так еще и на зарплату потрачусь. Не могут люди удержаться. Если есть возможность безнаказанно своровать, человек не удержится. У меня была секретарша, которая сбежала без денег, правда, но со всеми моими записными книжками. И устроилась работать к журналисту-писателю Феликсу Медведеву. У того сразу дела пошли хорошо, а где-то через год он мне говорит: «Никас, у тебя работала женщина, помнишь? Так она меня сейчас шантажирует!» – «А что ж ты мне не сказал, что ее взял?! Я бы предупредил, что она нечиста на руку!» – «Так она просила не говорить тебе, что я ее взял! А теперь мне угрожает… С ней было так удобно работать. Я только подумаю о каком-нибудь министре – она мне, раз, его телефон! Я только подумаю о каком-нибудь актере – она мне, раз, его телефон!» Я говорю: «Так это мои записные книжки!»
– Да, не везет тебе что-то с бабами.
– Да мне и с мужиками не везет. Несколько лет назад ко мне в Ульяновске (это моя родина) прицепился некий Гайсин. Сказал, что будет мне бесплатно помогать, потому что ему все равно скучно, а я такой великий художник. Ну хорошо. Через какое-то время он договорился с местным ликероводочным заводом о том, чтобы выпустить водку «Сафронов». Я попросил директора завода, чтобы он за использование моего имени дал денег местному музею. Через год встречаюсь с музейными работниками, и выясняется, что денег они не получали. Оказывается, этот Гайсин все деньги прикарманил.
Потом была история с пивом. Предлагают мне назвать пиво «Никас». Я соглашаюсь. После чего выясняется, что этот Гайсин вывез три вагона пива «Никас». Денег не вернул. Директор завода на меня обиделся. Я спрашиваю: «Зачем ты ему пиво-то отгрузил?» – «Ну как, он же твой человек!» – «Да мало ли кто от меня приходит! Ты позвони, спроси. Может, вчера он у меня работал, а сегодня в тюрьме сидит…» Вот такой жулик! Короче говоря, Гайсину я с той поры запретил представляться от моего имени. А через некоторое время он появился в Москве и предложил мне помочь продать мою квартиру. Я согласился.
– Ты как ребенок!
– Я просто человек незлопамятный. А у меня есть комната в коммуналке неприватизированная, где я прописан. Гайсин предложил мне помочь либо продать ее, или, наоборот, докупить еще одну комнату с тем, чтобы потом поменять эти две отдельные комнаты на квартиру. Взял у меня ключ, чтобы показать мою комнату клиентам, а сам пошел в соседний дом, сделал копию с ключа, а оригинал мне вернул. После чего преспокойно поселился в моей коммуналке. Неделю там жил, потом вывез оттуда весь мой архив, в том числе детский, семь коробок разного добра и сбежал обратно в Ульяновск. А до этого еще взял с меня две тысячи долларов в качестве задатка, сказав, что отдаст их хозяевам комнаты, которую хотел докупить. Не отдал, конечно.
В Ульяновске этот Гайсин нашел художника, который начал делать копии моих картин, а сам тем временем изготовил поддельные документы о том, что он мое доверенное лицо, которому я якобы поручил продать эти картины, изготовил поддельные печати, мои подписи подделал… Потом Гайсин с подельником вернулись в Москву, сняли тут офис. И вместо двадцати-тридцати тысяч долларов стали продавать мои картины всего по две-три тысячи. Но, поскольку копии были очень плохие, люди стали сомневаться и возвращать ему фальшивки – они сравнивали купленное полотно с репродукцией в моем альбоме и без труда находили различия. Тогда Гайсин сменил тактику и стал выдавать за подлинники… типографские репродукции моих картин, сделанные в натуральную величину. Они с подельником клали на типографский оттиск прозрачную замазку, которая создает фактуру объемной краски, облекали в рамку и продавали. И продали моих «подлинников» на сто тысяч с лишним долларов! Этим занимались и жена Гайсина, и его четырехлетний ребенок, и тесть. В общем, семейный подряд жуликов…
– Слушай, по Гайсину этому тюрьма давно плачет!
– Да. Я написал на него заявление. Его задержали один раз, потом отпустили под подписку о невыезде, но он опять сбежал в Ульяновск. Теперь ходит там по местным газетам и рассказывает журналистам, что якобы это я, Никас Сафронов, заставлял его подделывать картины Никаса Сафронова. В общем, бред какой-то… А поскольку в Ульяновске Сафронов гораздо известнее Ленина, некоторые газеты его бредни с радостью опубликовали. Вместе с моими фотографиями, которые Гайсин украл из моей комнаты. Он ведь всем там рассказал, будто я ему свой архив продал за 135 тысяч рублей. Я построил в Ульяновске часовню за тридцать тысяч долларов, построил храм и памятник Аркадию Пластову за десятки тысяч долларов. И я продам этому негодяю свой архив за сто тридцать пять тысяч рублей?!. Чушь… Как в такое можно поверить?.. Я вот книгу написал про свою жизнь.
Помнишь, когда мы встретились с тобой несколько лет назад, ты сказал: «Никас! Напиши книгу о своей жизни. Это будет настоящая бомба!» Я послушался твоего совета и написал.
В этот момент открывается дверь и в квартиру входит некое непонятное патлатое существо в джинсах, возраста далеко за средний.
– Никас, кто это? – спрашиваю я вполголоса.
– Родственник. Мой двоюродный брат. Десять лет, бедный, живет за мой счет, ни хрена не делает, в последнее время, правда, стал учиться на художника. А когда не учился, пил. Я сам учил его, думал, он будет помогать мне хотя бы. Раньше иногда давал ему какую-нибудь работу небольшую, обычно оформительскую. Говорю: «Это очень важно, надо срочно, через два дня». Он отвечает: «Да я сегодня вечером сделаю!» Проходит две недели. «Сделал?» – спрашиваю. «Нет, но делаю!» Проходит полгода. «Сделал?» – «Делаю, делаю…» – «Отдай исходники, паразит, я сам сделаю!» Приезжаю к нему, в ответ он баррикадируется и не пускает меня… Потом я примирился с этим, понял: ну вот такой он человек, и его никак не изменишь.
– А тебе не кажется, что на тебе все ездят? Ножки свесили и погоняют…
– Но это же мои родственники. Я растрогался и всем своим родственникам квартиры купил. Так теперь они ссорятся и предъявляют мне претензии: «А почему у этого евроремонт, а у меня нет?! А почему у него телевизор большой, а у меня маленький, я тоже хочу большой!..» И я ему покупаю большой. Теперь у этого два телевизора, большой и маленький, а у того один большой, и он уже обижается…
– Скоро тебя бить начнут… А почему бы не послать их всех к едрене матери?
– Они пропадут без меня.
– Да пес с ними!
– Нет, я так не могу. Я на Толю, бывает, накричу, а потом мучаюсь, первым звоню извиняться. Мне даже мой шофер хамит! Друзья спрашивают: «У него что, на тебя компромат?» Я не понимаю: «Почему компромат?» – «А что ж он так с тобой разговаривает?..» Я его увольнял уже два раза. Но потом звонит его мама, плачет, говорит, что он пропадет, что его жена Наташа бросила… И я опять беру его на работу. Он обещает этого больше не делать, проходит время – и все повторяется, опять хамит. Простой водитель, получающий четыреста долларов и ездящий на моей машине… Моя сестра сейчас чинит себе зубы за полторы штуки долларов – пломбы, кариес… Да я на себя никогда в жизни таких денег не потрачу! А ей даю… Нет, родственники точно пропадут без меня. Не дай бог, со мной что случится…
– Слушай, у тебя большие проблемы. Не сходить ли тебе к психоаналитику? Гипертрофированная ответственность. Это лечится.
– Вот еще случай: мужик в Ульяновске повесился, когда у него родился шестой ребенок, видно, понял, что не сможет их всех прокормить. И я взял на себя ответственность за его семью. Я им даю, немного, правда, тысячу рублей в месяц, но для них и это деньги, там учитель получает девятьсот.
– Грех не воспользоваться такой клинической добротой… Подари мне картину, Никас!
– Да пожалуйста! Я тебе один из старых эскизов подарю. Вот возьми…
(Забегая вперед, скажу, что теперь у меня в детской висит рисунок работы самого Никаса Сафронова. «Три музыканта». Бумага. Шариковая ручка.)
– Слушай, пока не забыл, хочу спросить – а чей это череп у тебя на полочке лежит?
– Моей бабушки.
– Блин… Где ж ты его взял?
– В Литве. Кладбище, где она лежала, затапливало водой. И, видя, что вот-вот все затопит, я забрал череп. А кости оставил. Ха-ха…
Никас смеется. Действительно, ситуация какая-то странная – с одной стороны, мог и кости забрать. С другой, кости громоздкие, тяжелые, наверное. Возиться с ними… Да и не такие они интересные, как череп. Значит, половину бабушки затопило.
Художник встал на стул, достал бабушкин череп. На верхней челюсти было четыре вполне еще приличных зуба. Никас дунул на макушку, сдув с бабушки пыль. Я смотрел, как пыль облачком взлетает над черепом, и лихорадочно размышлял, что же мне нужно делать и говорить в этой ситуации. Все-таки я находился как бы на кладбище, где у Никаса близкий человек покоится.
– Э-э, Никас… Ты… Это… А зачем на нижней челюсти какие-то дырочки предусмотрены?
– Здесь мышцы крепятся, чтобы жевать. Когда-то бабушка двигала челюстью.
– Ладно, ладно. Ставь обратно. Не тревожь покой бабушки. Как ее звали, кстати?
– Онно Федоровна. У нее было финское имя.
Никас встал на стул и поставил Онну Федоровну обратно на полочку. Я вздохнул.
На прощанье Никас проводил меня до двери и неуверенно сказал:
– Не знаю, доволен ли ты нашей встречей… Вам же, писакам, нужно чего-нибудь жареного. Может, что-нибудь придумаем?
– Не надо! Не надо ничего придумывать, Никас! Тебе достаточно правды…